политику и религіозно- политическое учительство. Въ концѣ іюля онъ вручаетъ своимъ приверженцамъ - французамъ обращеніе къ комиссіи, которая должна была поставить памятникъ Наполеону I. Въ ту же самую пору онъ увлекается странной идеей обращенія въ свою вѣру императора Николая I. Товянскій поддерживалъ въ этомъ удивительномъ предпріятіи Мицкевича и «чувствовалъ свой долгъ сильнѣе ударить на Россію». Обязанность обратить Россію въ новую вѣру была возложена на А. Ходько, который находился на службѣ въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ, но, будучи въ Парижѣ, подчинился вліянію Товянскаго и теперь долженъ былъ подать въ отставку. Ему предстояло объясниться съ русскимъ посломъ Киселевымъ, и къ этому разговору, которому польскіе мистики придавали огромное значеніе, Ходько долженъ былъ готовиться молитвой и самоуглубленіемъ. Самъ Товянскій составилъ, при участіи Мицкевича, декларацію, которую надлежало вручить посланнику. А поэтъ жилъ въ состояніи постоянной экзальтаціи. Во снѣ его посѣщали видѣнія, которымъ онъ всецѣло вѣрилъ: « никакая человѣческая мудрость не дастъ тебѣ больше того, что ты найдешь во снѣ. Въ первыя мгновенія послѣ пробужденія я отчетливо видѣлъ, какъ убѣгають образы (osoby) сновидѣнія, подобно звѣрямъ, которые убѣгаютъ, когда кто - нибудь войдетъ неожиданно». Это было лѣто 1844 года, когда Мицкевичъ переживать самое напряженное состояніе ясновидѣнія и пророческихъ грезъ. Только къ половинѣ августа было готово обращеніе къ русскому царю. Здѣсь объявлялось наступленіе новой эпохи, возвѣстить которую должна горсть польскихъ странниковъ, подготовленная къ этой миссіи долтими страданіями. Вѣроятно, Николай I не имѣлъ и понятія о фантастическомъ проектѣ, объектомъ котораго ему предстояло сдѣлаться, между тѣмъ обращеніе къ нему вызвало первый расколъ въ кружкѣ товянистовъ. Эмиграціонная печать, ревниво слѣдившая за выступленіями Мицкевича на его лекціяхъ будто бы въ пользу Россіи, давно подготовила этотъ расколъ, и, конечно, имъ не преминулъ воспользоваться прежде всего Словацкій, уже давно томившійся вынужденнымъ смиреніемъ передъ ненавистнымъ ему Мицкевичемъ.
Въ началѣ октября 1844 года Мицкевичу не оставалось ничего другого, какъ подать просьбу министру о шестимѣсячномъ отпускѣ. Самъ онъ поѣхалъ въ Фонтенебло, но вскорѣ вынужденъ былъ
