его измѣнникомъ» (Żywot. III. 294). Уже въ серединѣ мая Мицкевичъ залъ, что больше ему не придется читать. Послѣдняя его
лекція, 28 мая 1844 года, была посвящена высшимъ призваніямъ
славянства, поляковъ, Наполеона и кончалась двумя «тостами» — молитвами. «Ты — учитель, лучше знающій суды Господни о землѣ!»: такъ взывалъ поэтъ къ Товянскому, благословляя его.
При этомъ раздавались литографированные портреты Наполеона
и наступило «духовное сочетаніе» съ нимъ. Правительство рѣшило принять мѣры, чтобы больше Мицкевичъ не появлялся на
кафедрѣ въ College de France (Żywot. III. 304). Въ іюлѣ въ палатѣ депутатовъ былъ внесенъ запросъ по поводу безпорядковъ
на лекціяхъ Мицкевича, Послѣ новыхъ переговоровъ съ министромъ поэтъ въ октябрѣ попросилъ отпускъ на 6 мѣсяцевъ, а
каѳедру его занялъ молодой французскій ученый К. Роберъ.
Послѣдніе годы жизни (1844—1855).
Выйдя въ отставку, Мицкевичъ не прекратилъ своей политической дѣятельности. Напротивъ, онъ посвятилъ себя ей еще болѣе горячо. Случаевъ высказаться, учить, вести людей къ идеалу было не мало. При этомъ особенно удовлетворяла Мицкевича возможность нападать на ненавистное ему правительство Луи Филиппа. Такъ, когда въ маѣ 1844 года умеръ банкиръ Лафитъ, одинъ изъ людей, доставившихъ Орлеанамъ престолъ, но потомъ публично отрекшихся отъ Луи Филиппа, Мицкевичъ совѣтовалъ полякамъ принять участіе въ погребальной манифестаціи противъ Орлеановъ. Тогда же возникла мысль отчеканить медаль съ изображеніемъ Мицкевича, Мишле и Кине и съ надписью: «ut omnes unum sint». Возвращаться на каѳедру поэтъ не думалъ. Онъ увѣрялъ Ходько, что теперь и за милліонъ франковъ не согласился бы читать лекціи, потому что онъ чувствовалъ, что на этомъ поприщѣ сдѣлалъ свое дѣло. «Это было бы то же самое, какъ если бы во время возстанія мнѣ велѣли написать оду въ честь Марыли (Marylki)». Характерное заявленіе, указывающее на то, какъ уже далеки были теперь воспоминанія молодости для Мицкевича. Теперь онъ былъ весь погруженъ въ
