мени, когда придетъ рѣшительная минута дѣйствовать, и нельзя дѣлать изъ нихъ предметъ общественнаго любопытства». Такъ оригинально начинался курсъ лекцій о славянскихъ литературахъ. И теперь профессоръ ставилъ себѣ совсѣмъ иныя задачи, нежели обыкновенные профессора, которые считаютъ своимъ долгомъ владѣть предметомъ и сообщить о немъ всѣ существенныя свѣдѣнія слушателямъ. Мицкевичъ называлъ себя « человѣкомъ, которому было дано высоко поднять лампу жизни, чару жизни и который долженъ держать ее высоко и хранить ея чистоту, чтобы она могла наполниться содержаніемъ всей жизненности и силы народа. А потому онъ долженъ забыть о себѣ. Забыть, это слишкомъ мало: онъ долженъ стереть (zatrzeć) самого себя среди своей публики. Къ такой жертвѣ призванъ стоящій на этомъ мѣстѣ. Весь энтузіазмъ, который накопился въ моей душѣ, всю любовь и силу я обязанъ излить здѣсь. Я поднимаю эту чару, чтобы совершить изъ нея торжественное возліяніе въ честь генія великаго народа, генія Франціи: только, совершивъ это возліяніе, можно вызвать генія». Дѣйствительно, наивысшій энтузіазмъ, высочайшій полетъ духа, который уже неспособенъ къ національной ненависти, несъ съ собой Мицкевичъ на каѳедру. Здѣсь онъ уже слишкомъ высоко поднялся надъ настроеніемъ своей эпохи, чтобы быть понятымъ современниками, и они обвиняли своего поэта въ угодничествѣ передъ Россіей, въ отступничествѣ отъ своего народа и засыпали его насмѣшками и упреками. Участь генія, который на многія поколѣнія опередилъ развитіе своего общества, судьба пророка, котораго современники побиваютъ каменьями! «Мицкевичъ единственный великій экстатикъ, котораго я знаю... Онъ - очень великій человѣкъ, сердечный, геніальный, полный энтузіазма, совершенно владѣющій собою въ обыденной жизни и разсуждающій со своей точки зрѣнія очень возвышенно, но склонный къ экзальтаціи, именно благодаря природѣ своихъ вѣрованій, благодаря могуществу своихъ немного дикихъ инстинктовъ, благодаря сознанію несчастій своей родины и благодаря тѣмъ необычайнымъ порывамъ поэтической души, которая He знаетъ преградъ своимъ силамъ и уносится иногда къ той грани конечнаго и безконечнаго, гдѣ начинается экстазъ». Такъ судила о Мицкевичѣ еще въ концѣ 1840 г. Жоржъ Зандъ («Вѣстн. Евр.» 1907, № 5, стр. 265).
Съ этого времени, съ 1840 г., состояніе экстаза росло и росло
