общему напору идеи, которыя она почерпаетъ изъ своей народности». Значить, возрожденіе чешскаго народа и современная Польша должны были составить содержаніе курса 1841— 1842 уч. года. Жизнь устроила иначе.
Чтобы понять, при какихъ условіяхъ составлялся этотъ курсъ перваго года, необходимо возвратиться къ личной жизни Мицкевича. Мы уже видѣли, что подготовиться къ курсу ему помѣшали домашнія несчастія, болѣзни и бѣды. Въ теченіе учебнаго года ему стало какъ будто полегче: по крайней мѣрѣ, мы не знаемъ о крупныхъ несчастіяхъ. Но настроеніе поэта было чрезвычайно угнетенное. Въ самый день Рождества 1840 г. онъ писалъ Залѣсскому, что такъ печаленъ и слабъ, что нѣтъ у него ни силы, ни памяти думать о дѣлахъ. «Много было бѣдъ въ домѣ, и все меньше у меня энергіи выносить ихъ. Беру теперь ванны, и онѣ немножко помогли мнѣ. Печаль понемногу спускается на самое дно моей души, откуда ее очень трудно выгнать, особенно же потому, что и для работы у меня часто не хватаетъ времени и свободы. Я ждалъ здѣсь васъ. Ждалъ отъ тебя славянскихъ книжекъ. Смилуйся, пришли мнѣ немедленно сербскія пѣсни, а если есть у тебя переводъ нѣмецкій или какой-нибудь другой, ссуди мнѣ. Не знаю, гдѣ найти чтонибудь историческое для эпохи Марка Кралевича, а итти- искать въ библіотекѣ нѣтъ силъ». Это было въ самомъ началѣ курса, и уже въ это время у Мицкевича не было силъ рыться въ библіотєкахъ. Въ мартѣ 1841 года въ письмѣ поэта мы находимъ болѣе веселый и спокойный тонъ, хотя онъ жалуется, что «часто бѣдность, всегда работа и хлопоты» преслѣдують его. «Теперь все слава Богу поправилось, и мы въ домѣ всѣ здоровы». О своихъ лекціяхъ онъ сообщаетъ брату слѣдующее: «Курсъ мой довольно трудный (pracowity). Нужно говорить французамъ о нашихъ литературахъ, о которыхъ они ничего не знаютъ, и стараться, чтобы они не скучали, потому что они приходятъ только изъ любопытства». Далѣе Мицкевичъ жалуется на трудность своего положенія среди эмигрантовъ и высказываетъ надежду, что въ будущемъ году будетъ легче, потому что эмиграція вѣроятно оставить его въ покоѣ. Въ концѣ весны, уже въ маѣ, въ письмѣ къ Домейкѣ тотъ же сравнительно спокойный тонъ: « жена и дѣти здоровы», на всѣ тѣ глупости, которыя пишеть про него эмиграціонная печать, онъ не хочетъ обращать вниманія, потому
