ду гости. И я здѣсь, въ Лозаннѣ, такъ же одинокъ, какъ ты въ Коквимбо: только къ своимъ ближе. Я прекрасно понимаю твою тоску». Уже въ это время Мицкевичъ ждалъ разрѣшенія польскаго вопроса отъ осложненія восточнаго. «Я постоянно прошу Бога, чтобы москали взяли Константинополь. Тогда измѣнилась бы карта (postac) Европы. Но что подѣлаешь: москали умны, не спѣшатъ, а глупые французы мѣшаютъ имъ, если не чѣмъ другимъ, то крикомъ». Это убѣжденіе привело Мицкевича въ послѣдній годъ его жизни въ Константинополь.
Только въ октябрѣ, наконецъ, выяснилось положеніе Мицкевича., Онъ получилъ назначеніе только на одинъ годъ, жалованія лишь 2700 франковъ, 8 часовъ обязательнаго преподаванія, съ обязанностью весной держать экзаменъ на бакалавра и представить диссертацію. Потомъ, по просьбѣ поэта, занятія его были нѣсколько уменьшены: онъ долженъ былъ давать 4 урока въ гимназіи и читать 2 лекціи въ университетѣ. II, когда всѣ эти нереговоры были закончены, у Мицкевича еще не было увѣренности въ успѣхѣ; «Быть можетъ, и тогда меня выгонитъ русское посольство, или революція». Во всякомъ случаѣ онъ уже подготовлялся къ лекціямъ и 20 сентября писалъ, что изучаетъ литературу de re metrica, de asse romano, de siglio etc. «Иногда умиляюсь, читая, когда вызываю передъ собой съ академическихъ лавокъ эти старыя воспоминанія. Впрочемъ, я принадлежу къ числу тѣхъ людей, которые не могутъ вынести удачи, и начинаютъ брыкаться, если у нихъ хоть три дня все хорошо. Вотъ почему Провидѣніе всегда держитъ меня подъ уздцы, и иногда такъ затягиваетъ, что я едва могу передохнуть». 12 ноября Мицкевичъ читалъ вступительную лекцію. Еще донынѣ сохранилась та каѳедра «богословской» аудиторіи, на которой онъ читалъ въ Лозаннѣ. Высокая каѳедра, на которую вело нѣсколько ступеней, напоминала ему эшафотъ: такъ онъ волновался передъ первой лекціей. Но стоило ему заговорить, и волненіе прошло. «Это былъ огонь, который пылалъ, едва разожженный, и сверкалъ, и вырывался пламенемъ...» Такъ отозвался одинъ изъ очевидцевъ лекціи, Ж. Оливье. Эта лекція сохранилась и напечатана II. Хмелевскимъ. Въ ней говорится о назначеніи курса латинской литературы, сравнивается эта послѣдняя съ греческой. «Стихіей, силой римской литературы, — говорилъ Мицкевичъ, развивая свое любимое противопоставленіе разума чувству, — является разумъ, я сказалъ бы даже, расчетъ.
