Страница:Адам Мицкевич.pdf/693

жгли мою душу. Я былъ молодъ, отваженъ, цѣлый міръ былъ раскрытъ передо мной: вѣдь я жилъ въ странѣ, гдѣ — вы знаете прирожденный шляхтичъ такой же кандидатъ на корону, какъ и великіе паны. Вѣдь когда то Тенчинскій сватался къ королевской дочкѣ, и король отдалъ ее безъ всякаго срама. А развѣ честь Соплицъ ниже Тенчинскихъ, не равна имъ кровью, гербомъ, вѣрной службой Рѣчи Посполитой! Какъ легко человѣкъ можетъ испортить счастье другимъ: испортишь въ одинъ мигъ, а потомъ не поправишь всей долгой жизнью. Одно слово стольника, и какъ мы были бы счастливы. Кто знаетъ, можетъ быть, мы жили бы и донынѣ; можетъ быть, и онъ жилъ бы околосвоей любимой дочери, около своей прекрасной Евы и благодарнаго зятя, спокойно состарѣлся бы, можетъ быть, нянчилъ бы своихъ внуковъ. А что теперь? Обоихъ насъ погубилъ, и самъ... и это убійство... и всѣ послѣдствія этого злодѣянія, всѣ мои бѣды и преступленія. Я обвинять его не имѣю права, я, его убійца! Я обвинять его не имѣю права; я прощаю ему отъ всей души, но и онъ... Если бы онъ хоть открыто отказалъ мнѣ! Вѣдь онъ зналъ о нашихъ чувствахъ... Если бы онъ велѣлъ меня не принимать, то кто знаетъ можетъ быть, я уѣхалъ бы, посердился бы, побранился, а потомъ и оставилъ бы все. Но онъ, хитрый и гордый человѣкъ, придумалъ новую штуку: онъ притворялся, что ему не могло даже въ голову притти, чтобы я могъ мечтать о такомъ союзѣ! А я былъ ему нуженъ: я пользовался симпатіями у шляхты, и всѣ помѣщики любили меня. Такъ вотъ онъ какъ будто не замѣчалъ моей любви, принималъ меня попрежнему и даже настаивалъ, чтобы я бывалъ чаще, а когда мы оставались съ нимъ вдвоемъ, онъ, видя, что мои глаза полны слезъ, что сердце переполнено и вотъ вотъ разорвется, онъ, хитрый старикъ, сейчасъ же вставлялъ какое нибудь безразличное слово о процессахъ, сеймикахъ, охотѣ... Ахъ, не разъ за чашей, когда онъ, бывало, расчувствуется, обнимаетъ меня и увѣряетъ въ своей дружбѣ, нуждаясь въ моей саблѣ или въ моемъ голосѣ на сеймѣ, когда я въ свою очередь долженъ былъ любезно обнимать его, такъ злость кипѣла во мнѣ, что я кусалъ себѣ губы, а ладонью сжималъ рукоять сабли, желая плюнуть на эту дружбу и обнажить саблю... Но Ева, замѣчая мой взглядъ и мою осанку, какъ то угадывала, что дѣлалось во мнѣ, смотрѣла на меня умоляюще, и лицо ея блѣднѣло..