деушъ подчинился страсти, но опомнился, увидѣвъ, что Телимена красится, и она стала ему противна. Только тогда онъ понялъ, что влюбленъ не въ нее, а въ тотъ нѣжный дѣвичій образъ, который промелькнулъ передъ нимъ нѣсколько дней тому назадъ. Это была Зося. Мицкевичъ отрицалъ, что въ Телименѣ онъ воплотилъ кого нибудь изъ извѣстныхъ ему живыхъ людей. Друзья догадывались, что это гр. Лубенская. Можетъ быть поэтъ не такъ энергично спорилъ бы, если бы они предположили, что въ образѣ Телимены сохранилась Ковальская, когда то плѣнившая его, едва не оторвавшая отъ Марыли. Тадеушъ встрѣтилъ въ Зосѣ робкій и нѣжный отвѣтъ еще неопытнаго сердца. Передъ лицомъ Якова Соплицы, раненаго въ происшедшей на дворѣ битвѣ и открывшаго лишь теперь, передъ смертью, свое инкогнито, соединились два враждовавшіе рода, примирились Хорешки и Соплицы. Но Тадеушъ считаетъ себя недостойнымъ любви Зоси. Онъ хочетъ заслужить право быть ея мужемъ и уѣзжаетъ за Нѣманъ. Въ послѣдней пѣснѣ онъ опять дома, но вмѣстѣ съ польскими вождями, явившимися въ Литву съ войсками Наполеона. Такова канва поэмы.
На этой канвѣ вышитъ сложный и многоцвѣтный узоръ поэмы. Ея дѣйствіе перенесено въ Литву, и съ картинъ природы будетъ самымъ правильнымъ начать ея анализъ. Тоска по Литвѣ, о которой поэтъ говоритъ въ первыхъ строкахъ своего произведенія, заставила его съ умиленіемъ вернуться душой къ ея природѣ. Въ ноябрѣ 1830 года онъ писалъ Малевскому о тѣхъ чувствахъ, которыя охватили его среди горныхъ равнинъ Швейцаріи: «Ты не можешь себѣ представить, съ какимъ наслажденіемъ, чуть не слезами я привѣтствовалъ въ горныхъ степяхъ сѣверную растительность, зеленую траву и елки». Особенно горячо Мицкевичъ любилъ и въ Литвѣ именно нѣкоторыя мѣста, нѣкоторыхъ людей; остальное, какъ онъ полагалъ, онъ любилъ только «христіанской и гражданской любовью, какъ родной край». Такъ писалъ поэтъ въ 1830 году. Позже, однако, когда возвращеніе на родину стало для него уже дѣломъ немыслимымъ, когда въ Парижѣ онъ тосковалъ уже по всей Литвѣ, онъ расширилъ свое чувство, и литовскіе боры, долины, грозы, вечера и полдни стали для него самыми красивыми на всемъ свѣтѣ. И тогда, конечно, передъ любовью художника отступили на задній планъ чувства христіанской и гражданской любви къ родинѣ. Однако при описа-
