истоптаны па менуетовъ». Эти гнѣвные стихи мы находимъ въ той части рукописи «Отрывка», которая относится еще ко времени пребыванія Мицкевича въ Россіи. Это гнѣвъ Валленрода, еще далекій отъ всепрощенія кс. Петра. Отрывокъ «Петербургъ» въ печатномъ видѣ получилъ окончаніе, котораго нѣтъ въ рукописи, и которое соотвѣтствуетъ позднѣйшему, уже римскому и дрезденскому настроенію поэта.
Разумѣется, въ созданіи Петербурга, на самомъ краѣ государства Мицкевичъ видить только произволъ русскихъ царей, и съ этой точки зрѣнія онъ разсматриваетъ его. Такъ, въ Парижѣ Петръ видѣлъ площади, въ Амстердамѣ каналы, въ Римѣ дворцы и т. д. «Поразило это царя, и сейчасъ же онъ въ своемъ городѣ перерѣзалъ каналами болотистое поле, повѣсилъ черезъ нихъ мосты и пустилъ гондолы. Вотъ у него и есть другая Венеція, Парижъ, Лондонъ, нѣтъ только ихъ красоты, блеска и множества судовъ (żegługi)». Въ своемъ отрицательномъ отношеніи къ Петру, навѣянномъ Мицкевичу едва ли еще не славянофилами (неужели ему больше нравились старые московскіе цари?), поэтъ доходитъ до восклицанія: «Кто видѣлъ Петербургъ, тотъ скажеть, что строили его развѣ черти (szatany)». О населеніи Петербурга нечего и говорить: ни искры симпатіи оно не внушаетъ фанатику- поэту. Страстное отвращеніе къ русской жизни охватывало, впрочемъ, въ ту пору и многихъ русскихъ: Печерина, Никитенко, Герцена и Чаадаева и мн. др. Въ толпѣ людей по улицамъ Петербурга, читаемъ мы въ этомъ отрывкѣ, шло нѣсколько человѣкъ, которые отличались отъ другихъ лицомъ и одеждой. «Они едва бросаютъ взоры на прохожихъ, но съ изумленіемъ смотрятъ на городъ, не отрываютъ глазъ отъ фундаментовъ, стѣнъ и вывѣсокъ, отъ всего этого желѣза и гранита, будто бы они пробуютъ, крѣпко ли вдѣланы кирпичи. И съ отчаяніемъ они опускаютъ руки, какъ будто думая: человѣкъ ихъ не разрушить! Такъ они рѣшили и пошли дальше. Изъ одиннадцати на мѣстѣ остался одинъ пилигримъ. Онъ злобно засмѣялся, поднялъ руку, сжалъ ее и мстительно (mściwie) ударилъ по камню, какъ будто грозилъ этому городу камней. Потомъ онъ сложилъ руки на груди и задумался, и въ царскій дворецъ вперилъ два глаза, какъ два ножа. И въ это время онъ былъ подобенъ Самсону, когда, взятый измѣннически и скованный цѣпями, онъ думалъ подъ колоннами филистимлянъ». Образъ Самсона мы встрѣчаемъ и въ
