съ горячей симпатіей встрѣчали эти остатки разбитой арміи борцовъ за свободу; они устраивали для нихъ обѣды, давали имъ пріютъ въ своихъ домахъ, развлекали ихъ. Лично Мицкевичъ былъ и теперь предметомъ овацій. Въ Страсбургѣ устроили концертъ, на которомъ исполнили по - польски произведеніе Мицкевича «Wilija, naszych strumieni rodziga» (изъ «Конрада Валленрода»). «Слезы полились изъ его глазъ». Въ Парижѣ, куда онъ пріѣхалъ 1 августа, его встрѣтилъ Лелевель. Поэтъ сейчасъ же сталъ центромъ всеобщаго вниманія. Нѣсколько дней спустя устроили для него обѣдъ литовцы.
Каждая изъ партій, которыя и теперь, послѣ возстанія, продолжали ожесточенную борьбу, старались завербовать въ свои ряды Мицкевича. На него сыпались почести и знаки вниманія. Литовская молодежь поднесла ему адресъ, въ которомъ благодарила его за пріѣздъ въ Парижъ съ цѣлью «озолотить звѣздой надежды сердца, тоскующія по отчизнѣ, по родинѣ»; изъ золота, пожертвованнаго на войну, она сдѣлала перстень съ лирой и поднесла его поэту. Въ горячемъ письмѣ онъ благодарилъ за поднесеніе: «Этимъ перстнемъ вы свидѣтельствуете, что я сохранилъ вѣрность родинѣ, въ которой я поклялся въ дѣтствѣ; этимъ перстнемъ я вторично обручаюсь съ ней». Здѣсь слышится какая- то покаянная нота. И не подлежитъ сомнѣнію, что Мицкевича намеками или даже прямо нерѣдко корили за его абсентеизмъ во время возстанія и что его душевное состояніе было очень тяжелое. Однажды онъ расплакался, когда какой- то изъ сочувствующихъ любопытныхъ спросилъ его, чѣмъ собственно надо объяснить его отсутствіе въ эту пору. Другіе горячо выступали на защиту поэта, въ сущности же, его непрерывно терзали, и онъ былъ въ настоящемъ трагическомъ раздвоеніи: въ своемъ духовномъ развитіи онъ уже пережилъ вѣру въ дѣйствительность насилій, онъ не любилъ ихъ и не могъ въ нихъ участвовать. А какъ иначе онъ могъ быть вождемъ своего народа, занимать въ его судьбѣ то выдающееся положеніе, къ которому его толкало какъ сознаніе своего превосходства надъ людьми, такъ и врожденное честолюбіе вождя? Мицкевичу приходилось обманывать себя, закрывать глаза на мелкую суетню эмиграціоннаго муравейника, въ которомъ уже не было возможности проявить великія и высокія чувства, гдѣ чувства вырождались въ маленькія интриги, сплетню, соперничество самолюбій. Поэтъ старался поддержать вы-
