зумъ людской, какъ ты малъ передъ Господомъ. Ты лишь капля въ Его всемогущей десницѣ. Міръ называетъ тебя неизмѣримымъ океаномъ и хочетъ на твоей глубинѣ (na twej toni) взлетѣтъ къ небу». Въ томъ же духѣ поэтъ продолжаетъ свои упреки безсильному, но самомнительному человѣческому уму. Что же онъ противопоставляетъ ему? Обратимся къ началу стихотворенія. Оно звучитъ такъ же гордо, какъ нѣкогда обращеніе къ Богу въ юношескомъ «Гимнѣ на день Благовѣщенія», и своими корнями восходитъ къ глубокому убѣжденію Мицкевича въ «сверхчеловѣческомъ» внушеніи, выразителями котораго являются поэты. «Когда я склонилъ передъ Господомъ разумное, громоносное (gromowladne) чело, какъ тучу передъ солнцемъ, Господь вознесъ его на небо, какъ колесо радуги, и расцвѣтилъ тысячью лучей. И оно будетъ блистать во свидѣтельство вѣры, и когда съ небесныхъ стропилъ падутъ бѣдствія, и когда мой народъ устрашится потопа, онъ взглянетъ на радугу и вспомнить о союзѣ съ Богомъ. О, Господи! Духъ смиренія воспламенилъ мою гордость, и хоть высоко блистаю я на синевѣ небесъ, я свѣчу, Господи, не своимъ блескомъ. Мой блескъ лишь слабое отраженіе твоихъ очей. Я обозрѣлъ низкіе просторы человѣчества, съ цвѣтомъ и шумомъ разныхъ мнѣній его: великіе и глубокіе, когда я смотрѣлъ разумомъ, малые и призрачные передъ глазами вѣры. И васъ я замѣтилъ, гордые изслѣдователи. Въ то время, какъ вихрь носитъ васъ, какъ пыль, вы, замкнувшись въ себѣ, какъ улитка въ раковинѣ, хотѣли обозрѣть малый кругъ свѣта». Опять мы возвращаемся къ терминологіи первыхъ филаретскихъ признаній: опять «самолюбы», «мудрецы со стеклышкомъ» и пр. Единственнымъ стимуломъ земной «мудрости» объявлено чванство (русha).
Такъ поступили «мудрецы» съ Богомъ, который открылъ себя вполнѣ и сталъ, какъ человѣкъ, говорить людямъ о вѣчности. «Они зажигали ночью свои лампы и на своихъ книгахъ точили умы, холодные и твердые, какъ стальные мечи; и, взявъ съ собой толпы слѣпыхъ учениковъ, шли ловить Бога, а измѣна, идя впереди, вела ихъ прямой, но гибельной дорогой». Сынъ Божій былъ распятъ и умеръ. «А мудрецы на погребеніи Бога паполнили чашу своей гордости. Природа въ смятеніи дрожала о Богѣ. Но миръ царилъ на небесахъ: Богъ живъ, но только умеръ въ душѣ мудрецовъ». Заканчивается этотъ циклъ религіоз-
