тоже покинулъ Римъ. Но ѣхалъ въ другую сторону, не на Флоренцію, какъ Анквичи, а въ Неаполь. Теплое чувство къ дѣвушкѣ у него сохранялось, несмотря на оскорбленное самолюбіе. Конечно въ немъ не было ничего бурнаго, ничего густавовскаго, но еще в Неаполѣ Мицкевичъ пишетъ «Къ Г ***. Приглашеніе въ Неаполь» (Подражаніе Гете)... «Ты знаешь край, гдѣ зрѣютъ апельсины?..» И здѣсь опять поэтъ называетъ себя пилигримомъ, словомъ, которое онъ все чаще связываетъ со своими скитаніями. «Знаешь ли ты этотъ край? Ахъ, здѣсь, моя милая, для меня былъ бы рай, если бы ты была со мной!»
Встрѣча съ Генріеттой и короткій, спокойный романъ представляетъ лишь одинъ изъ эпизодовъ римской жизни Мицкевича, эпизодъ, не лишенный значенія именно въ той духовной обстановкѣ, въ которой тогда вращался поэтъ. Именно въ эту пору въ немъ завершался процессъ возвращенія къ религіи. Этотъ процессъ начался въ Москвѣ, сильно подвинулся впередъ въ Петербургѣ; онъ развивался въ продолженіе всего его путешествія по Германіи, и въ Римѣ, столицѣ католичества, естественно привелъ къ вспышкѣ религіознаго чувства. Противопоставленіе разума вѣрѣ, ведущее свое начало еще отъ Виленскихъ временъ, но именно въ Москвѣ, въ средѣ славянофиловъ, нашедшее себѣ новое выраженіе, привело къ тому, что первенство было отдано вѣрѣ и чувству. Приведенныя въ предыдущихъ главахъ свидѣтельства не позволяютъ мнѣ согласиться съ отзывомъ проф. Калленбаха («Ad. Mickiewicz», I, 282), будто только «подъ южнымъ солнцемъ таяла оболочка религіознаго индеферентизма, пріобрѣтеннаго во время странствованія по Россіи». Поэтъ началъ обнимать мыслью все болѣе и болѣе широкіе горизонты, началъ объединять ихъ общимъ очагомъ (ogniwem) вѣры. Зародыши этого настроенія мы встрѣчали уже въ Петербургѣ подъ вліяніемъ общенія съ Олешкевичемъ, но они замирали подъ космополитическимъ вѣяніемъ петербургскихъ салоновъ, среди впечатлѣній поѣздки по Германіи и т. д. Едва ли съ мнѣніемъ проф. Калленбаха можно согласиться послѣ тѣхъ многочисленныхъ извлеченій изъ произведеній самого поэта и разсказовъ Одынца, которыя были приведены выше.
Несомнѣнно, однако, что въ Римѣ были обстоятельства, сильно способствующія разрушенію послѣдней «оболочки индиферентизма». Это были новыя знакомства съ художниками, мистиками и
