достаточно для тѣхъ вѣковъ, когда народная жизнь сосредоточивалась при дворахъ государей или въ обществахъ придворныхъ, которыхъ чувства и жизнь были также постояннымъ притворствомъ и искусствомъ. Теперь, когда міръ возжаждалъ новой истины, искусство уже не удовлетворяетъ человѣчества, и поэзія должна вернуться къ истинѣ. Да она и начинаетъ уже возвращаться, но пока еще черезъ искусство, путемъ подражанія новымъ формамъ, которыхъ она ищетъ въ народномъ творчествѣ, гдѣ природа преобладаетъ надъ искусствомъ. А узкія границы народнаго пониманія, однѣ искренность и простота чувствъ еще не достаточны для высшей поэзіи. Источникъ ея живыхъ и высшихъ вдохновоній живая вѣра, какъ самая высшая правда, является еще для теперешнихъ поэтовъ сокровищемъ, сказочнымъ заклятымъ кладомъ, какимъ -то забытымъ людьми другимъ полушаріемъ, которое найдетъ развѣ только вдохновенный геній, и откроетъ только вдохновенное слово. Величайшимъ поэтомъ силою вѣры былъ Данте. Шекспиръ наиболѣе увидѣлъ правды въ сердцахъ и дѣлахъ людей. Байронъ уже теперь есть въ правдѣ (jestjuž dzis w prawdzie), но только въ правдѣ собственныхъ своихъ чувствь. Гёте ищетъ правды умомъ, Шиллеръ чувствовалъ ее чаще въ вдохновеніи. Вліяніе Шиллера на жизнь своего народа больше велѣдствіе того, что, дѣйствуя на сердца, онъ оказываетъ болѣе значительное дѣйствіе на молодежь, которая вырабатываеть эту жизнь. Гёте больше говоритъ тѣмъ, кто уже только размышляетъ надъ жизнью. Вотъ экстрактъ разговора, который занялъ у насъ всю дорогу отъ Эгера до Франценсбада».
Изслѣдователь духовнаго развитія Мицкевича не можетъ не поблагодарить Одынца за сохраненіе этой бесѣды, которая показываетъ, какъ уже далеко въ эту пору поэтъ шагнулъ отъ поэзіи ради поэзіи къ поэзіи ради нравственной истины. Конечно только объ этой послѣдней, а не о реализмѣ въ искусствѣ шла рѣчь, и поэзіи ставилась моральная задача. Въ сущности отъ этой точки зрѣнія Мицкевичъ никогда не отказывался: ее онъ воспринялъ еще отъ своихъ классическихъ учителей, но только грубое разсудочное правоученіе поклонниковъ разсудка и разума онъ замѣнилъ той высокой истиной нравственнаго просвѣтленія, которая, по его убѣжденію, раскрывается передъ людьми въ вдохновеньи, не передъ всѣми людьми, но передъ поэтами и пророками, орудіями Бога, который наказываетъ ихъ, если они
