скрытой ироніи, и затѣмъ горячую просьбу помнить о друзьяхъ-филаретахъ, для которыхъ Булгаринъ, пріятель вліятельнаго жандармскаго генерала фонъ-Фока, могъ кое - что сдѣлать. «Еще разъ протягивая тебѣ руку черезъ бранденбургскіе пески и Балтійское море, напоминаю тебѣ о нуждахъ Томаша (Зана) и нѣсколькихъ моихъ друзей. Дорогой Ѳаддей, если ты захочешь быть для нихъ такимъ же добрымъ, какимъ былъ для меня, я буду тебѣ благодаренъ всю жизнь, сохраню для тебя одно изъ первыхъ мѣстъ въ сердцѣ». Повидимому Булгаринъ не разъ выручалъ Мицкевича изъ бѣды: вѣдь въ отвѣтѣ III отдѣленія на доносъ Новосильцова справедливо была найдена Дубровинымъ его рука.
Въ Берлинѣ многое не понравилось Мицкевичу. «Если вездѣ такъ много интереснаго, сколько я нахожу здѣсь, не стоило мнѣ выбираться съ такими хлопотами, денежными затрудненіями и скукой изъ дома Іоахима», писалъ поэтъ 12 іюня М. Шимановской, отъ которой имѣлъ рекомендательныя письма къ Мендельсону и музыканту Цельтеру, другу Гёте. Цельтеръ и рекомендовалъ Мицкевича Гёте, какъ «талантливаго земляка Шимановской, поэта», о которомъ онъ однако не можетъ судить. Само собой разумѣется, что самолюбіе Мицкевича, привыкшаго въ Россіи къ поклоненію, должно было сильно страдать. Оно страдало въ Берлинѣ и потому, что среда польской молодежи, въ которой он теперь вращался, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ была выше его по своему научному развитію. Узнавъ о пріѣздѣ поэта, имя котораго было такъ популярно и въ Познани, польское студенчество въ Берлинѣ поспѣшило войти съ нимъ въ сношенія, устроило ему торжественный обѣдъ, вообще окружило его вниманіемъ и поклоненіемъ. Но Мицкевичъ не былъ подготовленъ своимъ образованіемъ къ пониманію тѣхъ умственныхъ запросовъ, которые волновали берлинское студенчество. Къ философіи онъ относился равнодушно, Гегеля, вѣроятно, совсѣмъ и не зналъ, а вокругъ него только и рѣчи было о Гегелѣ. И вотъ Мицкевичъ пошелъ на лекцію знаменитато философа и отозвался о ней пренебрежительнымъ замѣчаніемъ: «Философія здѣсь всѣхъ сбила съ толку; я боюсь, что перейду на сторону Снядецкаго, такъ надоѣдаютъ мнѣ гегеліанцы. Хожу на Гегеля. Двѣ лекціи заняла разница между Vernunft Verstand». Съ привычкой говорить авторитетно и безапелляціонно, которую онъ усвоилъ въ Россіи, Мицкевичъ, несомнѣнно, сталъ
