Страница:Адам Мицкевич.pdf/523

дается отдаленностью отъ ихъ вліянія, столь сильнаго непосредственно послѣ ихъ изученія, позволительно, мнѣ кажется, заключить, что въ рукахъ Мицкевича, когда онъ принялся за писаніе «Конрада Валленрода», не было ни хроникъ, ни литературныхъ источниковъ, въ родѣ Мура, Байрона, Шиллера. Имѣлись выписки, восходящія еще ко временамъ занятій въ Щорсовской библіотекѣ; были общіе замыслы, навѣянные байроническими увлеченіями и патріотическимъ воодушевленіемъ; это воодушевленіе питало гордое самосознаніе поэта, какъ вѣщателя высшихъ правдъ своему народу, и онъ вложилъ въ пѣсни Хальбана свой призывъ къ свободѣ и чести. Но нѣтъ никакихъ слѣдовъ того, чтобы уже въ Вильнѣ, Ковнѣ, даже Одессѣ были написаны какіе- либо отрывки изъ «Конрада Валленрода». По моему мнѣнію, онъ цѣликомъ восходитъ къ Москвѣ, и «двѣ отдѣльныя повѣсти» о двухъ герояхъ и двухъ любимыхъ женщинахъ такъ и не вышли изъ стадій общихъ неясныхъ предположеній. Исторія мщенія была написана не ранѣе того времени, когда Мицкевичъ сошелся съ русскимъ обществомъ, съ тѣми «нѣмцами», къ которымъ привыкъ и Валленродъ. Когда же Валленроду пришлось сдѣлаться измѣнникомъ, Мицкевичу стало тяжело. Спасовичъ находилъ у Конрада «разладъ между намѣреніемъ и совѣстью». Я думаю, что эти слова надо отнести не столько къ Валленроду, который боится, правда, «адскихъ мукъ», но еще болѣе терзается необходимостью разлуки съ Альдоной, сколько къ самому поэту. Переживая вмѣстѣ со своимъ героемъ его болѣзненное чувство одиночества среди чужихъ, страстную ненависть къ притѣснителямъ, Мицкевичъ былъ окруженъ, однако, людьми изъ стана «притѣснителей», ни въ чемъ неповинными передъ его родиной, и онъ чувствовалъ, что было безнравственно губить тысячи людей лишь потому, что они должны итти за вождями гнета. Періодъ мстительныхъ чувствъ завершался въ душѣ Мицкевича разъ навсегда; позже еще болѣе рѣзко, какъ сатанинскую гордость, онъ осудилъ жажду мести и сталъ проповѣдовать смиреніе передъ карающей десницей Бога, искупленіе грѣховъ міра въ страданіи народовъ. Байронъ, по его убѣжденію, не раздавилъ зла, борясь съ нимъ, но только раздразнилъ его, и это осужденіе байронической этики находится въ тѣсной связи съ душевными переживаніями поэта, когда вмѣсто героя мстителя, байроновскаго Корсара, муровскаго Гафида, онъ даль мстителя поневолѣ, слабодушнаго, подогрѣвающаго себя ви-