Страница:Адам Мицкевич.pdf/515

его происхожденія (race ), ни откуда онъ пришелъ. Такъ иногда въ лѣсахъ Индіи встрѣчаешь прекрасную птицу, у которой нѣтъ имени. Ее принесъ послѣдній благоуханный (ambrosial) вѣтерокъ съ острововъ на невѣдомыхъ моряхъ. Всего одинъ день она являетъ восхищеннымъ глазамъ свое оперенье, и потомъ исчезаетъ. Неужели улетитъ и онъ, ея безымянный возлюбленный?»> Хинда презираетъ персовъ и однажды высказываетъ это презрѣніе въ бесѣдѣ съ Гафидомъ. «Остановись! Ужасны твои слова», воскликнулъ чужеземецъ, сбрасывая рѣзкимъ движеніемъ мантію и обнаруживая опоясывавшій его поясъ гебровъ. «Вотъ, дѣва, смотри, рыдай, краснѣй при видѣ того, что такъ возмущаетъ твоего отца. Да, я происхожу изъ той нечистой расы, отъ тѣхъ чтителей огня, которые утромъ и вечеромъ привѣтствуютъ обитель своего творца среди живыхъ свѣтилъ неба! Да, я одинъ изъ тѣхъ немногихъ изгнанниковъ, которые, вѣрные Ирану и отмщенію, ежечасно проклинаютъ васъ, арабовъ, пришедшихъ разрушить наши священные огни, которые поклялись передъ пылающимъ окомъ Бога сокрушитъ цѣпи, сковавшія нашу родину, или умереть. О, кровожадный государь, —о, нѣтъ, не трепещи, —о, тотъ, который произвелъ на свѣтъ (gave birth) эти дорогіе глаза, священные для меня, какъ то мѣсто, на которомъ поднимаются наши святые огни! Знай, только его я видѣлъ въ ту ночь, когда со своей сторожевой лодки на морѣ я замѣтилъ дрожащій свѣтъ этой башни и смѣло взобрался на дикія скалы, чтобы ограбить ее (to my prey). Ты знаешь остальное. Я проникъ въ окровавленное гнѣздо коршуна и нашелъ въ немъ трепещущаго голубя. Твоя, твоя побѣда, твой грѣхъ, что любовь завладѣла духомъ, который принадлежитъ мести прежде всего, и послѣ всего, и всецѣло! О, если бы мы никогда, никогда не встрѣчались съ тобой или если бы сердце могло теперь забыть тебя. Какъ счастливы, какъ блаженны мы могли бы быть, если бы судьба не раздѣлила насъ такой темной тучей. Если бы ты родилась персидской дѣвушкой, мы жили бы въ сосѣднихъ долинахъ, мы играли бы въ дѣтствѣ на тѣхъ же самыхъ поляхъ и стояли бы на колѣняхъ у тѣхъ же пылающихъ алтарей, а затѣмъ всѣ тѣ безымянныя нити «those nameless ties), въ которыхъ заключаются чары страны, сплетались бы ежечасно вокругъ нашихъ сердецъ, пока дѣло Ирана и твое не стали бы одно и то же! И въ утреннихъ пробуждающихъ звукахъ лют-