не соотвѣтствуетъ человѣку, говорящему языкомъ боговъ и стремящемуся воплощать въ живые образы высшую идеальную красоту. Прискорбно такое нравственное противорѣчіе въ соединеніи съ высокимъ даромъ, полученнымъ отъ природы». Такъ судилъ русскій наблюдатель, привыкшій къ картинамъ русской жизни. На чужого человѣка, какимъ былъ Мицкевичъ, всѣ эти явленія, - а сколько подобныхъ могло ему броситься въ глаза? должны были производить особенно тяжелое впечатлѣніе. Оно отразилось въ его позднѣйшихъ отзывахъ о Россіи и о Пушкинѣ. Лично Мицкевичъ могъ быть только благодаренъ русскимъ за отношеніе къ нему: я уже приводилъ отзывы его начальства объ «усердіи» поэта къ службѣ, отзывы, которые оказали ему добрую услугу впослѣдствіи; русскіе друзья хлопотали за него, когда Мицкевичъ хотѣлъ перебраться на службу въ Петербургъ, а потомъ ѣхать за границу. Въ «Быломъ» за 1906 г. (апрѣль) напечатана записка Мицкевича, поданная имъ въ началѣ 1829 г. шефу жандармовъ Бенкендорфу, когда онъ сталъ хлопотать о разрѣшеніи ѣхать за границу. У польскаго поэта оказались такіе вліятельные защитники въ Россіи, что на вел. кн. Константина Павловича, намѣстника Царства Польскаго, было оказано нѣкоторое давленіе для благополучнаго разрѣшенія дѣла Мицкевича и въ препроводительной къ нему бумагѣ говорилось даже о томъ, что самъ государь «благоволитъ повелѣть мнѣ (т.-е. Бенкендорфу) испросить всепокорнѣйше В. Имп. Высочества разрѣшеніе на дозволеніе Мицкевичу отправиться за границу». А между тѣмъ выходъ въ свѣтъ «Конрада Валленрода» возбудилъ уже подозрѣніе со стороны Новосильцева. Русскіе друзья отстояли Мицкевича отъ новыхъ непріятностей и дали ему возможность избѣжать ихъ отъѣздомъ изъ Россіи. И когда Мицкевичъ, собираясь покинуть ее, въ послѣдній разъ посѣтилъ Москву, ему на память поднесли серебряный кубокъ съ надписью на диѣ: «Не позабудь» и съ именами участниковъ проводовъ (Баратынскій, Кирѣевскіе, Елагинъ, Рожалинъ, Н. Полевой, Соболевскій). Стихи Ив. В. Кирѣевскаго, прочитанные на прощальномъ обѣдѣ Веневитиновымъ, говорили о живомъ чувствѣ пріязни, которое увозилъ съ собой польскій поэтъ.
Чѣмъ же онъ отвѣчалъ имъ? Въ письмахъ мы встрѣчаемъ откровенные отвѣты на этотъ вопросъ. Филареты, далекіе отъ Москвы, хмурились, когда до нихъ доходили вѣсти о томъ го
