Но пилигримъ отвѣчаетъ мирзѣ: «Но я заглянулъ! Сквозь расщелины міра я видѣлъ тамъ... Что видѣлъ, я скажу послѣ смерти, потому что нѣтъ для этого звуковъ (голоса) на языкѣ живущихъ».
Другой сонетъ получилъ въ окончательной обработкѣ характеръ монолога мирзы, но въ записи альбома онъ представляетъ діалогъ Пилигримъ (мусульманскій пилигримъ, которому мирза велить молиться) задаетъ вопросы о томъ, что виднѣется вдали, проводникъ поправляетъ его ошибки: «это не мухи, а орлы» и т. п. Не было въ первой редакціи и восточнаго колорита («горы-птицы» арабскихъ сказокъ). Въ окончательной обработкѣ сонетъ влагаетъ въ уста мирзы такую рѣчь: «Загляни въ пропасть! Небеса, лежащія внизу, —то море. И среди волнъ, чудится, птица-гора, убитая громомъ, распустила свои громадныя (мачтовыя, masztowe) перья кругомъ, болѣе широкимъ, чѣмъ полукругъ радуги, и накрыла островомъ снѣга голубое поле водъ. Этотъ островъ, плавающій въ безднѣ, - туча! Отъ груди ея на полміра. падаетъ темная ночь. Видишь ли пламенную ленту на челѣ ея? Это молнія. — Стой! Подъ ногами бездны. Мы должны взлетѣть наверхъ во весь карьеръ. Я скачу, а ты, держа наготовѣ бичъ и шпоры, когда я пропаду изъ глазъ, смотри на тѣ края скалъ. Если тамъ блеснетъ перо, это будетъ мой шлемъ (kołpak). А если нѣтъ, никогда уже людямъ не ѣздить по этой дорогѣ».
Въ концѣ этихъ сонетовъ, внѣ прямой связи съ маршрутомъ стоятъ послѣдніе, посвященные крымскимъ пейзажамъ. Въ одномъ изъ нихъ воспѣты «развалины замковъ въ Балаклавѣ». Предшественникъ Мицкевича въ описаніи Крыма, Муравьевъ - Апостолъ, попавъ въ Севастополь и Балаклаву, погрузился въ археологическія изысканія, которыя мало могли помочь воображенію поэта. Но самыя развалины крѣпости навѣвали столько мыслей, создавали такое настроеніе, что впечатлѣніе отъ поѣздки въ Балаклаву глубоко запало въ душу Мицкевича. Результатомъ этого былъ сонетъ, написанный, можетъ быть, позже, такъ какъ въ альбомѣ Мошинскаго его нѣтъ. Восточный колоритъ здѣсь отсутствуетъ; зато въ первый и единственный разъ Въ «Крымскихъ сонетахъ» здѣсь нашла себѣ мѣсто классическая струя, и въ этомъ, пожалуй, отразилось вліяніе книги Муравьева. «Эти замки, повергнутые въ безпорядочныя развалины, когда - то охраняли и украшали тебя, о, неблагодарный Крымъ. Теперь они торчатъ на горахъ, какъ гигантскіе черепа;
