ными цвѣтами восточной поэзіи. Я не знаю, что бы я далъ вчера за то, чтобы имѣть 1001 ночь; конечно, напролеть всю вчерашнюю ночь прослушалъ бы Шехерасаду». Такъ впечатлѣнія Бахчисарая захватили даже прозаическаго классика: «восточная поэзія» и ему не дала спать. Какъ же она должна была увлекать поэтовъ, Пушкина и Мицкевича. Къ первому изданію «Бахчисарайскаго Фонтана» (М. 1824) Вяземскій приложилъ выписку изъ книжки Муравьева - Апостола, хотя основная точка зрѣнія этого послѣдняго была Пушкину чужда. Тамъ, гдѣ онъ видѣлъ лишь поэтическія картины разрушенія, Муравьевъ и Мицкевичъ чувствовали нравственное возмущеніе. Вотъ два типичныя мѣста изъ «Бахчисарайскаго фонтана»:
„Покинувъ сѣверъ наконецъ,
Пиры надолго забывая,
Я посѣтилъ Бахчисарая
Въ забвеньѣ дремлющій дворецъ;
Среди безмолвныхъ переходовъ
Бродилъ я тамъ, гдѣ бичъ народовъ,
Татаринъ буйный пировалъ
И послѣ ужасовъ набѣга
Въ роскошной лѣни утопалъ.
Еще понынѣ дышитъ нѣга
Въ пустыхъ покояхъ и садахъ;
Играютъ воды, рдѣютъ розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещетъ на стѣнахъ.
Я видѣлъ ветхія рѣшетки,
За коими, въ своей веснѣ,
Янтарны разбирая четки,
Вздыхали жены въ тишинѣ.
Я видѣлъ ханское кладбище,
Владыкъ послѣднее жилище.
Сіи надгробные столбы,
Вѣнчанны мраморной чалмою,
Казалось мнѣ, завѣтъ судьбы
Гласили внятною молвою.
Гдѣ скрылись ханы? Гдѣ гаремъ?
Кругомъ все тихо, все уныло,
Bce измѣнилось!.. Но не тѣмъ
Въ то время сердце полно было:
Дыханье розъ, фонтановъ шумъ
Влекли къ невольному забвенью...
