Такъ вылилась большая душевная мука, результатъ не одной неудачной любви, но и позднѣйшаго жизненнаго опыта. Это позднѣйшій изъ сонетовъ, посвященныхъ Марылѣ, и въ то же время начало чего -то новаго. Уже здѣсь мы находимъ рѣдкое выраженіе о «безстыдныхъ лбахъ», которое такъ близко къ презрѣнію къ «Данаидамъ». Только въ этомъ сонетѣ чувствуется еще не одно презрѣніе къ нимъ, а еще и тоска по идеалу, вѣра въ чистую любовь, стремленіе къ новому, живому идеалу, который принадлежитъ уже не царству воспоминаній, а дѣйствительно жизни. Точно какое - то новое чувство зарождается въ душѣ Мицкевича, и онъ самъ не считаетъ себя способнымъ на него. Не Собанская, не Гурьева возбуждали это чистое чувство, за которымъ послѣдовало болѣзненное признаніе самому себѣ въ банкротствѣ любви, въ потерѣ божества, которое покинуло свой храмъ. Для характеристики послѣдующихъ сонетовъ Мицкевича обратимся прямо къ его послѣднему «прости» Одессѣ и ея пустымъ забавамъ.
- «Ну, что же? Покину городъ, пропадутъ изъ глазъ его жители, которые ко мнѣ не привыкли сердцемъ; мой отъѣздъ никого не погрузитъ въ печаль, и я самъ не хочу оставить по себѣ ни одной слезы. Зачѣмъ же здѣсь у дверей стоитъ эта ненужная грусть? Еще разъ возвращаюсь въ пустыя комнаты, какъ будто что -то забылъ; блуждающій взоръ еще разъ возвращается, чтобы проститься съ дружественными стѣнами. Вѣдь столько разъ онѣ терпѣливо внимали и раннимъ утромъ, и среди ночи моимъ безцѣльнымъ вздохамъ. У этого окна я много разъ просиживалъ вечера, всматриваясь во что- то, самъ не знаю — во что. Усталъ. Утомила все та же картина. Шумъ моихъ одинокихъ шаговъ пробудилъ эхо. Снова отъ двери къ двери блуждаю безъ цѣли, считаю тактъ желѣзнаго хода часовъ, прислушиваюсь къ шопоту червячка, который, гдѣ- то притаившись, кажется, стучится въ двери къ своей женѣ. Скоро ужъ утро. Извозчики ждутъ и сердятся. ѣдемъ! Никѣмъ не встрѣченный я переступилъ этотъ порогъ, такъ одиноко и покидаю его: никто не пожелаетъ мнѣ добраго пути. Помню: бывало, въ молодые годы, изъ дорогихъ странъ, я уѣжалъ отъ любимыхъ друзей, отъ моей дѣвушки, ѣхалъ и смотрѣлъ, и изъ- за деревьевъ слышалъ голоса, видѣлъ, какъ махали платками. Я плакалъ. — Славно плакать, покуда молодая душа кипитъ. Въ сто
