«Сенуччіо, я хочу, чтобы ты зналъ...», говоритъ Петрарка. «Ровесники мои, вы хотите знать, какъ я страдаю», превращаетъ эту фразу Мицкевичъ. «Ровесники» это, конечно, друзья, филареты, Занъ, Чечотъ, къ которымъ поэтъ такъ часто писалъ, вѣря въ ихъ неизмѣнное участіе къ его душевнымъ страданіямъ. «Я пылаю и все еще таю (struggo), какъ и прежде (com’io solia): Лаура вертитъ мной, а я все тотъ же, что и раньше», продолжаетъ итальянскій поэтъ. Ничего подобнаго нѣть у Мицкевича. «Вы хотите знать, какъ я страдаю. Я нарисую вамъ это самымъ вѣрнымъ образомъ, какъ только сумѣетъ перо. До сихъ поръ среди храма воспоминаній я преслѣдую мыслью ея призракъ, и духъ мой грезитъ о прошломъ». Такъ и здѣсь просыпается обычный реализмъ Мицкевича. Онъ отлично отдаетъ себѣ отчетъ въ томъ, что лишь грезитъ, что живетъ воспоминаніями и оплакиваетъ только призракъ (mara). Слѣдующія строфы переданы Мицкевичемъ довольно близко къ оригиналу. Оба поэта жалуются на непостоянство своихъ возлюбленныхъ, но у Мицкевича тонъ гораздо болѣе интимный: онъ вспоминаетъ о томъ, какъ красавица, имя которой онъ не называетъ (у Петрарки, въ видѣ исключенія, выступаетъ Лаура, а не анонимная донна), то «звала его глазами, то становилась угрюмой; то жала его руку, то начинала съ нимъ бесѣду». Отдаленное обожаніе и восхищенное созерцаніе замѣняютъ у Петрарки эти простыя и жизненныя переживанія влюбленнаго юноши. Поэтому и конецъ сонета оказался у него гораздо болѣе простымъ, чѣмъ у итальянскаго поэта. Петрарка жалуется на Амура («il signor nostre Amore» — «господинъ нашъ Амуръ»), который день и ночь, муча его, поддерживаетъ въ немъ любовную тревогу. Мицкевичъ же кончаетъ такъ: «Ахъ, среди этихъ воспоминаній вѣчно мятется сердце и путаются мысли!» Какъ и въ монологахъ Густава, выступаетъ ясное сознаніе болѣзненности этого нежизненнаго, мечтательнаго чувства къ «призраку». Тѣмъ болѣе трудно опредѣлить время этого сонета. Настойчивое указаніе на то, что остались лишь воспоминанія, « храмъ воспоминаній», свидѣтельствуетъ, повидимому, объ отдаленности его отъ времени и мѣста событій, о той порѣ, когда поэть почему- то болѣзненно возвращался къ воспоминаніямъ, но уже ничего не ждалъ, ничего не хотѣлъ отъ Марыли. Кажется, это было въ Одессѣ.
Совсѣмъ не въ духѣ Петрарки XI сонетъ. Онъ передаетъ
