ныхъ и разнородныхъ мотивовъ. Основное сходство заключается, какъ указалъ Хмѣлевскій, въ одинаковомъ пониманіи любви, а мы прибавимъ, что оно заключается также въ развитіи «теоріи» самоубійства и въ техникѣ разсказа Густава». Разумѣется, въ ту пору жизнь кишѣла большими и маленькими Вертерами, влюбленными въ небожительницъ Эмилями, страдающими отъ любви безумцами. Могъ ли не попасть въ ихъ число и герой Мицкевича?
Сцену возвращенія героя домой послѣ долгихъ лѣтъ странствованій и горькихъ разочарованій, сцену, которую, какъ мы знаемъ теперь, Мицкевичъ пережилъ лично, онъ нашелъ не въ одномъ «Вертерѣ». Шатобріань, котораго Мицкевичъ, несомнѣнно, хорошо зналъ, заставилъ своего героя Ренэ пережить подобныя же впечатлѣнія. Ренэ посѣщаетъ свой домъ случайно. Онъ ѣхалъ къ своей сестрѣ Амеліи, которая мучила его своими письмами, исполненными какихъ - то полупризнаній, какой- то тайны. По дорогѣ, случайно, онъ заѣхалъ въ свой домъ. «Когда я замѣтиль лѣса, среди которыхъ прошли единственныя счастливыя минуты моей жизни (говорить Ренэ), я не могъ удержаться отъ слезъ, я не былъ въ состояніи отказаться отъ искушенія сказать имъ послѣднее прости». Какъ это напоминаетъ настроеніе Мицкевича, когда онъ заѣхалъ въ свой родной домъ въ Новогрудкѣ. И картина, которую засталъ Ренэ, совершенно отвѣчала тому впечатлѣнію, которое это посѣщеніе произвело на нашего поэта. Ст. Добржицкій, обратившій вниманіе на сходство извѣстной сцены въ «Дѣдахъ» съ эпизодомъ «Ренэ», удивляется, почему именно этотъ эпизодъ отразился въ блужданіяхъ Густава. Теперь, когда мы знаемъ реальную подкладку этой сцены въ «Дѣдахъ», намъ становится ясно, что Мицкевича должно было поразить совпаденіе. Оно особенно говорило его сердцу еще потому, что не одному Ренэ были дороги эти развалины. Сестра его, Амелія, пылавшая къ нему тайной любовью, также посѣщала ихъ. Она упала въ обморокъ, увидя родной домъ. Марыля любила поэта такъ же безнадежно и скорбно, какъ Амелія, и образъ послѣдней дѣлалъ для Мицкевича особенно дорогимъ романъ Шатобріана, и если теперь его отрицаніе культуры не отразилось на «Дѣдахъ», то впослѣдствіи его культъ возвышеннаго сердца не прошелъ безслѣдно. «Я попалъ въ замокъ по длинной аллеѣ изъ елокъ; пѣшкомъ я прошелъ по пустымъ дорожкамъ; я остановился взглянуть на закры-
