приведенное воззваніе гусляра не было умѣстно; оно похожеименно на первоначальный замыселъ, когда въ сознаніи поэта еще не вполнѣ опредѣлилась общая схема его произведенія. Не потому ли эта сцена и была выкинута въ послѣдующей обработкѣ поэмы, при чемъ оказались уничтоженными и сцены съ дѣвушкой истарикомъ? Благодаря этому совершеніе обряда, какъ оно представлено во второй части, производитъ гораздо болѣе цѣльное впечатлѣніе; оно сконцентрировано около нравственнаго смысла тѣхъ явленій, которыя наполняютъ весь обрядъ, и самое появленіе призрака оказывается гораздо болѣе неожиданнымъ и страшнымъ, если мы не знаемъ, что среди присутствующихъ въ часовнѣ есть одна, которая ожидаетъ его. Именно, въ интересахъ художественной цѣльности все привходящее извнѣ было исключено, и сохранившіеся отрывки „первой части“ (не всегда, какъ видимъ, первой) бросаютъ свѣтъ на процессъ созданія, совершавшійся въ творчествѣ Мицкевича. И заключительный „хоръ молодежи" этой сцены представляетъ нѣкоторое несоотвѣтствіе съ предыдущимъ и послѣдующимъ: въ началѣ сцены гусляръ говоритъ объ умершихъ, которые поспѣшать явиться на его призывъ, въ самой сценѣ „Дѣдовъ“ весь обрядъ заключается въ вызываніи Духовъ умершихъ. Между тѣмъ, хоръ молодежи, отправляясь на обрядъ, хочеть остановиться на половинѣ дороги: „Тамъ на холмѣ лежить деревня, а тамъ кладбище въ дубравѣ“. Здѣсь молодежь намѣрена, праздновать Дѣды и сокращать ночь пѣсенками. Мы будемъ идущихъ привѣтствовать, возвращающихся спрашивать, пугливымъ разгонять тревогу, заблудившимся указывать дорогу“. Только то? Кто же справляетъ самый обрядъ? „Пусть же дѣти и отцы идутъ въ костелъ съ мольбой и съ хлѣбомъ, а мы, молодые, останемся на половинѣ дороги, подъ „Чистымъ небомъ“. Такъ кончается эта сцена.
Теперь передъ нами Густавъ, герой IV части „Дѣдовъ“, который въ видѣ призрака, безымяннаго привидѣнія, появляется передъ „дѣвушкой“ въ концѣ II части. Эта сцена I части, которой должно было предшествовать не написанное или не сохранившееся до насъ объясненіе влюбленныхъ, логически предшествуетъ вмѣстѣ съ тѣмъ всѣмъ дальнѣйшимъ появленіямъ Густава, и въ общей концепціи драмы ей, дѣйствительно, мѣсто въ первомъ актѣ. Густавъ и здѣсь, какъ позже, мечтатель, увлеченный „убійственными книгами“. Его пѣсня: „Средь горъ и овраговъ, долинъ
