остереженію слишкомъ серьезнаго и грознаго толкованія. Дѣло это, навѣрное, кончится ничѣмъ, хотя мнѣ много повредило, что меня впутали въ него“. Такъ уже осенью 1822 г., даже раньше — весной 1822 г., надъ филаретами нависла гроза.
1 -го сентября Мицкевичъ былъ уже въ Ковнѣ, а 3 - го онъ жалуется на „ослиный трудъ, за который опять принялся". Впрочемъ той юношеской меланхоліи, которая томила поэта года два тому назадъ, уже нѣтъ; Мицкевичъ становился старше и тосковалъ болѣе опредѣленно, чѣмъ раньше. Въ сентябрѣ онъ пишеть письмо Зану, закидывая его вопросами о Пери (Марылѣ): знаетъ ли она, гдѣ онъ проведетъ этотъ годъ, не вспоминаетъ ли его ктонибудь въ Тугановичахъ, кто именно и почему, какъ? Онъ просить не ограничиваться общими указаніями, но привести какую-нибудь подробность, мѣсто, время, слово, подхваченное на лету. „Ты умѣешь, ты можешь все это описать такъ хорошо, если только захочешь“. Тутъ же и намекъ на Ковальскую: „нѣчто, что раньше услаждало мое существованіе въ Ковнѣ, а теперь, при моемъ перемѣнившемся положеніи, только печалить меня и часто приводить въ ужасъ“. Какъ мы знаемъ изъ восторженныхъ словъ Одынца, посѣтившаго Мицкевича и совершенно не догадывавшагося о настоящихъ отношеніяхъ между 28 - лѣтней красавицей и поэтомъ, именно въ эту зиму Ковальская окружила Мицкевича особенно нѣжной заботливостью. Что же такъ мучило его? Необходимость скрывать передъ докторомъ Ковальскимъ то, что произошло, или равнодушіе, которое наступило въ душѣ его послѣ перваго увлеченія? По тѣмъ отрывочнымъ даннымъ, которыя мы находимъ въ письмахъ Мицкевича, отвѣтить на эти вопросы едва ли возможно. Но, вообще, эти отношенія были ненормальны, мучительны, полны лжи, и Мицкевичъ не могъ не томиться ими; повидимому, очень страстно онъ никогда не любилъ Ковальской, но долгое одиночество, которое онъ раздѣлялъ съ нею, постепенно ихъ сблизило и перешло въ увлеченіе. И это увлеченіе вспыхнуло въ душѣ Мицкевича и остыло. Она же любила его серьезно, долго, всю жизнь. Это былъ для нея источникъ большой сердечной драмы, и легко понять, почему Мицкевичъ „часто приходилъ въ ужасъ“. Что касается его литературныхъ интересовъ, которые, какъ всегда, отражаются въ его письмахъ, то на первый планъ выступають здѣсь увлеченіе англійской поэзіей и замыслы, вѣроятно, въ духѣ Вальтерѣ Скот-
