въ "Живилѣ". Эта послѣдняя повѣсть даетъ опредѣленный отрицательный отвѣтъ: измѣна ради любви позоритъ мужчину и не привлекаетъ благородной женщины. Тогда вопросъ расширяется; возможна ли измѣна отечеству ради самого отечества, измѣна притворная, которая въ концѣ концовъ обратится ему же на благо и будетъ измѣной уже не родинѣ, а врагамъ, пріютившимъ мнимаго измѣнника. Это проблема „Конрада Валленрода“. Мы увидимъ, что и на этотъ вопросъ, который получилъ для Мицкевича такое жгучее этическое значеніе, поэтъ отвѣтилъ отрицательно: ложь никогда не ведетъ къ добру, измѣна никогда не дастъ истиннаго, не только минутнаго удовлетворенія. А если измѣна плохое средство борьбы, какими же другими средствами надо пользоваться? Третья часть „Дѣдовъ“, „Книга польскаго пилигримства“ и т. II. стремились разрѣшить этотъ труднѣйшій вопросъ новѣйшей польской жизни, который такъ мучительно и непосредственно переживалъ величайшій польскій поэтъ. Другой сюжетъ, который также развивается на нашихъ глазахъ въ творчествѣ Мицкевича, былъ уже затронутъ при разборѣ баллады „To lubie“. Уже здѣсь „для науки“, для наставленія живымъ появляется призракъ дѣвушки, мучившей своимъ кокетствомъ любившаго ее человѣка и доведшей его до самоубійства. Стихотвореніе было еще шуточное, самоубійства (хотя бы нравственнаго) еще не было основанія совершить, "наставленіе“ имѣло ближайшую цѣль: прочесть урокъ милой Марылѣ, какъ она должна относиться къ своему воздыхателю. Но шуточный образъ смѣнился нешуточнымъ: любовь, неудачная, безнадежная, сломила душу, вытравила изъ нея жизнерадостность, поставила вопросъ о самоубійствѣ. Не всѣ, какъ Мицкевичъ, нашли выходъ изъ этого состоянія, не всѣ сказали: „ну, будемъ жить дальше“, и страданія тѣхъ, кто, разочарованный въ смыслѣ жизни, покончилъ съ собой, поэтъ изобразилъ въ четвертой части „Дѣдовъ“, но и это онъ сдѣлалъ „для наставленія“ другимъ, болѣе слабымъ, чѣмъ онъ самъ.
Въ „Панѣ Твардовскомъ“ передъ нами прототипъ, самый первый зародышъ „Пана Тадеуша“. Типичный шляхтичъ, своевольный, капризный, но совершенно лишенный сознательной воли къ злу, Твардовскій всю свою жизнь прошутилъ, прогулялъ; прогулялъ даже свою душу, но такъ весело, съ такимъ юморомъ, какъ это не сумѣлъ бы сдѣлать ни одинъ нѣмецкій „Фаустъ“.
