Впрочемъ, для того, чтобы не было разговоровъ, я выпросилъ ему разрѣшеніе бывать въ домѣ, за что онъ мнѣ очень благодарень“. Связь съ Ковальской какъ то уживалась съ самой чистой любовью къ Марылѣ, да это и нерѣдко случается въ жизни.
Прежніе біографы поэта рисовали отношенія его къ красавицѣ Ковальской въ очень идеальномъ свѣтѣ: добрые и гостепріимные люди, пожалѣвшіе молодого талантливаго человѣка и поспѣшившіе окружить его всякимъ вниманіемъ, вплоть до того, что покупали книги, которыя онъ любилъ, музыкальныя ноты, которыя ему нравились. Ковальская - прообразъ Гражины, увѣрялъ Одынецъ. Новыя письма, напечатанныя проф. Калленбахомъ, сводятъ эти отношенія съ неба на землю. Мы уже видѣли, что Мицкевичъ подчинялся чарамъ Ковальской, что онъ старался бѣжать отъ нихъ. Въ сонетахъ, напечатанныхъ нѣсколько лѣтъ спустя, отразилась эта первая нѣжная и красивая фаза этого романа. Любовь къ Марылѣ не служила для Мицкевича щитомъ отъ увлеченій. Онъ былъ молодъ и не былъ анахоретомъ; требованія „плоти“, конечно, говорили и въ немъ, а Ковальская такъ шла навстрѣчу. Въ іюнѣ Мицкевичъ Писалъ Петрашкевичу строки, смыслъ которыхъ не можетъ оставлять никакихъ сомнѣній: „Не упрекай меня въ безнравственности. Напротивъ, во время этихъ бреттерствъ (pistoletowaú) я быль эстетиченъ до безумія. Но теперь, теперь, увы, представь себѣ, если можешь, божество съ развѣвающимися по плечамъ волосами, среди бѣлой кисеи, на пышной постели, въ великолѣнной комнатѣ. На это божество я смотрю ежедневно, эстетика уже улетѣла. Къ позору моему, изъ чужихъ усть я выслушиваю филаретскія (promieniste) рѣчи. Еще слушаю, но это, навѣрное, продолжится не много. Слава Богу, что св. Петръ не за горами!“ Случилось то, что должно было случиться: сближеніе, а потомъ охлажденіе, потому что говорило прежде всего лишь чувственное увлеченіе, не оставившее У него ничего, кромѣ враждебнаго равнодушія къ Ковальской, которая, напротивъ, какъ женщина, разъ уже отдавшаяся своему избраннику И не разочаровавшаяся въ нравственной высотѣ его, хранила къ нему нѣжную память до самой смерти. Но Мицкевичъ уже въ іюлѣ, будучи въ Новогрудкѣ, писалъ Чечоту о своемъ равнодушіи къ женщинамъ: „Видѣлся я здѣсь съ женщинами, съ той Іоасей, которую я когда то любилъ, хотя она самое обыкно
