ство“. Но поэзія уже служила въ эту пору вѣрнымъ спутникомъ и другомъ влюбленнаго поэта. Она давала ему облегченіе, котораго, конечно, не могли дать ложно классическіе вирши. И Мицкевичъ прибавляетъ въ своемъ письмѣ къ Ежовскому: „Воображеніе, вскормленное чтеніемъ Шиллера, немножко развлекаеть меня. Я написалъ строкъ пятнадцать Романтизма“. Теперь не могу переписать“. Въ скоромъ времени появилось на свѣть и все стихотвореніе, много разъ передѣланное и наконецъ (18 января, какъ полагаетъ издатель писемъ, проф. Калленбахъ) посланное Зану. Мицкевичъ сильно интересовался мнѣніемъ дру зей, просилъ сообщить ихъ отзывы, училъ, какъ нужно деклами-ровать послѣднюю часть „дремлющимъ тономъ“. Въ балладѣ онъ мѣтилъ въ мудрствующихъ стариковъ позитивистовъ и дѣлалъсноску, показывающую, что подъ старикомъ „со стеклышкомъ надо подразумѣвать знаменитаго Яна Снядецкаго, уже разразившагося гнѣвной статьей противъ романтизма. Генезисъ другихъбалладъ, написанныхъ, вѣроятно, въ это время, ускользаетъ отъ насъ: или послѣ свадьбы Марыли до самаго лѣта Мицкевичъ почти не писалъ писемъ, или сохранилось ихъ очень мало, но всего три четыре сухихъ и какихъ то равнодушныхъ писемъ дошло до насъ. Сидитъ онъ больше дома: „здоровье такъ себѣ, но, въ общемъ, плохо“. Только въ концѣ мая Мицкевичъ посылаетъ „Курганъ“, который называетъ „одкой“. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сообщаетъ о свиданіи съ Ковальской въ долинѣ. „Я едва не сошелъ съ ума, и только, можетъ быть, крестьяне, которые сновали все время, спасли меня отъ очень неэстетическихъ покушеній. Читали твое письмо. Въ концѣ концовъ немножко, да и не немножко, а даже очень смутило меня заявленіе съ другой стороны, что безъ свиданій со мной обойтись невозможно, и что я самъ виноватъ, что пріучилъ къ этому. Заданъ мнѣ вопросъ насчетъ вакацій, и сцена закончилась весьма меланхолически. Бредульону[1] формально отказано въ домѣ. Онъ снова вызвалъ меня, но я отвѣтилъ, что теперь было бы стыдно принять вызовъ, если въ первый разъ дѣло кончилось ничѣмъ
- ↑ Подъ этимъ именемъ подразумѣвается нѣкій Нартовскій , который ухаживалъ за красавицей Ковальской и увидѣлъ въ Мицкевичѣ соперника. Онъ вызвалъ поэта на дуэль, до которой однако дѣло не дошло. По словамъ Малевскаго, впечатлѣніе отъ всего этого приключенія отразилось „въ присланномъ вскорѣ послѣ этого Пловцѣ (Zeglarz)“.
