катался съ ней вдвоемъ на саночкахъ, но болѣе Серьезнаго увлеченія онъ остерегался и однажды даже рѣшилъ не ходить къ Ковальскимъ цѣлыхъ два мѣсяца, но, повидимому, рѣшенія не выполнилъ.
Первое упоминаніе о госпожѣ Ковальской относится къ октябрю 1819 года.
Все это не прогоняло грустнаго настроенія Мицкевича. Его грызло одиночество, сознаніе своей ненужности въ Ковнѣ, „разрушенныя мечты" (окт. 1819 г.). 26 окт. свое настроеніе Мицкевичъ выражалъ въ слѣдующихъ строкахъ: „Отъ самаго пріѣзда въ Ковно я ни отъ кого не услышалъ Адамъ, никто мнѣ не улыбнулси, никому я не пожалъ горячо руки. Прихожу изъ школы, почти всегда огорченный или лѣнью (niesfornościa), или, что чаще, тупостью учениковъ. Напрасный трудъ! Бросаюсь на постель и лежу часа два, ни о чемъ не думаю, а только злюсь и кисну. А иногда кислота и злость одолѣваютъ такія, что было бы довольно прибавить еще двѣ унціи, чтобы сойти съ ума или повѣситься. Даже пока писалъ это, испортилъ себѣ настроеніе. Что со мной будетъ на слѣдующій годъ. Дрожь просто пробираетъ. Но я знаю что: научусь пить и послѣ каждаго послѣобѣденнаго урока буду наливаться и ложиться спать. Я вовсе не шучу, хотя вы, навѣрное, смѣетесь". Такъ писалъ Мицкевичъ друзьямъ филоматамъ, и только въ общеніи съ ними онъ находилъ утѣшеніе въ эти первые мѣсяцы.
Чуть не въ каждомъ письмѣ его за это время сказывается самая внимательная забота о филоматахъ. Къ нимъ Мицкевичъ рвется душой, объ ихъ организаціи постоянно думаетъ, за ихъ безопасность онъ всегда безпокоится. Эта преданность идеѣ, въ которую онъ увѣровалъ, характерна для Мицкевича во всѣ періоды его жизни: къ филоматамъ онъ относится такъ же, какъ впослѣдствіи къ товянчикамъ. Подчиняясь тамъ авторитету Товянскаго, здѣсь Зану и Ежовскому, но превосходя всѣхъ ихъ геніальнымъ паѳосомъ души, Мицкевичъ, въ сущности, становится во главѣ дѣла и создаетъ его организацію, какъ самой природой отмѣченный вождь. Едва ли самъ Мицкевичъ всегда сознавалъ это, но онъ какъ - то естественно начинаетъ раздавать указанія, и другіе такъ же естественно подчиняются ему, признаютъ его право учить ихъ, упрекать или хвалить. И вовсе не смиреніемъ, а гордостью и увѣренностью прирожденнаго вождя дышатъ слова
