I. Бѣлинскаго („Uniwersytet Wileński III. 140 ), онъ обнаружилъ здѣсь такую эрудицію, что считалъ первую главу достаточной для полученія кафедры. Однако, лишъ въ 1820 году, написавъ (на конкурсную тему, объявленную еще въ 1815 году) „Размышленія надъ поэзіей и краснорѣчіемъ съ точки зрѣнія ихъ сходства и различія", Боровскій былъ назначенъ экстраординарнымъ профессоромъ. У людей осторожныхъ и благоразумныхъ, а такимъ былъ Боровскій, диссертацій не бываютъ черезчуръ смѣлыми и новаторскими. И учитель Мицкевича весьма осторожно подходитъ къ выводу, что французская литература представляетъ собою не поэзію, а краснорѣчіе, — къ выводу, въ сущности, отрицательному для „правиль“ ложноклассицизма. „Слишкомъ геометрическій порядокъ мыслей и образовъ связалъ свободныя крылья фантазіи, ограничилъ быстроту вдохновенія и уничтожилъ господство мысли надъ рѣчью": таковъ былъ срединный выводъ Боровскаго. Но кругозоръ его все - таки былъ уже гораздо шире, чѣмъ у прежнихъ сторонниковъ правилъ: онъ горячо говорилъ о Кохановскомъ, обращалъ вниманіе на народныя пѣсни, говорилъ объ истинной народности въ литературѣ и не признавалъ польскую литературу народной. Нѣмецкую поэзію онъ хвалилъ и изучалъ.
Едва ли не такъ же умѣренны и неясны были литературные вкусы Мицкевича въ эту пору. Только по молодости лѣтъ ему нравились еще страхи, таинственность и чувствительность нѣмецкой и англійской романтики, первые представители которой, по справедливому замѣчанію проф. Порембовича, еще вовсе не понимали простоты и были воспитаны въ традиціяхъ классическаго bienséance. Тѣмъ не менѣе, взоръ Мицкевича былъ обращенъ на сѣверъ, къ нѣмецкой и англійской литературамъ и ихъ изученіе начинаетъ новую эру въ его поэтическомъ развитіи. Вскорѣ Мицкевичъ обнаруживаетъ уже очень широкое Знакомство съ нѣмецкимъ романтизмомъ; онъ хорошо знаетъ не только Шиллера и Гете, но и Тика и Жанъ Поль Рихтера и др. меньшихъ писателей, но началъ онъ въ своемъ изученіи германской литературы, несомнѣнно съ Шиллера, и подъ вліяніемъ Зана. Въ ту же самую пору передъ нимъ раскрываются глубины нѣмецкой философіи; онъ знакомится съ Кантомъ, противъ котораго торжествующій ренесансъ „здраваго смысла“ Снядецкихъ уже началъ походъ. Какъ показалъ М. Шійковскій въ своей книгѣ о Шатобріанѣ, Кантъ пользовался въ польскомъ обществѣ начала XIX вѣка, боль-
