можно было сильно встревожиться изъ - за трагедій поэта. Рядомъ съ фразами объ ужасныхъ сердечныхъ страданіяхъ, которыя онъ дѣлилъ съ Анелей, онъ не забываетъ упомянуть о приготовленіи къ „экзамену изъ Боровскаго“, а въ другомъ письмѣ передать прозаическія подробности о прорывѣ „въ головѣ“ нарыва, который никоимъ образомъ не приходится понимать въ переносномъ смыслѣ (какого - нибудь душевнаго надрыва). Это было такое пустячное увлеченіе, о которомъ и самъ Мицкевичъ никогда не упоминалъ впослѣдствіи, хотя онъ охотно вспоминалъ съ друзьями прошлое. А въ 1817—1818 уч. году сердце юноши было, кажется, совсѣмъ свободно. Въ немъ подготовлялся переломъ, какъ и во всѣхъ другихъ отношеніяхъ. Намеки на то, что Мицкевичъ переживалъ въ эту пору какое - то недовольство собой, что ему грозило какое - то нравственное паденіе, щедрой рукой раскинуты въ IV части „Дѣдовъ“, гдѣ описываются страданія молодого Густава. Но только, конечно, тѣ процессы, которые происходили, дѣйствительно, въ душѣ поэта, здѣсь возросли до титаническихъ размѣровъ, чтобы стать прелюдіей безумной любви и самоубійства отъ любви. Откинувъ преувеличенія, мы получимъ не лишенныя значенія автобіографическія черты. „Моей красой онъ сдержанъ былъ на время и, слѣдуя младымъ очамъ моимъ, онъ прямо шелъ, грѣховъ отбросивъ бремя“, говорить Беатриче о Дантѣ. Вотъ это исканіе красоты, которая должна была спасти ея поклонника отъ „грѣха“, мы и можемъ замѣтить въ романтическихъ изліяніяхъ Густава. только.
Любовникъ обманчивыхъ призраковъ, которые приходятьвъ сновидѣніяхъ, томимый скучнымъ однообразіемъ земного и презрѣніемъ къкъ будничной природѣ, я искалъ своей возлюбленной, — божественной возлюбленной, какой еще не бываловъ подлунномъ мірѣ, какую создало только дуновеніе страсти на волнующейся пѣнѣ воображенія. Желаніе убрало ее въ свои собственные цвѣта. Но въ эту пору зимнихъ холодовъ мнѣ не найти идеала, и отъ настоящаго я улетѣлъ въ золотой вѣкъ; я носился по небу, созданному поэтами, стремясь и блуждая, неутомимый въ своемъ блужданій преслѣдователь (идеала). И, наконецъ, напрасно облетѣвъ далекіе края, я падаю, я уже бросаюсь въ мутныя рѣки наслаждений, но прежде, чѣмъ броситься, я еще разъ оглядываюсь вокругъ себя... и наконецъ, я ее нашелъ!“ Изъ этой тирады въ примѣненіи къ самому Мицкевичу, надо исключить, прежде
