вать ристалища на четырехконныхъ греческихъ повозкахъ („такія игры, какія изображаетъ поэтъ, не были извѣстны даже въ древности послѣ троянскихъ войнъ“, замѣчаетъ Мицкевичъ), тѣмъ, что онъ нарушаетъ самымъ грубымъ образомъ хронологію. Критикъ выступаетъ здѣсь во имя классическаго „здраваго смысла“, который заставляетъ его осуждать употребленіе именъ языческихъ боговъ въ христіанской поэмѣ или взрывъ мгновенной любви въ сердцѣ литовскаго героя. Если бы Мицкевичъ уже склоненъ былъ въ эту пору къ романтизму, онъ пришелъ бы въ восторгъ отъ романтической любви Ягеллы къ Ядвигѣ, которую тотъ полюбилъ сразу, увидѣвъ ея портретъ, а онъ осудилъ этотъ пріемъ, какъ и многое другое, что казалось ему противнымъ здравому смыслу. Однако, прирожденный поэтъ, даже въ оковахъ ложноклассицизма, Мицкевичъ обнаруживаетъ не разъ большую чуткость въ своей критикѣ: онъ справедливо отмѣчаетъ, что сравненіе охоты литовцевъ на зубровъ съ Лейпцигской битвой безвкусно; „это сравненіе нѣсколько гиперболично и унижаетъ другую часть, т.-е. описаніе лейпцигской битвы“. Правильно онъ возстаетъ противъ введенія въ поэму аллегорическихъ фигуръ Вѣсти, Славы и т. п., вѣрно подчеркиваетъ неуклюжесть, невыразительность отдѣльныхъ стиховъ. Во всякомъ случаѣ, для поэта, который чувствовалъ влеченіе къ эпосу и самъ пробовалъ въ эту же пору слагать эпическія произведенія, было въ высшей степени полезно проштудировать теорію эпоса на конкретномъ примѣрѣ, съ помощью общепризнанныхъ образцовъ и руководствъ. Многое изъ этого изученія глубоко залегло въ душу Мицкевича и отразилось въ позднѣйшемъ, уже романтическомъ періодѣ его эпическаго творчества. Пѣснь вайделота въ „Конрадѣ Валленродѣ“ напоминаетъ пѣсню „Лиздора, поэта Феба“ на литовскомъ пиру у Томашевскаго, при чемъ „три послѣднія строфы этой пѣсни заключаютъ въ себѣ воспоминаніе о рыцарскихъ подвигахъ литовцевъ; герой Ягелло и всѣ слушатели испытываютъ, внимая пѣвцу, подобно героямъ Драйдена, разнообразныя чувства“. Какъ въ „Гражинѣ“, одна изъ героинь Томашевскаго внушаетъ своему возлюбленному отвагу, „чтобы онъ геройски сопротивлялся, и, наконецъ, заслонила его собственной грудью“.
"Замѣтки“ Мицкевича не исчерпываютъ его критическихъ трудовъ въ 1817--1818 уч. г. Уже въ іюнѣ, передъ самымъ роспускомъ на каникулы, онъ читаетъ въ кружкѣ филоматовъ
