Страница:Адам Мицкевич.pdf/106

два обстоятельства: во - первыхъ, Мицкевичъ въ результатѣ своего жестокаго иной разъ разбора выноситъ въ концѣ- концовъ оправдательный приговоръ произведенію Томашевскаго, которое, „какъ память 0 знаменитыхъ подвигахъ нашего народа, съ удовольствіемъ будетъ читаться нашими земляками“ (вѣдь это была пора усиленнаго подчеркиванья національнаго и государственнаго единенія Литвы съ Польшей, время „Варвары“ Фелинскаго, „Историческихъ пѣсенъ“ Нѣмцевича и т. д.); во вторыхъ, любопытно, что Томашевскій въ нѣкоторыхъ вопросахъ оказывается менѣе узкимъ ложноклассикомъ, чѣмъ будущій вождь романтизма. Безвкусный и бездарный Томашевскій вклеилъ въ свое описаніе польско -литовскихъ событій Кортезовъ, „Катемозинъ“, малабарскіе обычаи и т. под.; Мицкевичъ упрекаетъ его за это: по его мнѣнію, Томашевскій долженъ былъ „отказаться отъ прикрась, противныхъ не только правдѣ, но и правиламъ искусства“. Въ требованіи единства дѣйствія, въ желаніи видѣть героя поэмы всегда на первомъ мѣстѣ, всегда окруженнымъ менѣе значительными персонажами, критикъ оказался еще болѣе приверженъ къ шаблону героической поэмы, чѣмъ самъ Томашевскій. До какой степени долженъ быть пристрастенъ историкъ литературы, чтобы заявить, будто „въ это время Мицкевичъ не имѣлъ никакихъ литературныхъ предразсудковъ, что, хотя именно въ то время началась борьба между классицизмомъ и романтизмомъ, онъ, уже держа оружіе въ рукахъ, не дѣлаетъ никакихъ намековъ на нее, но ищеть только поэзіи, гдѣ бы она ни встрѣтилась“ (К. Кашевскій). Это фактически неточно: борьба между классиками и романтиками въ польской литературѣ начинается не раньше осени 1818 г., т.-е. когда рецензія Мицкевича была уже прочитана въ кружкѣ филаретовъ. Есть, однако, въ ней одно мѣсто, которое какъ- будто отзывается новыми литературными вліяніями и такъ и понималось нѣкоторыми критиками поэта. Мицкевичъ выступаетъ съ требованіемъ „соотвѣтствій духу времени при описаніи великихъ событій, примѣненія поэмы къ былымъ представленіямъ, обычаямъ и характерамъ“; ему „кажется, что при всей свободѣ вымысла, дозволенной поэтамъ, лучше всегда считаться съ народностью и нравами“. Уже не вѣянія ли Вальтеръ- Скотта передъ нами? Чѣмъ, однако, вызваны эти соображенія? Тѣмъ, что Томашевскій, вопреки элементарному здравому смыслу, заставляетъ литовскихъ героевъ совершать возліянія богу Марсу или устраи-