— Можно сказать — праздникъ духа.
— Да ты говори яснѣе: гривенникомъ больше хочешь за строчку по этому случаю?
— За это я вашимъ вѣчнымъ молитвенникомъ буду… А только — день-то какой!
— Да тебѣ-то что нужно?
— Поздравьте, Алексѣй Сергѣичъ!
— Удивляюсь… Ну, скажи — зачѣмъ тебѣ это понадобилось?
Меньшиковъ переступилъ съ ноги на ногу.
— Хочу, чтобы, какъ у другихъ… Тоже, если юбилей, то поздравляютъ.
— Глупости все выдумываешь! Иди себѣ съ Богомъ!
Придя въ редакцiю, Меньшиковъ подошелъ къ столу Розанова и протянулъ ему руку.
— Здравствуйте, Василь Васильичъ!
Близорукiй Розановъ привѣтливо улыбнулся, осмотрѣлъ протянутую руку и повелъ по ней взглядомъ до плеча Меньшикова. Съ плеча перешелъ на шею, но когда дошелъ до лица, то снова опустилъ взглядъ на бумагу и сталъ прилежно писать.
— Я говорю: здравствуйте, Василь Васильичъ!
— …Бракъ не есть наслажденiе… — бормоталъ Розановъ, скрипя перомъ. — Бракъ есть долгъ передъ вѣчнымъ…
Отъ напрялхеннаго положенiя протянутая рука Меньшикова стала затекать. Опустить ее сразу было неловко, и онъ сдѣлалъ видъ, что ошупываетъ карандашъ, лежавшiй на подставкѣ.
— Странный карандашикъ… Такимъ карандашикомъ неудобно, я думаю, писать…
Меньшиковъ опустился на стулъ, рядомъ со столомъ Розанова, и беззаботно заговорилъ:
— А я сегодня тысячный фельетонъ написалъ. Ей Богу. Можете поздравить, Василь Васильичъ… Много на-
