куешь, по показанію совѣтника Де-Ланкра, встрѣтить въ вечернемъ мракѣ «человѣка, который вдругъ выходитъ изъ-подъ земли, кривъ на правый глазъ, безъ плаща, шпага на боку, ноги босыя». Ursus, хотя отличавшійся странностью вида и характера, былъ человѣкъ милый и никогда не захотѣлъ бы накликать, напримѣръ, градъ, вызывать разныя образины, замучить до смерти плясовицею, напустить страшные сны или видѣнія и выводить пѣтуховъ съ четырьмя крыльями, — ничего подобнаго онъ не дѣлалъ. Онъ не былъ способен вовсе на нѣкоторыя гадости, какъ-то: говорить понѣмецки, погречески или поеврейски, не зная этихъ языковъ, что служитъ вѣрнымъ признакомъ отвратительной низости или болѣзни, происходящей отъ меланхолическаго настроенія духа. Если Ursus говорилъ полатыни, такъ онъ латынь зналъ. Онъ не брался говорить посирійски, не зная этого языка; кромѣ того, извѣстно, что сирійское нарѣчіе употребляется при шабашахъ. Въ медицинѣ Ursus предпочиталъ Галіена Кардану; Карданъ, со всѣми своими знаніями и ученостью, былъ червякъ въ сравненіи съ Галіеномъ.
Въ концѣ-концовъ полиція не безпокоила вовсе Ursus’а. Его походная хижинка была на столько длинна и широка, что онъ могъ ложиться на сундук, гдѣ хранились его не роскошныя облаченія. Онъ имѣлъ въ своемъ владѣніи фонарь, нѣсколько париковъ и кое-какую посуду, развѣшенную по гвоздикамъ; между этою посудою красовались и музыкальные инструменты. Кромѣ этого, у него была медвѣжья шкура, которою онъ покрывался въ дни чрезвычайныхъ «представленій». Онъ называлъ это костюмироваться. Онъ говорил: у меня двѣ шкуры, — вотъ настоящая. И показывалъ на медвѣжью. Хижина на колесахъ принадлежала ему и волку. Кромѣ походнаго жилища, кувшина для перегонки и волка, у него была флейта и скрипица, на которыхъ онъ игралъ не безъ пріятности. Онъ самъ составлялъ свои элексиры. Своими талантами онъ повременамъ добывалъ себѣ чѣмъ поужинать. Въ потолкѣ его подвижной хижины была дыра, въ которую проходила труба чугунной печки, помѣщенной такъ близко отъ сундука, что дерево отъ жару потемнѣло. Эта печка имѣла два отдѣленія; въ одномъ Ursus варилъ алхимію, въ другом картофель. Ночью, волкъ спалъ подъ хижиною, прикованный подружески цѣпью. У Homo была черная шерсть, у Ursus’а сѣрая; Ursus’у было пятьдесятъ, если не шестьдесятъ лѣтъ. Онъ кормился, какъ было сказано, картофелемъ, дрянью, которою тогда кормили поросятъ и каторжниковъ. Онъ питался этимъ, покоряясь и негодуя. Онъ не былъ великъ, а длиненъ; онъ былъ сгорбленъ и меланхоличенъ. Согбенный станъ старца, это осѣданіе жизни. Природа создала его печальнымъ. Ему трудно было улыбаться и невозможно плакать. Онъ не зналъ этого утѣшенія, слезъ, и этого временно облегчающаго лекарства, радости. Старый человѣкъ представляетъ собою мыслящую развалину. Ursus былъ такою развалиной. Краснобайство шарлатана, худоба пророка и готовность вспыхнуть какъ подведенная мина, — таковъ былъ Ursus. Въ юности своей, онъ служилъ философомъ у лорда.
Это происходило назадъ тому сто восемьдесятъ лѣтъ, въ тѣ времена, когда люди были немножко болѣе волки, чѣмъ теперь.
Немножко болѣе.
куешь, по показанию советника Де-Ланкра, встретить в вечернем мраке «человека, который вдруг выходит из-под земли, крив на правый глаз, без плаща, шпага на боку, ноги босые». Ursus, хотя отличавшийся странностью вида и характера, был человек милый и никогда не захотел бы накликать, например, град, вызывать разные образины, замучить до смерти плясовицею, напустить страшные сны или видения и выводить петухов с четырьмя крыльями, — ничего подобного он не делал. Он не был способен вовсе на некоторые гадости, как-то: говорить по-немецки, по-гречески или по-еврейски, не зная этих языков, что служит верным признаком отвратительной низости или болезни, происходящей от меланхолического настроения духа. Если Ursus говорил по латыни, так он латынь знал. Он не брался говорить по-сирийски, не зная этого языка; кроме того, известно, что сирийское наречие употребляется при шабашах. В медицине Ursus предпочитал Галиена Кардану; Кардан со всеми своими знаниями и учёностью был червяк в сравнении с Галиеном.
В конце-концов, полиция не беспокоила вовсе Ursus’а. Его походная хижинка была настолько длинна и широка, что он мог ложиться на сундук, где хранились его не роскошные облачения. Он имел в своём владении фонарь, несколько париков и кое-какую посуду, развешенную по гвоздикам; между этою посудою красовались и музыкальные инструменты. Кроме этого, у него была медвежья шкура, которою он покрывался в дни чрезвычайных «представлений». Он называл это «костюмироваться». Он говорил: у меня две шкуры, — вот настоящая. И показывал на медвежью. Хижина на колёсах принадлежала ему и волку. Кроме походного жилища, кувшина для перегонки и волка, у него была флейта и скрипица, на которых он играл не без приятности. Он сам составлял свои элексиры. Своими талантами он по временам добывал себе чем поужинать. В потолке его подвижной хижины была дыра, в которую проходила труба чугунной печки, помещённой так близко от сундука, что дерево от жару потемнело. Эта печка имела два отделения; в одном Ursus варил алхимию, в другом картофель. Ночью волк спал под хижиною, прикованный по-дружески цепью. У Homo была чёрная шерсть, у Ursus’а серая; Ursus’у было пятьдесят, если не шестьдесят лет. Он кормился, как было сказано, картофелем, дрянью, которою тогда кормили поросят и каторжников. Он питался этим, покоряясь и негодуя. Он не был велик, а длинен; он был сгорблен и меланхоличен. Согбенный стан старца — это оседание жизни. Природа создала его печальным. Ему трудно было улыбаться и невозможно плакать. Он не знал этого утешения, слёз, и этого временно облегчающего лекарства — радости. Старый человек представляет собою мыслящую развалину. Ursus был такою развалиной. Краснобайство шарлатана, худоба пророка и готовность вспыхнуть как подведённая мина, — таков был Ursus. В юности своей он служил философом у лорда.
Это происходило назад тому сто восемьдесят лет в те времена, когда люди были немножко более волки, чем теперь.
Немножко более.
Homo не былъ первый встрѣчный, обыкновенный волкъ. Видя, съ какимъ апетитомъ онъ кушалъ кизилъ и яблоки, его можно было принять за луговаго волка, судя по его темной масти — за хищнаго звѣря, а слыша его вой, сбивающійся на лай — за дикую чилійскую собаку. Но изслѣдователи еще не окончательно рѣшили, что̀ такое чилійская собака — собака или лисица, а Homo былъ настоящій, истинный волкъ. Онъ имѣлъ шесть футовъ въ длину, что̀ даже въ Литвѣ считается за прекрасный волчій ростъ; онъ былъ очень силенъ; взглядъ у него быль косой, изподлобья, въ чемъ онъ былъ не виноватъ, конечно; языкъ у него былъ мягкій и онъ иногда лизалъ Ursus’а; на хребтѣ у него росла узкая полоса щетинистой, какъ щетка, шерсти, и онъ отличался худобою — настоящею лѣсною худобою. До знакомства съ Ursus’омъ и до того времени, какъ запрягся въ походную тележку, Homo дѣлалъ, какъ нельзя легче, по сорока миль въ ночь. Ursus, встрѣтивъ его въ чащѣ кустарниковъ, около проточнаго ручейка, почувствовалъ къ нему уваженіе, видя съ какой мудростью и осторожностью онъ занимается ловлею раковъ, и привѣтствовалъ въ его лицѣ почтеннаго волка купара, изъ породы, называемой собака-ракоѣдъ.
Ursus предпочиталъ для перевозки и переѣзда своего Homo всякому ослу. Ему было бы противно заставлять осла таскать свою тележку, онъ слишкомъ высоко ставилъ осла. Кромѣ того, онъ замѣтилъ, что оселъ, четвероногій мечтатель и сновидѣцъ, непонятый людьми, подъ часъ, когда философы говорятъ пошлости и глупости, очень безпокойно встряхиваетъ ушами. Въ жизни, между нами и нашей мыслью, оселъ является третьимъ: это стѣснительно. Какъ друга, Ursus предпочиталъ Homo co-
Homo не был первый встречный, обыкновенный волк. Видя с каким аппетитом он кушал кизил и яблоки, его можно было принять за лугового волка, судя по его тёмной масти — за хищного зверя, а слыша его вой, сбивающийся на лай — за дикую чилийскую собаку. Но исследователи ещё не окончательно решили, что такое чилийская собака — собака или лисица, а Homo был настоящий, истинный волк. Он имел шесть футов в длину, что даже в Литве считается за прекрасный волчий рост; он был очень силён; взгляд у него быль косой, исподлобья, в чём он был не виноват, конечно; язык у него был мягкий и он иногда лизал Ursus’а; на хребте у него росла узкая полоса щетинистой, как щётка, шерсти, и он отличался худобою — настоящею лесною худобою. До знакомства с Ursus’ом и до того времени, как запрягся в походную тележку, Homo делал, как нельзя легче, по сорока миль в ночь. Ursus, встретив его в чаще кустарников, около проточного ручейка, почувствовал к нему уважение, видя с какой мудростью и осторожностью он занимается ловлею раков, и приветствовал в его лице почтенного волка купара из породы, называемой собака-ракоед.
Ursus предпочитал для перевозки и переезда своего Homo всякому ослу. Ему было бы противно заставлять осла таскать свою тележку, он слишком высоко ставил осла. Кроме того, он заметил, что осёл, четвероногий мечтатель и сновидец, непонятый людьми, под час, когда философы говорят пошлости и глупости, очень беспокойно встряхивает ушами. В жизни между нами и нашей мыслью осёл является третьим: это стеснительно. Как друга, Ursus предпочитал Homo co-
