ремъ гдѣ Богъ послалъ: на полѣ, на лѣсной прогалинѣ, на перекресткѣ дорогъ, при входѣ въ селенье, на выгонѣ деревеньки, у заставы городка, на окраинѣ парковъ, на церковныхъ папертяхъ. Когда тележка останавливалась на какой-нибудь ярмаркѣ, когда сбѣгались кумушки съ разверстыми ртами, когда любопытные окружали тѣснымъ кругомъ, Ursus болталъ, Homo глядѣлъ одобрительно. Homo, съ чашечкой въ пасти, учтиво совершалъ сборъ монеты. Они заработывали себѣ кусокъ хлѣба. Волкъ былъ грамотный звѣрь, человѣкъ тоже. Человѣкъ выдрессировалъ волка — или волкъ выдрессировался самъ — онъ умѣлъ строить разныя умильныя волчьи мины, которыя увеличивали доходъ.
— Главное, не вырождайся въ человѣка! говорилъ волку товарищъ.
Волкъ никогда не кусался; человѣкъ кусался иногда. По крайней-мѣрѣ, Ursus имѣлъ притязаніе кусаться. Ursus былъ мизантропъ, и чтобы ярче выставить свою мизантропію, онъ сдѣлался фокусникомъ. Тоже для того, чтобы питаться, ибо желудокъ предъявляетъ свои требованія. Кроме того, фокусникъ-мизантропъ, желая разнообразить себя, или себя дополнить, занимался медициною. Онъ былъ докторъ. Да что докторъ! Онъ былъ, кромѣ того, чревовѣщатель. Его губы оставались неподвижны, а вы слышали, какъ онъ говорилъ. Онъ подражалъ съ неописаннымъ искусствомъ выговору и произношенію перваго встрѣчнаго; онъ могъ такъ заговорить вашим голосом, что всякій бы побожился, что слышитъ васъ. Онъ представлялъ изумительно говоръ и гамъ цѣлой толпы, онъ пѣлъ жаворонкомъ, малиновкой, свисталъ чернымъ дроздомъ; онъ, по своему усмотрѣнію, то переносилъ васъ на площадь, шумящую людскимъ говоромъ и движеніемъ, то на лугъ, гдѣ раздавалось щебетанье и пѣнье птицъ, стрекотанье и пискъ насѣкомыхъ, голоса звѣрей; онъ являлся передъ вами то бурнымъ и грознымъ, подобно народной толпѣ, то простъ и ясенъ, какъ разсвѣтъ. Такіе таланты редки, но они существуютъ. Въ прошломъ вѣкѣ нѣкто, именуемый Тузель, удивительно подражалъ шуму и говору людскому, равно какъ и звѣриному; онъ находился при особѣ Бюффона въ качествѣ звѣринца. Ursus былъ смышленъ, неправдоподобенъ и любопытенъ, и склоненъ къ необыкновеннымъ толкованіямъ, которыя мы называемъ баснями. Онъ, казалось, вѣровалъ въ эти басни. Эта наглость составляла часть его лукавства. Онъ гадалъ по рукамъ, развертывалъ на удачу книги и выводилъ изъ этого заключенія, предсказывалъ судьбу, училъ что опасно встрѣтить вороную лошадь и еще опаснѣе услыхать въ минуту отправленія въ путь, что васъ окликаетъ кто-нибудь, кто не знаетъ, куда вы отправляетесь; онъ называлъ себя «продавцомъ суевѣрія» и говорил: «между мною и архіепископомъ кентэрберійскимъ есть та разница, что я не таюсь». Однажды архіепископъ, переполненный справедливымъ негодованіемъ, приказалъ его привести, но Ursus, ловкій звѣрь, обезоружилъ его святѣйшество, прочитавъ ему проповѣдь своего издѣлія, — проповѣдь на святое рождество, которую очарованный архіепископъ выучилъ наизусть, сказалъ съ высоты своей каѳедры и затѣмъ пустилъ въ свѣтъ, какъ свою собственную; и Ursus былъ помилованъ.
Ursus вылечивалъ «потому что», или «хотя», былъ лекарь. Онъ пускалъ въ ходъ ароматы; онъ знахарствовалъ травами. Онъ пользовался глубокимъ могуществомъ, какое заключали въ себѣ засохшій орѣшникъ, бѣлая черемуха, гордовина, терновникъ; онъ лечилъ чахотку посредствомъ ros solis[1]; онъ знал, какъ употреблять листья, которые, если ихъ оторвать снизу, служатъ слабительнымъ, а если сверху — рвотнымъ; онъ какъ рукой снималъ горловую боль посредствомъ нароста, извѣстнаго подъ именемъ жидовскаго уха; онъ зналъ, какой камышъ исцѣляетъ быка, и какая мята лошадь; ему досконально была извѣстна вся сила зелья мандрагоры, которое, какъ слыхалъ, конечно, всякій, и мужчина и женщина въ одно и то же время. У него были чудодѣйственные рецепты. Онъ лечилъ обжогу шерстью саламандры, изъ которой, по сказанію Плинія, было соткано полотенце Нерона. Ursus обладалъ кувшиномъ и желѣзной вазой для химическихъ упражненій; онъ перегонялъ и плавилъ, какъ искатели философскаго камня; онъ торговалъ универсальными лекарствами. Ходили слухи, что Ursus когда-то сидѣлъ въ Бедламѣ; его было-сочли за помѣшаннаго, но увидали, что онъ только поэтъ, и выпустили. Эта исторія, по всей вѣроятности, сочиненная; всѣ мы подвергаемся болѣе или менѣе легендамъ и терпимъ ихъ.
На дѣлѣ Ursus былъ знахарь, человѣкъ со вкусомъ и старый латинскій поэтъ. Онъ занимался знахарствомъ и увлекался поэзіей. Онъ мог бы поспорить съ Рапиномъ и Видою. Онъ сочинилъ бы іезуитскую трагедію не хуже самаго отца Бугура[2]. Слѣдствіемъ фамильярнаго знакомства съ почтенными риѳмами и стихомѣромъ древнихъ, у него являлись особенные образы и классическія метафоры. Видя, напримѣръ, мать, идущую за двумя дочерьми, онъ говорилъ: «вотъ дактиль»; глядя на отца, за которымъ слѣдовало два сына, онъ говорил: «вотъ анапестъ», а мальчика ребенка, который переваливался между
- ↑ Одно из прежних названий росянки — Примѣчаніе редактора Викитеки.
- ↑ Доминик Буур (фр. Dominique Bouhours; 1628 — 1702) — французский священник-иезуит. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
рем где Бог послал: на поле, на лесной прогалине, на перекрёстке дорог, при входе в селенье, на выгоне деревеньки, у заставы городка, на окраине парков, на церковных папертях. Когда тележка останавливалась на какой-нибудь ярмарке, когда сбегались кумушки с развёрстыми ртами, когда любопытные окружали тесным кругом, Ursus болтал, Homo глядел одобрительно. Homo с чашечкой в пасти учтиво совершал сбор монеты. Они зарабатывали себе кусок хлеба. Волк был грамотный зверь, человек тоже. Человек выдрессировал волка — или волк выдрессировался сам — он умел строить разные умильные волчьи мины, которые увеличивали доход.
— Главное, не вырождайся в человека! —говорил волку товарищ.
Волк никогда не кусался; человек кусался иногда. По крайней мере, Ursus имел притязание кусаться. Ursus был мизантроп, и чтобы ярче выставить свою мизантропию, он сделался фокусником. Тоже для того, чтобы питаться, ибо желудок предъявляет свои требования. Кроме того, фокусник-мизантроп, желая разнообразить себя или себя дополнить, занимался медициною. Он был доктор. Да что доктор! Он был, кроме того, чревовещатель. Его губы оставались неподвижны, а вы слышали, как он говорил. Он подражал с неописанным искусством выговору и произношению первого встречного; он мог так заговорить вашим голосом, что всякий бы побожился, что слышит вас. Он представлял изумительно говор и гам целой толпы, он пел жаворонком, малиновкой, свистал чёрным дроздом; он по своему усмотрению, то переносил вас на площадь, шумящую людским говором и движением, то на луг, где раздавалось щебетанье и пенье птиц, стрекотанье и писк насекомых, голоса зверей; он являлся перед вами то бурным и грозным, подобно народной толпе, то прост и ясен, как рассвет. Такие таланты редки, но они существуют. В прошлом веке некто, именуемый Тузель, удивительно подражал шуму и говору людскому, равно как и звериному; он находился при особе Бюффона в качестве зверинца. Ursus был смышлён, неправдоподобен и любопытен, и склонен к необыкновенным толкованиям, которые мы называем баснями. Он, казалось, веровал в эти басни. Эта наглость составляла часть его лукавства. Он гадал по рукам, развёртывал на удачу книги и выводил из этого заключения, предсказывал судьбу, учил что опасно встретить вороную лошадь и ещё опаснее услыхать в минуту отправления в путь, что вас окликает кто-нибудь, кто не знает куда вы отправляетесь; он называл себя «продавцом суеверия» и говорил: «между мною и архиепископом кентерберийским есть та разница, что я не таюсь». Однажды архиепископ, переполненный справедливым негодованием, приказал его привести, но Ursus, ловкий зверь, обезоружил его святейшество, прочитав ему проповедь своего изделия, — проповедь на святое рождество, которую очарованный архиепископ выучил наизусть, сказал с высоты своей кафедры и затем пустил в свет, как свою собственную; и Ursus был помилован.
Ursus вылечивал «потому что», или «хотя» был лекарь. Он пускал в ход ароматы; он знахарствовал травами. Он пользовался глубоким могуществом, какое заключали в себе засохший орешник, белая черёмуха, гордовина, терновник; он лечил чахотку посредством ros solis[1]; он знал, как употреблять листья, которые, если их оторвать снизу, служат слабительным, а если сверху — рвотным; он как рукой снимал горловую боль посредством нароста, известного под именем жидовского уха; он знал, какой камыш исцеляет быка, и какая мята лошадь; ему досконально была известна вся сила зелья мандрагоры, которое, как слыхал, конечно, всякий и мужчина и женщина в одно и то же время. У него были чудодейственные рецепты. Он лечил обжогу шерстью саламандры, из которой, по сказанию Плиния, было соткано полотенце Нерона. Ursus обладал кувшином и железной вазой для химических упражнений; он перегонял и плавил, как искатели философского камня; он торговал универсальными лекарствами. Ходили слухи, что Ursus когда-то сидел в Бедламе; его, было, сочли за помешанного, но увидали, что он только поэт, и выпустили. Эта история, по всей вероятности, сочинённая; все мы подвергаемся более или менее легендам и терпим их.
На деле Ursus был знахарь, человек со вкусом и старый латинский поэт. Он занимался знахарством и увлекался поэзией. Он мог бы поспорить с Рапином и Видою. Он сочинил бы иезуитскую трагедию не хуже самого отца Бугура[2]. Следствием фамильярного знакомства с почтенными рифмами и стихомером древних, у него являлись особенные образы и классические метафоры. Видя, например, мать идущую за двумя дочерьми, он говорил: «вот дактиль»; глядя на отца, за которым следовало два сына, он говорил: «вот анапест», а мальчика-ребёнка, который переваливался между
