Страна слонов (Жаколио)/ДО

Страна слонов
авторъ Луи Жаколио, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Voyage au pays des éléphants, опубл.: 1876. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Природа и Люди», №№ 1-2, 1879.

ВСЕМІРНЫЙ ПУТЕШЕСТВЕННИКЪ.

СТРАНА СЛОНОВЪ

Л. Жакольо.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ТИПОГРАФІЯ ТОВАРИЩЕСТВА «ОБЩЕСТВЕННАЯ ПОЛЬЗА»,
Больш. Подъяч., домъ № 39.

1878.

СТРАНА СЛОНОВЪ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Коломбо. — Торговля англичанъ. — Каста Родійевъ. — Молодая гадальщица. — Ночь въ горахъ Котмасъ. — Бенгалоу Тани-Каллоо. — Тигръ. — Тотахъ-Веддахи. — Кальтна.

Устроившись въ Oriental-Hôtel'ѣ, я отпустилъ своего нубійца Амуду и виндикару (погонщики) Кандассами^[1], объявивъ имъ, что на содержаніе ихъ самихъ и буйволовъ назначаю по три фану въ день (90 сантим.); на эти деньги они могли найти себѣ помѣщеніе, пищу, покупать камбу (зерновый кормъ) для буйволовъ и вдоволь пить калью, хмѣльнаго напитка изъ кокосовъ, къ которому они оба чувствовали равное пристрастіе. Амуду обязанъ былъ только каждое утро являться ко мнѣ за приказаніями; остальное время онъ былъ свободенъ.

Уже въ продолженіи пяти мѣсяцевъ эти вѣрные служители не оставляли меня ни на минуту; справедливость требовала предоставить имъ на нѣсколько времени полную свободу.

Амуду не очень хотѣлось уходить отъ меня: такъ какъ ему поручены были мои вещи, оружейные снаряды и съѣстные припасы, то онъ былъ убѣжденъ, что я безъ него ничего не въ состояніи сдѣлать. Чтобы заставить его идти вмѣстѣ съ Кандассами, мнѣ пришлось увѣрить его, что могутъ произойти большія неудобства, если предоставить одному виндикарѣ присмотръ за двумя буйволами и всѣмъ нашимъ походнымъ имуществомъ.

— Ты вѣдь знаешь, сказалъ я ему: мнѣ не на кого положиться, кромѣ тебя…. притомъ надо приказать исправить повозку, надо запастись провизіей: наше путешествія въ дикія провинціи Каттрагама и въ край Begdax будетъ долго, какъ-же ты предоставишь все это Кандассами, которому каждый день читаешь выговоры за непонятливость?

Этими словами были устранены всѣ недоразумѣнія; лицо нубійца просіяло, и онъ съ чисто комическою важностью отвѣтилъ мнѣ:

— Саибъ говоритъ правду, желтый человѣкъ не что иное, какъ бѣдный погонщикъ; гдѣ ему знать толкъ во всемъ этомъ. Я пойду вмѣстѣ съ нимъ.

Повозка стояла передъ отелемъ; Амуду самъ перенесъ изъ нея въ мои комнаты вещи, необходимыя лично для меня, и, размѣстивъ ихъ по своему вкусу, подошелъ къ виндикарѣ, и вмѣстѣ съ нимъ отправился въ деревню, чтобы тамъ нанять небольшую туземную хижину съ лугомъ для буйволовъ.

Въ путешествіяхъ я вообще, на сколько возможно, избѣгаю жить въ отеляхъ. Въ жаркомъ климатѣ или слѣдуетъ занимать цѣлый домъ, съ полнымъ комфортомъ и многочисленной прислугой, или останавливаться въ бунгаловѣ, или располагаться подъ открытымъ небомъ; а въ этой жизни въ lodging-house съ ея этикетомъ дурнаго вкуса, который повсюду вносятъ съ собою англичане, принимая жеманство за образованіе и платье за самаго человѣка, нѣтъ ничего соблазнительнаго для француза, который, что ни говори, больше любитъ истинную свободу, чѣмъ всякій другой народъ.

На этотъ разъ я сдѣлалъ отступленіе отъ своего обыкновеннаго правила и остановился въ одномъ изъ европейскихъ каравансераевъ, которые одна англійская компанія устроила подъ однимъ и тѣмъ-же именемъ Oriental-Hôtel по всему крайнему Востоку отъ Суеца до Іокагамы. Сдѣлалъ я это отчасти для того, чтобы имѣть возможность поболтать послѣ многихъ мѣсяцевъ, проведенныхъ въ джунгляхъ, а главное, чтобы удобнѣе возобновить свои запасы, и изучить на мѣстѣ торговлю столицы Цейлона.

Если читатели припомнитъ различныя обстоятельства моихъ предъидущихъ путешествій, то имъ будутъ понятны причины, заставившія меня отказаться отъ услугъ Амуду на все время моей остановки въ Коломбо. Мой нубійецъ былъ воплощенная трезвость до тѣхъ поръ, пока нужно было управлять моимъ маленькимъ караваномъ, удовлетворять его потребностямъ и заботиться объ его безопасности; но лишь только мы останавливались въ городѣ, онъ не былъ въ состояніи противиться искушенію крѣпкихъ напитковъ, и во все время остановки ни на минуту не освобождался отъ вліянія винныхъ паровъ. Не смотря на это вліяніе, онъ былъ смиренъ, и его выходки были скорѣе смѣшны, чѣмъ опасны. Онъ вспоминалъ свою родину, начиналъ самыя эксцетрическія пляски, пропѣвалъ весь репертуаръ нубійскихъ пѣсенъ, и всегда кончалось тѣмъ, что его обкрадывали дочиста, если его не подбирала полиція, у которой мнѣ приходилось его выкупать.

Держать его при себѣ въ отелѣ — значило подвергать себя завѣдомо серьезнымъ неудобствамъ, тогда какъ въ деревнѣ его выходки могли проходить почти безъ послѣдствій.

Само собой разумѣется, что я давалъ ему очень немного денегъ, а отдавалъ на руки виндикарѣ, который былъ сравнительно человѣкъ болѣе трезвый, что было нужно на прожитокъ имъ и буйволамъ.

Принявъ ванну и замѣнивъ одежду путешественника платьемъ болѣе цивилизованныхъ людей, я отправился въ отдѣленіе калькутскаго Agra-Banck’а, на который у меня были переведены векселя, чтобы запастись деньгами на полгода.

Это весьма естественно подаетъ мнѣ поводъ сказать нѣсколько словъ о предметѣ, говорить о которомъ вызывали меня многіе читатели моихъ предшествовавшихъ путешествій.

Мнѣ писали, что многихъ туристовъ, которымъ-бы хотѣлось посѣтить Цейлонъ и Индустанъ, останавливаетъ страхъ неизвѣстности! Какъ путешествовать? Сколько стоитъ путешествіе? По какой дорогѣ лучше ѣхать? Не опасны-ли для европейца продолжительные жары? Какъ предохранить себя отъ этихъ жаровъ?

Я буду отвѣчать не только для неизвѣстныхъ друзей, сообщившихъ мнѣ свои желанія, но всѣмъ, кто интересуется этимъ и кто захотѣлъ-бы употребить свой досугъ и средства на поѣздку по этимъ великолѣпнымъ странамъ.

Есть люди, которые разъѣзжаютъ съ своей скукой съ одного пакебота на другой, заглядывая на нѣсколько часовъ въ тѣ прибрежные города, въ которыхъ останавливаются ихъ пакеботы. Они совершаютъ кругосвѣтное путешествіе просто для того, чтобы его совершитъ, и, не отрѣшившись сами отъ своихъ предразсудковъ, судятъ объ обычаяхъ и нравахъ, видя ихъ только внѣшнее проявленіе…. Такого рода путешественникамъ мнѣ нечего сказать: разныя компаніи перевезутъ ихъ по уменьшенной цѣнѣ, съ переводчикомъ или безъ переводчика, однихъ или цѣлымъ караваномъ, и они ознакомятся съ землями, которыя посѣтятъ, столько-же, сколько узналъ-бы Европу путешественникъ, посѣтившій на пакеботѣ ея портовые города.

Вотъ нѣсколько совѣтовъ тѣмъ, кто желаетъ постичь истинную цивилизацію крайняго Востока, понять дѣйствительно любопытные обычаи его народовъ, сдѣлать занимательныя изслѣдованія и запастись неизгладимыми впечатлѣніями.

Прежде чѣмъ пуститься въ какое нибудь путешествіе или по Цейлону, или по Индустану, французскому путешественнику въ высшей степени необходимо прожить хоть одинъ годъ въ Пондишери. Назначаю этотъ городъ, а не другой какое нибудь мѣсто французскихъ колоній потому, что тутъ переходъ отъ европейской жизни къ индѣйской будетъ менѣе рѣзокъ и освоиться съ новыми нравами и жарой будетъ легче, потому что къ этому не присоединится тоски по родинѣ, такъ какъ, благодаря важному значенію этого города, въ немъ болѣе густо европейское и креольское населеніе, живетъ губернаторъ, много офицеровъ и чиновниковъ администраціи всѣхъ степеней.

Важнѣе всего, во чтобы то ни стало, преодолѣть въ первые мѣсяцы скуку, скуку неизбѣжную, которая такъ сильно овладѣла мною, что въ первое время по пріѣздѣ я каждый день сбирался возвратиться въ Европу съ первымъ пароходомъ.

Это явленіе понятно само собою, и его не слѣдуетъ приписывать Индіи, потому что то же самое и съ одинаковой силой ощущали-бы вы въ какомъ угодно городѣ Европы, даже во Франціи, если бы вамъ пришлось прожить годъ одному и безъ знакомыхъ.

Цѣль этой остановки въ Пондишери — привыкнуть къ жизни Индіи, ея климату и въ особенности познакомиться съ простонароднымъ языкомъ, на которомъ говорятъ во всѣхъ южныхъ провинціяхъ и на Цейлонѣ.

Говорить на этомъ языкѣ до такой степени необходимо, что я, не колеблясь, совѣтую отказаться отъ намѣренія путешествовать, всякому, кто не захочетъ этому подчиниться.

Безъ знанія этого языка не возможно ни какое серьезное изслѣдованіе, и притомъ…. что дѣлать въ продолженіи многихъ мѣсяцевъ уединенія, среди индусскаго и цингалезскаго населенія, находясь въ полной зависимости отъ слуги малабарца, который будетъ служить вамъ и переводчикомъ, и фактотумъ, и который можетъ когда нибудь, оставивъ васъ въ джунглѣ или въ лѣсу, убѣжать, укравъ ваши вещи?

Слуги индусы, говорящіе по французски, вообще большіе негодяи и привыкли эксплоатировать европейцевъ, которымъ служатъ.

Они всѣ, если не паріи, то изъ низшей касты, научаются говорить по французки, шатаясь по портамъ за веселыми моряками. Такъ какъ ихъ презираютъ ихъ соотечественники, не впускающіе ихъ ни въ свои дома, ни въ сборища, то ихъ дурная слава падаетъ и на тѣхъ, кому они служатъ проводникомъ, и путешественникъ, идя съ ними, и не подозрѣваетъ до какой степени этимъ увеличиваетъ врожденное въ индусахъ отвращеніе къ европейцамъ.

Какія-же наблюденія, какія изслѣдованія можно сдѣлать съ такими проводниками, даже допустивъ, что они остаются вѣрными вамъ до конца путешествія? Будучи на столько-же несвѣдующими, насколько испорчены, они не въ состояніи разсказать вамъ ни про какія нибудь развалины, ни про малѣйшее историческое событіе; даже не понимаютъ самыхъ простыхъ вопросовъ, съ которыми вамъ вздумается обратиться къ нимъ относительно мѣстныхъ преданій.

Да еслибы они и поняли, о чемъ вы спрашиваете, они все таки не могли бы васъ удовлетворить, потому, что брамины и индусы высшихъ кастъ, къ которомъ-бы имъ пришлось въ свою очередь обратиться за справками, ни за что на свѣтѣ не удостоятъ ихъ чести разговаривать съ собою…. самое большое, если они дозволяютъ себѣ указать имъ дорогу.

Однажды, охотясь въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Пондешери, я во время самаго сильнаго жара укрылся въ тѣни банановъ, окружавшихъ древнюю пагоду Виллепура. Молодой англичанинъ, пришедшій въ сопровожденіи добаши, вѣроятно, изъ Мандшикупама, срисовывалъ этотъ древній памятникъ; время отъ времени онъ обращался къ своему проводнику съ вопросами и заносилъ его отвѣты въ лежавшій около него альбомъ. Хитрый малабарецъ, не задумываясь, давалъ на все такіе отвѣты, которые знающаго могли разсмѣшить до слезъ.

Приведу одинъ изъ нихъ въ подтвержденіе моихъ словъ.

Увидавъ, что изъ храма вышелъ какой-то браминъ, англичанинъ попросилъ своего служителя спросить у него, кому приписываютъ построеніе этой пагоды?

Такъ какъ добаши былъ парія, а парія никогда не осмѣлится отъ своего имени заговорить съ браминомъ, то онъ и былъ поставленъ въ очень затруднительное положеніе, изъ котораго однако вывернулся чрезвычайно ловко.

Распростершись передъ браминомъ, онъ сказалъ ему:

— Великодушный и святой пюндитъ, иностранный господинъ проситъ васъ указать ему дорогу, которой-бы могъ скорѣе дойти до англійскихъ владѣній.

Спѣсивый и гордый англосаксъ смотрѣлъ на брамина, не удостаивая его даже поклономъ.

Браминъ нахмурился и, пробормотавъ нѣсколько словъ, указалъ, проходя мимо, дорогу, идущую къ западу.

Примѣняясь къ заданному англичаниномъ вопросу, добаши сказалъ своему господину:

— Браминъ говоритъ, что этотъ храмъ выстроенъ сыномъ Суріи, верховнаго бога солнца.

И англичанинъ поспѣшилъ занести это въ свой альбомъ.

Когда браминъ проходилъ мимо меня, я, поклонившись, привѣтствовалъ его на тамульскомъ языкѣ, какъ обыкновенно у индусовъ дѣти привѣтствуютъ отца говоря:

— Саранаи, Муни! (Привѣтъ тебѣ, почтенный человѣкъ.)

Въ то же время мой служитель, изъ очень уважаемой касты — модели, колѣнопреклонился передъ жрецомъ. Тотъ съ улыбкой посмотрѣлъ на насъ и отвѣчалъ мнѣ:

— Салямъ, лія! (здравствуй, сынъ мой.)

И тотчасъ-же прибавилъ:

— Саранаи, пюндитъ-саибъ (здравствуйте, господинъ судья).

Оттѣнокъ этихъ двухъ выраженій требуетъ объясненія.

«Саранаи» привѣтствіе низшаго лицу высшему, а «сальямъ» — высшаго низшему, отца — сыну.

Я, здороваясь съ браминомъ, употребилъ формулу, употребляемую сыномъ въ отношеніи къ отцу, и онъ сначала отвѣтилъ формулой отца къ сыну. Потомъ, конечно, узнавъ меня, — въ то время я былъ предсѣдателемъ суда въ Пондишери — онъ отплатилъ мнѣ вѣжливостью за вѣжливость, употребивъ въ свою очередь формулу низшаго къ высшему. Поступить такъ его заставила моя къ нему внимательность, а не мое званіе, потому что, увѣряю васъ, европейскія судебныя и административныя власти въ глазахъ гордой касты браминовъ означаютъ очень не много. Мы можемъ заставить ихъ намъ повиноваться, потому что на нашей сторонѣ сила; но они оказываютъ знаки почтенія къ намъ только тогда, когда мы это съумѣемъ заслужить уваженіемъ къ обычаямъ ихъ страны. Въ этой описанной мною небольшой сценѣ заключается весь секретъ путешествовать удобно и съ пользой.

И такъ, слѣдуетъ во чтобы то ни стало, избѣгать прислуги изъ низшихъ кастъ, которая можетъ бросить васъ въ трудную минуту и отъ которой во всякомъ случаѣ вы можете получить о странѣ только нелѣпыя свѣдѣнія. Когда вы возвратитесь въ отечество съ вашимъ альбомомъ, исписаннымъ вашими замѣтками, то знайте, что вы будете печатать не свои замѣтки и впечатлѣнія, а замѣтки и впечатлѣнія вашего добаши.

Представьте, напримѣръ, чтобы вы написали объ Англіи, хоть она у насъ подъ бокомъ, еслибы, не зная языка, вы проѣхали бы ее въ сопровожденіи переводчика, взятаго въ какомъ нибудь Worke-hons'ѣ? Какіе-бы богатые запасы собрали вы по части художественной, литературной, этнографической и промышленной! Рѣшились-ли-бы вы напечатать ваши впечатлѣнія, смѣшанныя съ впечатлѣніемъ вашего чичероне?

Что же сказать о путешествіи, совершенномъ при такихъ же условіяхъ и въ добавокъ по странѣ, которая, какъ Индія, чуждается всякаго иностранца и которая остается закрытой книгой даже для ея жителя, если онъ не захочетъ изучать ее.

Потому крайне необходимо говорить по тамульски. Чтобы научиться говорить на этомъ языкѣ и въ то же время мало по малу ознакомиться съ обычаями и предразсудками, которые необходимо уважать, надо прожить годъ въ Пондишери.

При этомъ условіи выборъ служителей порядочныхъ и изъ хорошей касты, которые не пошли бы къ случайному путешественнику, сдѣлается легкимъ; и эти служители будутъ держать себя честно еще и потому, что при знаніи вами тамульскаго языка вамъ удобно провѣрять ихъ и въ случаѣ необходимости легко замѣнить другими.

Я говорю здѣсь только о добаши, или довѣренномъ человѣкѣ, безъ котораго въ Индіи трудно обойтись, особенно въ путешествіи. Что же касается до погонщиковъ изъ касты виндикара, то они вообще довольно воздержны, усердны и очень рѣдко подаютъ поводъ къ неудовольствію; хорошо, нанимая ихъ, обѣщать имъ по окончаніи путешествія награду въ восемь или десять рупій (двадцать или двадцать пять франковъ); за это они будутъ служить вамъ вполнѣ преданно.

Пусть путешественникъ не останавливается передъ трудностью научиться тамульскому языку: это легче, чѣмъ можно бы ожидать, и если захотите положиться на мой собственный опытъ и послѣдуете совѣтамъ, которые я сейчасъ сообщу, то могу ручаться, что самое больше въ годъ вы будете въ состоянія начать свое путешествіе.

На всякаго француза, который высадится въ Пондишери, тамъ смотрятъ, какъ на своего человѣка, и ему стоитъ только сдѣлать визиты въ мірѣ оффиціальномъ и въ мірѣ жителей-креоловъ, чтобы быть вездѣ принятымъ и завязать всѣ необходимыя знакомства.

Какъ только будетъ нанята прислуга, а это, какъ скажу въ главѣ объ издержкахъ, стоитъ относительно очень дешево, слѣдуетъ мужественно приняться за тамульскій языкъ. Вотъ самый простой способъ для достиженія быстрыхъ успѣховъ.

Слѣдуетъ отложить въ сторону ученый языкъ, на изученіе котораго необходимо посвятить много лѣтъ и который притомъ большинство индусовъ съ трудомъ понимаетъ, а взяться за изученіе языка простонароднаго, въ которомъ нѣтъ такого богатства, такого обилія отступленій и идіотизмовъ, какъ тамулѣ литературномъ.

Не говорите себѣ: «я принимаюсь за изученіе языка», потому что умъ человѣческій такъ устроенъ, что часто одна мысль о трудности работы заставляетъ насъ бросить наше намѣреніе. Не берите себѣ никакого учителя: съ нимъ утонете въ мелочахъ чтенія и выговора; вашими учителями должны быть исключительно ваши слуги. Дѣло вести нужно слѣдующимъ образомъ.

Будущій путешественникъ пусть возьметъ чистую тетрадь и раздѣлитъ ея листы на пять или на шесть столбцовъ. Призвавъ къ себѣ говорящаго по французски добаши, пусть подъ его диктовку запишетъ съ переводомъ на французскій языкъ тамульскія названія всѣхъ необходимыхъ въ домашней жизни предметовъ и дѣйствій:

Относительно спальни.

Относительно столовой, салона, кабинета.

Относительно бани, кухни, сада, конюшни.

Относительно панкаха или комнатныхъ опахалъ.

Относительно посыльнаго и привратника.

На двухъ стахъ строкахъ по пяти словъ въ строкѣ у него будетъ тысяча словъ. А тысяча словъ составляетъ почти пятую часть всѣхъ словъ простонароднаго языка.

Нѣтъ человѣка, который бы не былъ въ силахъ, употребляя часъ или два ежедневно, выучить эти двѣсти строкъ въ двѣ недѣли; по мѣрѣ заучиванья словъ надо ими пользоваться, отдавая приказанія; сначала говорить только самыми простыми предложеніями;

Кадавё сату — затвори дверь.

Таттисъ висту — подними сторы.

Нерупу конда — подай огня.

Веляку колюту — зажги лампы.

Ингё па — поди сюда.

Ингё по! — ступай отсюда.

По! — вонъ! прочь!

Ина вельле? — сколько это стоитъ?

Пани конда — подай воды и пр.

Мало по малу другія слова придутъ сами собою, и черезъ два, три мѣсяца запасъ выраженій больше чѣмъ удвоится, черезъ полгода начнете понимать разговоръ туземцевъ между собою, а не пройдетъ и году какъ будете все говорить и понимать.

Конечно, вы не будете говорить безукоризненно, но вашихъ знаній достаточно, чтобы безъ боязни пуститься въ глубь Цейлона и Индустана. Всѣ, употреблявшіе этотъ способъ, достигали желаемаго успѣха. Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, такъ какъ въ Индіи всякій, если только его не вызываютъ изъ дому крайне спѣшныя дѣла, сидитъ у себя дома до четырехъ часовъ пополудни, когда жара спадаетъ и можно гулять и дѣлать визиты. Потому вновь пріѣхавшій, будучи окруженъ туземной прислугой и не имѣя случая говорить по французски, незамѣтно дѣлаетъ изо дня въ день успѣхи и, что случается только съ учащимися языку въ самой странѣ, гдѣ говорятъ на немъ, слова, которыя онъ постепенно заучиваетъ, представляютъ въ его воображеніи самый образъ означаемыхъ ими предметовъ такъ же, какъ слова его роднаго языка. Какъ скоро онъ этого достигъ, онъ уже аклиматизованъ, ему знакомы всѣ туземные предразсудки, которые ему необходимо уважать, онъ говоритъ туземнымъ языкомъ… онъ можетъ начать свои путешествія.

Съ этой минуты путешественникъ будетъ также хорошо, какъ и я, знать, сколько онъ издержалъ и сколько предстоитъ ему издержать; но этотъ отдѣлъ такъ интересенъ и такъ вліяетъ на планы тѣхъ, которые бы охотно отправились въ Индію, еслибы положительно знали, во сколько обойдется имъ такое путешествіе, что представлю въ нѣсколькихъ строкахъ бюджетъ путешественника по Индустану.

Изъ Марсели до Пондишери, черезъ Суецъ, со всѣми посторонними издержками, на пароходѣ лучшей и надежнѣйшей по всей линіи компаніи Messageries nationales 2000 фр.

Устройство дома въ Пондишери съ легкой туземной мебелью 1000 "

Содержаніе въ Пондишери въ теченіи года вмѣстѣ съ пятью слугами, каретой и лошадью 6000 "

Безъ кареты и съ четырьмя человѣками прислуги, въ домѣ безъ конюшни стоитъ 4000 "

Итого 9000 фр.

Издержки во время путешествія: одинъ добаши, или довѣренный слуга въ мѣсяцъ, на его собственномъ продовольствіи.. 15 фр.

Одинъ виндикара, или погонщикъ буйволовъ, въ мѣсяцъ на его собственномъ содержаніи 10 "

Купить крытую повозку 100 "

За два буйвола 60 "

На собственное продовольствіе за рисъ, разные плоды, яйца, молоко, цыплятъ, рыбу, дичь, карри, мѣстныя овощи ежедневно 1 ф. 50 с.

Кормъ для двухъ буйволовъ 40 "

Изъ этого видно, что самыя крупныя издержки — проѣхать изъ Франціи въ Индію и прожить годъ въ Пондишери.

Семь тысячъ франковъ безъ кареты и девять тысячъ, если желаютъ себѣ доставить эту роскошь. Что же касается экскурсій въ глубь Цейлона или Индустана, со всевозможнымъ комфортомъ, то по приведенному мною счету, онѣ стоятъ не болѣе тысячи франковъ въ годъ. Но такъ какъ слѣдуетъ имѣть въ виду непредвидимые расходы, остановки въ отеляхъ, возобновленіе огнестрѣльныхъ снарядовъ или вещей гардероба, то положимъ сумму издержекъ въ тысячу восемьсотъ франковъ, по пяти франковъ въ день. Съ этимъ можно изъѣздить Индустанъ вдоль и поперегъ, не истративъ болѣе ни одного сантима.

Понятно, что, говоря объ остановкахъ въ отелѣ, я понимаю остановку тамъ на отдыхъ въ теченіи одного, двухъ дней: составленный мною бюджетъ, конечно, не достаточенъ для того, чтобы проживать по нѣскольку недѣль англійскихъ Mansions по двадцати пяти франковъ въ день.

Въ этомъ каждый можетъ соображаться съ своимъ состояніемъ. Я привелъ только разсчетъ того, что можетъ стоить серьезное путешествіе по Индіи, совершаемое съ цѣлью изучить и поучиться, и считаю мою задачу выполненною, приведя мои собственныя издержки; я буду очень счастливъ, если пробужу въ комъ нибудь изъ моихъ читателей мысль посѣтить эти величественныя страны, полныя исполинскихъ развалинъ, сказочныхъ воспоминаній и таинственной поэзіи.

Въ предъидущихъ путешествіяхъ^[2] я довольно подробно говорилъ, какимъ оружіемъ, какими снарядами и вещами слѣдуетъ запастись, какъ надобно путешествовать и предохранять себя отъ жары, а потому здѣсь не останавливаюсь на этомъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Выйдя изъ Agra-Banck’а, я отправился къ корреспонденту моихъ Кальтискихъ друзей, къ Самуэлю Буртонъ и К^о, передалъ ему письмо на ихъ имя, и просилъ отослать какъ можно скорѣе.

Почти два года, какъ г. Дюфо, у котораго я надолго останавливался въ мое первое путешествіе по Цейлону, уже не содержитъ своей конторы въ Коломбо; онъ засѣвалъ всѣ холмы своихъ безконечныхъ владѣній огромнымъ количествомъ кофе, и такъ какъ эти новыя плантаціи поглощали все его время, то онъ ограничился только тѣмъ, что, скупая внутри страны ея произведенія, пересылалъ ихъ этому негоціанту, который отправлялъ ихъ въ Европу.

Принимая отъ меня письмо, глава дома спросилъ, не тотъ ли я французскій чиновникъ изъ Шандернагора, котораго г. Дюфо ожидаетъ уже нѣсколько мѣсяцевъ. Получа утвердительный отвѣтъ, англичанинъ внезапно преобразился; крѣпко пожавъ мнѣ руку, онъ сказалъ мнѣ, что ужь по крайней мѣрѣ недѣли три какъ карета моего друга ждетъ меня въ Коломбо.

— Мнѣ поручено, продолжалъ г. Буртонъ, при первомъ извѣстіи о вашемъ пріѣздѣ, приказать ее запрягать. Вы не можете себѣ представить, съ какимъ нетерпѣніемъ васъ ждутъ въ Кяльтнѣ.

Дорогіе мои друзья не забыли обо мнѣ, и, видя какъ спѣшилъ ихъ корреспондентъ сообщить мнѣ, съ какою радостью они узнаютъ о моемъ пріѣздѣ, я былъ растроганъ; тысячи воспоминаній овладѣли мною, и я мысленно упрекалъ себя за то, что могъ думать остановиться на нѣсколько дней въ Коломбо, не повидавшись прежде съ своими симпатичными соотечественниками; потому внезапно измѣнивъ свой планъ, что почти всегда случается съ путешественниками, я рѣшился на другой же день ѣхать въ Кальтну,

Прощаясь со мной, г. Буртонъ пригласилъ меня вечеромъ къ себѣ на обѣдъ.

Я уже собирался отказаться, такъ какъ мнѣ оставалось немного времени, а нужно было сдѣлать множество необходимыхъ покупокъ, нужно было сообщить объ этомъ рѣшеніи моимъ слугамъ, чтобы они какъ можно скорѣе занялись исправленіемъ нашей повозки…. когда мой собесѣдникъ прибавилъ:

— Мистриссъ Буртонъ француженка, и принимать своихъ земляковъ для нея величайшее удовольствіе.

Послѣ этихъ словъ мнѣ оставалось только принять приглашеніе, и мы назначили сойтись въ 6 ¹/₂ часовъ. Хозяинъ мой, какъ большинство англичанъ, жилъ на дачѣ, вдали отъ центра занятій, и, естественно, предложилъ мнѣ ѣхать вмѣстѣ съ нимъ въ его каретѣ.

Мнѣ оставалось еще нѣсколько часовъ, и я употребилъ ихъ на то, что, съ зонтикомъ въ рукахъ, обѣгалъ англійскія лавки и туземные базары. Довольно скоро я сдѣлалъ свои закупки въ одномъ изъ тѣхъ громадныхъ магазиновъ, которые встрѣчаешь во всѣхъ портовыхъ городахъ крайняго Востока, и въ которыхъ находятся всѣ извѣстные и неизвѣстные товары. Нѣтъ ничего любопытнѣе и практичнѣе такого рода учрежденій, въ полчаса вы можете накупить тамъ тьму разныхъ разностей, на покупку которыхъ въ любомъ европейскомъ городѣ потребовалось бы нѣсколько дней бѣганья.

Спросите что нибудь самое рѣдкое, самое эксцентричное, что-только можете себѣ представить, и то вы никого не удивите, и черезъ нѣсколько минутъ вамъ подадутъ потребованное. Вамъ понадобился, напр. фазанъ, начиненный трюфелями, — вамъ подадутъ длинную жестяную коробку съ маркою Rodel de Bordeaux; превосходная птица лежитъ тамъ, прожаренная въ самую пору, фаршироканныя благовоннымъ перигорскимъ грибомъ, лежитъ, погруженная въ маслянистое ложе прекраснаго бѣлаго очищеннаго жира… Положите эту коробку въ кипятокъ на десять минутъ… Откройте, выньте фазана, оботрите тонкимъ полотномъ, разрѣжьте и кушайте, пока горячъ, съ вашимъ пріятелемъ, приправляя разговоромъ, и на минуту вамъ покажется, что вы перенеслись въ какой нибудь уголокъ вашей старой Франціи, которую никогда не заставятъ забыть ни величественная растительность тропиковъ, ни волненія и ощущенія путешествія.

Приказавъ принести въ отель сдѣланныя мною покупки, я взялъ карету съ двоякою цѣлью осмотрѣть городъ и отыскать Амуду съ виндикарой.

Коломбо — резиденція управленія и въ тоже время важнѣйшій торговый центръ Цейлона. Оттуда вывозится въ Европу поистинѣ изумительное количество кокосоваго масла, кофе, корицы, перцу, араку, кардамону, карандаша, кокосовыхъ веревокъ, слоновыхъ клыковъ, черепахи, кервелю, пантеровыхъ и тигровыхъ шкуръ, чернаго дерева, сатиноваго дерева, кунжута, индѣйскаго дерева, сальсапарели, арахиды и рису. На острова Маврикія и Соединенія, въ Сингапуръ и Китай посылаются свѣжіе кокосы, арековые орѣхи, бетель, трипангъ, рыбій жиръ, кокосовое масло и красная мѣдь.

Взамѣнъ этого Англія ввозитъ сюда мануфактурныя издѣлія, вина, пиво, спиртъ, соленые продукты и парфюмерные товары.

Нечего и упоминать, что вся торговля, отпускная и привозная, въ рукахъ англичанъ, которые на перегонку между собою эксплоатируютъ туземцевъ и отбираютъ у нихъ все, что не отняло правительство своими налогами.

Во Франціи не многіе подозрѣваютъ, что такое торговля съ Индіей; потому позволю себѣ сказать о ней нѣсколько словъ.

Приступая къ этому предмету, я чувствую себя очень неловко потому что мнѣ придется коснуться до такого множества постыднаго, безнравственнаго, что, даже умалчивая о многомъ, я боюсь быть обвиненнымъ въ преувеличеніи и предубѣжденіи… въ особенности моими соотечественниками.

Нашъ прежній національный шовинизмъ съ нѣкотораго времени смѣнился какимъ-то шовинизмомъ иностраннымъ, благодаря которому мы выше достоинства цѣнимъ все, что дѣлается у другихъ, въ большинствѣ случаевъ зная все это только по наслышкѣ, такъ какъ почти всегда, при нашей склонности звонить, мы знаемъ о другихъ народахъ только то, что имъ угодно самимъ сказать о себѣ.

И говоря въ одинъ голосъ о тщеславіи французовъ, эти англосаксонцы и нѣмцы какъ отлично умѣютъ молчать о своей грубости, своей алчности и эгоизмѣ!

Замѣчательнѣе всего тутъ то, что, благодаря ихъ постоянному воплю на всѣхъ концахъ земли, ихъ неустаннымъ обвиненіямъ французовъ въ испорченности и дряхлости, имъ удалось даже въ самой Франціи создать партію, требующую нашего нравственнаго возрожденія…

Ступайте же по цѣлому свѣту и изучите этихъ людей, которые являются на наши бульвары кричать противъ нашей распущенности, завидовать нашей промышленности, которая остается первою въ мірѣ по вкусу и прилежанію; идите, присмотритесь къ ихъ нравственности, и потомъ скажите мнѣ, чего стоятъ ихъ завистливыя обвиненія?

Мы можемъ мечтать объ одномъ только возрожденіи — сохранить нашу благословенную землю, съ которой ежегодно получаемъ отъ пятнадцати до шестнадцати милліардовъ, сохранить наши художественныя и промышленныя богатства…. и милліонъ человѣкъ, всегда готовыхъ встрѣтить орды новаго Аттилы.

Прежде всего я обязанъ сказать объ одномъ предразсудкѣ. Тысячи англичанъ, проѣзжая вдоль и поперегъ весь міръ, говорятъ съ трогательнымъ единодушіемъ каждому, кто захочетъ ихъ слушать, что Франція лукава, неделикатна, что въ ней нѣтъ нисколько честности при серьезныхъ сдѣлкахъ, что она вывозитъ только бракъ.

Можетъ быть вы удивитесь, что можетъ существовать подобное всеобщее обвиненіе; я констатирую фактъ, потому что онъ вполнѣ точенъ; въ этомъ я ссылаюсь на всѣхъ путешествовавшихъ по крайнему Востоку. Это общій лозунгъ, и онъ наконецъ принесъ свои плоды.

Нѣтъ ничего легче, какъ доказать, какимъ небольшимъ уваженіемъ пользуется наша торговля на всѣхъ рынкахъ, гдѣ господствуютъ англичане, а однако большинство нашихъ товаровъ гораздо выше однородныхъ товаровъ англійскаго производства.

Относительно вопроса, будто въ нашей торговлѣ менѣе честности, чѣмъ въ англійской… то мы взглянемъ на послѣднюю, какъ она дѣйствуетъ въ странѣ, въ которой я могъ наблюдать за нею, поймать ее на дѣлѣ…

Коломбо, Мадрасъ, Бомбей, Калькутта — вотъ тѣ важные пункты, въ которыхъ я наблюдалъ за ея дѣйствіями. Эти города служатъ громадными складочными мѣстами, въ которыхъ все продается, все покупается, все мѣняется, все берется на подрядъ… съ огромными барышами отъ которыхъ въ десять лѣтъ долженъ разбогатѣть каждый компаніонъ каждаго торговаго дома, не смотря на то, что онъ будетъ ежегодно бросать баснословныя суммы на свои прихоти.

Вообще всѣ негоціанты ведутъ вмѣстѣ привозную и отпускную торговлю и въ то же время принимаютъ на комиссію продажу товаровъ, присылаемыхъ имъ изъ Европы.

Нѣкоторые ведутъ спеціально операціи послѣдняго рода. Тѣ и другіе совершаютъ такія продѣлки, за которыя во Франціи прямо бы отправили въ исправительную полицію. Въ Индіи имъ нечего бояться… кромѣ самаго трогательнаго покровительства. Это понятно само собой: высшее правило существованія Англіи — безпрестанно производить, безостановочно продавать, не останавливаясь ни на минуту; остановка была бы ея разореніе; нужны милліарды для удобренія ея безплодной почвы, и это-то заставляетъ противиться всякому закону, защищающему собственность индусовъ, всякой преградѣ, сдерживающей спекуляторовъ; это-то заставляетъ давать просторъ всякому организованному воровству, всякимъ пуфамъ, злостнымъ банкротствамъ. Потому промышленные классы принесены въ жертву проходимцамъ, потому повсюду и дешевая нравственность!

Пока англійскій народъ грабитъ Индію, пока онъ перевозитъ свои тюки съ Темзы на берега Ганга, и съ Ганга на Желтую рѣку, ему и въ голову не приходитъ спросить отчета у этой своекорыстной олигархіи, которая имъ управляетъ, и ихъ превосходительства могутъ мирно спать въ своихъ парламентскихъ креслахъ.

Посмотримъ сначала на негоціанта, занимающагося привозной торговлей. Онъ получаетъ все, что только производится людской промышленностью, но при распаковкѣ товаровъ его первая забота перемѣнить находящіяся на нихъ марки фабрикъ и государствъ.

Всѣ отборные французскіе товары тотчасъ-же означаются, какъ товары англійскіе, и, если нѣтъ какого нибудь важнаго интереса въ сохраненіи за ними ихъ національности, ихъ снабжаютъ пышными этикетами первыхъ домовъ лондонскихъ, бирмингамскихъ, манчестерскихъ и пр…. чтобы ни мелочной торговецъ, ни покупатель-туземецъ и креолъ не знали мѣста производства.

Фабриканты шелковыхъ ліонскихъ товаровъ, тамъ снимаютъ ваши марки; фабриканты Сентъ-Этьэна тамъ уничтожаютъ ваши фамиліи съ выдѣланныхъ вами лентъ; но не бойтесь, ваши stamps не пропадутъ даромъ, вотъ какъ употребитъ ихъ въ дѣло честный англичанинъ. Быстро беретъ онъ немного клею на оборотную ихъ сторону, и они красуются на бракованныхъ шелковыхъ матеріяхъ, на желтыхъ и свѣтло-зеленыхъ манчестерскихъ лентахъ.

Сдѣлавъ это, онъ спасъ и свои барыши въ то же время честь Англіи, и житель ея колоній наивно думаетъ, что она производитъ лучшіе въ мірѣ товары, а Джонъ-Булль снисходительно показывая покупателю зеленыя ленты и расползающуюся шелковую матерію, говоритъ: «эти французы очень самонадѣянны; они воображаютъ, что я стану продавать такой дурной товаръ; это въ послѣдній разъ я имѣю съ ними дѣло».

Теперь посмотримъ на уловки въ другомъ родѣ.

На крайнемъ Востокѣ, какъ и въ цѣломъ свѣтѣ, наши моды, перчатки, парфюмерные и такъ-называемые парижскіе товары получили славу, надъ которой англичане хотя и смѣются, но эксплоатируютъ другимъ образомъ. Все, что хорошо и красиво, то и дорого и, слѣдовательно, даетъ мало барыша при продажѣ изъ вторыхъ рукъ. Какъ-же тутъ извернуться?

Выписываютъ очень небольшое количество этихъ французскихъ товаровъ только для высшей аристократіи, знающей имъ цѣну…. а какъ въ Калькуттѣ есть граверы, то имъ и заказываютъ поддѣлки всѣхъ лучшихъ нашихъ марокъ, которыя и наклеиваютъ на такіе-же товары, только англійскаго производства.

Всѣ вина шампанскія, бургонскія, бордосскія, фронтиньякскія, всѣ испанскія, всѣ коньяки, являются въ Индію съ англійскими марками. Общее правило, производитель не долженъ быть извѣстенъ.

И послѣ этого Англія осмѣливается еще говоритъ о своей честности въ торговлѣ и топтать въ грязь честность торговли французской!

Торговая честность Англіи стоитъ ея политической честности…. Мы скоро увидимъ, что она конфискуетъ королевства съ такою же беззастѣнчивостью, съ какою плутуетъ марка на духахъ и коньякѣ.

Нѣмцы, найдя этотъ способъ хорошимъ, пользуются имъ съ рѣдкимъ безстыдствомъ. При мнѣ продавался въ Таити (Океанія) грузъ корабля «Августа», взятаго, какъ военный призъ: всѣ лучшія парижскія фирмы красовались на бракованныхъ гамбургскихъ товарахъ, посылаемыхъ въ Тихій океанъ за французскія произведенія.

Вывозъ даетъ еще больше выгодъ, чѣмъ торговля европейскими товарами. Такъ какъ негоціанту предоставлена полная свобода, то тутъ его работа легка: стоитъ только эксплоатировать индусовъ, отданныхъ въ его руки, какъ племя, которое можно стричь, сколько угодно. Правительство грабитъ съ одной стороны…. негоціанту остальное.

Очень немного домовъ покупаютъ изъ первыхъ рукъ индиго, хлопокъ, шелкъ, рисъ, кунжутъ и сами рискуютъ отправлять ихъ и продавать на европейскихъ рынкахъ; огромное же большинство иначе ведетъ дѣла и предается постыдному аферству, которое у насъ заклеймили бы именемъ злостнаго банкротства.

Съ умысломъ и съ спокойной совѣстью эти честные люди скупаютъ у бѣдныхъ индусовъ, принужденныхъ продавать, чтобы выплатить подати и прокормиться, ихъ товары, за которые они платятъ только въ зачетъ и никогда не уплачиваютъ сполна.

Это называется базарнымъ долгомъ, потому что крупныя сдѣлки совершаются на базарахъ.

Немного негоціантовъ, которые не должны на базарѣ значительныхъ суммъ; есть такіе, которыхъ долгъ считается милліонами.

Операція другаго рода состоитъ въ томъ, чтобы нагрузить корабль пополамъ съ нѣсколькими туземцами, которые должны доставить рисъ, индиго, словомъ, весь грузъ. Англійскій негоціантъ заявляетъ товаръ на свое имя, и корабль не успѣетъ еще выйти изъ порта Калькутты, какъ это заявленіе уже закладывается какому нибудь банкирскому дому, который выдаетъ негоціанту двѣ трети стоимости груза. Банкирскій домъ посылаетъ эти заявленія въ Европу, поручаетъ продать товаръ, высчитываетъ двѣ трети, выплаченныя впередъ, сверхъ того 12 % съ 100, за комиссію, остальное идетъ за фрахтъ, т. е. большая часть третьей доли остается въ рукахъ банкира. А тотъ, кто закладывалъ заявленіе, отдаетъ индусамъ третью часть, иногда меньше, иногда больше, остальное оставляетъ у себя обязуясь разсчитаться съ индусами, когда пришлютъ деньги изъ Европы за проданное.

Что же дальше?

Черезъ пять, шесть мѣсяцевъ индусъ является къ негоціанту съ требованіемъ окончательной уплаты.

Начинается новая комедія:

Грузъ въ Европѣ проданъ неудачно… Рынки были завалены, и притомъ самъ индусъ виноватъ: не хорошо смотрѣлъ за своимъ товаромъ… Здѣсь думали, что это первый сортъ, а въ Европѣ его означили третьимъ сортомъ. Вообще дѣло не удалось… надо вознаградить на продуктахъ нынѣшняго года. Въ случаѣ нужды индусу читаютъ письма, будто-бы полученныя отъ европейскаго комиссіонера въ доказательство, что деньги не получены. А когда подготовятъ индуса и порядочно настращаютъ бѣдняка, которому, во чтобы то ни стало, нужны деньги на дальнѣйшую обработку полей, ему даютъ нѣсколько денегъ опять въ зачетъ, съ уплатою остальнаго позднѣе; но этотъ послѣдній разсчетъ никогда не наступаетъ. Послѣ новой жатвы бѣдный индусъ подвергается той же эксплоатаціи, а такъ какъ съ нимъ поступаютъ повсюду точно также, ему необходимо сбыть свои произведенія, чтобы прокормиться и заплатить сборщику податей, то ему и приходится всякій разъ терять большую часть своихъ трудовъ.

Что же касается до комиссіонера, то его занятія просты до чрезвычайности.

Онъ получаетъ изъ Европы всякаго рода товары: шелковыя матеріи, новости, моды, готовыя платья, мелочные товары, вина и ликеры, которые онъ обязуется продавать на счетъ своего довѣрителя, пользуясь за комиссію отъ шести до восьми % со ста.

Отправитель далеко; онъ не можетъ наблюдать за своимъ товаромъ, слѣдовательно, обманывать его нѣтъ ничего легче. Примѣръ: какой нибудь комиссіонеръ получаетъ изъ Бордо пятьсотъ ящиковъ шато-лафиту; онъ продаетъ изъ нихъ половину съ сорока % на сто прибыли, что обыкновенно въ Индіи, гдѣ большинство товаровъ вдвое дороже; а остальную половину въ двѣсти пятьдесятъ ящиковъ онъ оставляетъ за собой по цѣнѣ фактуры и снабжаетъ ими тѣ магазины, продающіе въ розницу, въ которыхъ онъ участвуетъ. Такимъ образомъ въ счетѣ, который онъ представляетъ отправителю, раздѣливъ на все сорокъ % со ста, полученные на первой половинѣ, онъ ставитъ, что всѣ пятьсотъ ящиковъ проданы съ двадцатью % прибыли, и, такимъ образомъ, утаиваетъ въ свою пользу двадцать % на сто со всего товара.

Прибавьте къ этому плату за комиссію, за перевозъ товаровъ, за магазинъ, и вы убѣдитесь, что товаръ, проданный въ Индіи съ сорока % прибыли на сто, приноситъ его дѣйствительному владѣльцу около десяти % на сто, тогда какъ комиссіонеръ, который обязанъ получать только за комиссію и законныя издержки, беретъ себѣ по меньшей мѣрѣ тридцать % на сто.

И такъ поступаютъ еще честные дома (я говорю съ англійской точкой зрѣнія), желающіе поддерживать хорошія отношенія съ Европой. Другіе, и ихъ множество, пускаются на гораздо большій обманъ.

Каждый годъ въ Индіи на всѣ товары бываетъ возвышеніе и пониженіе цѣнъ, смотря по времени года. Пользуясь попутными муссонами, всѣ европейскіе корабли проходятъ въ Индію отъ сентября до декабря, наполняютъ склады своими грузами и отходятъ, нагрузясь туземными продуктами.

Во все время прихода кораблей товары продаются съ меньшей прибылью отъ двѣнадцати % до пятнадцати, на сто, часто даже, когда двадцать или тридцать кораблей приходятъ разомъ, цѣна падаетъ очень низко.

Но лишь только корабли, нагрузясь рисомъ, хлопкомъ, индиго, опіумомъ, выйдутъ въ море и нельзя ожидать правильнаго прихода кораблей, только черезъ шесть или семь мѣсяцевъ, цѣна товаровъ быстро возвышается. И такъ каждый годъ. Приведу одинъ примѣръ. Я видѣлъ, что ящикъ вермуту, стоющаго въ Марсели отъ восьми до десяти франковъ, смотря по достоинству, продавался въ Индіи отъ шести до восьми рупій, — отъ пятнадцати до двадцати франковъ — съ октября по январь; съ этого времени чувствовалось возвышеніе цѣны и постепенно она доходила до десяти, двѣнадцати и шестнадцати рупій — двадцать пять, тридцать и сорокъ франковъ.

Если спросятъ, отчего не устранятъ такое зло, если оно извѣстно болѣе частымъ приходомъ кораблей; я отвѣчу, что еще не въ томъ дѣло, чтобы послать въ Индію корабль, нагруженный европейскими товарами; арматоръ, не желая разориться, долженъ подумать и о томъ, что онъ повезетъ назадъ, потому приходъ кораблей долженъ совпадать съ эпохой, въ которую онъ можетъ найти обратный грузъ по окончаніи жатвы.

На это-то повышеніе и пониженіе и спекулируютъ честные комиссіонеры, о которыхъ я упоминалъ.

Возьмемъ одинъ примѣръ, который можетъ быть приложенъ ко всему.

Негоціантъ получаетъ на комиссію десять тысячъ ящиковъ Бордосскаго вина; онъ показываетъ своему отправителю, что они проданы въ періодъ прихода кораблей съ прибылью только отъ десяти до двѣнадцати на сто; для доказательства своей честности онъ отсылаетъ деньги и беретъ очень немного за комиссію отъ двухъ до трехъ на сто, оставляя такимъ образомъ отправителю отъ семи до восьми на сто… вотъ дѣло и обдѣлано. Десять тысячъ ящиковъ Бордо никогда и не выходили изъ его магазина, и онъ спокойно ждетъ іюля и августа, чтобы продать ихъ въ свою пользу съ прибылью отъ пятидесяти до шестидесяти на сто.

Все это дѣлается на глазахъ всѣхъ, и никто этому не удивляется, такъ какъ у каждаго на совѣсти лежатъ подобныя дѣла.

Есть и такіе, которые, доставляя въ продолженіе нѣкотораго времени большую прибыль, привлекаютъ къ себѣ огромное число комиссій, потомъ вдругъ ликвидируютъ все, что у нихъ находится, и посылаютъ своимъ отправителямъ счетъ убытковъ съ увѣдомленіемъ, что несчастныя спекуляціи вынуждаютъ ихъ отказаться отъ дѣла.

Они въ самомъ дѣлѣ прекращаютъ операціи этого рода, и съ пятью, шестью стами тысячъ франковъ, можетъ быть съ милліономъ, который они такимъ образомъ утаили, принимаются за эксплоатаціи въ обширныхъ размѣрахъ индусовъ и за отпускную торговлю. Объ этомъ предметѣ слѣдовало-бы написать спеціальное сочиненіе, и я не желалъ-бы злоупотреблять вниманіемъ читателя, останавливая его слишкомъ долго на подобныхъ картинахъ.

Только не думайте, что это преувеличено.

Я былъ предсѣдателемъ гражданскаго и коммерческаго суда въ Шандернагорѣ, въ двухъ шагахъ отъ англійскихъ владѣній; наши соотечественники находятся постоянно въ дѣловыхъ сношеніяхъ съ англичанами въ Калькуттѣ, и я видѣлъ такія дѣла, которыя разоблачить мнѣ не дозволяетъ только то, что я ихъ узналъ, какъ чиновникъ… Сколько постыднаго, сколько безнравственнаго шевелится подъ однообразной маской джентельмена, подъ лицемѣрнымъ лоскомъ хорошаго тона, которымъ прикрываются всѣ эти англо-саксонцы, громко говоря о своей чести и честности.

Но, скажутъ мнѣ, развѣ банкротство не представляетъ средства подавить подобные поступки?

Банкротство въ англійскихъ владѣніяхъ представляетъ средства еще къ большей эксплоатаціи.

Вашъ торговый домъ сегодня вечеромъ въ четыре часа закрывается и отсрочиваетъ платежи подъ фирмой Grippesol Thomson and С^о; на другой день вы помѣщаетесь напротивъ подъ фирмой Grippesol Thomson and son, и продолжаете свои операціи, какъ ни въ чемъ не бывало: простая прибавка эти двухъ словъ «и сынъ» указываетъ, что этотъ новый домъ, не имѣющій ничего общаго съ прежнимъ и не отвѣтственный за его пассивъ.

Таковъ законъ и обычай! Строка въ газетахъ извѣщаетъ, что компанейскій домъ Grippesol Thomson and С^о прекратилъ свое существованіе и что г. Grippesol’ю поручено произвести ликвидацію, а въ тоже самое время почтенный и новый домъ Grippesol Thomson and son, у котораго въ банкѣ помѣщенъ милліонъ рупій, продолжаетъ свои прибыльныя операціи.

Что-же однако, дѣлаютъ кредиторы прежняго компанейскаго дома? Если они индусы, то имъ бросаютъ какую нибудь ничтожную часть и больше объ нихъ не безпокоятся; если они живутъ въ Европѣ, то объ нихъ и вовсе не думаютъ. Попробуйте въ Коломбо или Калькуттѣ заставить объявитъ въ злостномъ банкрутствѣ при англійскихъ соллиситорахъ и англійскомъ судѣ. Если кредиторы живутъ тутъ-же, то прибѣгаютъ къ одному изъ двухъ средствъ поладить съ ними: или платятъ имъ по четыре ана за рупію, т. е. двадцать пять за сто, или берутъ acte d’insolvance.

Вообще не бываетъ надобности прибѣгать къ послѣднему средству, такъ какъ кредиторы соглашаются на первое и даютъ квитанціи въ полученіи всей суммы, потому что они отлично знаютъ, пользовавшись не одинъ разъ и сами такой уловкой, что если англичанинъ рѣшается на банкротство, — значитъ «онъ принялъ всѣ мѣры противъ возможности заставить его уплатить».

Чтожь дѣлать въ самомъ дѣлѣ?

Арестовать товары новаго дома Grippesol and son нельзя: я уже сказалъ, что по закону онъ не солидаренъ съ прежнимъ домомъ. И поступить такъ значитъ только подвергнуть себя уплатѣ крупныхъ вознагражденій въ пользу честныхъ негоціантовъ за убытки, нанесенные имъ остановкой ихъ торговли.

Правда, англійскій законъ допускаетъ личное задержаніе за злостное банкротство; но общественные нравы исправили это чудовищное постановленіе и самъ законъ, введя acte d’insolvance въ пользу несчастныхъ банкротовъ, сдѣлалъ первое постановленіе вполнѣ призрачнымъ.

Во всѣхъ англійскихъ владѣніяхъ есть только одна категорія должниковъ, которымъ никто не покровительствуетъ и которыхъ честные люди изгоняютъ изъ коммерческаго общества: это тѣ, которые, обанкрутясь, впадутъ въ бѣдность, которые не сумѣли приберечь столько, чтобы быть въ состояніи пріѣхать въ храмъ Ѳемиды въ каретѣ.

Понятно чувство, заставляющее меня не разсказывать о дѣйствіяхъ англійской юстиціи въ Индустанѣ; сэръ Джонъ Лауренсъ, бывшій генералъ-губернаторъ въ Калькуттѣ, высказался объ этомъ въ двухъ знаменитыхъ донесеніяхъ такъ рѣзко, какъ я бы не осмѣлился здѣсь разсказать.

Допустимъ, что вздумали-бы примѣнить законъ о личномъ задержаніи къ Grippesol’ю, ликвидирующему дѣла; изъ этого вотъ-бы что вошло.

Гриппесоль ловокъ, онъ два или три года подготовлялъ свою механику: въ его книгахъ множество несчастныхъ операцій, много на немъ безденежныхъ долговъ записано у множества его пріятелей, которымъ онъ въ свою очередь отплатитъ такою же услугой… Тогда онъ предстаетъ передъ судьей, который, пересмотрѣвъ для формы его книги, выдаетъ ему acte d’insolvance, дѣлающій его свободнымъ отъ кредиторовъ, не въ томъ смыслѣ, что онъ ничего не долженъ, но въ томъ, что онъ освобождается отъ преслѣдованія за долги.

Само собою разумѣется, что, по выходѣ изъ суда, онъ уже не даетъ кредитору, заставившему его явиться въ судь, и двадцати пяти за сто, какъ предлагалъ наканунѣ, и что чаще всего кредиторъ самъ спѣшитъ возобновить съ нимъ прежнія сношенія, что бываетъ иногда лучшимъ средствомъ вознаградить убытокъ. Гриппесоль Томсонъ и сынъ, разбогатѣвъ, можетъ быть, будутъ честно вести свои дѣла. Однако нерѣдко встрѣчаются дома, которые, прельстясь легкой наживой, нѣсколько разъ брали acte d’insolvance. Шутливые англичане называютъ это: приказать вычистить свою конюшню.

Небольшое владѣніе Шандернагоръ почти со всѣхъ сторонъ окружено англійскими землями; не больше часу ѣзды по желѣзной дорогѣ, и вы изъ французскаго города пріѣзжаете въ Калькутту.

Это сосѣдство обратило нашъ городъ въ естественное убѣжище, которымъ пользуются всѣ англійскіе банкроты, которые, благодаря черезъ-чуръ скандалезнымъ операціямъ, не надѣются въ данную минуту встрѣтить у своихъ кредиторовъ желаемаго снисхожденія.

Въ большинствѣ случаевъ это прелюбезные джентельмены, которые, вмѣсто того, чтобы идти обыкновеннымъ путемъ и принимать обычныя предосторожности, находятъ болѣе удобнымъ сразу захватить два или три милліона и съ ними пережидать на французской почвѣ, пока не поуспокоится гнѣвъ ихъ кредиторовъ.

Въ теченіи однаго или двухъ мѣсяцевъ они топчутъ въ грязь своею чистокровностью и нахальной роскошью честныхъ жителей небольшаго честнаго города, и каждый вечеръ соллиситоръ, которому поручено устройство ихъ дѣлъ, пріѣзжаетъ совѣтоваться съ ними.

Дѣло кончается тѣмъ, что они, уплативъ четверть или треть захваченнаго, получаютъ квитанцію въ уплатѣ сполна и гордо возвращаются въ Калькутту, гдѣ ихъ принимаютъ съ распростертыми объятіями.

О человѣкѣ, съигравшемъ такую штуку, самое большее, если скажутъ: a smart boy, т. е. ловкій парень! Во время своей принужденной дачной жизни эти господа (ихъ всегда бываетъ почтенное число) ѣздятъ другъ къ другъ въ гости, задаютъ праздники и заливаютъ шампанскимъ угрызенія совѣсти, которыхъ никогда не чувствовали. Я разскажу одно происшествіе, которому трудно повѣрить съ нашими нравами и нашими понятіями.

Въ одинъ прекрасный день молодой негоціантъ, котораго ловкости и счастью въ самыхъ рискованныхъ предпріятіяхъ удивлялась вся Калькутта, также отправился въ Шандернагоръ; наканунѣ онъ заложилъ въ банкѣ на нѣсколько милліоновъ коносаментовъ.

Это произвело сильное волненіе… Говорили о требованіи выдать бѣглеца; всѣ газеты грозили ему ссылкой въ Ботани-Бей… А нашему молодцу и горя мало: онъ себѣ катается въ коляскѣ по берегамъ французскаго Ганга, пока его повѣренный занимается успокоеніемъ кредиторовъ.

Черезъ мѣсяцъ, увидя, что гнѣвъ ихъ поутихъ, онъ принимается за исполненіе плана въ высшей степени нахальнаго, за который повсюду въ другомъ государствѣ пришлось бы ему дорого поплатиться.

Онъ пригласилъ къ себѣ на большой праздникъ всѣхъ своихъ друзей и всѣхъ своихъ кредиторовъ.

Это показалось до такой степени оригинальнымъ, что всѣ приняли приглашеніе; весь beau monde Калькутты двинулся въ назначенный день въ Шандернагоръ. Роскошь праздника была невѣроятная. Каждая дама получила букетъ съ золотымъ аграфомъ, шампанское лилось рѣкою, музыка, иллюминація, фейерверкъ, ужинъ; въ три часа утра джентльмены солидныхъ лѣтъ объяснялись другъ съ другомъ подъ столомъ, а леди танцовали среди зелени въ залѣ, освѣщенномъ à giorno, при блескѣ безпрерывныхъ бенгальскихъ огней. Гости разстались съ хозяиномъ посреди сердечныхъ изліяній, и каждый желалъ ему, какъ можно скорѣе, возвратиться къ нимъ въ Калькутту. Въ характерѣ англичанъ есть замѣчательная черта: какъ только приглашеніе въ домъ должника принято, то ни одинъ кредиторъ уже болѣе не сдѣлаетъ ни малѣйшаго намека на несостоятельность своего кредитора, подъ страхомъ прослыть человѣкомъ дурно воспитаннымъ.

Нѣсколько дней спустя, нашъ молодецъ получилъ согласіе на мировыя, выгодныя для него сдѣлки, и снова принялся за свои дѣла.

Злые языки въ Шандернагорѣ долго говорили, что въ этихъ сдѣлкахъ большую роль игралъ данный должникомъ праздникъ… будто дамы принялись хлопотать за него, такъ какъ нельзя же надолго оставлять сохнуть на французской землѣ такого джентльмена въ полномъ смыслѣ этого слова. Прежде эти господа, бѣжавшіе отъ такихъ долговъ, во время охоты заходили почти на англійскую замлю, такъ какъ не очень хорошо знали границы между нашими и англійскими владѣніями; но одинъ случай, происшедшій на моихъ глазахъ, сдѣлалъ ихъ болѣе осторожными.

Г-жа Б..-э, воспользовавшись подписаннымъ бланкомъ, во время отсутствія мужа вынула изъ Agra-Banck’а очень значительную сумму и отправилась въ Шандернагоръ, гдѣ уже ждалъ ее тотъ, съ которымъ она, по выраженію англичанъ, любила вести преступные разговоры.

По возвращеніи мужа, присудили Agra-Bank къ уплатѣ ему денегъ, какъ выданныхъ незаконно, а г-жу Б-къ семилѣтнему заключенію.

Но осудить ее было еще недостаточно, нужно было ее поймать. Французскіе законы не признаютъ воровствомъ похищеніе, совершенное женою у мужа и мужемъ у жены, потому требовать выдачи преступницы было бы безполезно.

Agra-Bank подкупилъ ея кучера, и однажды, когда она, ничего не подозрѣвая, каталась за городомъ, виндикара незамѣтно приблизился къ англійскимъ владѣніямъ и, вдругъ погнавъ лошадей, черезъ нѣсколько минутъ переѣхалъ границу, гдѣ поджидавшія ее лица и завладѣли своей добычей.

Съ этого времени bank-rupts не переступаютъ городской черты, а трусливые изъ нихъ никогда не ѣздятъ, а только ходятъ пѣшкомъ

Тому, кто удивится, что я постоянно нахожу удобный случай указывать язвы англичанъ, я могу отвѣтитъ, что съ моей стороны тутъ дѣйствуетъ только пламенная любовь къ правдѣ и истинѣ, и что пора наконецъ Франціи, рыцарскимъ великодушіемъ который черезчуръ часто злоупотребляли, узнать окружающіе ее народы и лучше выбирать своихъ союзниковъ.

Я сказалъ, что политическая честность англичанъ не лучше ихъ коммерческой честности… Прибавлю, что періодическое униженіе Франціи постоянно входитъ въ планы Англіи, и эти планы она оставитъ только тогда, когда какая нибудь другая держава будетъ въ состояніи соперничать съ ней могуществомъ на моряхъ.

На каждомъ шагу я слышу: «Теперь Англіи приходится раскаиваться, что она допустила ослабленіе Франціи; у насъ слишкомъ много общихъ интересовъ, потому самый искренній союзъ выгоденъ обоимъ народамъ».

Въ какую школу слѣдуетъ отправить этихъ близорукихъ господъ, гдѣ бы они уразумѣли наконецъ, что два народа, которые соперничаютъ на однихъ и тѣхъ же рынкахъ, которые соперничаютъ на крайнемъ Востокѣ, которыхъ флоты почти равны, никогда не вступятъ въ союзъ безъ какой нибудь задней мысли…

И какъ только мы дѣлали какое нибудь пріобрѣтеніе, Англія тотчасъ вооружала противъ насъ Европу… Часть Антильскихъ острововъ, Канада, Иль-де-Франсъ, Индія, все это дрогоцѣнные камни, вырванные изъ нашей короны; все это свидѣтельства британской ненависти и коварства. У меня во всѣхъ частяхъ свѣта есть друзья англичане; я съ удоволствіемъ признаю ихъ достоинства, какъ людей частныхъ; много разъ, разговаривая со мной объ этомъ соперничествѣ, они говорили мнѣ: "Мы политически ненавидимъ на свѣтѣ три государства, за то, что они стѣсняютъ наше расширеніе.

"Францію, первоклассное морское государство, которое, какъ только во главѣ ея появится геніальный человѣкъ, будетъ ли онъ президентомъ или государемъ, возобновитъ въ отношеніи колоній свою прежнюю политику, политику Кольбера.

"Россію, которая, чтобы ни говорили, шагъ за шагомъ подходитъ съ Индіи.

«Америку, которой громадный торговый флотъ уже конкурируетъ съ нашимъ, занимаясь перевозкою по всѣмъ берегомъ».

«Развѣ этими словами не указаны наши союзники»?…

Что союзъ съ Англіей для насъ невозможенъ, это засвидѣтельствуютъ всѣ жившіе въ англійскихъ владѣніяхъ…

Наши сосѣди увлекутъ насъ за собою всякій разъ, какъ только имъ это будетъ выгодно, какъ это было въ Крымскую войну; но когда мы будемъ нуждаться въ нихъ, они не дадутъ намъ ни одного шиллинга, ни однаго человѣка.

Видѣли ли вы Англію за одно съ нами въ тяжелую для насъ минуту?… Загляните въ исторію и дайте отвѣтъ.

Когда вы не видали Англію противъ себя на полѣ политики или военномъ?… Дайте отвѣтъ.

Правда, она не воспользовалась войной 1870 года и не захватила ни одной изъ нашихъ колоній. Но нечего особенно ее за это благодарить: у насъ же нѣтъ ничего, что бы могло ее соблазнять…. она уже всѣмъ завладѣла… а Кохинхина еще не достаточно колонизована, чтобы возбуждала въ Англіи желаніе захватить ее; Англія всегда предоставляла намъ черную работу и давала время окончить домъ, и затѣмъ уже поселялась въ немъ сама.

Мы имѣемъ право на Мадагаскаръ, великолѣпный, богатѣйшій островъ, почти равняющійся своимъ пространствомъ съ Франціей. Каждый разъ, какъ только мы хотѣли, чтобы наше право было признано туземцами, англичане наполняли островъ ружьями и снарядами и въ тоже время возбуждали, что нибудь въ политическомъ мірѣ Европы, чтобы отвлечь наше вниманіе.

Когда серьезно намъ вздумается овладѣть этой страной, на одномъ уголкѣ которой развѣвается нашъ флагъ, Антлія возбудитъ намъ войну на материкѣ, такъ какъ обладаніе этимъ островомъ входить въ разсчетъ ея морскаго владычества.

Припомите убійство Радамы, короля мадагаскарскаго, который просилъ протектората Франціи.

Мы ведемъ жизнь замкнутую, наши газеты только случайно говорятъ о происшествіяхъ внѣ Франціи, и мы даже не подозрѣваемъ что происходитъ на крайнемъ Востокѣ.

Въ этихъ странахъ, во всѣ мѣста, которыми Англія еще не завладѣла, ею посылаются консулами самые тонкіе политики, пользующіеся неограниченнымъ довѣріемъ… Повсюду они стараются унизить въ глазахъ народа Францію и усилить вліяніе Англіи. Еслибы вы знали, какъ ловко они возпользовались франко-германской войной! Благодаря имъ, насъ оскорбляли даже кохинхинцы и малайцы.

Я былъ тогда въ Океаніи и не могъ встрѣтиться съ канакомъ, что бы, дразня меня, онъ не сказалъ:

— Тирара фарани (французовъ-то покончили)!

И все это шло отъ англійскихъ консульствъ.

Во время войны съ Китаемъ калькуттскія газеты выставляли насъ наемниками, сражающимися у англичанъ изъ-за жалованья.

Говоря о парижской выставкѣ 1867 года, индусскія газеты, издаваемыя по порученію калькуттскаго управленія для туземцевъ, утверждали, что на этомъ праздникѣ промышленности были почти исключительно англійскіе товары.

Когда я рѣшался замѣчать англичанамъ, какъ они могутъ писать такія нелѣпости, мнѣ отвѣчали или презрительной улыбкой, или слѣдующимъ признаніемъ:

«Здѣсь всѣ еще помнятъ Дюплейса (Dupleix), маркиза де Бюсси (de Bussy) и ихъ подвиги; вы оставили по себѣ слишкомъ много воспоминаній; надобно такъ сдѣлать, чтобы Индія никогда больше не грозила Франціей». И совершенно сознательно насъ выставляли какимъ-то незначительнымъ государствомъ, идущимъ только на буксирѣ Англіи.

Наши военные корабли не являются каждыя десять лѣтъ въ порты Индіи; они никогда не бываютъ въ Калькуттѣ… Foreing-office дало ясно понять, что это ему не можетъ нравиться.

Когда въ первый разъ великолѣпные пароходы des Messageries franèaises пристали къ набережной Калькутты, надо было видѣть ярость англичанъ и изумленіе туземцевъ… Послѣднимъ впрочемъ говорили, что эти корабли не наши, а нанятые нами.

Днемъ заслуженной гордости для всѣхъ французовъ былъ день, когда «Эримантъ», пройдя вверхъ по Гангу, подъ трехъ-цвѣтнымъ флагомъ, сталъ на шпрингъ передъ Garden-Rich: весь городъ собрался тогда на берега этой рѣки полюбоваться на этотъ пароходъ.

Заключу эти разъясненія отношеній къ намъ англичанъ разсказомъ происшествія, которое покажетъ вамъ, до какой степени ненависть къ французамъ вкоренена даже въ самыхъ высшихъ классахъ англійскаго общества.

Одинъ коммерческій домъ, который я не называю не изъ почтенія къ нему, а изъ нежеланія подражать той скандальной роли, которую онъ игралъ въ этомъ дѣлѣ, обязался передъ однимъ марсельскимъ негоціантомъ нагрузить на свой счетъ корабль какимъ-то товаромъ по цѣнѣ, заранѣе условленной.

Корабль изъ Марсели приходитъ въ Индію. Калькуттскій домъ, не находя для себя выгоднымъ нагружать корабль, отъ того ли, что-товары, которые онъ обязанъ былъ отослать въ Марсель, поднялись въ цѣнѣ, или по какой другой причинѣ, потребовалъ экспертизы корабля, заявляя, что сомнѣвается въ его прочности.

Г. Ломбару, французскому генеральному консулу, поручено было назначить трехъ экспертовъ, которые единогласно рѣшили, что корабль вполнѣ годенъ къ плаванію.

Калькуттскій домъ потребовалъ у англійскаго суда новаго осмотра, и англійскіе эксперты объявили, что корабль не можетъ выйти въ море.

На этомъ основаніи положительно отказались грузить его.

Капитанъ корабля протестуетъ и телеграфируетъ своему арматору. На это онъ получаетъ приказъ тотчасъ идти въ Марсель, не заходя ни въ одинъ промежуточный портъ, а предварительно взять въ Калькутѣ удостовѣреніе, что его корабль не дѣлалъ тамъ никакихъ починокъ.

По приходѣ въ Марсель корабль былъ подвергнутъ оффиціальному осмотру, и актъ осмотра подтвердилъ, что онъ въ самомъ лучшемъ состояніи. Стало ясно, что марсельскій негоціантъ сдѣлался жертвой самой недостойной стачки. Къ счастію для него, контрактъ былъ заключенъ въ Марсели; сверхъ того у калькуттскаго дома были во Франціи цѣнности, которыя можно было арестовать, слѣдовательно процессъ могъ быть веденъ въ Марсели.

Послѣ разныхъ проволочекъ, необходимыхъ для защиты, послѣ безчисленныхъ меморій, и за, и противъ, марсельскій коммерческій судъ присудилъ виновника этого мошеничества, ясно и положительно доказаннаго, къ уплатѣ громадной суммы, кажется, двухъсотъ или трехъсотъ тысячъ, въ вознагражденіе убытковъ.

Калькуттскій домъ, послѣ того какъ его аппеляція въ высшемъ судѣ была оставлена безъ вниманія, заплатилъ назначенную сумму; но ему надобно было отмстить. Въ англійской Индіи за деньги можно все сдѣлать, и вотъ на чемъ остановились.

Французское правительство, кажется, заинтересовалось этимъ процессомъ и потому потребовало у нашего генеральнаго консула свѣдѣній объ экспертизахъ и всемъ, что произошло въ Индіи.

Юридическая часть этихъ свѣдѣній была сообщена марсельскому коммерческому суду.

Калькуттскій домъ, подъ тѣмъ предлогомъ, что процессъ потерянъ именно вслѣдствіе этого обстоятельства, подалъ на генеральнаго консула Франціи англійскому судьѣ.

Но дѣло не подлежало его разбирательству во 1-хъ потому, что диффамація не можетъ произойти отъ сообщенія дипломатическихъ и судебныхъ документовъ;

2е потому, что еслибы даже и произошла диффамація, то все-таки генеральный консулъ Ломбаръ не виноватъ, такъ какъ онъ только переслалъ требуемыя правительствомъ депеши, а не сообщалъ ихъ марсельскому коммерческому суду;

3е потому, что англійскій судья не имѣетъ права разбирать мотивы рѣшенія французскаго суда относительно дѣлъ, происшедшихъ во Франціи;

4е потому, что ни особа французскаго консула, ни его дѣла не подлежатъ, въ силу дипломатическихъ преимуществъ, суду англійскому.

Не смотря на это представлялся случай нанести оскорбленіе французскому консулу, а добрый англичанинъ никогда не упуститъ такого случая.

Почтенный судья въ приговорѣ, съ длиннымъ исчисленіемъ мотивовъ, призвалъ, что диффамація существовала и что она причинила величайшій ущербъ кредиту и репутаціи уважаемаго калькутскаго дома. Затѣмъ, принявъ это за доказанное, онъ отозвался о консулѣ Франціи, представителѣ дружественной націи, какъ о низкомъ клеветникѣ, не щадя ему ни обидъ, ни самыхъ коварныхъ обвиненій. Слушавшіе объявленіе приговора, пораженные такою смѣлостью, ожидали обвиненія и уже предвидѣли дипломатическія столкновенія, которыя должны были изъ этого произойти. Но мистеръ Джонъ человѣкъ тонкій: забросавъ грязью представителя Франціи сколько было угодно, почтенный судья, очень хорошо понимая, что онъ не можетъ безъ навлеченія на себя серіозныхъ непріятностей попирать всѣ основы международнаго права, внезапно окончилъ свой приговоръ сожалѣніемъ о томъ, что его некомпетентность, ratione materiae et personae въ силу сущности дѣла и особы, не позволяетъ ему заклеймить осужденіемъ нашего консула.

Сколько лицемѣрія и какое изумительное злоупотребленіе самыми уважаемыми вещами!

Но это все еще не все. Подкупленныя англійскія газеты напечатали на своихъ столбцахъ оскорбленія судопроизводства и приговора, и цѣлыхъ три мѣсяца низко оскорбляли нашего представителя, получая рупіи за строку.

Г. Ломбаръ человѣкъ тихій, мягкій, уважаемый и любимый своими соотечественниками, не вынесъ этого удара: его разбилъ параличъ. Онъ возвратился во Францію, гдѣ его ожидало гораздо большее горе. Два года тому назадъ онъ, не будучи въ состояніи ни шевельнуться, ни крикнуть, видѣлъ со своего кресла убійство своей жены Летоверомъ (Lethauwers). Каждый можетъ себѣ припомнить страшныя перепетіи этой драмы, которой убійство Г-жи. Ломбаръ было развязкой.

Путешествуйте, дорогіе соотечественники, путешествуйте…. Изучайте иностранцевъ не на вашихъ бульварахъ, а въ ихъ собственномъ отечествѣ.

Вы узнаете тамъ, что Франціи повсюда завидуютъ, почти повсюду ее ненавидятъ; не даромъ же принадлежитъ ей пальма первенства во всемъ, что касается вкуса, оригинальности, изобрѣтательности. Какой другой народъ можетъ представить такую плеяду скульпторовъ? У какого народа ежегодно появляются столько произведеній по всѣмъ родамъ словесности? какой другой народъ видитъ у себя больше посѣтителей; о комъ больше толкуютъ, кого больше чернятъ, какъ не французовъ? Не даромъ намъ досталась земля самая плодоносная въ Европѣ; не даромъ наше земледѣліе стоитъ такъ высоко, что мы не только сами питаемся своимъ хлѣбомъ, но еще снабжаемъ имъ и другихъ; не даромъ мы любимъ законъ и чувствуемъ отвращеніе отъ насилія; не даромъ мы постоянно проповѣдуемъ міру великія идеи братства и нравственнаго прогресса, которыя мы всѣми мѣрами стараемся внести въ собственные наши нравы. Иностранецъ, посѣщая насъ и присматриваясь съ любопытствомъ къ неустанной дѣятельности нашего производства, ко вкусу нашихъ ремесленниковъ, къ нашей бережливости, истинной честноти и благосостоянію всѣхъ классовъ, чувствуетъ въ себѣ самый безпощадный родъ ненависти — ненависть, происходящую отъ зависти, и возвращается къ себѣ съ мечтой о раздоробленіи Франціи.

Только заграницей французъ узнаетъ все это; только заграницей онъ пойметъ, до какой степени онъ долженъ расчитывать только на свои собственныя силы.

Но возвратится онъ въ свою древнюю отчизну преображенный отъ сообщества съ иностранцами, и почувствуетъ, какъ мало по малу у него все сильнѣе будетъ снова разгораться та исключительная любовь къ родинѣ, которой въ послѣдніе годы мы слишкомъ пренебрегали во имя любви къ человѣчеству и которая не что иное какъ неразумный космополитизмъ въ отношеніи другихъ народовъ, которые еще рукоплещутъ праву завоеванія и вторженіямъ.

Въ заключеніе скажу, что въ коммерціи и въ политикѣ роль Англіи всегда была ослаблять наше вліяніе на континентѣ и уничтожать наше колоніальное процвѣтаніе въ другихъ частяхъ свѣта.

Эта роль остается неизмѣнной!

Что касается собственно того предмета, который заставилъ меня на нѣсколько времени отклониться отъ разсказа о берегахъ Цейлона, я прибавлю, что Англія будетъ имѣть право говорить о своей коммерческой честности только тогда, когда будетъ примѣнять къ своимъ банкротамъ строгіе, но справедливые законы нашего кодекса. О нравственности народа судятъ по нравственности его законовъ….

Есть мыслители, которые говорятъ, что «тамъ, гдѣ законъ не назначаетъ кары за тѣ или за другія преступленія, явный знакъ, что этихъ преступленій не случается».

Въ этихъ словахъ только жалкая игра словъ; вѣрнѣе сказать:

«Тамъ, гдѣ законъ не караетъ извѣстныя преступленія, значитъ они вкоренились въ нравы общества».

Въ Турціи, въ Египтѣ, на Востокѣ нѣтъ законовъ, которые бы охраняли отъ извѣстныхъ покушеній достоинство дѣтей и женщинъ; и есть ли на свѣтѣ страны, въ которыхъ бы было больше пороковъ, больше безнравственности?

Возмущеніе противъ закона и пронунціаменто такъ присущи нравамъ испанцевъ, что всѣ слѣдующіе одно за другимъ правительства неизмѣнно даютъ indulto людямъ, которыхъ бы должны были разстрѣливать.

Но довольно. Я написалъ предъидущія страницы, желая уничтожить извѣстные предразсудки, извѣстныя иллюзіи, заставляющіе насъ судить своихъ враговъ съ великодушіемъ, которое пора бы намъ оставить, если не хотимъ быть постоянно въ дуракахъ. Возвращаюсь къ своимъ странствованіямъ.

Давно уже я бродилъ по улицамъ Коломбо, по туземнымъ базарамъ и по морскому берегу, когда потерялъ надежду встрѣтить Амуду или виндикару; я покорился необходимости увидѣть ихъ не раньше какъ на другой день, и приказалъ нанятому мною туземному кучеру везти меня въ отель. Солнце быстро клонилось къ горизонту, и у меня только и оставалось времени, чтобы переодѣться; этого требуютъ приличія англійскихъ обѣдовъ, и даже путешественники не избавляются отъ необходимости надѣвать, отправляясь на обѣдъ, вечерній костюмъ.

На сколько я осуждаю этотъ обычай въ общенародныхъ каравансараяхъ, настроенныхъ англичанами по всему Востоку, настолько-же нахожу его естественнымъ и хорошимъ въ частныхъ домахъ. Пренебреженіе своимъ туалетомъ, когда обѣдаютъ въ гостяхъ, принимаемое нѣкоторыми за знакъ независимости характера, просто знакъ дурнаго воспитанія.

Во всѣхъ моихъ долгихъ путешествіяхъ, всегда на днѣ моего чемодана я возилъ съ собою эту знаменитую черную пару, которая повсюду одна и та же. Со мной всегда была также складная шелковая шляпа.

Въ назначенный часъ я входилъ въ коммерческій домъ г. Бюртона и приказывалъ кучеру пріѣхать за мной вечеромъ, какъ вышедшій на встрѣчу хозяинъ сказалъ, что карета г. Дюфо, присланная за мною, стоитъ у него, и я вполнѣ могу ею располагать.

Изящный богги стоялъ у подъѣзда. Я сѣлъ съ г. Бюртономъ, и малабарецъ виндикара ударилъ по лошадямъ — и онѣ помчались по направленію къ морскому берегу.

У форта, защищеннаго двумя стами орудій, въ которомъ сосредоточены всѣ морскія и военныя силы и въ которомъ, въ случаѣ надобности, могутъ стоять пятнадцать тысячъ человѣкъ, мы повернули налѣво и очутились прямо передъ Индѣйскимъ океаномъ, поразившимъ насъ великолѣпнѣйшимъ зрѣлищемъ.

Вдалекѣ садилось солнце, освѣщавшее пурпуровыми и золотыми лучами неизмѣримое водное пространство; ни одно облачко не помрачало глубокой синевы неба; на краяхъ горизонта нѣсколько кораблей съ блестѣвшими на солнцѣ бѣлыми парусами, казалось, плавали по зареву пожара, тогда какъ ближе къ намъ сотни макуа, туземныхъ рыбаковъ, плыли на своихъ легкихъ катимаронахъ къ берегу, то поднимаясь, то опускаясь по волнамъ, темнѣвшимъ съ каждой минутой.

Я бросилъ бѣглый взглядъ въ сторону острова: на высокихъ вершинахъ Адамова пика, покрытыхъ вѣчною зеленью, послѣдніе лучи свѣта исчезали съ изумительною быстротою, и экваторіальная ночь, ночь безъ сумерекъ, уже разстилала по землѣ и водамъ свой звѣздный покровъ, а на западѣ только видна была слабая красноватая полоса, которая колебалась на гребнѣ волны, — послѣдній прощальный привѣтъ свѣтила, поднимавшагося уже надъ другимъ полушаріемъ.

Дорога была усѣяна цингалезами и цингалезками, которые, продавъ на рынкахъ Коломбо плоды и овощи, возвращались въ свои затерявшіяся въ зелени хижины, напѣвая какую-нибудь малабарскую пѣсню. Отъ времени до времени подъ огромными деревьями, простиравшими свои корни почти до самаго океана, намъ попадались маленькія лавки изъ вѣтвей; въ нихъ чандо, или туземные водочные заводчики, продавали проходящимъ аракъ и водки изъ пальмы и кокоса. Съ закатомъ солнца воздухъ, внезапно охладясь въ верхнихъ долинахъ Котмалеса, поднялъ освѣжающій вѣтерокъ, пропитанный благовоніями коричневаго, чернаго дерева и полей ветиверы.

По приказанію г. Бюртона, виндикара пустилъ лошадей шагомъ; обѣдали у г. Бюртона всегда въ восемь часовъ, и времени у насъ оставалось больше, чѣмъ нужно на переѣздъ четырехъ миль, считавшихся отъ Коломбо до жилья моего хозяина, и мы могли наслаждаться тишиной и поэтической картиной, представлявшейся намъ со всѣхъ сторонъ.

— Что вы скажете о нашихъ цейлонскихъ вечерахъ? сказалъ мнѣ мой спутникъ, прервавъ наше молчаніе.

— Нигдѣ не видалъ я вечеровъ, которые бы могли съ ними поспорить, отвѣчалъ я. Здѣсь все, что нужно для самой волшебной обстановки: въ двухъ шагахъ отъ васъ волны замираютъ на берегу съ меланхолическимъ ропотомъ; вашъ вечерній вѣтерокъ, кажется, говоритъ среди этой несравненной зелени; каждый кустъ оживленъ; у подножія деревьевъ человѣческій муравейникъ смѣется и поетъ съ заразительной беззаботностью; песты, толкущіе карри, мѣрно стучатъ въ ступкахъ, приготовляя ужинъ, а въ густой, густой листвѣ тамариновъ громкія ноты пѣвчихъ птицъ мѣшаются съ тысячами звуковъ, идущихъ съ земли и съ водъ…. Давно ли вы живете на этомъ очаровательномъ островѣ?

— Двадцать лѣтъ тому назадъ я пришелъ сюда, будучи помощникомъ лейтенанта, на одномъ купеческомъ кораблѣ; я былъ безъ денегъ, но съ желаніемъ создать себѣ положеніе; счастіе мнѣ улыбнулось, и я могъ бы возвратиться въ Англію, но мнѣ надо воспитывать большое семейство; сыновья мои еще дѣти, а я хочу со временемъ поставить ихъ во главѣ моего торговаго дома, а притомъ…. мнѣ не легко оставить эти мѣста, гдѣ я велъ борьбу, страдалъ, трудился, гдѣ женился, гдѣ родились мои дѣти — четыре дѣвочки и семеро мальчиковъ. О, вѣрнѣе всего, я умру на Цейлонѣ!

Пока онъ говорилъ, я смотрѣлъ на него съ невыразимымъ изумленіемъ. Такая задушевность, такая теплота показались мнѣ странными въ англичанинѣ. Его соотечественники всегда разговариваютъ съ чужеземцемъ и особенно съ французомъ со сдержанностью, почти съ неудовольствіемъ, а мой спутникъ въ нѣсколькихъ словахъ разсказалъ исторію своей жизни. Я не могъ удержаться, чтобъ не сообщить ему своихъ мыслей.

Онъ улыбнулся и отвѣчалъ мнѣ съ задушевностью:

— Я обязанъ теперешнимъ моимъ положеніемъ отцу г. Дюфо, который, пославъ на Цейлонъ своего сына, прямо поручилъ мнѣ вести всѣ его дѣла. Я давно уже мечталъ завести въ Коломбо большой торговый домъ съ товарами, нужными для кораблей; послѣ нѣсколькихъ лѣтъ постоянныхъ сношеній съ Дюфо-отцомъ, я рѣшился сообщить ему свое намѣреніе. Онъ былъ человѣкъ очень оригинальный и отвѣчалъ мнѣ съ первою же почтой только слѣдующее:

«Посылаю вамъ въ займы на пять лѣтъ, за существующіе въ Индіи проценты, сумму, равную той, которую вы могли бы собрать въ свою пользу на покупкахъ, дѣланныхъ вами въ теченіи четырехъ лѣтъ для меня». При этомъ приложенъ былъ вексель на четыре тысячи фунтовъ стерлинговъ.

Когда потомъ я ему уплатилъ эту сумму, онъ мнѣ отвѣтилъ, что считаетъ еще себя моимъ должникомъ.

Сверхъ того, моя жена — ваша соотечественница; вотъ Dear sir, объясненіе моей откровенности съ вами.

Скоро мы доѣхали до ручья, пересѣкавшаго намъ дорогу.

— Это Каляне, сказалъ мнѣ англичанинъ: мы сейчасъ пріѣдемъ.

Экипажъ повернулъ по правому берегу ручья и, спустя нѣсколько минутъ, остановился у крыльца, на которомъ толпились няньки съ дѣтьми на рукахъ, дѣвочки и мальчики. Всѣ дѣти хлопали въ ладоши отъ радости, что пріѣхалъ ихъ отецъ.

Г-жа Бюртонъ ждала насъ подъ верандой. При первыхъ словахъ мужа она протянула мнѣ, съ очаровательной улыбкой, руку и, немного погодя, мы вошли въ столовую.

Тамъ, разговаривая о Франціи и нашихъ общихъ друзьяхъ, я провелъ одинъ изъ тѣхъ прекрасныхъ вечеровъ, которые не забываются въ жизни путешественника и вспоминаются имъ во время скитаній по джунглямъ, среди ночной тиши, которая нарушается только отдаленными криками дикихъ звѣрей…

Только около полуночи я простился съ хозяевами и сѣлъ въ карету, въ которой на другой день долженъ былъ ѣхать въ Кальтну.

Кучеръ былъ португальскій метисъ, потомокъ первыхъ завоевателей этой страны. На вопросъ мой объ его имени, онъ напыщенно отвѣтилъ:

— Донъ Іоакинъ Барбоза.

Я не могъ не улыбнуться, хотя уже давно зналъ ни съ чѣмъ несравненное тщеславіе метисовъ португальскихъ.

Погода была такъ тиха, ночь такъ прекрасна, что за Каляне я рѣшился пройти пѣшкомъ милю или двѣ, и вышелъ изъ кареты, попросивъ сеньора Іоакина ѣхать за мною потихоньку.

Въ хижинахъ по обѣимъ сторонамъ дороги было такъ же весело, такъ же оживленно, въ лавкахъ чандосовъ такъ же много поющихъ, какъ и въ первый мой проѣздъ.

Цингалезцы, какъ большинство народовъ Индустана, заклятые полуночники: будучи въ высшей степени боязливы, съ воображеніемъ напитаннымъ вѣрованіями въ разнаго рода злыхъ духовъ, цингалезецъ ни за что не рѣшится ночью пойти въ пустынныя мѣста, развѣ только съ европейцемъ, (потому что мы слывемъ за отгонителей демоновъ); но по малолюднымъ дорогамъ и по деревнямъ онъ остается какъ только можетъ позднѣе, развлекаясь игрой, питьемъ, пѣніемъ и безконечными сказками, которыя каждый вечеръ разсказываютъ странствующіе рапсодисты на площадяхъ аллей и на перекресткахъ.

Я шелъ уже съ часъ, отклоняя на каждомъ шагу любезное кокетничанье какой-нибудь смуглой цингалезки, которая подходила ко мнѣ, предлагая лимонъ, завернутый въ листъ бетеля, — обычное приглашеніе къ сладостнымъ удовольствіямъ, на которыхъ предсѣдательствуетъ богъ любви — Кама.

Считая, что я прошелъ пѣшкомъ около двухъ третей дороги, я сбирался уже сѣсть въ карету, какъ шагахъ въ пятидесяти передъ собою услыхалъ шумъ, посреди котораго раздавались крикъ и хохотъ. Изъ любопытства я подошелъ къ толпѣ, изъ среды которой неслись эти крики. По мѣрѣ того, какъ я приближался, мнѣ все болѣе казался знакомымъ голосъ, выдававшійся громче всѣхъ, и скоро я уже не могъ сомнѣваться, что это былъ голосъ Амуду, который въ своемъ обычномъ состояніи ораторствовалъ и спорилъ посреди довольно многочисленнаго сборища съ рыбаками кастъ Макуа и Караве. Тотчасъ же сдѣлавъ нѣсколько шаговъ назадъ и приказавъ Іоакину остановиться, я тихо возвратился къ толпѣ, какъ будто просто зѣвака, привлеченный шумомъ.

Мой нубіецъ, въ комическомъ гнѣвѣ, показывалъ присутствующимъ, помиравшимъ со смѣху, кулакъ, говоря на невѣроятномъ тамульскомъ языкѣ, къ которому еще примѣшивалъ извѣстныя французскія ругательства:

— У меня не баранья голова, понимаете ли это, пустыя башки…. подойдите-ка сюда, дикари! Я крестецъ-то перешибу.

— Такъ, такъ, вопила толпа, топая отъ радости; у тебя шерсть на головѣ, потому — ты баранья голова.

— Приходите-ка всѣ въ Шанденаги (такъ онъ называлъ Шандернагоръ), я васъ всѣхъ засажу въ тану (тюрьму). — Онъ правду говоритъ, сказалъ одинъ изъ самыхъ рьяныхъ задирателей; у него на головѣ не шерсть, а кокосовые хлопки.

— Но, наи! (назадъ, собаки) закричалъ въ это мгновеніе Амуду, скрежеща зубами и стиснувъ кулаки, угрожая броситься на толпу.

Цингалезецъ — человѣкъ не храбрый, и передъ грозящимъ нападеніемъ всѣ отступили на почтительное разстояніе. Во избѣжаніе непріятностей, хотя не особенно серіозныхъ, такъ какъ въ томъ состояніи, въ которомъ находился Амуду, онъ былъ безопасенъ даже ребенку, я счелъ нужнымъ вмѣшатѣся, такъ какъ иначе моего нубійца непремѣнно-бы поднялъ какой нибудь полицейскій, а у меня вовсе не было желанія на другой день добывать его изъ тюрьмы.

Увидѣвъ меня, толпа почтительно посторонилась, чтобы дать мнѣ пройти.

— Амуду! сказалъ я повелительно.

Услыхавъ мой голосъ, нубіецъ, какъ будто по волшебству, пересталъ дѣлать угрожающія движенія, оборотился въ мою сторону и, увидѣвъ меня, очнулся на столько, что понялъ мои слова и пошелъ за мной.

Въ эту минуту виндикара Кандассами, который-было спрятался, увидя меня, осмѣлился показаться.

— Саранаи Доре! (здравствуйте, господинъ), сказалъ онъ мнѣ жалобнымъ голосомъ: бѣднякъ, конечно, ожидалъ выговора.

— Гдѣ ваша хижана и буйволъ? спросилъ я.

— Тутъ же за лавкой чандаса.

— Кому это изъ васъ пришло въ голову остановиться у кабака?

— Это я посовѣтовалъ мате Амуду (начальнику Амуду) не колеблясь отвѣчалъ виндикара. Мате Амуду любитъ постоянно пить; когда я ему говорю, что онъ довольно ужъ выпилъ, онъ сердится… и если мы останавливаемся далеко, то приходилось все смотрѣть за буйволами, и никогда не удавалось выпить самому. Ну, я и сказалъ: остановимся около чандаса, тогда можно будетъ и выпить, и смотрѣть за буйволами…

Я не могъ не расхохотаться на такое наивное объясненіе. Кандассами былъ далеко не такъ пьянъ, какъ негръ; я приказалъ ему отвести его товарища въ ихъ хижину и напомнить ему, чтобы онъ раннимъ утромъ пришелъ въ Oriental-Hôtel.

Я продолжалъ свой путь, не заботясь болѣе объ этомъ случаѣ, такъ какъ это повторялось на каждой нашей продолжительной остановкѣ въ обитаемыхъ мѣстностяхъ. Какъ только негръ попробовалъ крѣпкаго напитка, то уже ничто не въ силахъ излечить его отъ этой страсти; счастье еще что подъ моимъ надзоромъ и во время переходовъ Амуду былъ примѣрной трезвости.

До Коломбо оставалось не болѣе мили, какъ я замѣтилъ на небольшомъ песчаномъ мысѣ, омываемомъ волнами океана, котораго пѣна серебрилась на лунномъ свѣтѣ, большой костеръ, и около него человѣкъ двадцать полунагихъ цингалезовъ и цингалезокъ, безъ сомнѣнія, готовящихъ свой ужинъ.

Издали я принялъ ихъ за запоздавшихъ въ морѣ рыбаковъ; но подойдя ближе, увидѣлъ, что эта группа принадлежала къ презираемой кастѣ Родіа, этихъ парій Цейлона. Три или четыре молодыя дѣвушки, прикрытыя вмѣсто одежды только своими длинными волосами, не смотря на то, что были уже на возрастѣ, пѣли съ аккомпаниментомъ кенморы стансы народной пѣсни, которую сложилъ въ честь любви парія-поэтъ Тирувальлюверъ.

На Малабарскомъ и Корамандельскомъ берегахъ; въ странѣ тамульской и на Цейлонѣ слѣдующіе стихи этой поэмы поются всѣми.

Ихъ поютъ въ день свадьбы, ихъ напѣваетъ и виндикара, погоняя своихъ воловъ, и макуа въ своихъ отважныхъ погоняхъ за черными лососями Каморнискаго мыса; ихъ повторяютъ и баядерки по вечерамъ, когда эти жрицы любви въ пляскѣ сбрасываютъ въ знакъ самаго страстнаго вызова послѣдніе свои покровы…

*  *  *

"Привѣтствую тебя, цвѣтокъ аниша! привѣтъ прекраснѣйшій цвѣтокъ! но та, которую я люблю, еще прекраснѣе тебя.

*  *  *

"О сердце, не колеблись, если ты сравнишь ея глаза съ самыми благовоннѣйшими цвѣтами, то ея глаза будутъ прелестнѣе.

*  *  *

"Ея кожа свѣжа, какъ готовый распуститься бутонъ; ея зубы подобны перламъ; ея глаза пронзаютъ, какъ стрѣлы. Тѣло ея благоухаетъ самымъ сладчайшимъ благовоніемъ.

*  *  *

"Когда является моя подруга, покрытая своими драгоцѣнностями, то цвѣтокъ лотоса, изъ зависти къ ея красотѣ, скрываетъ свою головку подъ водами.

*  *  *

"Теперь часъ любви; айя усыпала цвѣтами срѣзанными ею со стеблей, ложе моей любимицы съ гибкимъ станомъ.

*  *  *

"Духи водъ, не отличая лица моей дорогой отъ свѣтлаго лика луны, въ смущеніи летаютъ въ мрачныхъ странахъ.

*  *  *

"Но ея лицо не опорочено пятнами, какія на лицѣ ночнаго свѣтила, оно ежедневно не идетъ на прибыль или на ущербъ, какъ ликъ луны.

*  *  *

"О луна, если бы ты могла быть сравниваема съ моей возлюбленной, я и тебя бы также любилъ; освѣщай какъ можно дольше ея милое лицо.

*  *  *

«О луна, сокрой свой ликъ, если когда нибудь ты вздумаешь равнятся красотой съ моей возлюбленной, передъ которой меркнетъ красота священнаго лотоса.

*  *  *

„Знаешь ли что листочка розы и пуха лебяжьяго достаточно, что бы ранить нѣжныя ножки моей подруги.“

Наши сѣверные языки не способны передать эту преувеличенную поэзію крайняго Востока; такъ какъ выраженіе всегда бываетъ результатомъ прочувствованныхъ ощущеній, то у насъ и нѣтъ совершенно словъ, способныхъ выразить всѣ оттѣнки восточнаго чувства.

Происхожденіе касты родіевъ на Цейлонѣ почти такое же, какъ парій на материкѣ. „Нѣкогда каста радіевъ, сказалъ оріенталистъ Дюбуа де Жансиньи (Dubois de Jancigny), составившаяся изъ людей, лишенныхъ своихъ кастъ за то, что сохранили плотоядныя привычки своихъ предковъ, или государственную измѣну, была допускаема къ уплатѣ своихъ податей только отъ времени до времени. Они ѣдятъ все, что попадается имъ въ руки, даже трупы животныхъ“. Родіа, увидѣвъ госвансе (касту высшую), обязанъ поклониться и уйти. Характеръ родіевъ естественно соотвѣтствуетъ ихъ печальной участи; между ними нѣтъ никакой нравственности. По своимъ привычкамъ и нравамъ они представляютъ разительное сходство съ нашими цыганами. Обидное отличіе, отдѣлявшее эту касту отъ прочаго народонаселенія и всякаго рода притѣсненія, которыя она терпѣла болѣе двухъ тысячъ лѣтъ, прекратились вмѣстѣ съ поддерживающей этотъ печальный порядокъ вещей династіей. Надо замѣтить, что женщины этой проклятой касты считаются самыми прекрасными на всемъ островѣ».

Хотя англійскіе законы и не подтвердили того несчастнаго положенія, на которое были обречены родіи древними обычаями, однако и въ настоящее время мнѣ нигдѣ не случалось замѣтить, чтобы участь ихъ въ чемъ нибудь улучшилась. Всѣ касты съ удивительнымъ единодушіемъ отвергаютъ ихъ отъ своего общества, и они сами до такой степени убѣждены въ превосходствѣ предъ ними всѣхъ прочихъ кастъ, что съ своей стороны не дѣлаютъ ни шагу въ уничтоженію этого вреднаго для нихъ предразсудка. Не имѣя осѣдлости, безпрестанно кочуя изъ одной страны въ другую, они не соблюдаютъ ни обычаевъ, ни обрядовъ религіозныхъ и гражданскихъ своей родины; вслѣдствіе этого у индусовъ питаютъ къ нимъ такое же омерзѣніе, какое чувствуютъ къ самымъ нечистымъ животнымъ.

Подъ родовымъ названіемъ родіевъ и паріевъ понимается, по словамъ Дюбуа, множество кочующихъ кастъ, которыя увеличиваютъ число униженныхъ и лишенныхъ всякихъ правъ существъ, размножающихся среди народовъ Индіи и Цейлона.

Одно изъ болѣе распространенныхъ подобныхъ племенъ называется кураверами. Оно раздѣляется на двѣ вѣтви: одни промышляютъ торговлей солью. За солью они артелями отправляются на морской берегъ и развозятъ ее по внутренней странѣ на малорослыхъ ослахъ, которыхъ содержатъ значительныя стада. Соль они мѣняютъ на зерновой хлѣбъ, имѣющій хорошій сбытъ на берегу. Такимъ образомъ ихъ жизнь проходитъ въ постоянныхъ переходахъ съ одного мѣста на другое. Другіе приготовляютъ корзинки, рогожи изъ лозы и бамбука, и точно также, какъ первые, обречены на всегдашнее скитаніе для сбыта своего товара.

Между собою кураверы говорятъ особеннымъ, имъ только понятнымъ языкомъ. По своимъ нравамъ, обычаямъ и привычкамъ они очень сходны съ бродячими шайками, которыя въ Англіи называются Gypsies, а во Франціи Bohémiens (цыгане).

Женщины ихъ гадаютъ желающимъ узнать свою судьбу. Желающій узнать свое будущее, садится противъ гадальщицы и протягиваетъ ей руку; та, ударяя въ небольшіе бубны, дѣлаетъ заклинаніе своихъ боговъ или своихъ демоновъ и громко произноситъ скороговоркой длинный рядъ непонятныхъ словъ. Окончивши эту вступительную часть, она дѣлаетъ видъ, что съ напряженнымъ вниманіемъ разсматриваетъ всѣ излучины чертъ на рукѣ легковѣрнаго глупца и потомъ предсказываетъ добрую или горькую участь, его ожидающую.

Сдѣлано много изслѣдованій о томъ, откуда первоначально вышли эти бродячія племена, шатающіяся по всей Европѣ и занимающіяся гаданьемъ. Мнѣ кажется, наблюдать вблизи кураверовъ и родіевъ Индіи, сравнить ихъ нравы, обычаи и въ особенности ихъ языкъ съ нравами, обычаями и языкомъ цыганъ — дѣло чрезвычайно важное для этнографіи.

Женщины этого же племени чертятъ изображенія цвѣтовъ и животныхъ на рукахъ индусской молодежи. Родіи также очень склонны къ воровству. Оли теоретически изучаютъ искусство ловко воровать и съ дѣтства посвящаются на практикѣ во всѣ тонкости этого ремесла. Съ этою цѣлію родители научаютъ дѣтей упорно лгать и съ ранняго дѣтства упражняютъ въ запирательствѣ, заставляя переносить всевозможныя мученія и пытки, а не признаваться въ своихъ проступкахъ. Вмѣсто того, чтобы стыдиться своей профессіи, они ею хвалятся и, когда имъ нечего бояться, они публично чванятся совершенными ими въ разныхъ мѣстахъ ловкими кражами.

Во времена раджей пойманные на мѣстѣ преступленія, которымъ за это отрѣзали носы и уши или кисть правой руки, съ гордостью показывали свои поврежденія и шрамы, какъ знакъ своей храбрости; ихъ-то охотнѣе всего и выбирали ихъ товарищи начальниками племени.

Въ иныхъ странахъ Индіи, находящихся подъ управленіемъ раджей, говоритъ упомянутый выше оріенталистъ, воры были до нѣкоторой степени уполномочены на воровство самимъ правительствомъ, которое сносило ихъ кражи за уговоренный оброкъ или подъ условіемъ уплаты участковому сборщику податей половины стоимости добычи, которую они могутъ получитъ въ участкѣ.

Отецъ послѣдняго раджи, царствовавшаго еще недавно подъ покровительствомъ Англіи въ Майссурѣ, содержалъ у себя на службѣ регулярный батальонъ кураверовъ, употребляя его не въ сраженіи заодно съ прочими своими войсками, но для того, чтобы ночью обкрадывать непріятельскій лагерь, уводить ихъ лошадей, красть офицерскій багажъ, заколачивать орудія и шпіонить. Въ мирное время ихъ посылали въ сосѣднія государства, чтобы воровать тамъ въ пользу своего государя и наблюдать за дѣйствіями правительства.

Небольшіе владѣльцы, называвшіеся нѣкогда паліагарами, постоянно держали на своей службѣ извѣстное число такихъ мошенниковъ.

Въ провинціяхъ, которыхъ правители имѣли тайныя выгоды покровительствовать такого рода людей, бѣдные жители, чтобы не подвергаться ихъ хищничеству, принуждены были входить въ сдѣлку съ предводителями этихъ шаекъ и уплачивать имъ ежегодную подать, состоявшую обыкновенно въ полурупіи и какой нибудь домашней птицѣ съ каждаго двора. Этимъ только средствомъ деревни могли считать себя безопасными отъ грабежа.

Изъ всѣхъ этихъ племенъ самые страшные для поселянъ сукалеры. Но народному повѣрью, они въ извѣстные праздники приносятъ человѣческія жертвы. Говорятъ, что когда имъ нужно совершить это ужасное жертвоприношеніе, они похищаютъ перваго встрѣчнаго и, отведя въ какое нибудь пустынное мѣсто, вырываютъ яму и закапываютъ похищеннаго по шею; потомъ ставятъ ему на голову ночникъ, сдѣланный изъ тѣста, наливаютъ масла и зажигаютъ четыре свѣтильни; затѣмъ мужчины и женщины, взявшись за руки, пляшутъ съ крикомъ и пѣснями вокругъ своей жертвы, пока она не умретъ.

Я лично не могъ провѣрить, справедливо-ли это повѣрье; во всякомъ случаѣ на Малабарскомъ берегу, остановясь на ночь въ какой нибудь деревнѣ, вы въ рѣдкой изъ нихъ не услышите самыхъ странныхъ разсказовъ объ этой проклятой кастѣ; мужчины произносятъ ихъ имя съ трепетомъ, а матери стращаютъ имъ своихъ непослушныхъ дѣтей.

Отверженіе кастой своихъ членовъ за преступленіе и нарушенія установленнаго религіознаго и гражданскаго порядка — вотъ почти обыкновенная причина, вслѣдствіе которой произошли эти уничиженныя племена; но есть и такія, которыя возвратились къ дикой жизни вслѣдствіе другихъ побужденій, добровольно.

Приведу въ подтвержденіе этого одинъ примѣръ. Въ дикихъ провинціяхъ западнаго Цейлона и въ горахъ Майссура на материкѣ, я встрѣчалъ нѣсколько одинокихъ племенъ, извѣстныхъ подъ названіемъ паканатти. Говорятъ они языкомъ телинга. По происхожденію они принадлежатъ къ кастѣ кураба, или пастуховъ, и занимались когда-то земледѣліемъ. Около ста лѣтъ тому назадъ эти курабы обратились къ тому образу жизни, который ведутъ до сихъ поръ ихъ потомки и который, повидимому, такъ имъ нравится, что въ настоящее время невозможно возвратить ихъ къ правильной, осѣдлой жизни.

Тяжкое оскорбленіе, нанесенное вождямъ касты судебаромъ, управлявшимъ провинціей, говорятъ, принудило оставить ихъ свои жилища, такъ какъ, не получивъ удовлетворенія, равнаго оскорбленію, они сочли лучшею съ своей стороны местью совсѣмъ уйти изъ этой провинціи и бросить земледѣліе. Съ этого времени они не думаютъ приняться за обработку земли, а постоянно кочуютъ съ мѣста на мѣсто, нигдѣ не поселяясь.

Нѣсколько вождей этого племени, съ которыми мнѣ случалось разговаривать, увѣряли меня, что къ этой кочевой кастѣ принадлежитъ болѣе двухъ тысячъ семействъ, блуждающихъ по югу Индустана и только небольшое число ихъ перешло черезъ проливъ на Цейлонъ.

По временамъ вожди сбираются вмѣстѣ для рѣшенія споровъ, возникающихъ среди ихъ подчиненныхъ. Эта каста паканнати самая спокойная и безвредная изъ всѣхъ кочевыхъ племенъ. Хотя индусы, принадлежащіе къ этой кастѣ, всегда ходятъ толпами, но объ нихъ не слышно ни воровства, ни грабежа, и если бы кто изъ нихъ былъ въ этомъ замѣченъ, то былъ бы строго наказанъ своими же. Они всѣ находятся въ страшной бѣдности; только у самыхъ счастливыхъ изъ ихъ касты найдется нѣсколько буйволицъ и коровъ, молоко которыхъ они пускаютъ въ продажу.

Большинство изъ нихъ знаютъ свойства растеній и, проходя разныя страны, собираютъ травы и коренья лекарственныя и красильныя. Продавая это городскимъ и деревенскимъ торговцамъ, местріямъ или туземнымъ врачамъ, они тѣмъ пополняютъ средства къ прокормленію, получаемыя отъ рыбной ловля, охоты и нищенства.

Они живутъ совершенно особнякомъ отъ прочаго общества и только въ крайнихъ случаяхъ вступаютъ съ нимъ въ сношенія; кочуютъ они таборами семей въ 10, 20 или 30, останавливаются всегда въ шалашахъ изъ лозы или бамбука, которые носятъ повсюду съ собою. У каждой семьи свой шалашъ, длиною 7 или 8 футовъ, шириной и высотой отъ 4—5 футовъ. Въ такомъ шалашѣ отцы, матери, дѣти, куры, иногда свиньи безпорядочно перемѣшиваются между собою. Останавливаются они или въ лѣсу или въ пустынѣ, чтобы никто не могъ знать, что у нихъ дѣлается. Кромѣ рогожъ изъ ивы и предметовъ, необходимыхъ для постановки лагеря, они таскаютъ съ собою небольшой запасъ зерноваго хлѣба и всю посуду для приготовленія своего кушанья. У кого есть вьючный скотъ, тѣ нагружаютъ на него свой багажъ, а у кого возить не на чѣмъ, тѣ перетаскиваютъ все свое имущество на себѣ.

Охотясь въ пустынныхъ мѣстахъ, въ лѣсахъ или въ джунгляхъ, я часто видалъ, какъ бѣдный паканатти, пошатываясь, несъ свой шалашъ, глиняные горшки, составляющіе все его хозяйство, и нѣсколько съѣстныхъ припасовъ; за нимъ слѣдомъ шла его, почти голая, жена, со ступой, въ которой толкутъ зерна, на головѣ, съ однимъ ребенкомъ, завернутымъ въ кусокъ грубаго полотна, за спиной, съ другимъ у груди; а третій ребенокъ лѣтъ пяти, шести тащился сзади, сгибаясь подъ вязанкой дровъ… Пораженный такимъ зрѣлищемъ, я шелъ къ нимъ, желая подать нѣсколько рупій; но, увидавъ меня, они поспѣшно скрывались въ джунгли, а тощая ихъ собака, тоже сначала спрятавшаяся, выставляла изъ-за высокой травы свою морду, какъ будто наблюдала за дерзкимъ, осмѣлившимся потревожить ея хозяевъ въ ихъ уединеніи.

У каждой отрасли этого многочисленнаго племени свои привычки, законы, одежда, свои особенные обычаи; каждая составляетъ независимую республику, также управляется своими собственными постановленіями. Не принадлежащіе къ кастѣ никогда ничего не знаютъ, что происходитъ среди паканатти.

Извѣстно только, что вожди ихъ избираются большинствомъ голосовъ и обязаны во все время отправленія ихъ должности слѣдить за исполненіемъ уставовъ, разрѣшать споры, наказывать преступниковъ; но какъ бы ни было тяжко преступленіе, виновный никогда не подвергается ни смертной казни, ни потерѣ какого нибудь члена. Преступники присуждаются только къ денежнымъ пенямъ, сѣченью и другимъ тѣлеснымъ наказаніямъ.

Сначала эта каста паканати не была такъ презираема, какъ прочіе бродячіе племена. Индусы еще помнили, что паканатти принадлежали нѣкогда къ большой кастѣ земледѣльцевъ, но потомъ мало по малу усвоили себѣ обычай ѣсть мясо и питаться безъ разбору даже самыми отвратительными животными; мужчины и женщины принялись пить калю, аракъ, и наконецъ, пали такъ низко, что теперь на нихъ смотрятъ такъ же, какъ на паріевъ и родіевъ.

Небольшое племя родіевъ, которое я теперь встрѣтилъ, занималось гаданьемъ и продажей снадобій, имѣвшихъ силу предохранять отъ злыхъ духовъ и врачевать всѣ извѣстныя и неизвѣстныя болѣзни.

Подойдя къ ихъ становищу, я остановился послушать пѣсню молодыхъ дѣвушекъ. Эта своеобразная мелодія, которой вторилъ слабый ропотъ сонныхъ волнъ океана, эти тѣни, тянувшіяся надъ берегомъ и принимавшія фантастическія окраски при неровномъ свѣтѣ костра, который поддерживали три или четыре высохшія старухи, вой шакаловъ, привлеченныхъ запахомъ приготовляемаго ужина, все, даже ворчанье тощихъ собакъ, спавшихъ на пескѣ и изрѣдка отзывавшихся на вой своихъ сродичей, все придавало этой картинѣ что-то чудное, переносившее васъ въ міръ мечтаній и фантастическихъ видѣній.

Стукъ ѣхавшей за мной кареты выдалъ меня, и пѣсни прекратились, инструментъ умолкъ. Вожди шепотомъ обмѣнялись нѣсколькими словами, и одна изъ дѣвушекъ, отдѣлясь отъ группы, пошла ко мнѣ. Ей было тринадцать, четырнадцать лѣтъ, возрастъ, въ которомъ въ этомъ климатѣ женщина достигаетъ полной красоты.

Нельзя представить себѣ, какія чудныя формы иногда встрѣчаются у этихъ женщинъ, растущихъ безъ всякихъ стѣсненій, овѣваемыхъ вѣтромъ и палимыхъ солнцемъ, подъ тѣнью густыхъ лѣсовъ Цейлона и Индустана!

Молодая родія остановилась передо мною за нѣсколько шаговъ среди пальмовыхъ деревъ, окаймлявшихъ дорогу. Она была нага, нага, какъ младенецъ, играющій, проснувшись, въ своей колыбели, нага, какъ Геба и Психея, эти два поэтическія созданія древней Греціи., и, какъ младенецъ и эти древнія богини, она, не стыдясь, съ улыбкой на устахъ, несла свою цѣломудренную наготу. Ея длинные черные волосы, съ вплетеными въ нихъ желтыми иммортелями, падали шелковыми кудрями на плечи, а съ нихъ безъискуственно ниспадали вокругъ тѣла и тѣмъ ярче выдавалась чистота контура и безукоризненность формъ.

Освѣщенная сильнымъ блескомъ экваторіальной луны, дѣлающей здѣшнія ночи прекраснѣе иныхъ сѣверныхъ дней, посреди безподобной растительности, это-то свѣжій и граціозный призракъ невольно заставилъ меня вспомнить о вѣкахъ наивной поэзіи, населявшихъ рощи, сады и воды нимфами и наядами.

— Не хочетъ-ли чужеземецъ узнать свою судьбу при помощи огня, которымъ повелѣваетъ Агни, при помощи звѣздъ, которыми правитъ Индра, при помощи вѣтровъ, управляемыхъ Вхайей? прошептала мнѣ дѣвушка.

— Не Кама-ли, богъ цвѣтовъ, посылаетъ тебя ко мнѣ? отвѣчалъ я на ея языкѣ, употребляя поэтическія преувеличенія Востока; такая красавица, какъ ты, можетъ сулить только счастливую участь.

Я пошелъ за ней. Въ этомъ жаркомъ поясѣ солнце посредствомъ глазъ, безчисленныя благовонныя растенія посредствомъ чувства обонянія, вносятъ въ мозгъ всегда живыя ощущенія и, гармонируя съ чудной природой, окружающей индусовъ, всякій изъ нихъ уже родится поэтомъ: онъ не говоритъ, а поетъ и самую простую мысль облекаетъ въ образъ.

Никогда женщина не скажетъ своему избранному: «я люблю тебя»; эти слова, которыя у насъ считаются самымъ нѣжнымъ признаніемъ, означали-бы здѣсь самое холодное равнодушіе. Нужно такое выраженіе, которое-бы описывало испытываемое ощущеніе, высчитывало бы біенія сердца, облекало все существо любимаго человѣка нѣжными словами, и часто женщина выполняетъ это такъ счастливо подобраннымъ выраженіемъ, съ такой живостью чувства, что преувеличеніе словъ исчезаетъ; такъ оно не выше ощущаемой страсти.

Послѣдняя изъ дѣвушекъ парій, которая въ сумерки остановитъ васъ на пустынныхъ дорогахъ, стыдилась-бы выражаться тѣмъ неприличнымъ языкомъ, который въ ходу у европейскихъ женщинъ подобнаго рода. Она является окутанная большимъ бѣлымъ передникомъ, въ группахъ лавровыхъ деревъ и мимозъ, дико растущихъ вдоль дорогъ, она подходитъ къ вамъ нерѣшительно и говоритъ тихимъ голосомъ: «Саибъ (господинъ), не сбился-ли ты съ дороги, что блуждаешь еще въ этотъ часъ въ полѣ?… У тебя нѣтъ даже палки съ маленькими звонками для отогнанія понпу (змѣй). Смотри, какъ темна ночь…. если ты боишься непріятныхъ встрѣчъ, иди, отдохни въ моемъ зеленомъ шалашѣ; у меня тамъ есть лепешки изъ джагра съ имбиремъ и разные муте, есть холодная лимонная вода съ медомъ; вдыхая благовонный дымъ изъ гукаха^[3], ты можешь отдохнуть на нѣжныхъ травенкорскихъ цыновкахъ, а завтра, съ восходомъ солнца, тебѣ нечего больше бояться заблудиться на пустынныхъ тропинкахъ». Если, увлекшись охотой, вы далеко отошли отъ населенныхъ мѣстъ, если вы устали, если въ темную ночь вы не можете отыскать дороги…. каковъ бы ни былъ вашъ характеръ и ваши нравы, смѣло принимайте гостепріимное предложеніе дѣвушки джунгли; она проведетъ васъ въ свой небольшой шалашъ, пріютившійся подъ какимъ нибудь тамариновымъ деревомъ, котораго запахъ отгоняетъ змѣй; она освѣжитъ водою ваше утомленное тѣло, омоетъ ваши уставшія ноги и, предложивъ вамъ на ужинъ карри, гоявы, манги, и ананасы, только срѣзанные со стеблей, приготовитъ вамъ постель изъ сухихъ листьевъ, покрытыхъ благовонными цыновками изъ ветиверы, подастъ закуренный гухахъ…. и пока вы будете дремать, пока маленькая лампа изъ красной глины, висящая на кокосовой веревкѣ, начнетъ качаться передъ вашими глазами, бѣдная дѣвушка будетъ сидѣть въ углу и сторожить вашъ покой, готовая каждую минуту палочкой, которую держитъ въ рукѣ, поразить скорпіона или змѣю, если имъ вздумается направиться къ вашей постели.. И во все это время не будетъ оскорбленъ ни вашъ взоръ, ни вашъ слухъ ни однимъ жестомъ, ни однимъ словомъ; робкая и преданная раба, она будетъ для васъ только тѣмъ, чѣмъ вамъ угодно самимъ.

Когда я подошелъ съ дѣвушкой къ становищу родіевъ, она остановилась у костра и, взявъ въ глиняный черепокъ нѣсколько горячихъ углей, сдѣлала мнѣ знакъ идти за ней. Она остановилась на берегу океана и, сорвавъ нѣсколько побѣговъ съ кустовъ, тамъ росшихъ, сѣла на песокъ, пригласивъ меня сдѣлать тоже.

Когда мы усѣлись другъ противъ друга, она, отбросивъ назадъ свои густые волосы, начала монотонное заклинаніе на какомъ-то неизвѣстномъ языкѣ, полное странныхъ звуковъ.

По окончаніи этого призванія тайныхъ силъ она сказала по тамульски:

"Духи небесные, духи воздушные, духи лѣсные, духи водные, будьте къ намъ милостивы.

"Духи лѣсные, управляющіе ростомъ деревъ, не проклинайте меня за то, что я срѣзала эти зеленыя вѣтки.

"Приношеніе Агни.

«Агни, духъ огня; прояви свое присутствіе».

Сказавъ это, она бросила на горячіе уголья маленькій пучекъ, сорванныхъ ею вѣтокъ и стала внимательно слѣдить, какъ онѣ корчились отъ жару.

Затѣмъ, взявъ горсть мелкаго песку, она бросила его вверхъ и крикнула:

"Приношеніе Вахіи!

«Вахія, духъ, повелѣвающій вѣтрамъ, укажи свою волю».

И она слѣдила глазами за пылью, которую вѣтерокъ покружилъ нѣсколько секундъ въ воздухѣ.

Потомъ, откинувшись назадъ, съ глазами устремленными къ небу, въ позѣ, дававшей возможность еще болѣе оцѣнить неотразимыя прелести ея свѣжаго, молодаго тѣла, она шепотомъ, будто боясь возмутить страшныхъ духовъ, обратилась къ нимъ со словами:

"Грахасъ, Бутамисъ, Претисъ, звѣздные духи, подземные духи, духи труповъ, духи тлѣнія, будьте мнѣ милостивы!

"Хакти, мрачныя богини, будьте мнѣ милостивы!

"Марана-Деви, богиня смерти, будь мнѣ милостива!

"Теперь часъ, который водные духи собираются на пустынныхъ озерахъ.

"Варуна, духъ правящій водами, будь мнѣ милостивъ!

Произнося послѣднія слова, она встала, зачерпнула пригоршней немного воды изъ океана и вылила ее на горячія уголья, сказавъ:

"Возліяніе всѣмъ духамъ.

"Духи вселенной, будьте мнѣ милостивы.

Она внимательно слѣдила за легкими спиралями дыма и пара, поднявшимися отъ угольевъ прежде, чѣмъ они потухли.

Взявъ потомъ мои руки, подержавъ ихъ нѣсколько минутъ въ своихъ, и посмотрѣвъ на ладонь правой руки, прелестная гадальщица предсказала мнѣ, какъ обыкновенно, всевозможныя радости, смѣшанныя съ препятствіями, которыя все-таки мнѣ удастся преодолѣть.

Я не въ состояніи передать своеобычной поэзіи этой сцены.

Вправо совершенно спокойный океанъ, подъ отблескомъ луны, похожъ былъ на огромный серебряный подносъ; влѣво предавались отдыху родіи, распростершись вокругъ очага, который бросалъ только какой-то трепещущій свѣтъ; мягкій вѣтерокъ дулъ только перерывами; тишина едва нарушалась отдаленными криками шакаловъ и ржаньемъ моихъ лошадей, соскучившихся долговременной остановкой.

Когда цингалезка окончила свое колдовство, я положилъ ей въ руку нѣсколько рупій. Она, казалось, была въ недоумѣніи и остановила на мнѣ свои большіе глаза, въ которыхъ свѣтился вызывающій вопросъ.

Ремесло ея не ограничивалось однимъ гаданьемъ: ея прелести принадлежали каждому, кто желалъ купить ихъ…. Она обыкновенно получала отъ одного до двухъ фановъ (30 — 60 сантимовъ) за это печальное занятіе, въ которомъ для нея не могло быть ничего пріятнаго; я далъ ей въ десятеро больше, и бѣдное дитя, увидавъ столько денегъ, подумало, что я впередъ заплатилъ за удовольствія, которыхъ она могла быть только пассивнымъ и покорнымъ орудіемъ.

Прибѣгнувъ къ одной изъ самыхъ грубыхъ профанацій, ее лишили навсегда возможности увлечься любовью и испытать материнскія радости.

У всѣхъ племенъ родіевъ извѣстное число дѣвушекъ назначается для проституціи, и чтобы онѣ отъ частыхъ наслажденій не увяли преждевременно, и чтобы частая беременность не мѣшала этому постыдному ремеслу, местри (врачъ) племени подвергаетъ ихъ съ самаго ранняго дѣтства длинному ряду операцій съ цѣлію, съ одной стороны воспрепятствовать образованію яичника, съ другой — окончательно подавить сѣдалище естественныхъ ощущеній любви.

И такъ, стоявшая передо мною красавица, соединяя въ себѣ всѣ внѣшнія совершенства, которыя природа щедро расточаетъ женщинамъ съ цѣлію черезъ любовь обезпечить продолженіе человѣчества, не имѣла ничего, что нужно, чтобъ стать матерью. Святотатственная рука осквернила ее…. ея существованіе не имѣло смысла въ человѣчествѣ, которое преобразуется, совершенствуется и продолжается; она была оторванное звено въ великой жизненной цѣпи…. И, можетъ быть, въ часы одинокой грусти ей приходится завидовать тигрицѣ, которая въ джунглѣ покрайней мѣрѣ свободно вскармливаетъ своихъ дѣтенышей.

Этотъ отвратительный обычай происходитъ отъ крайней бѣдности, въ которую погружены эти несчастныя касты родіевъ и паріевъ, составляющія почти пятую часть всего населенія Цейлона и Индустана.

Когда вы услышите или прочтете распускаемое иными англоманами, не выѣзжавшими изъ Бомбея или Калькуты, незнающими въ Индіи ничего, кромѣ сдѣланнаго тамъ англичанами изъ эгоистической выгоды, мнѣніе, будто Англія выполняетъ въ этой странѣ цивилизующую миссію, спросите, что она сдѣлала для сорока милліоновъ несчастныхъ, у которыхъ нѣтъ подъ солнцемъ вершка земли, которыхъ высшія касты считаютъ нечистыми, которые питаются бамбуковыми кореньями и травами, которые пускаютъ своихъ женъ и дочерей въ проституцію изъ-за нѣсколькихъ кашей (сантимовъ) и мрутъ въ гною и язвахъ, спросите-же, что сдѣлала Англія для паріевъ?

А между тѣмъ у нихъ нѣтъ кастовыхъ предразсудковъ, у нихъ нѣтъ касты. Изъ нихъ можно бы сдѣлать, что угодно: они бы приняли все…. Почему англичане не призываютъ ихъ къ цивилизованной жизни? почему исключаютъ ихъ изъ туземной арміи? почему изгоняютъ изъ своихъ госпиталей? почему запрещаютъ входъ всюду, куда допускаютъ индусовъ признанныхъ кастъ? почему не допускаютъ къ должностямъ, которыя исключительно предоставлены прочимъ туземцамъ?

Потому, что такъ поступали съ ними раджи, а высшія касты считаютъ паріевъ болѣе низкими, чѣмъ шакалы.

И чтобы привлечь къ себѣ высшія касты, или покрайней мѣрѣ избѣжать не приносящей имъ выгоды гуманности, Англія усвоила себѣ этотъ предразсудокъ до такой степени, что если бы какой парія или родія осмѣлился носить сандаліи, то присужденъ бы былъ ея судьями къ штрафу и заключенію въ тюрьмѣ.

Эти несчастные даже не имѣютъ права обувать свои ноги.

Сказавъ, что Англія ничего для нихъ не сдѣлала, я ошибся…. она отправила къ нимъ продавцевъ библіи!

При случаѣ я разскажу нѣсколько любопытныхъ подробностей о принятомъ миссіонерами способѣ распространять въ Индіи Евангеліе; на этотъ разъ я приведу слова г. Баррена, бывшаго офицера англійской арміи, свидѣтельствующія, что здѣсь прикрывается религіей еще новая эксплоатація.

"Картина, въ которой я попытался изобразить Белляри, какъ важное мѣсто въ политическомъ, гражданскомъ и военномъ отношеніяхъ президенства Мадрасскаго, была бы не полна, если бы я забылъ упомянуть объ Обществѣ Протестантскихъ миссіонеровъ, для распространенія христіанской вѣры, которое имѣетъ здѣсь одно изъ своихъ учрежденій и церковь. Это Общество совсѣмъ независитъ отъ англиканской церкви и исповѣдуетъ совершенно особенный религіозный оттѣнокъ. Это смягченный религіозный сен-симонизмъ, община проповѣдующая и торговая, управляемая нѣсколькими предвителями, избранными главнымъ обществомъ, находящимся въ Лондонѣ.

Каждый вступающій въ это Общество отрекается отъ своей свободы и личной собственности. Его личность и имѣніе принадлежатъ общинѣ; общество выбираетъ ему жену изъ семейства какого нибудь изъ своихъ членовъ, оно женитъ его снова въ случаѣ вдовства, оно выдаетъ замужъ его дочерей и его вдову въ случаѣ его смерти.

"Членъ не можетъ владѣть личной собственностью и долженъ отдавать отчетъ обществу во всемъ, что онъ заработаетъ, какъ пасторъ, банкиръ, ремесленникъ; но за то общество беретъ на себя заботу о его прокормленіи; оно никогда не оставитъ его безъ необходимаго, даже не рѣдко обставитъ его изящнымъ комфортомъ. Наконецъ, чтобы побудить члена къ большему развитію его средствъ, оно даетъ ему содержаніе пропорціонально приносимой имъ пользѣ.

Но что изъ этого выходитъ? это уже не священникъ.

Супружеская и родительская любовь естественно заставляютъ его стараться улучшить свое матеріальное состояніе и прежде всего стремиться заслужить довѣріе въ глазахъ общества и его вождей увеличеніемъ ихъ прибыли.

"Можетъ быть, онъ прибылъ въ Индію съ честнымъ намѣреніемъ проповѣдывать евангеліе, но, занявшись, по порученію вождей общества, изученіемъ спеціальныхъ предметовъ, погрузясь въ банковые обороты или коммерческія спекуляціи, онъ ведетъ книги, корреспонденцію, занимается химическими работами, держитъ типографію, переплетную, занимается постройкой домовъ и — забываетъ свою миссіонерскую дѣятельность.

«Это рабочій муравей, терпѣливый и трудолюбивый, который увеличитъ капиталъ, расширитъ коммерческое вліяніе и сношенія промышленнаго общества, котораго онъ состоитъ членомъ, но который, судя по примѣрамъ, мало принесетъ пользы развитію христіанства на берегахъ Кришны и Ганга».

Прибавлю съ своей стороны, что эти миссіонеры нашли средство эксплоатировать даже несчастныхъ родіевъ и паріевъ, у которыхъ нѣтъ никакой собственности, которые не собираютъ ничего и единственное право которыхъ — право умирать съ голоду. Миссіонеры льстятъ имъ, сулятъ золотыя горы, посылаютъ ихъ въ джунгли сбирать врачебныя растенія: сальсапарель, датуру и др., и расплачиваются за нихъ…. библіями и благословеніями…

Когда я, простясь съ гадальщицей, возвратился къ каретѣ, то нашелъ Іоакина глубоко спящимъ, растянувшись на дорогѣ передъ его лошадями; я поспѣшилъ его разбудить и сдѣлалъ замѣчаніе за его неосторожность.

Онъ мнѣ на это отвѣтилъ:

— Я самъ объѣзжалъ этихъ лошадей, и они ни за что не двинутся, когда я лежу передъ ними.

Онъ сѣлъ на козлы и мы полетѣли стрѣлой въ Коломбо.

Черезъ десять минутъ мы были у подъѣзда Oriental-Hotel.

Было около трехъ часовъ ночи, свѣжесть была ощутительна, и я торопливо вошелъ къ себѣ. Мнѣ такъ хотѣлось спать, что едва различалъ въ смутномъ облакѣ, какъ метисъ мнѣ прислуживалъ, опускалъ занавѣсъ отъ москитовъ и вмѣсто хрустальнаго шара ставилъ на лампу голубой, пропускавшій пріятный для глазъ свѣтъ.

Проснувшись на другой день, я увидалъ прежде всего Амуду, который, сидя на цыновкѣ, прикрывшей полъ моей комнаты, терпѣливо ждалъ моего пробужденія.

Не напоминая ему о вчерашнемъ, я объявилъ объ измѣненіи своего намѣренія и отъѣздѣ въ Кальтту.

— Незачѣмъ, добавилъ я: дѣлать мелкія поправки въ повозкѣ, тамъ будетъ довольно времени этимъ заняться. Будь на закатѣ солнца съ виндикарой и волами у подъѣзда; нужно уложить купленныя мною вчера вещи; надо выѣхать такъ, чтобы утромъ рано быть въ Кальтнѣ.

Услышавъ это, нубіецъ предался необузданной радости, которую всегда выражалъ безконечнымъ хохотомъ и уморительной пляской, часто не стѣсняясь и моимъ присутствіемъ.

Онъ никогда не могъ забыть времени, проведеннаго въ Кальтнѣ въ наше первое путешествіе по Цейлону, и молодая малабарка, на которой онъ женился по туземному обычаю, постоянно занимала въ его сердцѣ первое мѣсто между женщинами, надъ которыми потомъ онъ одерживалъ побѣду.

Успокоившись немного, онъ обратился ко мнѣ съ давно ожидаемой мною просьбой. Знаменитая связка фуляровъ, купленная имъ въ Калькуттскомъ Радха-базарѣ у Дурга-Хоронъ, давно уже изсякла, доставляя повязки смуглымъ цингалезкамъ, которыхъ Амуду встрѣчалъ на пути изъ Джаффнапатнама въ Коломбо, и ему хотѣлось ее возобновить.

Бѣдный мой нубіецъ съ своей большой курчавой головой, большими глазами, приплюснутымъ носомъ, ртомъ до ушей и черной кожей, былъ такъ некрасивъ, что ему единственнымъ средствомъ соблазна оставались бенгальскіе фуляры. Было бы черезъ-чуръ жестоко лишать его этого средства, и потому я тотчасъ же вручилъ ему требуемыя деньги.

Поѣздивъ по городу за разными покупками, которыя забылъ сдѣлать наканунѣ и заѣхавъ къ г. Буртону, давшему мнѣ множество порученій къ нашимъ друзьямъ, я вернулся въ отель окончить нужныя сборы. Въ пять часовъ я отобѣдалъ въ своей комнатѣ, такъ какъ въ дорожной одеждѣ не удобно было обѣдать за общимъ столомъ, и незадолго до захода солнца отправился со всѣми своими людьми по дорогѣ въ горы.

Кальтна лежитъ въ одной изъ долинъ горъ Котмалеса. Отъ Коломбо нужно было проѣхать сорокъ пять миль, приблизительно 15 льё; соображая ѣзду лошадей съ ходомъ моей повозки, которую я не хотѣлъ оставить назади, такъ какъ въ ней было оружіе и снаряды и сдѣлавъ ночью двухчасовую остановку для кормежки, мы должны были пріѣхать въ Кальтну раннимъ утромъ.

Чтобы Іоакину не приходилось постоянно сдерживать лошадей, я пустилъ впередъ Кандассами и Амуду.

Черезъ часъ мѣстность стала незамѣтно возвышаться, и мы у форта Дамбуль свернули съ большой дороги направо и поѣхали по узкой дорогѣ, по которой едва могли ѣхать наши экипажи. Эту дорогу кое-какъ поддерживаютъ для своихъ сношеній съ главнымъ городомъ острова плантаторы кофе, живущіе на горахъ.

Ночь была такъ темна, что въ двухъ шагахъ передъ собою нельзя было ничего различить; сколько я могъ замѣтить, дорога извивалась по скатамъ ряда лѣсистыхъ холмовъ; по временамъ ліаны и древесныя вѣтви, образовывавшія сводъ надъ нашими головами, спускались такъ низко, что задѣвали запасъ, и потревоженныя ночныя птицы съ жалобнымъ крикомъ хлопали крыльями по листвѣ.

Безмолвіе густыхъ лѣсовъ, разросшихся по скатамъ горъ, нарушалось только ревомъ низпадавшаго вдали въ долину потока… да по временамъ пѣсней Кандассами, которую онъ гнусливо напѣвалъ для отогнанія злыхъ духовъ. Было время жатвы сорго и вызрѣванія сахарнаго тростника, потому пѣвчія птицы, оживляющія своимъ нескончаемымъ концертомъ ночи въ Индіи, теперь, оставивъ холмы, перелетѣли въ равнины.

Мы уже нѣсколько часовъ ѣхали посреди этого мрака, какъ вдругъ донеслось до насъ издалека завываніе и повторилось эхомъ.

— Ягуаръ! вскрикнулъ Іоакинъ и тотчасъ остановилъ лошадей.

— Теперь еще нѣтъ опасности, отвѣчалъ Амуду, къ которому вдали отъ Коломбо и лавокъ чандосовъ тотчасъ же воротились его удивительныя свойства, дѣлавшія его драгоцѣннѣйшимъ изъ всѣхъ спутниковъ…. ягуаръ по крайней мѣрѣ еще въ двухъ миляхъ отъ насъ…. вправо…. слышите…. крики его идутъ изъ внутреннихъ долинъ; онъ идетъ по теченію рѣки, охотясь за сернами, пекари и дикими козами, которыя приходятъ на водопой.

— Правда, сказалъ метисъ: этого намъ бояться нечего; но когда мы будемъ переѣзжать цѣпь Саманалу, такъ услышимъ поближе этотъ концертъ, будьте увѣрены.

— Развѣ тутъ много ягуаровъ? спросилъ я.

— Да и пантеръ много; потому эту часть горъ обыкновенно переѣзжаютъ только днемъ.

— Зачѣмъ же ты не сказалъ объ этомъ до отъѣзда?

— Я бѣдный Half-caste (мѣшанная кровь) саибъ, и вы мнѣ не сообщили вашего намѣренія; вы сказали: поѣдемъ въ Кальтну, и у меня лошади были готовы.

— Какъ ты думаешь, нападутъ на насъ звѣри?

— Ягуары нападаютъ только на пѣшихъ, саибъ; но черныя пантеры, а ихъ тамъ много, могутъ внезапно вскочить на воловъ; тогда страхъ нападетъ и на лошадей; а какъ дорога въ долина крута, то мы можемъ слетѣть въ обрывъ.

— Что жъ намъ дѣлать? Не опасно-ли ѣхать дальше?

— Когда вы приказали выѣхать ночью, я подумалъ, что вы знаете дорогу и разсчитываете остановиться до восхода солнца въ бенгаловѣ Тани-Каллоо.

— Я ѣздилъ въ Кальтну черезъ Кальтуру; но дороги, по которой ѣдемъ теперь, я не знаю. Если есть не вдалекѣ бенгаловъ, то дѣйствительно, лучше тамъ переночевать. Далеко ли отсюда до бенгалова?

— Раньше, чѣмъ черезъ полчаса мы пріѣдемъ туда.

— Этотъ бенгаловъ содержится отъ правительства?

— Нѣтъ, прежніе раджи приказали построить кирпичный домъ, чтобы тамъ могли укрываться отъ дикихъ звѣрей запоздавшіе путешественники.

— Такъ онъ, должно быть, теперь совсѣмъ развалился?

— Нѣтъ, его поддерживаютъ плантаторы кофе, потому что они посылаютъ часто на эти горы куліевъ; когда кто нибудь изъ нихъ запоздаетъ, такъ нейдетъ ужъ на плантацію, а ночуетъ здѣсь. И все-таки, не проходитъ недѣли, чтобы ягуары и пантеры не съѣли одного или двухъ куліевъ.

— Ну, такъ сворачивай къ бенгалову.

— И сворачивать не надо; онъ нашей дорогѣ и упирается въ гору.

Кандассами приказано погонять буйволовъ, и мы продолжали подниматься въ гору по дорогѣ, которая все круче и круче извивалась передъ нами. Скоро должна была показаться луна, и я молилъ только Бога, чтобы она взошла поскорѣе. Много ночей провелъ я съ своей повозкой и двумя своими слугами въ джунглѣ, и, будь я въ другомъ, чѣмъ теперь, положеніи, сосѣдство ягуаровъ, на самомъ дѣлѣ не такъ опасное, какъ бы можно предполагать, меня очень бы безпокоило. Дѣйствительно, у меня составилось убѣжденіе, основанное на долгомъ опытѣ, что дикіе звѣри, которые ночью нападаютъ на пѣшехода, боятся, какъ подтверждалъ и метисъ, повозки и убѣгаютъ передъ ѣдущимъ экипажемъ, какъ передъ невѣдомымъ врагомъ; но я никогда не останавливался на ночь на открытой горѣ, на пустынныхъ дорогахъ, проложенныхъ на семь, на восемь сотъ метровъ выше долинъ, въ глубину которыхъ наши животныя, испугавшись тигра или пантеры, могли сбросить насъ въ одну минуту. Я былъ, какъ можете себѣ представить, очень неспокоенъ. Обработка кофе, очень развившаяся въ Цейлонѣ, хотя и заняла мало по малу всѣ горныя площадки, однако не уменьшила числа этихъ опасныхъ животныхъ, потому что многочисленныя долины, негодныя по обрывистости своихъ скатовъ къ разработкѣ, представляютъ для нихъ недоступныя убѣжища.

За первыми криками ягуара послѣдовало вскорѣ множество другихъ ближе, хотя всѣ они еще слышались въ довольно далекомъ отъ насъ разстояніи; лошади и буйволы, почуявъ звѣрей, принялись громко фыркать.

Вдругъ слабый лучъ свѣта показался на вершинахъ высокихъ деревьевъ, и мало по малу мѣсяцъ, выглянувъ изъ-за вѣтвей, освѣтилъ долины и горы. Прямо передъ нами шагахъ въ двухъ стахъ стояла массивная четыреугольная башня бенгалова Тани-Каллоо (вода Каллоо), названная такъ потому, что отсюда вытекала рѣка Калло.

Въ нѣсколько минутъ экипажи и лошади съ буйволами были поставлены на дворѣ, поросшемъ ліанами и другими ползучими растеніями; такъ какъ въ воротахъ совсѣмъ не было воротищъ, то чтобы наши животныя, испугавшись ягуара или пантеры, не убѣжали, мы загородили ворота повозкой.

Іоакину и Кандассами было приказано, задавъ корму животнымъ, остаться около нихъ, чтобы успокоивать ихъ въ случаѣ нужды.

Мы пріѣхали въ самую пору: вой звѣрей повторялся такъ часто, что виндикары едва сдерживали животныхъ.

Съ карабиномъ, заряженнымъ разрывными пулями, я, вмѣстѣ съ Амуду, вошелъ по внутренней лѣстницѣ на террассу трехъэтажной башни и, подойдя къ парапету, сталъ разсматривать окрестность.

Рѣдко представлялась мнѣ такая величественная и грандіозная картина. Насколько можно было обнять глазомъ, все виднѣлись только острыя вершины горъ, покрытыя вѣковыми лѣсами; среди ихъ яркій блескъ луны, — луны, скорѣй похожей въ этихъ странахъ на какое-то ночное солнце, — бросалъ самымъ прихотливымъ образомъ свѣтъ и тѣни. Вершины горъ и края долинъ были ярко освѣщены; глубина долинъ была покрыта густымъ мракомъ; тутъ и тамъ среди зелени поднимались голыя скалы, будто бѣлыя пирамиды; казалось, гигантскіе надгробные памятники стоятъ на кладбищѣ Титановъ.

Изъ глубины долинъ, извивавшихся черной лентой по утесистымъ скатамъ горъ, неслись тысячи разныхъ криковъ ягуаровъ, пантеръ, дикихъ слоновъ и шакаловъ, этихъ всегдашнихъ спутниковъ кровожадныхъ звѣрей, оставляющихъ имъ объѣдки добычи.

Эта дикая гармонія напомнила мнѣ первыя ночи, проведенныя мною въ лѣсахъ и джунгляхъ въ началѣ моихъ путешествій по Индустану; тогда при малѣйшемъ шорохѣ я хватался за оружіе; стоило завизжать шакалу, замычать вдали буйволу, и я приказывалъ останавливать повозку, по цѣлымъ часамъ былъ насторожѣ, каждую минуту ожидая нападенія: иногда темнота наводила на меня состояніе близкое къ галлюцинаціи, и при первыхъ лучахъ свѣта я искренно удивлялся, чувствуя, что я живъ.

Потомъ, не уменьшая нисколько благоразумной осторожности, которой долженъ отличаться каждый шагъ путешествующаго по этимъ странамъ, я уже пересталъ испытывать тѣ странныя ощущенія, парализующія мысль и въ особенности руку въ минуту опасности; я убѣдился по множеству примѣровъ, что дикіе звѣри боятся человѣка еще больше, чѣмъ мы ихъ, и что, за очень рѣдкими исключеніями, они никогда не нападаютъ первыми.

Тигръ бросится на слона, буйвола, лошадь, одинокаго пѣшехода, но не было примѣра, какъ я уже сказалъ, чтобы онъ осмѣлился напасть на повозку и на везущихъ ее животныхъ.

Пантера, потревоженная въ ея убѣжищѣ, можетъ броситься съ перепугу сначала на запряженныхъ въ повозку лошадей, но, испугавшись стука повозки, со втораго скачка исчезнетъ въ кустарникѣ. Да и это очень рѣдко; чаще этотъ звѣрь, въ высшей степени трусливый, при первомъ шумѣ уходитъ, раньше чѣмъ вы подойдете къ нему.

Я уже нѣсколько минутъ смотрѣлъ на неожиданныя перемѣны, производимыя въ освѣщеніи горъ медленно поднимавшеюся по небу луною, и сбирался уже завернуться въ одѣяло, чтобы поспать до свѣта, какъ вернулся ко мнѣ Амуду, который пошелъ было къ своимъ товарищамъ съѣсть жареннаго рису, и тихо сказалъ:

— Саибъ, вы ничего не слышите влѣво отъ бенгалова?

Какъ я ни прислушивался, но не могъ ничего разслушать въ указанной сторонѣ.

Вой, раздававшійся по временамъ, шелъ изъ нижнихъ долинъ.

Я сказалъ это нубійцу.

— Тамъ, на горѣ должно быть тотах-веддахи,^[4] отвѣчалъ онъ, такъ какъ я ясно слышу крики, похожіе на крикъ козлятъ, разлученныхъ съ маткой.

— Чтожъ тутъ удивительнаго; ты знаешь, что во всѣхъ горахъ Цейлона множество дикихъ козъ.

— Правду вы говорите, саибъ; если бы крики слышались или ближе, или дальше отъ насъ, тогда и я бы подумалъ, что это просто какой нибудь отбившійся отъ стада козленокъ ищетъ свою мать; но больше часу я и Кандассами слушаемъ и замѣтили, что козленокъ блеетъ все на одномъ и томъ же мѣстѣ.

— Если блеетъ на одномъ и томъ же мѣстѣ, значитъ козленокъ привязанъ, саибъ.

— Ну, такъ чтожъ?

— То есть, ты думаешь, попался въ западню?

— Нѣтъ, онъ привязанъ тотах-веддахами, чтобы приманить ягуара!

— Такъ, по твоему, теперь въ этихъ горахъ есть нѣсколько этихъ западныхъ дикарей?

— Я бы не подумалъ объ нихъ, если бы виндикара Іоакинъ не сказалъ, что ихъ тутъ много появилось съ тѣхъ поръ, какъ Тшото-Саибъ (губернаторъ Коломбо) обѣщалъ три рупіи за шкуру ягуара,

— Они охотятся съ ружьемъ или ловятъ въ западню?

— Объ этомъ Іоакинъ не говорилъ.

— Какъ далеко они, по твоему, отъ бенгалова?

— Должно быть около полумили, дальше не было бы слышно крика козленка! Если саибъ позволитъ, Амуду возьметъ карабинъ и пойдетъ посмотрѣть тотах-веддаховъ.

Онъ проговорилъ послѣднія слова умоляющимъ, дрожащимъ отъ волненія голосомъ; инстинкты охотника за тиграми пробудились въ немъ; въ эту минуту, какъ въ мимолетномъ снѣ, ему, должно быть, представились дикія пустыни Нубіи, по которымъ, въ молодости, онъ вмѣстѣ съ своимъ отцомъ водилъ караваны изъ страны Барабра въ Аденъ или Мекку. Лицо его преобразилось: эта первобытная, грубая натура, для возбужденія которой нуженъ былъ алкоголь или опасныя похожденія, въ минуту опасности принимала выраженіе почти умное; но этотъ умъ былъ умъ дикаго звѣря и въ эти минуты возбужденія, Амуду, по первому моему приказанію, такъ же убилъ бы и человѣка, какъ тигра.

Обыкновенно же у него навертывались слезы при видѣ плачущаго ребенка.

Какую странную загадку представляютъ эти курчавые африканцы атлетическаго тѣлосложенія, тупоумные, дикіе, которые становятся кровожадными, когда собираются вмѣстѣ по нѣскольку человѣкъ, и привязываются къ своему господину, какъ собака, какъ скоро они живутъ поодиночкѣ.

Что это? раса вымирающая или начинающая? Или это одно изъ первобытныхъ звеньевъ постепеннаго развитія человѣчества, тайны котораго еще недоступны наукѣ?

Соблазнясь неожиданнымъ похожденіемъ, я рѣшился отправиться вмѣстѣ съ Амуду. Я былъ увѣренъ, что, изъ боязни за мою безопасность, Амуду не отважится углубиться далеко въ лѣсъ, а ягуары, которыхъ ревъ мы слышали по временамъ, были отъ насъ болѣе чѣмъ за двѣ мили, въ долинахъ Каллоо болѣе богатыхъ дичью, чѣмъ холмы. Взвѣсивши все, было ясно, что предпріятіе не представляло особенной опасности, и если даже какая нибудь одинокая пантера, привлеченная криками козленка, и встрѣтилась намъ на дорогѣ, то можно было смѣло ручаться, что поспѣшитъ уйти, а не станетъ дожидать четырехъ пуль изъ карабиновъ и двѣнадцати изъ револьверовъ, которыми мы готовы были ее попотчивать.

У меня былъ великолѣпный карабинъ Девима, калибра въ четырнадцать миллиметровъ, дѣланный на заказъ, а охотничье ружье, которое я давалъ въ важныхъ случаяхъ Амуду, было того же нумера; такъ что однѣ и тѣ же разрывныя пули годились для обоихъ!

При такой защитѣ прогуляться семьсотъ, восемьсотъ метровъ было не особенно легкомысленно.

Сколько разъ вечеромъ, во время нашихъ остановокъ около деревень, видя, что я сплю, и считая меня въ безопасности среди населеннаго мѣста, Амуду тайкомъ пробирался на ночную охоту въ джунгли; проснувшись поутру, сколько разъ видѣлъ я повѣшенную для просушки на кокосовой веревкѣ, привязанной къ тамариновымъ деревьямъ, совсѣмъ свѣжую шкуру тигра, и Амуду, почесывавшаго за ухомъ въ ожиданіи выговора за ослушаніе моихъ приказаній.

Перемѣнивъ въ револьверахъ пули и наложивъ патронташи, мы пролѣзли молча подъ нашей повозкой, которой бы іъ загороженъ входъ въ бенгаловъ, и стали осторожно подниматься по тропинкѣ, ведущей на горныя площадки.

Іоакинъ и Кандассами спали.

Пройдя около двухъсотъ метровъ, я началъ ясно различать жалобное блеяніе козленка, которое уже давно слышали болѣе опытныя уши Амуду.

Мой нубіецъ, полусогнувшись и положа палецъ на собачку ружья, шелъ шаговъ на пятнадцать впереди, чтобы развѣдать дорогу. Онъ скользилъ, какъ тѣнь, вдоль кустовъ мимозъ и кактусовъ, росшихъ по сторонамъ дорожки.

Блеяніе козленка каждую минуту становилось яснѣе, и я считалъ что мы уже недалеко отъ того мѣста, гдѣ онъ привязанъ, какъ вдругъ Амуду остановился и, оборотясь ко мнѣ, знакомъ подозвалъ меня.

Невдалекѣ передъ нами жалобно выла макара (родъ большой совы).

— Что такое? спросилъ я шепотомъ негра, подойдя къ нему, развѣ есть какая нибудь опасность?

— Слышите, воетъ макара?

— Да!

— Не могу понять, какъ могла она попасть на эти высокіе холмы. Случалось ли вамъ когда слышать ея завыванье во время нашихъ переѣздовъ по горамъ Малабарскаго берега?

— Не помню.

— Эта птица питается только водяными крысами; летаетъ такъ тяжело, что съ трудомъ поднимается на пять, на шесть кальпа (локтей) отъ земли и никогда не разстается съ окрестностями болотъ и мелкихъ ручьевъ, доставляющихъ ей обильную пищу; потому я ее считаю неспособной залетѣть такъ высоко.

— Чтожъ ты думаешь?

— Я думаю, саибъ; что тотахъ-веддахи, сидящіе въ засадѣ услыхали насъ и, не зная, свои ли это или нѣтъ, подаютъ, чтобы убѣдиться, условленный знакъ.

— Такъ ты думаешь, что это тотах-веддахи подражаютъ крику совы?

— Да, саибъ.

— Пойдемъ впередъ потихоньку, такъ скоро и узнаемъ, что намъ дѣлать.

— Мнѣ кажется, идти впередъ неблагоразумно.

— Это почему?

— Потому что если это условный знакъ, то тотах-веддахи, не получая отвѣта, могутъ пустить въ насъ пулю, если они при ружьяхъ.

— Не думаю, эти бѣдные дикари такъ кротки, что не станутъ стрѣлять въ людей.

— Развѣ можно поручиться, что сквозь кустарникъ они узнаютъ насъ во время, а не примутъ, по шороху вѣтвей, за какихъ нибудь дикихъ звѣрей.

— Ну такъ чтоже намъ дѣлать?

— Я отвѣчу на ихъ сигналъ.

Амуду, положивъ въ ротъ два пальца, закричалъ въ свою очередь чрезвычайно удачно совой.

Тотчасъ же на этотъ крикъ отвѣчали ему такимъ же крикомъ.

— Видите, саибъ, сказалъ съ торжествомъ нубіецъ: это тотах-веддахи Я измѣню сигналъ.

Сказавъ это, онъ испустилъ жалобный визгъ шакала.

Едва замерла въ воздухѣ послѣдняя нота, какъ раздался въ отвѣтъ такой же визгъ.

— Теперь намъ можно идти впередъ, сказалъ Амуду.

Сдѣлавъ сто шаговъ, мы, при поворотѣ тропинки, вышли на небольшую площадку, на которой жалобно блеялъ привязанный козленокъ. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него журчалъ ручеекъ; на площадкѣ ручеекъ текъ спокойнѣй и его оба берега, поросшіе водяными растеніями, въ нѣсколькихъ мѣстахъ были затоптаны, какъ бываетъ при водопояхъ.

Мы, дѣйствительно, стояли у водопоя дикихъ звѣрей. Туземцы, отвѣчавшіе на крики Амуду, не показывались.

Въ эту минуту на холмѣ раздался страшный ревъ, и прежде чѣмъ я успѣлъ подумать, Амуду, схвативъ меня за руку, оттащилъ на край площадки въ густые кусты бамбука и дикихъ кофейныхъ деревьевъ.

— Скорѣй, саибъ, скорѣе! тигръ идетъ пить на ручей, сказалъ онъ.

Съ удивительнымъ присутствіемъ духа онъ выбралъ мѣсто, по вѣтру отъ тигра, и тотъ не могъ насъ почуять.

Инстинктивно стали мы, имѣя по обѣ стороны огромные кусты, росшіе по бокамъ площадки, и съ ружьями въ рукахъ ждали тигра, готовые стрѣлять.

Ревъ не переставалъ, но приближался къ намъ не очень быстро. Казалось звѣрь не спѣшилъ къ водопою!

— Берегитесь, саибъ, сказалъ шепотомъ нубіецъ, который съ минуту прислушивался къ переливамъ этого рева. — Это тигрица разговариваетъ съ своими дѣтенышами; они, должно быть, очень малы, мѣсяцевъ двухъ; я слышу они мяучатъ какъ котята! Если матка почуетъ насъ, то прежде чѣмъ мы въ нее выстрѣлимъ, она ужъ сядетъ на насъ.

Я вынулъ изъ чехла револьверъ, положилъ его въ сумку патронташа, чтобы имѣть подъ рукою.

Амуду не ошибся; спустя нѣсколько мгновеній, я самъ различалъ крики тигрятъ среди рева ихъ матери.

Логовище страшнаго семейства, видно, было невдалекѣ.

Всѣ самки ягуаровъ и пантеръ обыкновенно котятся по близости проточной воды, потому что имъ легко приносить дѣтямъ пищу, когда они начнутъ сами ѣсть; но съ питьемъ этого не сдѣлать, и необходимо, чтобы ручей былъ близехонько отъ ихъ логовища,

Не въ первый разъ мнѣ приходилось быть передъ тигромъ; несмотря на это, я не скрою, что мной овладѣло непріятное волненіе, и, сказать правду, я искренно жалѣлъ, что вышелъ изъ бенгалова. Какъ счастливы тѣ путешественники, которые, съѣвъ обѣдъ и въ ожиданіи ужина, съ сигарою въ зубахъ, разсказываютъ вамъ, что настрѣляли изумительное множество ягуаровъ, пантеръ, каймановъ, даже дикихъ слоновъ, не ощущая даже волненія, какъ будто стрѣляли кроликовъ! Я не таковъ…. дикій звѣрь всегда производилъ во мнѣ дрожь, и никогда, безъ необходимости, я не любилъ подвергать себя опасности. Можетъ быть, такъ легко сознаюсь въ этомъ потому, что я дѣйствительно чувствовалъ это глазъ на глазъ съ настоящими тиграми, тогда какъ эти гекатомбы изъ дикихъ звѣрей, о которыхъ я упомянулъ, ничто иное, какъ вліяніе экваторіальныхъ пейзажей.

Несчастный козленокъ дрожалъ всѣми членами и не блеялъ больше.

Лишь только тигрица вышла съ тропинки на площадку, какъ кинулась и разорвала его.

Въ вискахъ у меня бились жилы; я чувствовалъ такой сильный приливъ крови къ головѣ, что нѣсколько секундъ не могъ понять, что происходитъ передо мною; въ эту минуту я вѣроятно, не былъ бы въ состояніи выстрѣлить безъ промаха, если бы тигрица напала на меня.

Но это продолжалось недолго; неминуемая опасность быстро произвела благопріятную реакцію; всякое колебаніе исчезло, и я приложился, приготовясь на все.

Зная вѣрность глаза Амуду, я рѣшилъ не стрѣлять первымъ.

Мнѣ нельзя было сообщить ему это, такъ какъ малѣйшій шорохъ насъ бы выдалъ; но я былъ увѣренъ, что нубіецъ не удержится и выстрѣлитъ, какъ только тигрица станетъ въ удобное для этого положеніе.

Я слегка обернулся посмотрѣть, что онъ дѣлаетъ: Амуду, выставивъ ногу впередъ, слегка наклонясь съ ружьемъ наготовѣ, стоялъ также неподвижно, какъ окружавшія его деревья; можно было принять его за какую нибудь изъ тѣхъ статуй чернаго гранита, которыя встрѣчаются иногда въ неизмѣримыхъ пустыняхъ Индустана, наполовину скрытыя ліанами и ползучими растеніями, послѣдніе остатки исчезнувшей цивилизаціи.

Когда я снова посмотрѣлъ на площадку, тигрица медленно пила изъ ручья, а ея дѣтеныши величиной съ кошку, играли около нея на трупѣ козленка такъ непринужденно и граціозно, что я на мгновеніе почти забылъ свое ужасное положеніе. Напившись, тигрица медленно повернулась и, вытягивая съ мягкой эластичностью, свойственною кошачьей породѣ, лапу, начала подталкивать дѣтей къ ручью, какъ бы приглашая ихъ напиться; ея голосъ звучалъ нѣжной лаской, маленькіе звѣри, не обращая вниманія, продолжали прыгать и лизать кровь козленка.

Зрѣлище было величественное и полное дикой поэзіи.

Движеніе, которое она сдѣлала, чтобы собрать свое семейство, погубило ее: она повернулась къ намъ, блеснулъ огонекъ и, вслѣдъ за нимъ, раздался выстрѣлъ, раскатившійся, какъ громъ, среди пропастей… Амуду выстрѣлилъ — и бѣдная тигрица упала, не сдѣлавъ ни одного движенія, не испустивъ ни звука. Испуганные выстрѣломъ, дѣтеныши подбѣжали къ ней. Едва разсѣялся дымъ, какъ Амуду бросился изъ кустарника, отвязывая на бѣгу шомэкъ, т. е. кусокъ матеріи, прикрывавшій его бедра. Я съ револьверомъ въ рукѣ и съ карабиномъ подъ мышкой подоспѣлъ въ ту минуту, когда Амуду, переловивъ тигрятъ, и положивъ ихъ въ свой шомэкъ завязывалъ его концы.

Въ то же время съ противуположной стороны вышли четыре совершенно голыхъ цингалезца. Увидя меня, они распростерлись на травѣ, совершая такимъ образовъ шактанга, или распростираніе шести членовъ (двухъ ногъ, двухъ колѣнъ и двухъ рукъ).

Это были сидѣвшіе до того времени въ засадѣ тотах-веддахи.

Послѣ своего привѣтствія они встали, и одинъ изъ нихъ, выступя на нѣсколько шаговъ впередъ, сказалъ мнѣ по тамульски:

— Четыре ночи тотахи провели въ горахъ, подкарауливая тигра, а вотъ теперь мулюку (черный человѣкъ съ шерстью на головѣ, буквально баранъ) убилъ звѣря и забралъ тигрятъ, и тотамъ не на что будетъ купить рису для своихъ семействъ.

— Сколько платитъ штото-саибъ въ Коломбо за тигра? спросилъ я его.

— Три рупіи за самца, четыре за самку и одну рупію за маленькаго тигренка.

— То есть, въ эту ночь вы заработали-бы восемь рупій (двадцать франковъ).

— Да, саибъ.

— Чѣмъ же убили бы вы тигра?

При этомъ вопросѣ туземецъ скрылся на минуту въ лѣсъ и возвратился со старымъ кремневымъ ружьемъ, которыя послѣ преобразованія европейскихъ армій капитаны торговыхъ кораблей развезли по всему свѣту.

Я не могъ не улыбнуться при видѣ этихъ почтенныхъ остатковъ; разбитый прикладъ былъ неуклюже замѣненъ кускомъ крѣпкаго дерева; замокъ, изъ котораго выпали винты, былъ привязанъ веревкой.

— Если у тебя только такое ружье, то тебя когда нибудь разорвутъ тигры.

— Тигръ не убьетъ тотаха раньше назначеннаго ему часа.

— Скажи своимъ товарищамъ, что мы охотились для нихъ. Ты можешь взять тигрицу и ея дѣтей; одного только я возьму себѣ и заплачу за него двѣ рупіи.

Эти слова, которыхъ они, кажется, никакъ не ожидали, привели бѣдняковъ въ восторгъ, и они выражали свою радость, поочередно распростираясь передо мной со всѣми знаками преданности и благодарности.

Такимъ образомъ они заработали по крайней мѣрѣ на два мѣсяца рису.

Эти несчастные туземцы, послѣдніе представители первобытнаго населенія Цейлона, презираются всѣми кастами; даже сами нечистые родіи считаютъ безчестьемъ уже одно ихъ прикосновеніе. Будучи принуждены жить въ пустынныхъ лѣсахъ западныхъ провинцій, они питаются только плодами и дикими кореньями, да охотой за дикими звѣрями.

Премію за уничтоженіе кровожадныхъ животныхъ они получаютъ далеко не такъ часто, какъ можно бы ожидать, судя огромному множеству звѣрей: будучи дурно вооружены и малосильны, они изъ десяти случаевъ въ осьми только ранятъ своего страшнаго врага, и тогда имъ приходится самимъ отъ него спасаться.

Въ послѣдней части описанія этого путешествія, разсказывая о дикихъ дистриктахъ Уелляссе, Ведахѣ и Матале, я буду имѣть случай описать жизнь этого особеннаго племени, не представляющаго въ этнографическомъ отношеніи ничего рѣзко, отличающаго его отъ прочаго населенія Цейлона и Индустана.

Мы выбрали одного тигренка, котораго я желалъ сохранить на память объ этомъ похожденіи. Это надо быть была одна изъ первыхъ прогулокъ маленькихъ животныхъ, такъ какъ у нихъ только что прорѣзали съ зубы, и когти были еще очень слабы.

Тотах-ведахци сбирались снимать кожу съ убитой Амуду тигрицы и намъ пора было воротиться въ бенгаловъ.

Луна склонялась къ океану и скоро должна была зайти; горныя пропасти снова покрывались мракомъ; глубокое безмолвіе мало по малу смѣнило страшный концертъ ягуаровъ и пантеръ, безъ сомнѣнія, убиравшихся въ свои логовища; обильная роса блестѣла на листьяхъ и заставляла меня дрожать подъ моей легкой одеждою; все показывало, что скоро настанетъ день, смѣнивъ ночь почти безъ разсвѣта.

Забросивъ ружье за плечо, такъ какъ намъ уже нечего было бояться, я воротился съ Амуду въ Тани-Каллоо.

Говоря объ этой охотѣ, я скажу кстати объ одномъ фактѣ, который кажется, точно не объясненъ ни наукой, ни путешественниками.

Обыкновенно думаютъ, что когда появляется самка тигра, ягуара или пантеры, то самецъ этихъ животныхъ долженъ быть не далеко, и что вступая съ самками въ бой, непремѣнно должно ждать боя и съ ихъ самцами. Это справедливо только въ извѣстныхъ случаяхъ, и я могу увѣрить, что точно тоже думаютъ и всѣ туземные охотники. Нападая на самку, рискуютъ имѣть дѣло и съ самцомъ только во время ихъ любви. Лишь только пройдетъ это время, самцы и самки расходятся въ разныя стороны; это сказка: будто бы самцы добываютъ пищу для своихъ самокъ во время кормленія дѣтей и для своихъ дѣтей, когда тѣ начнутъ ѣсть сами.

Одна самка кормитъ, водитъ и защищаетъ свое потомство.

У хищныхъ звѣрей нѣтъ инстинкта отца, какъ у животныхъ домашнихъ, и если какому нибудь путешественнику удалось встрѣтить тигра вблизи тигрицы съ дѣтьми, то это чисто случай, который обобщать несправедливо. Только нѣкоторыя породы птицъ дошли до сознанія этаго естественнаго долга.

Правда, буйволы и слоны помѣщаютъ молодыхъ животныхъ своей породы въ середину своего стада, чтобы защищать ихъ отъ всякаго нападенія во это дѣлаютъ они всѣ, гуртомъ, не разбирая родства,

Прійдя въ бенгаловъ, мы застали Іоакина и Кандассами въ неописанной тревогѣ; разбуженные выстрѣлами, они, не видя насъ въ бенгаловѣ, вообразили, что мы отправились за ягуарами въ лощины и тамъ разстерзаны.

Я приказалъ тотчасъ же закладывать; надо было спѣшить, чтобы пріѣхать до полудевнаго жара. Когда мы проѣзжали около площадки, на которой случилось описанное выше происшествіе, тотах-веддахи окончили свою работу; дрожа отъ холода, они собрались вокругъ костра изъ кустарника и ожидали появленія утренняго свѣта, чтобы спуститься въ Коломбо.

Бѣдняки встрѣтили насъ шумными привѣтствіями.

— Ты былъ добръ къ тотахамъ, сказалъ мнѣ начальникъ артели; да сохранитъ тебя Сива въ твоихъ путешествіяхъ и скорѣе возвратитъ тебя въ страну предковъ. Да пошлетъ тебѣ смерть среди дѣтей твоихъ и да будетъ для тебя это переселеніе послѣднимъ переселеніемъ твоей души.

— Салямъ^[5] Тотах-веддахи, отвѣчалъ я. Желаю, чтобы смерть скорѣе окончила ваши теперешнія страданія, и пусть Има, судящій людей у рѣки Манданьи, будетъ милостивъ къ вамъ и дастъ вамъ счастливо возродиться людьми свободной касты.

Такія пожеланія, которая повсюду въ другой странѣ показались бы болѣе чѣмъ странными, въ разговорѣ съ бѣдными цингалезцами были совершенно умѣстны. Общее пренебреженіе, оказываемое имъ въ теченіе многихъ столѣтій, наконецъ убѣдило и ихъ самихъ, что на длинной лѣстницѣ жизни, проходимой всѣми душами, они едва перешли ступень, отдѣляющую человѣка отъ животнаго, и они смотрятъ на свое несчастное положеніе, какъ на роковое слѣдствіе той степени, которую они занимаютъ среди живыхъ существъ. Потому то, вмѣсто того, чтобы страшиться смерти, они пламенно желаютъ ея, какъ новаго возрожденія.

Если бы браманская религія, къ которой они принадлежатъ, не переселяла души самоубійцы въ тѣло шакала, коршуна и другихъ нечистыхъ животныхъ, то, безъ сомнѣнія, большинство этихъ несчастныхъ тотчасъ бы постаралось получить болѣе счастливую жизнь, прекративъ свое печальное существованіе самоубійствомъ.

Каждый разъ, когда встрѣчалось мнѣ на пути какое нибудь племя этихъ бѣдняковъ, я не могъ не вспомнить: до какой степени справедливость или если хотите равновѣсіе великихъ законовъ, управляющихъ этимъ міромъ, непостижимо нашему слабому уму, и, повторяя слѣдующія двѣ строки Ману, я мысленно задавалъ безконечному тщетный вопросъ объ этомъ. Вода поднимается къ солнцу въ видѣ пара; отъ солнца нисходитъ въ видѣ дождя; отъ дождя родятся съѣдобныя растенія, а отъ этихъ растеній животныя.

*  *  *

«Каждый элементъ получаетъ свое свойство отъ элемента, изъ котораго произошелъ; такъ что, чѣмъ далѣе существо отошло въ этомъ рядѣ перемѣнъ, тѣмъ болѣе оно имѣетъ свойствъ».

Ману, кн. I и III. слова 20 и 75.

Замѣчательно, какъ это мнѣніе древняго индусскаго законодателя производящаго растенія изъ воды, а животныхъ изъ растеній, приближается къ ученіямъ школы Дарвина.

Сравните это съ метампсихозой, которая заставляетъ душу животныхъ переходить въ тѣла людей низшихъ кастъ; которая постепенно доводитъ этихъ, сначала нечистыхъ людей, до высшихъ классовъ рядомъ роковыхъ переселеній, и вы поймете, что индусы считаютъ свои многочисленныя касты ни чѣмъ инымъ, какъ продуктомъ ученой и естественной классификаціи.

Не прошло и четверти часа съ того времени, какъ простились мы съ тотахъ-веддахоми — и длинная златопурпурная полоса вдругъ освѣтила горизонтъ, и черезъ нѣсколько минутъ лучезарное свѣтило, которое всѣ народы въ своемъ младенчествѣ считали за благотворное божество, распространило на усыпленную природу обильные потоки свѣта.

Въ это время мы были на одной изъ самыхъ возвышенныхъ вершинъ Саманта-Кунта.

Надо видѣть восходъ солнца подъ широтой близкой къ экватору съ вершины горы, покрытой роскошнѣйшей растительностью, чтобы понять все его великолѣпіе: налѣво отъ насъ тянулся длинный рядъ долинъ и утесовъ, поросшихъ корнепусками, тамаринами, гойявами и тюльпанниками съ желтыми цвѣтами; здѣсь и тамъ группы желѣзнаго дерева своею кипарисной зеленью отдѣлялись отъ остальной листвы; въ глубинѣ каждаго оврага протекало въ равнину множество ручьевъ и рѣчекъ, сверкавшихъ на солнцѣ, какъ потоки золота и серебра.

Направо, на концѣ горизонта, океанъ своими темносиними волнами окаймлялъ излучистыя очертанія острова, а у нашихъ ногъ разстилалась необозримая равнина Ратнапуръ, орошенная рѣкою Каллоо.

Каллоо здѣсь уже не тотъ небольшой ручей, какимъ мы видѣли ее при истокѣ изъ скалы у бенгалова; ручей уже сдѣлался рѣкою.

Когда начали спускаться на другую сторону горы, мы вдругъ очутились передъ на половину закрытымъ деревьями прудомъ, въ которомъ женщины небольшой сосѣдней деревни сбирались совершать предписанныя религіей омовенія. Въ мгновеніе ока внезапно всѣ исчезли.

— Вотъ и Кальтна, сказалъ метисъ, указывая въ сторонѣ массу зелени, виднѣвшуюся вдали на склонѣ холма.

Хотя мои глаза не могли разглядѣть ничего, кромѣ неяснаго очерка рощи, укрывавшей это прелестное мѣсто, однако предо мной ожила тьма воспоминаній, и я съ волненіемъ смотрѣлъ на уголокъ земли, гдѣ, три года тому назадъ, я провелъ два счастливѣйшихъ въ моей жизни мѣсяца. Какъ мнѣ хотѣлось быть тамъ и прижать къ сердцу дорогихъ гостей, ожидавшихъ меня съ такимъ же нетерпѣніемъ.

— Еще часа четыре надо проѣхать, сказалъ Іоакинъ, казалось угадавшій мое нетерпѣніе: дорога дѣлаетъ много поворотовъ, въ объѣздъ овраговъ, и лошадямъ приходится идти шагомъ.

Я провелъ почти безъ сна двѣ ночи; непреодолимая усталость парализовала всѣ мои члены, и я рѣшился заснуть. Притомъ это лучшее средство сократить дорогу.

Пересѣвъ изъ кареты, въ которой нельзя было удобно разлечься, въ мою повозку, я скоро заснулъ. Проснулся я среди радостныхъ криковъ и ружейныхъ выстрѣловъ; я выскочилъ изъ повозки; всѣ работники Кальтны въ праздничныхъ нарядахъ окружали насъ. Г. Дюфо, съ супругой и дѣтьми, былъ въ двухъ шагахъ отъ меня.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Кальтна. — Пуэнь де Галль — Каттрагамъ.

Пребываніе въ Калинѣ. — Слонъ Ниржара. — Старая знакомая. — Охота за розовыми цаплями. — Обитатели рисовыхъ полей. — Воздѣлываніе рису, кофе, индиго, хлопчатника, опіума, сахарнаго тростника, бетеля. — Пахвадамъ. — Бои слоновъ. — Отъѣздъ. — Пуэнь-де-Галль. — Пакеботъ изъ Калькутты. — Спутникъ. — Отъѣздъ въ страну слоновъ.

Не стану разсказывать подробностей о моемъ пребываніи въ Кальтнѣ. Большинство дорогихъ воспоминаній относятся лично ко мнѣ и, безъ сомнѣнія, не могутъ имѣть для постороннихъ тѣхъ прелестей, какія они имѣютъ для меня; притомъ совершенно иныя потребности имѣетъ во время путешествія путешественникъ, и иныя потребности имѣетъ книга; я такъ много говорилъ о Кальтнѣ въ первомъ своемъ путешествіи по Цейлону, что невозможно, какъ мнѣ ни хотѣлось, дольше останавливаться на изображеніи этихъ очаровательныхъ мѣстъ.

Съ какою радостью я снова увидалъ и озеро каймановъ, и моихъ прежнихъ хозяевъ Чама изъ селенія Тембапуръ, и узкія тропинки, по которымъ бродилъ я съ своими мечтами и гонялся для моей коллекціи за носорогами, копрофагами, ксилофилами, актеонами и большими водяными жуками. Не безъ волненія я возобновилъ свое знакомство съ умнымъ слономъ Ниржарой, который нѣкогда провожалъ меня съ своими господами до Нилланде по дорогѣ изъ Канди въ Тринквемале^[6].

Каждый шагъ, который я дѣлалъ по тѣнистымъ берегамъ Каллоо и въ прекрасной долинѣ Ратнапуръ, воскрешая прошлое, увеличивалъ удовольствіе настоящей минуты.

И какъ пріятно проводили мы въ кругу семейства вечера, когда по окончаніи полевыхъ работъ слоны и буйволы возвращались въ корали и со всѣхъ сторонъ изъ плетеныхъ хижинъ раздавались пѣсни кулій, приготовлявшихъ свой ужинъ. Мы собрались подъ верандой и отдыхали послѣ охоты и прогулокъ среди безконечныхъ разговоровъ, иногда продолжавшихся до утра. Ночи были такъ тихи, такъ благоухали запахомъ чернаго дерева, акацій, гвоздики и всякихъ тропическихъ цвѣтовъ и кустарниковъ, которые распространяютъ благовоніе только во время вечерней свѣжести, что мы съ сожалѣніемъ расходились по своимъ комнатамъ.

На другой день по пріѣздѣ, мой пріятель предложилъ мнѣ подробно осмотрѣть его владѣнія, которыя онъ съ перваго моего посѣщенія чрезвычайно расширилъ. Ему принадлежало почти полторы тысячи гектаровъ равнинъ, долинъ и горъ. Въ равнинахъ и долинахъ онъ разводилъ, смотря по мѣстности, индиго, хлопчатникъ, опій, сахарный тростникъ и, въ особенности, рисъ, занимавшій болѣе двухъ третей пространства. Въ горахъ онъ воздѣлывалъ кофе. Уже два года, передавъ главныя заботы по перепискѣ съ Европою г-ну Буртону, прежнему агенту своего отца, чтобы всецѣло отдаться земледѣлію, г. Дюфо въ настоящее время нанималъ около трехъсотъ кулій-индусовъ съ малабарскаго берега.

Эти индусы жили съ своими семействами въ двадцати небольшихъ селеніяхъ, разбросанныхъ по разнымъ мѣстамъ, сообразно съ потребностями хозяйства; управлялись они на работахъ шестью надсмотрщиками изъ метисовъ отъ англичанъ и цингалезокъ; такіе метисы обыкновенно отправляютъ эту должность по всему Цейлону; ихъ можно встрѣтить множество отъ Цейлона до Гималаи; живутъ они по большей части въ дурныхъ бамбуковыхъ хижинахъ, работаютъ ни больше, ни меньше, какъ сколько нужно для прокормленіи себя и старухи матери-туземки; остальное же время предаются разврату и пьянству. Кто же въ этомъ виноватъ? Брошенные своими отцами за то, что въ нихъ замѣтна помѣсь крови, презираемые индусами, не признающими ихъ за своихъ, не имѣя ни семейныхъ, ни общественныхъ преданій, заклейменные прозвищемъ Тона, они не могутъ развить своихъ хорошихъ свойствъ, и въ Индіи являются представителями пороковъ обоихъ народовъ.

Я еще возвращусь къ этому предмету я покажу, какова эта филантропія Джона Буля, всегда готовая кричать на митингахъ объ эмансипаціи негровъ и бросающая на улицахъ своихъ собственныхъ дѣтей за то, что они родились отъ туземокъ…

Двѣ великолѣпныя горныя лошади играли подъ сѣдломъ, ожидая пока мы кончимъ отличный мулюкутани, родъ консоме изъ баранины и домашней птицы. Въ это время одинъ изъ надсмотрщиковъ за кофейными плантаціями подалъ г. Дюфо списокъ кулій, умершихъ въ прошедшемъ мѣсяцѣ: изъ ста двадцати работавшихъ на этихъ плантаціяхъ трое было съѣдено тиграми и одинъ умеръ отъ диссентеріи.

— Это несчастный мѣсяцъ, сказалъ мой пріятель на вопросъ: представляетъ ли эта цифра среднее число погибающихъ отъ дикихъ звѣрей. Каждый годъ я теряю почти двадцатую часть всего личнаго состава отъ ягуаровъ и змѣй.

— Ужасно! Развѣ нѣтъ средствъ предупредить эти несчастія?

— Нѣтъ. Куліи работаютъ на рисовыхъ поляхъ босикомъ, и всякій ужаленный коброй или тригоноцефаломъ умираетъ. Я даже удивляюсь, что ихъ не гибнетъ еще больше.

— Ну, а тигры?

— Тигровъ тьма въ этихъ долинахъ. А какъ кофейныя деревья разведены по склонамъ горъ, то стоитъ только какому нибудь кули запоздать послѣ заката солнца и онъ, почти навѣрняка, будетъ растерзанъ. Не смотря, на самыя строгія мои приказанія, чтобы всѣ работники сходили съ горъ въ пять часовъ, неповоротливость и фатализамъ индусовъ такъ велики, что приказанія мои не исполняются: Еще къ счастію, этотъ склонъ горъ далеко не такъ опасенъ, какъ склонъ къ Коломбо.

— Да, я это испыталъ.

— Какъ такъ?

— Амуду, въ ночь наканунѣ нашего пріѣзда въ Кальтну, убилъ тамъ тигра; вчера мы такъ занялись разсказомъ про себя, нашими воспоминаніями, нашей Франціей, что я и забылъ объ этомъ происшествіи…

— Развѣ Іоакинъ не указалъ вамъ бенгаловъ Тани-Каллоо.

— Мы провели тамъ часть ночи; но подъ утро, услыхавъ блеяніе козленка, мой нубіецъ угадалъ, что эти тотах-веддахи устроили западню, а у меня любопытство превозмогло благоразуміе.

— Счастливы вы, что все это благополучно кончилось, но вы подвергали себя большой опасности. Въ каретѣ, сколько угодно, можете ѣздить по горамъ, и на васъ не нападутъ; но совсѣмъ другое дѣло пѣшкомъ. Я отлично знаю всѣ тропинки и мѣста, гдѣ чаще бываютъ тигры, но и я, безъ крайней необходимости, не рѣшусь идти пѣшкомъ по горамъ. Въ теченіе трехъ лѣтъ каждую недѣлю ѣздилъ я по этой дорогѣ въ каретѣ, запряженной лошадьми, которыя не боятся тигровъ, и мнѣ ни разу не случилось встрѣтить ни одного изъ нихъ.

— Вы мнѣ напомнили теперь то, о чемъ я, обрадовавшись вамъ, совсѣмъ было забылъ. Вѣдь съ поля битвы мы взяли одного изъ сиротъ.

— Тигренка?

— Да. Должно быть за нимъ ухаживаетъ Амуду… Кстати, не знаете ли, что дѣлаетъ мой негръ? Я не видалъ его съ самаго пріѣзда.

— Объ немъ не безпокойтесь, отвѣчалъ улыбаясь г. Дюфо; онъ нашелъ свою старую знакомку и приказалъ отнести свои вещи въ хижину красавицы; вѣроятно со вчерашняго вечера онъ еще не въ состояніи къ вамъ явиться.

Все было готово къ отъѣзду. Послѣ осмотра плантацій мы условились отправиться вверхъ по Каллоо на охоту за розовыми цаплями. Съ ружьями за плечомъ мы сѣли на лошадей и поѣхали къ рисовымъ полямъ. Въ пяти шагахъ сзади насъ бѣжали два конюха, нисколько не отставая отъ нашихъ лошадей.

Въ каретѣ ли вы или верхомъ, богисы, лучшіе скороходы Индіи, всегда бѣгутъ за лошадьми, за которыми они ходятъ, какъ бы скоро онѣ ни бѣжали. Въ эпоху москитовъ они бѣгутъ у головы лошадей и опахаломъ изъ конскихъ волосъ отгоняютъ этихъ проклятыхъ насѣкомыхъ, которыя наровятъ залѣзть въ глаза и ноздри лошадей.

Мнѣ очень хотѣлось осмотрѣть и хорошенько ознакомиться съ рисовыми полями, такъ какъ рисъ одно изъ главныхъ богатствъ Индіи и вмѣстѣ съ яровыми хлѣбами составляетъ почти единственную пищу индусовъ. Любопытно посмотрѣть, какъ воздѣлываютъ это драгоцѣнное растеніе. Это дастъ мнѣ возможность изложить причины ужасныхъ голодовъ періодически опустошающихъ эту огромную страну. Эти голода, неизвѣстные во время браминскаго владычества, появились въ эпоху господства монголовъ и достигли своего апогея въ цивилизаторское царствованіе Англіи.

Прежде чѣмъ приступить къ этому спеціальному предмету, приведу свѣдѣнія о земледѣліи, заимствуя ихъ у г. Ламересса (Lameresse), который исполнялъ важную должность главнаго инженера путей сообщенія во французской Индіи, когда я былъ членомъ апелляціоннаго суда въ Пондишери.

"Положеніе индусовъ разныхъ классовъ невозможно хорошо уяснить себѣ, если не имѣешь понятія объ ихъ земледѣліи, составляющемъ основаніе ихъ богатства и главную промышленность.

"Кофе, индиго, опій, сахарный тростникъ, бетель, арахиды воздѣлываются въ огромномъ количествѣ и составляютъ очень важный предметъ вывоза; но мы все-таки опустимъ обработку этихъ продуктовъ и остановимся только на воздѣлываніи риса и яроваго хлѣба, которые являются почти исключительною пищею всего населенія.

По способу обработки рисовыя поля раздѣляются на двѣ категоріи: поля въ грязи и поля въ пыли. Первыя на жирной, глинистой почвѣ, которая отъ влажности обращается въ жидкую кашицу. Ее и воздѣлываютъ въ такомъ состояніи; потому, до самой жатны, ее и ненужно искусственно орошать. Такія поля даютъ самую большую прибыль. Поля въ пыли на почвѣ сухой, болѣе или менѣе жирной, солончаковой, рыхлой и песчаной. Всѣ такія поля даютъ только одну жатву, тогда какъ предъидущія даютъ двѣ жатвы, когда не бываетъ недостатка воды для орошеній.

Обработка полей въ грязи.-- Первая работа — пахота. Для нелли^[7] нужно пахать не менѣе пяти разъ. Каждый разъ проходятъ съ плугомъ вдоль и поперекъ поля. Плугъ, простоты первобытной, состоитъ только изъ остраго куска дерева вмѣсто сошника, который одинъ или пара исхудалыхъ быковъ тянутъ за длинную, также деревянную поперечину.

Въ первый день, прежде всего, на поле напускаютъ на пять центиметровъ воды, на другой — пашутъ; на слѣдующій снова напускаютъ воды на пять центиметровъ и на четвертый снова пашутъ; въ слѣдующій день разбиваютъ ногами глыбы.

Чтобы вспахать въ первый разъ въ одинъ день полгектара, нужно шесть плуговъ и двухъ кулгй для разбиванія земляныхъ комковъ.

При третьемъ паханіи выравниваютъ варрапу, т. е. маленькія плотики шириной отъ двадцати пяти до тридцати и отъ пятнадцати до двадцати пяти центиметровъ вышиной. Этими варрапу поле раздѣляется на небольшіе участи, и ихъ дѣлаютъ очень старательно.

На полугектарѣ обыкновенно бываетъ девять участковъ, каждый въ пятьдесятъ квадратныхъ метровъ. Эти размѣры иногда измѣняются. Къ варрапу пригребаютъ покатой горкой грязь, чтобы вода съ одного участка не просачивалась на другой.

При вспахиваньѣ располагаютъ поля покатостью для облегченія стока водъ отъ выше лежащихъ участковъ до самыхъ нижнихъ.

Удобреніе.-- Въ первый день удобряютъ какими нибудь древесными листьями. Недѣлю даютъ этому удобренію разлагаться. При четвертой пахотѣ его перебиваютъ и поворачиваютъ. Послѣ этого пашутъ въ пятый разъ; на сутки напускаютъ воды на пять центиметровъ и затѣмъ сѣютъ. День посѣва начинается нивелировкой жидкой почвы посредствомъ доски въ два метра длины, тридцати сентиметровъ ширины и четырехъ толщины; ее тянутъ за цѣпь два работника, если пространство не велико, и два вола, если поле большое; погонщикъ сидитъ на этой доскѣ и своею тяжестью помогаетъ работѣ; такой доской по полю проходятъ одинъ только разъ. Посѣвъ начинается сейчасъ же, какъ только на полѣ останется на три центиметра воды, смѣшанной съ грязью; одного человѣка достаточно и для нивелировки, и для посѣва.

Сѣютъ, бросая сѣмена на отлетъ, кругообразнымъ движеніемъ руки; сѣмена падаютъ въ грязь, вода покрываетъ ихъ сверху.

На другой день спускаютъ воду, и тѣмъ осушаютъ поверхность; на третій день зерно начинаетъпрозябать; на пятый слегка удобряютъ; затѣмъ орошаютъ, поддерживая въ теченіе двухъ недѣль высоту воды на поляхъ до трехъ, потомъ до 30-го дня до пяти и, наконецъ, до десяти центиметровъ.

Если почва плодородна и хорошо удобрена, то одно зерно пускаетъ нѣсколько стеблей, слѣдовательно, и колосьевъ. Часто приходится раздѣлять стебли и пересаживать въ другое мѣсто.

Самое позднее, спустя тридцать дней послѣ посѣва, полютъ въ первый разъ. Для этого нужно двѣнадцать кулій на гектаръ. Послѣ посѣва воду держатъ на полѣ отъ тридцати до сорока дней; затѣмъ показывается зелень.

Гдѣ всходъ слишкомъ густъ, то пересаживаютъ растенія на тѣ мѣста, гдѣ сѣмена взошли рѣдко. Въ это время на хорошо орошенной и плодородной почвѣ растенія достигаютъ сорока центиметровъ высоты, а на посредственныхъ поляхъ только тридцати центиметровъ.

Въ Таджаорѣ и другихъ странахъ, орошаемыхъ Кавери, никогда не разводятъ рисъ посѣвомъ, а только пересадкой, кромѣ высокихъ мѣстностей.

Въ эпоху пересадки растеніе, въ хорошемъ питомникѣ, бываетъ отъ сорока до пятидесяти центиметровъ высоты.

Сначала туда напускаютъ воды отъ пяти до десяти центиметровъ, потомъ постепенно возвышаютъ до двадцати пяти; эту высоту воды поддерживаютъ до самой зрѣлости.

Воду во время обработки мѣняютъ довольно часто съ цѣлію удобрить почву иломъ, который, съ перегнившими кореньями предшествовавшихъ жатвѣ, успѣшно замѣняетъ лучшія удобренія. Почти повсемѣстно сбирается одна только жатва. Обработка превосходна. Считаютъ, что надобно выпустить воды съ иломъ въ секунду на каждый гектаръ отъ одного до полутора литра.

Во владѣніяхъ Пондишери, начиная съ пересадки необходимо постоянно поддерживать воду по крайней мѣрѣ на пять центиментровъ въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ и пяти дней.

Ничего нѣтъ прекраснѣе зеленой рисовой равнины, окаймленной высокими деревьями.

Жатва.-- Высыханіе колосьевъ и стеблей показываетъ зрѣлость; какъ только рисъ желтѣетъ, что бываетъ за двѣ или за три недѣли до жатвы, воду спускаютъ. Когда почва достаточно просохнетъ; жнутъ серпомъ въ сухое и жаркое время, стараясь не дать колосьямъ ни высыпаться, ни проростать отъ сырости.

Молотьба производится, смотря по обстоятельствамъ, въ самый день жатвы или на другой. Сначала, связавъ рисъ въ снопы толщиною въ 20 центиментровъ, обиваютъ колосья о гумно; потомъ, стряхнувъ снопы, кладутъ ихъ подъ ноги быковъ, которые, будучи соединены другъ съ другомъ веревкой, привязанной въ рогамъ, отаптываютъ зерна, ходя кругомъ по разложенной соломѣ. Съ гектара сбираютъ отъ 20 до 60 гектолитровъ.

Обработка въ пыли.-- Какъ только первые дожди размочатъ землю и сдѣлаютъ ее рыхлою, сейчасъ же пашутъ. Пашутъ пять, шесть разъ съ двухнедѣльными промежутками; иногда, если идутъ дожди, то пашутъ и десять разъ. Удобряютъ за одинъ или даже за четыре мѣсяца до посѣва, употребляя отъ десяти до двадцати возовъ позема на гектаръ, смотря по качеству почвы или отъ двухъ до трехъ возовъ выжимокъ индиго.

Когда отъ пахоты земля сдѣлается рыхлой и влажной, но не мокрой, засѣваютъ 144 литра хорошо высохшаго рису шамба или карръ (различные сорты рису); затѣмъ проходятъ одинъ разъ сохой такъ, чтобы закрыть надъ посѣвомъ борозды. Если засѣянная земля легка и рыхла, ее утапываютъ, выпуская на пашню стадо барановъ или быковъ подобно тому, какъ у насъ укатываютъ землю каткомъ.

Земля, приведенная въ пыль пахотой, остается слегка влажной, никогда не становясь грязью, въ теченіе первыхъ трехъ мѣсяцевъ послѣ посѣва.

Спустя недѣлю, начинается прозябаніе; надо орошать ее въ двадцатый день, если почва суха, и въ 30-й, если она влажна. Дальнѣйшая обработка та же, какъ и на почвахъ глинистыхъ.

Сбираютъ отъ 14 до 15 гектолитровъ и даже, въ исключительныхъ случаяхъ, до 30 гектолитровъ шамба и отъ 10—48 гектолитровъ карръ.

Въ годъ сбираютъ только одну жатву рису, но, если почва достаточно влажна, сѣютъ за двѣ недѣли до сбора рису какой нибудь яровой хлѣбъ (просо или сорго), котораго сбираютъ отъ 4 до 6 гектолитровъ съ гектара.

Повсюду для орошенія есть пруды, каналы, ручьи и т. п. и вездѣ, гдѣ только позволяетъ почва, обыкновенно обработываютъ рисъ въ грязи.

На такихъ же земляхъ также разводятъ бетель, разные виды банановъ и сахарный тростникъ, раздѣляя землю параллельными канавами въ пятьдесятъ центиметровъ глубины и часто орошая ее. Рисовыя поля, не имѣющія достаточныхъ средствъ орошенія (а такихъ большинство) обработываются въ пыли и орошаются дождями, а въ случаѣ нужды изъ колодцевъ; но такая обработка часто бываетъ раззорительна.

Яровыя хлѣба.-- Сортовъ яроваго хлѣба множество. Вотъ способъ обработки самого распространеннаго изъ нихъ: комбу.

Пашутъ не менѣе пяти разъ, а иногда и больше. Послѣ второй или третьей пахоты выгоняютъ на пашню на четыре — пять ночей двѣсти или триста барановъ, заставляя ихъ бѣгать кругомъ то цѣлымъ стадомъ, то въ разсыпную. Взамѣнъ этого нужно класть удобренія на гектаръ десять возовъ и іи два воза выжимокъ индиго Затѣмъ пашутъ въ четвертый разъ. Такимъ образомъ до посѣва пашутъ раза три или четыре и, если почва рыхла и песчаниста, этимъ ограничиваются, чтобы не уничтожить вовсе плотность и небольшой запасъ влажности, находящіяся въ почвѣ.

Какъ только дождь увлажитъ уже удобренное поле, сѣютъ, боронятъ и пашутъ одинъ разъ поперекъ поля; даютъ баранамъ утоптать его, чтобы углубить зерна и лучше сохранить влажность.

Борозды равняютъ грубой плетенкой изъ древесныхъ вѣтвей въ два метра длиною и въ 10 центиметровъ толщины; быкъ возитъ ее въ разныя стороны, пока не сравняетъ поле, и зерна не будутъ покрыты землей.

Между посѣвами и жатвою для хорошаго урожая нужно по крайней мѣрѣ четыре дождя и необходимо четыре раза прополоть. Черезъ два мѣсяца посѣвъ начинаетъ колоситься.

Жатва.-- Колосья жнутъ съ стеблемъ длиною въ 10 центиметровъ; разстилаютъ для сушки на полѣ небольшими пучками, которые потомъ вяжутъ въ снопы толщиной въ 10 центиметровъ; снопы складываютъ на гумнѣ кучами вышиной въ тридцать центиметровъ, а длиной въ два метра.

Непосредственно за этимъ снопы отаптываются въ продолженіе двухъ часовъ семью волами, соединенными другъ съ другомъ веревкою; затѣмъ, переворотивъ снопы, снова отаптываютъ; потомъ солому убираютъ и провѣиваютъ зерна.

Хорошій землепашецъ, работающій на себя, можетъ одной сохой обработать два съ половиной гектара: полгектара рисоваго поля обработкой въ грязи, гектаръ обработкой въ пыли, и гектаръ подъ яровой хлѣбъ.

Такимъ образомъ можно круглый годъ употреблять въ дѣло свою соху и нанятыхъ рабочихъ, постепенно занимаясь обработкой различныхъ растеній. Распредѣленіе занятій въ каждой мѣстности зависитъ отъ имѣющихся средствъ орошенія.

Во владѣніяхъ Пондишери, пространство которыхъ около 28 тысячъ гектаровъ, эти средства заключаются въ слѣдующемъ:

Три главныхъ пруда, отъ 14 до 25 километровъ окружности каждый;

Пятьдесятъ пять соединенныхъ съ этими прудами резервуаровъ;

Двѣсти ручьевъ;

Восемь рѣкъ или разливающихся во время большихъ дождей рѣчекъ;

Девять большихъ каналовъ, питающихъ пруды водою изъ рѣкъ;

Триста восемьдесять одинъ частный прудъ;

Двѣ тысячи колодцевъ, выложенныхъ кирипчемъ.

Пруды занимаютъ 12 процентовъ всей поверхности; третья часть обработанной земли занимается рисомъ, бетелемъ и другими растеніями, для воздѣлыванія которыхъ необходима вода.

Двѣ остальныя части занимаются яровымъ,

Если бываетъ неурожай яроваго, что случается чаще всего отъ недостатка дождя или отъ наводненія, то сельскіе жителя лишаются своей главной пищи. Но рисъ и индустріальныя растенія составляютъ основу богатства и статью дохода; его урожай вполнѣ зависитъ отъ водоснабженія. Въ Индіи это водоснабженіе очень замѣчательно; можно сказать, что ни въ одной странѣ оно не достигло подобнаго развитія.

Въ сѣверной части Индіи, сосѣдней съ Гималаемъ, рѣки вытекаютъ изъ этого высочайшаго и длиннѣйшаго въ свѣтѣ хребта. Онѣ очень многочисленны и становятся очень значительны лишь только достигаютъ необозримыхъ и низкихъ равнинъ, начинающихся почти у самой подошвы этихъ горъ.

Потомъ онѣ мало увеличиваются, не смотря на то, что всѣ сливаются въ одну рѣку Гангъ. Многочисленные притоки съ Гималая, которые впадаютъ слѣва въ эту рѣку, во всю длину своего теченія только пополняютъ ущербъ той воды, которую они потратили на свои безчисленныя развѣтвленія и въ каналы, въ томъ числѣ и великій Гангскій каналъ, который составляютъ единственное средство для орошенія этой обширной страны, потому, что на сѣверѣ Индіи не позаботились собрать воды для орошенія.

Только въ настоящее время англійскіе инженеры начинаютъ въ Бенгалѣ устроивать пруды, подражая системѣ, выполненной уже многія столѣтія тому назадъ въ Южной Индіи.

Высота рѣкъ сравнительно съ окружающими ихъ равнинами много облегчаетъ устройство системы орошенія.

Въ большинствѣ случаевъ бассейны, образовавшіеся отъ разлитія рѣкъ, произвели отъ своихъ береговъ склоны поперечные, противоположные естественнымъ и первоначальнымъ склонамъ долины. Такъ смежныя дельты Кришны и Годавери (на югѣ) соединяются между собою на мѣстѣ встрѣчи противоположныхъ склоновъ, идущихъ отъ праваго берега послѣдней рѣки и отъ лѣваго берега Кришны, вдоль по низкой линіи, образующей водоскатъ во время большихъ разливовъ этихъ рѣкъ. Эти двѣ рѣки, подобно Кавери, Гангу на одной части его теченія, и Инду, такъ сказать, заперты между двумя валами, господствующими надъ ихъ долинами. Вдоль Инда, ширина вала почти повсемѣстно въ 1600 метровъ.

«Почти всѣ рѣки мадрасскаго президентства въ жаркій сезонъ представляютъ одно песчаное ложе и не могутъ дать воды для орошенія; во время муссоновъ онѣ бываютъ болѣе или менѣе полны, и только тогда, или по крайней мѣрѣ преимущественно тогда, часть ихъ водъ посредствомъ плотинъ и каналовъ проводится въ окрестныя страны для освѣженія и оплодотворенія рисовыхъ полей и садовъ.

Всѣ пруды выкопаны еще въ древности и руками туземцевъ; одни изъ нихъ только поддерживаются, другіе возобновлены или измѣнены англійскими инженерами.

Мѣста удобные для устройства прудовъ, по большей части уже заняты, и очень немного не только рѣкъ, но и рѣчекъ, впадающихъ въ море, изъ которыхъ часть воды не отводилась бы каналами въ резервуары.

Въ Мадрасскомъ президенствѣ, за исключеніемъ дельтъ большихъ рѣкъ, все орошеніе основывается на прудахъ. Ихъ два рода, резервуары и ключевые пруды, которые обыкновенно бываютъ гораздо меньше.

Иногда резервуары устраиваютъ, запирая горное ущелье, но чаще всего, замыкая системой плотинъ часть долины или косогорья, лежащую выше той долины, которую нужно орошать; этими плотинами удерживается вода, доставляемая періодическими дождями, горными потоками и каналами, идущими изъ рѣкъ.

Поля, расположенныя ниже пруда орошаются при помощи подъемныхъ вешняковъ, устроенныхъ въ плотинахъ. Пруды по бокамъ косогоровъ находятся одинъ выше другаго и между ними есть сообщенія, такъ что они составляютъ полную систему орошенія, собирающую въ себя всѣ воды и распредѣляющую ихъ на всю прилегающую поверхность.

Эти системы очень распространены, въ особенности во владѣніи Пондишери.

Въ Мадрасскомъ президентствѣ болѣе 53 тысячъ прудовъ-резервуаровъ; всѣ они устроены туземцами и общая длина ихъ плотины составляетъ 48 тысячъ километровъ и болѣе трехъсотъ тысячъ искусственныхъ сооруженій, дающихъ казнѣ доходу болѣе 37 съ половиною милліоновъ франковъ, а стоимость ихъ оцѣнивается около 400 милліоновъ, не смотря на то, что многіе въ древнія времена устроенные прекрасные пруды не употребляются, такъ какъ не поправляются и не поддерживаются. Нѣкоторые болѣе древніе пруды гигантскихъ размѣровъ. Прудъ Понаири въ дистриктѣ Трихинополи имѣлъ плотину длиною болѣе 43 километровъ и поверхность отъ 150 до 200 квадратныхъ километровъ; у доселѣ дѣйствующаго пруда Веранумъ плотина длиною болѣе 15 километровъ при поверхности въ 90 квадратныхъ километровъ.

Въ орошаемыхъ дистриктахъ почти вся пахотная земля обработывается подъ рисъ, урожай котораго зависитъ единственно отъ количества воды, находящаго въ распоряженіи земледѣльца.

Всякая гидравлическая постройка, которыя начали сооружать лѣтъ тридцать тому назадъ, производитъ увеличеніе ежегодныхъ доходовъ.

По самымъ достовѣрнымъ офиціальнымъ документамъ это увеличеніе колеблется между minimum 77 и maximum 250 на сто затраченныхъ на первыя постройки. Такъ, съ построенія плотины Колеронъ въ 1840 году правительство дало огромное развитіе подобнаго рода сооруженіямъ, имѣющимъ цѣлію употребить въ пользу какъ можно большую часть водъ рѣкъ, и по преимуществу главныхъ.

Гаагскій каналъ есть величайшій каналъ и самая обширная система орошенія во всемъ мірѣ.

Дельты Кавери, Годавери и Кришны всѣ покрыты великолѣпною сѣтью каналовъ, служащихъ для орошенія, судоходства и спуска воды.

Но дѣятельность слишкомъ малочисленныхъ англійскихъ инженеровъ и слишкомъ малыя, назначенныя на это, суммы очень недостаточны на всѣ поправки, частныя улучшенія и на возстановленіе запущенныхъ въ настоящее время древнихъ прудовъ. А эти работы были бы относительно самыя прибыльныя».

Вотъ что говоритъ этотъ интересный документъ, находящійся въ рапортѣ о публичныхъ сооруженіяхъ, особенно хорошо изображающій положеніе орошенія въ Англійской Индіи.

Можетъ быть по черезъ-чуръ преувеличенной скромности г. Лямерессъ не упомянулъ о томъ, что во французскихъ владѣніяхъ, благодаря его просвѣщенному управленію, всѣ пруды и оросительные каналы исправлены и поддерживаются съ филантропическою заботливостью о благосостояніи индусовъ.

Многіе видятъ въ Индіи одну блестящую сторону, только славу завоевателей, почему необходимо заявлять отъ времени до времени и жалобы ихъ жертвъ.

Я хотѣлъ доказать на основаніи авторитетнаго свидѣтельства, которое только что было цитировано:

1) Что рисъ и яровое, просо, сорго, и пр. составляютъ почти единственную пищу индусовъ;

2) Что обработка ихъ требуетъ постоянныхъ заботъ и относительно значительнаго количества рабочихъ рукъ;

3) Что ею нельзя заниматься безъ частаго орошенія и безъ постоянной поддержки прудовъ и каналовъ, назначенныхъ для сохраненія доставки необходимаго запаса воды;

4) Что всѣ эти пруды и безчисленные каналы, покрывающіе, какъ сѣть, Индію, сооружены туземцами;

5) Что множество древнихъ прудовъ, изъ которыхъ иныя до 200 квадратныхъ километровъ, запущены и не употребляются отъ недостатка поправокъ и поддержки, потому что англійскіе инженеры, употребляемые на эти работы малочисленны и суммы, на это назначаемыя, недостаточны.

Незачѣмъ искать въ чемъ нибудь другомъ причинъ страшныхъ голодовъ, отъ которыхъ каждые четыре, пять лѣтъ, а иногда и чаще, гибнутъ въ нѣсколько мѣсяцевъ многія сотни тысячъ людей.

Запущеніе болѣе пятидесяти тысячъ прудовъ и тройной сѣти оросительныхъ каналовъ (это число ниже дѣйствительной цифры) роковымъ образомъ влечетъ за собою недостатокъ рису, и трезво смотрящій на дѣло наблюдатель, какъ напр. г. де Вальбезенъ (de Valbezen) и его товарищи, видя блестящее состояніе промышленности и торговли, которыя Англія развила въ большихъ приморскихъ городахъ своего Индустана и которыя приносятъ пользу только ей одной, съ ужасомъ спрашиваетъ себя, долго ли еще обладатели этой страны будутъ рѣшать задачу о прокормленіи индусовъ только тѣмъ, что будутъ допускать избытку народонаселенія вымирать съ голоду.

Не стану здѣсь разсуждать о правѣ колонизовать страны завоеваніемъ; во всякомъ случаѣ это владѣніе страной можетъ себя оправдать, но только тогда, когда оно вноситъ въ состарѣвшіеся народы крайняго Востока болѣе молодую кровь, высшее благосостояніе, а не тогда, когда оно угнетаетъ эти народы и высасываетъ до послѣдней капли ихъ кровь въ пользу шайки алчныхъ торгашей.

Всѣ безъ исключенія пруды, существующіе въ Индіи, устроены во время браманскаго владычества, которое, не смотря на свой деспотизмъ, всегда заботилось о матеріальномъ благоденствіи своихъ подданныхъ.

Эти резервуары, безъ которыхъ какая бы то ни было обработка рису невозможна на пространствѣ равномъ двумъ третямъ всей страны, были первоначально устроены населеніемъ, никогда не превышавшимъ сто милліоновъ человѣкъ…. Что сказать объ англичанахъ, которые въ настоящее время, когда въ Индія считается болѣе 200 милліоновъ жителей, оставляютъ въ запустѣніи, по выраженію г. Лямересса, много прекрасныхъ прудовъ, изъ которыхъ иные, какъ напримѣръ, прудъ Понаири, простираются отъ 150—200 квадратныхъ километровъ.

Я попрошу всѣхъ этихъ англофиловъ, считающихъ признакомъ самаго лучшаго тона осыпать смѣшными похвалами нашихъ сосѣдей, воздавать имъ восторженными манифестаціями за все зло, которые англичане намъ сдѣлали и еще готовы сдѣлать въ тотъ день, когда Франція возвратится къ прежнимъ преданіямъ морской и колоніальной политики Кольбера и Дюплейкса, я попрошу отвѣтить на слѣдующій вопросъ:

Рисъ составляетъ единственную пищу Индіи;

Онъ не можетъ рости безъ постоянныхъ орошеній;

Орошеніе невозможно безъ огромныхъ резервуаровъ, дозволяющихъ сохранять воду, выпадающую въ трехъ мѣсячный дождевой сезонъ, чтобы пользоваться ею въ теченіе десяти мѣсячной засухи, и безъ многочисленныхъ каналовъ, проводящихъ на далекое разстояніе воду изъ большихъ рѣкъ;

Какъ же Англія вмѣсто того, чтобы увеличивать безпрестанно число прудовъ и каналовъ, оставляетъ въ запустѣніи большую часть этихъ резервуаровъ, устроенныхъ для народонаселенія вдвое малочисленнѣйшаго теперешняго населенія?

Не отвѣтите-ли вы, что англичане для устраненія недостатка ввозятъ въ Индію рисъ?

На это я спрошу: откуда же они могутъ его ввозить?

Китай производитъ еще менѣе, чѣмъ Индія и ежегодно милліоны кулій эмигрируютъ оттуда, нанимаясь по 15 франковъ (три піастра) въ мѣсяцъ въ Калифорнію, на плантаціи Океаніи, Зондскіе острова и повсюду, гдѣ находятъ возможность прокормиться.

Кохинхина производитъ больше и можетъ вести отпускную торговлю, но произведенія ея почвы расходятся въ Калифорнію, на острова Маврикія, Бурбонъ, въ Европу, но не въ Англію, гдѣ бѣдняку нечѣмъ заплатить за привозные продукты, цѣна которыхъ увеличивается фрахтомъ и барышемъ двухъ посредствующихъ лицъ, отправителя въ Сайгонѣ или Сингатурѣ, и негоціанта въ Калькуттѣ, Мадрасѣ или Бомбеѣ.

Когда урожай очень обиленъ, а эта бываетъ въ большинствѣ случаевъ черезъ два года, то несчастный индусъ получаетъ въ обрѣзъ столько, сколько необходимо не для того, чтобы быть сытымъ, а чтобы не умереть съ голоду; т. е. почти половину нужнаго количества пищи.

Въ обыкновенный годъ ему достается только четверть.

Изъ двухъ сотъ милліоновъ пятьдесятъ питаются травами и молодыми побѣгами бамбука.

Во время неурожая отъ 400 до 500 тысячъ человѣкъ умираютъ въ теченіи жаркаго сезона.

Умираютъ они безъ жалобъ, безъ вопля, безъ проклятій…. такъ суждено!

Когда индусъ не въ силахъ болѣе ходить, онъ ложится на краю дороги подъ лавро-розовымъ деревомъ или около священнаго пруда, покрываетъ голову концемъ своего бѣлаго передника и безмолвно и равнодушно ожидаетъ своего послѣдняго переселенія, которое, по его мнѣнію, должно перенести его въ лучшій міръ.

Если случайно гуляете вы подъ вечеръ по безлюдной дорогѣ, то полдюжины шакаловъ убѣгаютъ съ воемъ при вашемъ приближеніи, и вы проходите мимо еще теплаго трупа, который готовились пожрать эти нечистыя животныя.

Во время ужаснаго голода 1866 года я видѣлъ селенія, въ которыхъ погибло болѣе половины жителей; матери продавали по дорогамъ своихъ дѣтей за нѣсколько фунтовъ рису.

Одинъ изъ высшихъ должностныхъ лицъ въ Канддалорѣ говорилъ мнѣ въ то время:

— Мы ничего не можемъ сдѣлать; это законъ природы; въ Индіи больше жителей, чѣмъ она въ состояніи прокормить!

Нѣтъ! никогда мы не повѣримъ макіавелизму, съ которымъ эти лицемѣрные пуритане подвергаютъ беззаконной эксплоатаціи эту древнюю и несчастную страну. Во время голода они осмѣливаются вывозить рисъ.

Сознайтесь, что Индія для англичанъ только афера.

Впрочемъ, еслибы она не была для нихъ афферой, они бы тамъ не оставались.

Сознайтесь, что этотъ народъ не признаетъ ни закона, ни нравственности, когда дѣло идетъ о выгодѣ; но ужъ больше не толкуйте намъ ни о его честности, ни о его великой цивилизаторской миссіи на крайнемъ Востокѣ.

Слова «цивилизаторская миссія», приложенныя къ властителямъ Индустана, не имѣютъ другаго смысла, кромѣ мрачной шутки.

Къ чести нашего правительства слѣдуетъ сказать, что голода, опустошающіе Индію, проходятъ мимо, не касаясь жителей французскаго владѣнія.

Причина этого факта объясняется вышеприведеннымъ документомъ.

Для примѣра ограничимся только однимъ Пондишери: на пространство въ 28,000 гектаровъ и населенія около 130 тысячъ душъ тамъ находятся:

Три пруда отъ 15 до 25 километровъ окружности;

Пятьдесятъ пять второстепенныхъ прудовъ;

Пятьдесятъ пять резервуаровъ; двѣсти ручьевъ;

Девять большихъ каналовъ, ведущихъ воду изъ осьми рѣкъ;

Триста восемьдесятъ малыхъ прудовъ;

Двѣ тысячи колодцевъ.

Все это занимаетъ двѣнадцатую часть всей поверхности владѣнія, т. е. на 12 квадратныхъ метровъ поверхности приходится одинъ метръ воды, доставляющій орошеніе въ теченіе круглаго года.

И всѣ эти резервуары великолѣпно содержатся вѣдомствомъ инженеровъ, столь же многочисленныхъ, какъ въ какомъ нибудь департаментѣ Франціи.

Заключеніе:

Французскіе индусы живутъ и любятъ насъ;

Англійскіе индусы умираютъ съ голоду и ненавидятъ своихъ притѣснителей.

Прошу извиненія за это отступленіе; я предпочелъ, разобравъ этотъ предметъ спеціально, сразу сообщить всѣ наблюденія, сдѣланныя мною во время долгаго пребыванія въ Индіи, и всѣ мысли о поведеніи Англіи и несчастномъ положеніи трехъ четвертей населенія Индустана, мысли которыми мы обмѣнялись съ моимъ пріятелемъ при осмотрѣ рисовыхъ полей.

Съ цингалезцами поступаютъ не лучше, чѣмъ съ ихъ братьями на материкѣ; но, живя на островѣ, лучше орошенномъ и безпрестанно освѣжаемомъ дневными дождями, они меньше страдаютъ отъ недостатка пищи, не смотря на подавляющія ихъ подати.

Доѣхавъ до рисовыхъ полей, мы отдали нашихъ лошадей богисамъ, съ приказомъ ждать насъ у небольшаго лѣсочка, находившагося по дорогѣ, въ двухъ миляхъ отъ этого мѣста. Сами мы пошли пѣшкомъ по узкимъ шоссе, которыми раздѣлены были разныя части обработанной земли.

Едва мы прошли шаговъ пятьдесятъ, какъ стадо бекасиновъ съ зелеными горлышками, чирковъ и черныхъ утокъ вылетѣло изъ небольшихъ оросительныхъ каналовъ и, задѣвая за зеленую траву, опустилось въ двухъ, трехъ стахъ метрахъ оттуда; въ то же время множество караваекъ, бѣлыхъ ибисовъ изъ той породы, къ которой принадлежатъ изваянные индусами и египтянами на ихъ храмахъ, и тьма другихъ длинноносыхъ бѣжали во всѣхъ направленіяхъ, раздвигая носами длинные стебли нелли, которые снова закрывались за ними.

Мы не брались за ружья и устояли противъ искушенія такой увлекательной и много обѣщавшей охоты, боясь, чтобы она не отвлекла насъ отъ главной цѣли нашей поѣздки.

Посѣтивъ невысокій холмъ среди рисовыхъ полей, съ котораго предполагалъ мой пріятель дать мнѣ возможность полюбоваться системой его плантацій и орошенія, мы сбирались спуститься въ самую глубь долины Кальтны охотиться за розовыми цаплями, которыхъ перья, кажется, будто составлены изъ хлопьевъ снѣга, окрашенныхъ карминомъ, и затѣмъ, если ничто не помѣшаетъ, думали воротиться черезъ холмы, осмотрѣвъ первые склоны занятые кофе.

Радассами, довѣренный слуга г. Дюфо, отправленный еще наканунѣ приготовить завтракъ и мѣсто для сіесты, долженъ былъ ожидать насъ при входѣ въ долину.

Охота за этими великолѣпными птицами больше всего соблазняла меня и, признаюсь, прогулка по грязной пашнѣ рисовыхъ полей была съ моей стороны жертва, приносимая самолюбію хозяина.

Если вамъ случалось, какъ и мнѣ, какъ каждому изъ насъ, быть захвачену въ свое распоряженіе какимъ нибудь деревенскимъ другомъ, то вы поймете мои мученья.

— Не угодно ли передъ завтракомъ пройтись по саду? говоритъ вамъ пріятель.

— Съ удовольствіемъ! отвѣчаете вы, хотя и подозрѣвая немного его умыселъ, однако надѣясь, что онъ сжалится надъ вами.

Въ глубинѣ сада всегда найдется калитка, выходящая въ поле; не довѣряйте ей, туда, подъ предлогомъ посмотрѣть дижонскія розы и махровую гвоздику, увлекутъ васъ…. Но, напрасно вы остановитесь около цвѣтниковъ и будете хвалить вкусъ ихъ украшеній, напрасно прослушаете цѣлый курсъ о скрещиваніи видовъ и прививкѣ…. вы подошли къ роковому мѣсту.. Пріятель небрежно отворяетъ калитку: «Рожь нынѣшній годъ будетъ отличная», говоритъ онъ вамъ, проходя въ калитку…. Если вы человѣкъ не геніальный, если вы тотчасъ же не найдетесь, какъ освободиться изъ такого положенія, вы погибли…. вы воротитесь часа два спустя, измученный, осмотрѣвъ поля, луга и лѣса, и будете въ дурномъ расположеніи духа сидѣть за столомъ рядомъ съ хозяйкой и ѣсть все пережаренное и переваренное.

Мнѣ нечего было опасаться такого непріятнаго окончанія прогулки, такъ какъ г-жа Дюфо осталась дома, а завтракъ долженъ былъ состоять изъ холодныхъ кушаній и карри; но если бы я сдѣлалъ хоть одинъ выстрѣлъ, то мой пріятель, воспользовавшись моимъ увлеченіемъ охотой, не упустилъ бы случая протащить меня черезъ всѣ рисовыя поля подъ ложнымъ предлогомъ найти мѣста гораздо лучшія, но на самомъ дѣлѣ съ цѣлію посвятить меня во всѣ таинства обработки разныхъ родовъ рису, и мы вышли бы оттуда Богъ знаетъ когда.

Мнѣ оставалось только не снимать съ плечъ ружья и, какъ я шелъ впереди, слушая земледѣльческіе афоризмы хозяина, стараться, какъ будто случайно, выбирать такія мѣста поля, которыя приближали насъ къ спасительному лѣсу.

Эти необозримыя равнины изумрудной зелени, подъ голубымъ сводомъ, окаймленныя на горизонтѣ густыми лѣсами, представляли зрѣлище полное прелести; но какъ по нимъ приходится идти пѣшкомъ, то вся поэзія исчезаетъ среди ужаснаго жара, которымъ васъ обдаютъ солнечные лучи и отъ которыхъ вы совершенно беззащитны.

На каждомъ шагу кобра-каппелы и тригоноцефалы, потревоженные шумомъ нашихъ шаговъ, однимъ прыжкомъ исчезали съ плотины въ густой зелени.

Благодаря нашей европейской обуви намъ нечего было ихъ опасаться; но бѣда несчастному кули, если онъ не смотритъ себѣ подъ ноги, работая въ рисовыхъ поляхъ; если онъ наступитъ на какую нибудь изъ этихъ страшныхъ змѣй, она неизбѣжно его ужалитъ, и чаще всего ему приходится умереть раньше, чѣмъ успѣютъ подать помощь.

Говорили, будто у индусовъ есть тайное лекарство отъ укушенія самыхъ опасныхъ змѣй; это чистая неправда; лучшее лекарство — встрѣча съ европейцемъ ту же минуту, когда ужаленъ. Европеецъ перевязываетъ ему ужаленную часть тѣла выше раны, прорѣзываетъ ее ланцетомъ крестообразно и льетъ на живое мясо щелочь антимонія. Этимъ сильнымъ средствомъ иногда удается спасти больнаго.

Что касается до мнимаго лекарства индусовъ, то скоро мнѣ представится случай разсказать о немъ.

Мною придуманный маневръ удался, и мы вышли на шоссе въ полумилѣ отъ того мѣста, куда отослали лошадей.

Было около восьми часовъ утра; солнце стояло уже высоко и безразсудно было отважиться идти по рисовымъ полямъ безъ легкихъ шапокъ изъ мякоти алое, которыя однѣ подъ этими широтами предохраняютъ отъ солнечнаго удара. Мы быстро пошли къ долинѣ.

Тутъ по сторонамъ дороги росли бананы, фикусы разныхъ породъ и тюльпановыя деревья съ желтыми цвѣтами; листва ихъ разрослась сводомъ надъ дорогой и доставляла намъ пріятную свѣжесть.

Менѣе чѣмъ въ полчаса мы дошли до небольшой деревни Паламбатта, разбросанной полукругомъ при началѣ большой долины Кальтуре по берегамъ незначительнаго притока Кальтны. Эта деревня заселена Вишну-Бакта, пришедшими съ Малабарскаго берега.

На главной площади селенія толпа нищихъ браминовъ оглашала воздухъ странными криками: Га! га! ахова га! хумъ, хумъ! дикъ! Это родъ междометій, выражающихъ на священномъ языкѣ (санскритѣ) и жалобу, и гнѣвъ; тутъ же были два или три музыканта, издававшіе печальныя завыванія посредствомъ рожковъ, употребляющихся обыкновенно при похоронахъ.

Раммассами и сельскій голова, вышедшіе намъ навстрѣчу, сказали, что вся эта толпа собралась для пахвадама, т. е. искупительнаго жертвоприношенія.

Такъ какъ намъ приходилось въ этой деревнѣ завтракать, то я предположилъ присутствовать при этой церемоніи.

Въ горахъ центральныхъ провинцій и по всему берегу встрѣчается много довольно значительныхъ поселеній малабарцевь, пришедшихъ съ материка и перенесшихъ свои религіозныя преданія въ среду буддійскаго населенія Цейлона.

Не смотря на изнуряющій жаръ, г. Дюфо, у котораго въ Паламбаттѣ жило нѣсколько арендаторовъ, нанимавшихъ земли, необработываемыя имъ самимъ, попросилъ у меня позволенія осмотрѣть ихъ хозяйства.

Пока подъ высшимъ надзоромъ Рамассами глиняные горшки съ рисомъ и дичью поютъ надъ разложеннымъ на чистомъ воздухѣ костромъ, я воспользуюсь своимъ одиночествомъ и сообщу нѣсколько подробностей о цейлонскихъ сектаторахъ браманизма, безъ чего трудно было бы понять пахвадамъ.

Говоря вообще, индусы отдаютъ равное почтеніе безразлично Вишну и Сивѣ, обоимъ главнымъ божествамъ представляющимъ существенныя свойства Брамы, создателя и верховнаго бога, — сохранять и преображать.

На Цейлонѣ малабарцы, не сдерживаемые въ относительномъ правовѣріи авторитетомъ высшихъ браминовъ, раздѣлились на двѣ враждебныя секты: вишну-бакта, или поклонниковъ Вишны, и сивабакта, или поклонниковъ Сивы.

Ихъ называютъ еще линшдари, или носителями Лингама, и нахмадари, или носителями Нахмама.

Лингамъ, это Пріапъ; онъ — изображаетъ Сиву. Нахмамъ — принадлежность женщины; онъ изображаетъ Вишну. Этотъ богъ въ настоящей троицѣ есть только продолженіе таинственной богини Нари, которая была всеобщая мать.

Нѣкоторые сектаторы обожаютъ совокупно и Вишну и Сиву, Лингамъ и Нахмамъ, и изображаютъ обоихъ великихъ боговъ въ видѣ прекраснаго молодаго человѣка, соединяющаго въ себѣ принадлежности обоихъ половъ.

Греки, получившіе этотъ миѳъ отъ своихъ предковъ индусовъ, создали изъ него позднѣе сына Гермеса и Афродиты.

Сектаторы Сивы обыкновенно носятъ Лингамъ въ маленькой серебря иной трубочкѣ, привязывая ее или къ рукѣ или къ шеѣ.

Вишну-бакта проводятъ посреди лба одну вертикальную линію, немного выпуклую въ серединѣ. На югѣ Иидустана, смотря по провинціямъ, ихъ называютъ: Ауди, Дассару, Сри-Ваштума, Раманджоги, Бахираги и пр.

На Цейлонѣ, кромѣ Нахмама самаго яснаго знака этой секты можно узнать большинство ея членовъ еще по странному платью которое они носятъ. Матеріи, служащія имъ одеждой, темножелтаго цвѣта, переходящаго въ красный; многіе носятъ на плечахъ, вмѣсто плаща, родъ одѣяла изъ разноцвѣтныхъ кусковъ; ихъ тюрбанъ также трехъ, четырехъ цвѣтовъ; иные вмѣсто одѣяла набрасываютъ себѣ на плеча тигровую кожу, ниспадающую до земли; у большинства на шеѣ намотаны длинныя четки изъ черныхъ зеренъ величиной съ орѣхъ. Кромѣ этого страннаго наряда, во время странствованій (они постоянно живутъ подаяніями), они носятъ съ собою бронзовую дощечку и большую раковину, называющуюся сату. Эти двѣ вещи служатъ имъ для того, чтобы произвести шумъ, возвѣщающій ихъ приближеніе: одной рукой они бьютъ небольшой палочкой по бронзовой дощечкѣ, издающей звонъ, похожій на звонъ разбитаго колокола; другой же рукой держатъ у рта сангу, дуя въ которую производятъ однообразные, пронзительные звуки.

Нищенствующіе монахи этой секты, живущіе исключительно подаяніемъ, никогда не разстаются съ этими инструментами; сверхъ того они носятъ на груди что то въ родѣ мѣдной медали, на которой изображена обезьяна Ануманта или какая нибудь алегорія Вишну. У иныхъ на плечахъ и ногахъ множество колокольчиковъ, по звону которыхъ можно издалека узнать приближеніе этихъ странниковъ. Нѣкоторые ко всему этому еще прибавляютъ желѣзный треугольникъ, нося его также на плечахъ; къ каждому его концу привѣшена желѣзная жаровня, на которой поддерживается огонь для сожженія ладона во время жертвоприношеній.

Просить милостыню, какъ уже сказано, неотъемлемое право духовныхъ лицъ этой секты. Въ особенности они часто посѣщаютъ мѣста, въ которыя сходятся для поклоненія и въ которыхъ совершилась большая часть чудесныхъ событій ихъ миѳологіи.

Въ извѣстное, болѣе благопріятное для нихъ время, они ходятъ цѣлыми полками; каждый житель попутной деревни принимаетъ у себя по нѣскольку человѣкъ такихъ странниковъ, и такимъ образомъ имъ не приходится издерживаться во время дороги. Хотя большими толпами они ходятъ только въ этихъ исключительныхъ случаяхъ, однако они никогда не пускаются въ путь иначе, какъ по нѣскольку человѣкъ вмѣстѣ. Обыкновенно они просятъ подаянія смѣло, нагло, часто даже съ угрозами. Если имъ подаютъ не такъ скоро, какъ бы имъ хотѣлось, они поднимаютъ еще больше шуму, воютъ, бьютъ всѣ разомъ въ мѣдныя дощечки и издаютъ изъ своихъ сангу оглушительные звуки.

Если и это не помогаетъ, они иногда насильно врываются въ дома, бьютъ тамъ глиняную посуду и опрокидываютъ все, что попадается подъ руку.

Обыкновенно, прося милостыню, это духовенство поетъ и пляшетъ. Ихъ пѣсни своего рода гимны въ честь злыхъ духовъ и по преимуществу крайне неприличны; и чѣмъ онѣ грязнѣе, тѣмъ больше нравятся ихъ постояннымъ слушателямъ. Дерзость этихъ людей, и вообще всѣхъ вишну-бакта на Цейлонѣ, сдѣлала то, что другіе индусы, смотрятъ на нихъ недружелюбно. Въ самомъ дѣлѣ, кажется, они стараются показать свою невоздержность въ ѣдѣ и питьѣ изъ духа противорѣчія и для большаго еще отличія отъ своихъ противниковъ лингамистовъ, чрезвычайная трезвость которыхъ равняется, воздержности браминовъ, если еще ее не превосходитъ.

Эти сектаторы открыто ѣдятъ всякаго рода мясо, не стѣсняясь пьютъ аракъ, пальмовый сокъ, называемый калью, и всѣ другіе опьяняющіе напитки, которые можно достать въ этой странѣ; нѣтъ такого излишества, въ которомъ бы ихъ не обвиняли: наконецъ, между ними по преимуществу совершаются тѣ отвратительныя сатурналіи сакти-пуджа, которыя описаны мною въ «Странѣ жемчугу»^[8].

Предметы, особенно чтимые ими: обезьяна, дерево ассуатамъ, трава дарба, хищная птица гарудахъ и змѣя канделла.

Только треть жителей деревни Паламбатты состояла изъ поклонниковъ Сивы, или сива-бактовъ. Наоборотъ, вдоль восточнаго берега Цейлона и въ Индустанѣ, въ горахъ отдѣляющихъ Малабарскій берегъ отъ Коромандельскаго, они составляютъ большинство.

Они, какъ брамины, воздерживаются отъ всякой мясной ипщи и отъ всего, что имѣетъ зародышъ жизни, какъ яйца, и даже отъ нѣкоторыхъ плодовъ земли. Вмѣсто того, чтобы сожигать, по примѣру большинства прочихъ индусовъ, мертвыхъ, они ихъ закапываютъ въ землю Они не допускаютъ принциповъ, признаваемыхъ другими кастами, относительно оскверненія, въ особенности же происходящаго отъ прикосновенія къ трупу при погребеніи, отъ прикосновенія къ женщинѣ, еще неочистившейся послѣ родовъ или во время ея мѣсячной болѣзни.

Кромѣ этого они во многомъ отступаютъ отъ правилъ общепринятыхъ. На столь извѣстную индусскую пословицу:

«Сектаторы Сивы не нуждаются въ водѣ».

они отвѣчаютъ:

«Омовенія нужны только нечистымъ».

Но замѣчательнѣе всего въ принципахъ, исповѣдуемыхъ цейлонскими сиваитами и въ чемъ они совершенно расходятся съ браманическими вѣрованіями Индіи, это то, что вполнѣ отвергаютъ основной законъ этой религіи, т. е. мару-джемму или метемисихозу. Вслѣдствіе этого свойственнаго имъ ученія у нихъ нѣтъ титти, или похоронныхъ, сраддха, установленныхъ въ память усопшихъ, когда совершаются за нихъ молитвы и жертвоприношенія. Лишь только сиваита зароютъ, онъ уже и забытъ.

Среди ихъ есть подраздѣленіе, извѣстное подъ именемъ вирасейва, о которомъ мнѣ приходится сказать нѣсколько словъ, такъ какъ членъ именно этой касты и былъ случайно поводомъ пахвадама, присутствовать на которомъ мы собирались.

Это племя отвергаетъ различіе кастъ, утверждая, что одно ношеніе лингама дѣлаетъ всѣхъ людей равными: даже парія, принявшій ихъ вѣроисповѣданіе, по ихъ мнѣнію, не ниже брамина.

Гдѣ есть лингамъ, говорятъ они, тамъ и тѣло божества безъ различія общественнаго положенія и лицъ, и бѣдный шалашъ родіи, въ которомъ есть лингамъ, гораздо выше пышнаго дворца.

Понятно, что такія возрѣнія, столь противоположныя вѣрованіямъ прочихъ индусовъ и въ особенности браминовъ, дѣлаютъ лингамистовъ ненавистными до того, что брамины не могутъ видѣть джангума, или вождей этихъ раскольниковъ.

Ясно, что цейлонскіе сиваиты не могутъ, не подвергаясь опасности, показаться въ селеніяхъ Индіи, населенныхъ браминами. У сива-бактовъ, какъ и у вишну-бактовъ, есть ниществующіе религіозные ордена, которые называются пандароны, водеру и джангумы.

Большинство изъ нихъ существуетъ только милостыней, которую они собираютъ, ходя толпами. Однако нѣкоторые живутъ въ скитахъ матта, въ родѣ монастырей, которымъ принадлежатъ земли; доходы съ этихъ земель вмѣстѣ съ приношеніями вѣрующихъ достаточны для содержанія монашествующихъ.

Гуру, или жрецы Сивы, извѣстные подъ именемъ джангума, даютъ обѣтъ цѣломудрія…. но этотъ обѣтъ только форма и смягчается самымъ страннымъ обычаемъ. Когда какой нибудь гуру посѣщаетъ свой дистриктъ, то останавливается у кого нибудь изъ принадлежащихъ къ сектѣ, которые спорятъ между собою за честь принять его у себя; лишь только гуру выбралъ домъ, какъ хозяинъ и всѣ мужчины, тамъ живущіе, обязаны оставить этотъ домъ и помѣститься гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ. Святая особа одна остается день и ночь съ женами своихъ хозяевъ, которыхъ оставляетъ себѣ для услугъ; и это не возбуждаетъ ревности мужей и не влечетъ никакихъ послѣдствій. Однако злые языки замѣчаютъ, что въ подобныхъ случаяхъ джангума всегда выбираютъ такія дома, въ которыхъ находятся самыя молодыя и красивыя женщины.

Одеждой сиваиты мало отличаются отъ вишнувитовъ; тѣ и другіе одѣваются одинаково странно. Кави или желтый цвѣтъ обязателенъ не только для нихъ, но и для всѣхъ индусскихъ жрецовъ. Муллы мусульманъ и буддійскіе жрецы точно также одѣваются въ этотъ цвѣтъ на всемъ крайнемъ Востокѣ; это признакъ святости.

Кромѣ лингама, у сиваитовъ множество особенныхъ отличій, по которымъ ихъ легко распознать: такъ на шеѣ они носятъ длинныя четки изъ зеренъ, называемыхъ рудраха, величиной, формой и цвѣтомъ похожихъ на мушкатный орѣхъ; лобъ, руки и грудь они мажутъ пепломъ изъ коровьяго помета.

Послѣ лингама они больше всего почитаютъ быка.

Хотя обыкновенно дѣти принимаютъ вѣру своихъ родителей, однако по одному только рожденію они еще не дѣлаются сиваитами. Они допускаются къ религіи своихъ родителей только двѣнадцати лѣтъ и лишь послѣ посвященія ихъ гуру.

Церемонія этаго посвященія называется дикша. Она состоитъ въ произнесеніи неофитомъ многихъ ментрамовъ, или молитвъ, примѣненныхъ къ этому обряду, въ сообщеніи ему шепотомъ на ухо тайныхъ наставленій, но на языкѣ, котораго чаще всего не понимаетъ даже самъ совершающій обрядъ.

Послѣ дикши новый вѣрующій получаетъ постоянное право пользоваться всѣми привилегіями секты, въ которую вступилъ. Лица всѣхъ кастъ могутъ быть приняты въ секту сиваитовъ и послѣ этого носить видимые знаки посвященія. Паріи и шакили, или сапожники, не исключаются изъ этой благодати, также какъ и вишнуиты.

Въ Индустанѣ съ ужасомъ смотрятъ на такіе обычаи; потому индусы обыкновенно малабарцевъ, переселившихся на Цейлонъ называютъ чандала, т. е. люди смѣшанныхъ кастъ.

Однако посвященія въ секту Сивы вообще рѣдки среди этихъ цингалезцевъ малабарскаго происхожденія, потому что вступающіе въ эту секту обязаны бываютъ навсегда отказаться отъ употребленія мяса и хмѣльныхъ напитковъ; низшія племена, явно употребляющія мясо и крѣпкіе напитки, находятъ эти условія слишкомъ тягостными, и потому не вступаютъ въ эту секту.

Напротивъ, у вишнувитовъ, позволяющихъ всѣ излишества, множество вновь вступающихъ.

Нерѣдко иные изъ выгодъ, часто по капризу, переходятъ изъ одной секты въ другую. И та, и другая принимаютъ этихъ перебѣжчиковъ безъ искуса и безъ затрудненій; встрѣчается даже что-то на подобіе миссіонеровъ, ходящихъ по странѣ и набирающихъ прозелитовъ, совершающихъ вмѣстѣ съ ними молитвы, которыхъ чудесная сила возвращаетъ глухимъ слухъ, слѣпымъ зрѣніе и т. п. У нихъ молитвы противъ всѣхъ человѣческихъ напастей… Не показывайте своего сомнѣнія въ ихъ силѣ, иначе вы подвергнетесь страшному проклятію, которое по меньшей мѣрѣ превратитъ васъ въ змѣю или дикаго звѣря.

Всѣ индусы не только на Цейлонѣ, но отъ мыса Коморина до Гималаи, слѣпо вѣруютъ въ силу ментрамовъ и во всѣ эти чудесныя исцѣленія.

Пандароны постоянно носятъ съ собою большіе запасы воды изъ Ганга или выдаваемой ими за воду Ганга.

Нѣтъ воды въ цѣломъ свѣтѣ равной водѣ Ганга; воды другихъ рѣкъ не обнаруживаютъ своихъ дѣйствій на невѣрующихъ, но вода Ганга имѣетъ свойство выводить изъ заблужденія самыхъ закоренѣлыхъ грѣшниковъ.

Иногда случается довольно странная вещь — мужъ принадлежитъ къ сектѣ Вишну и носитъ нахмамъ, тогда какъ жена принадлежитъ сектѣ Сивы и носитъ лингамъ. Однако такое различіе въ религіозныхъ мнѣніяхъ нисколько не нарушаетъ супружескаго спокойствія; каждый изъ супруговъ мирно слѣдуетъ предписаніямъ своего исповѣданія, почитаетъ по своему бога имъ выбраннаго, безъ всякаго противорѣчія со стороны другаго.

Это самая замѣчательное различіе между сектаторами на Цейлонѣ и въ Индіи.

Въ Индіи никто не можетъ взять жену, не принадлежащую къ той же кастѣ и той же вѣрѣ.

Тѣмъ не менѣе, каждая секта старается превознести своего бога и унизить бога противной секты.

Вишнувиты увѣряютъ, что ихъ богъ заботится о сохраненіи всего существующаго; что отъ него одного Сива получаетъ свое могущество, такъ какъ онъ былъ спасаемъ Вишну во многихъ случаяхъ, въ которыхъ онъ бы неминуемо погибъ безъ помощи ихъ бога.

Напротивъ того, сиваиты утверждаютъ, что Вишну ничтоженъ и никогда не совершалъ ничего, кромѣ подлостей, которыя заставляютъ презирать его; это они подкрѣпляютъ множествомъ разсказовъ, въ которыхъ заставляютъ этого бога играть смѣшную и гряззную роль, и отсюда заключаютъ, что одинъ Сива достоенъ обожанія.

Эти базарные споры, въ которыхъ чаще всего видѣнъ денежный вопросъ, такъ какъ въ концѣ концовъ каждому хочется залучить въ свой храмъ побольше вѣрующихъ и приношеній, иногда кончаются битвами между жрецами соперничествующихъ пагодъ, въ которыхъ бѣдняги, взывая къ своимъ богамъ о помощи, стараются доказать ихъ могущество силою кулака.

Многочисленныя толпы нищенствующихъ монаховъ обѣихъ сектъ особенно склонны вызывать такія ссоры.

Часто такіе фанатики собираютъ толпы для доказательства преимущества ихъ исповѣданія; тутъ осыпаютъ другъ друга самыми обидными и отвратительными ругательствами, изрыгаютъ потоки оскорбленій богамъ своихъ противниковъ и кончаютъ рукопашной.

Къ счастію, поле битвы рѣдко орошается кровью; все ограничивается кулачными ударами съ той и другой стороны, разорванной одеждой и сброшенными на землю тюрбанами. По окончаніи боя вѣрующіе спѣшатъ перевязывать раны и замѣнить разорванныя одежды новыми.

Возвращаюсь къ пахвадаму.

«Эта церемонія, говоритъ Дюбуа, совершается только въ важныхъ случаяхъ, когда нужно смыть обиду, нанесенную члену секты, оскорбляющую всѣхъ. Этотъ обрядъ полонъ чрезвычайной торжественности, такъ какъ состоитъ въ закланіи человѣческой жертвы и потомъ въ ея воскрешеніи.

Когда сдѣлается извѣстнымъ, что кто нибудь подалъ поводъ къ пахвадаму, вишнувиты собираются со всѣхъ сторонъ толпами въ дому виновнаго, сходясь иногда въ числѣ нѣсколько тысячъ человѣкъ. Каждый съ своей бронзовой дощечкой и сангу. Начинается тѣмъ, что привязываютъ виновника къ дереву; потомъ невдалекѣ ставятъ небольшую палатку, которую тотчасъ же окружаютъ много рядовъ сектаторовъ; затѣмъ вожди избираютъ какого нибудь вишнувита, который согласенъ быть принесеннымъ въ жертву и показываютъ его любопытствующей толпѣ, пришедшей быть свидѣтельницей этого зрѣлища. Послѣ того какъ выбранному сдѣлаютъ легкій надрѣзъ на рукѣ, изъ котораго течетъ кровь, кажется что силы оставляютъ жертву; несчастный падаетъ и лежитъ безъ движенія. Мнимо-умершаго переносятъ въ поставленную для этого палатку, окруженную вишнувитами, не подпускающими къ ней никого изъ постороннихъ; другіе окружаютъ домъ подавшаго поводъ къ совершенію обряда. Всѣ вмѣстѣ постоянно испускаютъ ужасный крикъ и вой, которые, перемѣшиваясь съ звономъ бронзовыхъ дощечекъ и хриплыми, печальными звуками сангу, производятъ невыносимый содомъ.

Это продолжается до тѣхъ поръ, пока виновное лицо, не заплатитъ наложенной на него пени, которая обыкновенно превышаетъ его средства.

Однако жители селенія и окрестностей, не будучи въ состояніи долѣе переносить такого концерта, вступаютъ въ переговоры съ вождями этихъ сумасшедшихъ, платятъ имъ часть требуемаго съ виновнаго, умоляютъ поскорѣе окончить обрядъ пахвадама и разойтись по домамъ. Когда вожди удовлетворены, они идутъ въ палатку и воскрешаютъ мнимоумершаго. Для совершенія этаго чуда дѣлаютъ надрѣзъ на ногѣ одного изъ сектаторовъ; вытекающую оттуда кровь сбираютъ въ сосудъ и кропятъ ею тѣло жертвы; отъ одного этаго окропленія мнимый мертвецъ тотчасъ же оживаетъ и пользуется превосходнымъ здоровьемъ. Тогда его показываютъ присутствующимъ, которые всѣ кажутся искренно убѣжденными въ дѣйствительности этого чудеснаго воскресенія.

Послѣ церемоніи, чтобы довершить искупленіе преступленія или нанесенной обиды, на собранную пеню даютъ большое пиршество и потомъ расходятся восвояси».

Такъ, по свидѣтельству знаменитаго путешественника, происходитъ въ южномъ Индустанѣ обрядъ пахвадамъ. На Цейлонѣ при этомъ бываетъ измѣненіе, которое не очень нравится совершившему проступокъ, за который хотятъ наказать. Пока избранный притворяется мертвымъ, раскладываютъ въ достаточномъ разстояніи отъ дерева, къ которому привязанъ виновный, большой костеръ и отъ времени до времени одинъ изъ браминовъ, отдѣлясь отъ толпы музыкантовъ и завывальщиковъ, подходитъ къ привязанному и подноситъ къ нему горящую головню. Цѣль этой остроумной выдумки ускорить уплату пени, которую толпа нищихъ монаховъ истратитъ въ тотъ же вечеръ на оргію.

По окончаніи нашего завтрака толпа вишну-бакта угостила насъ своимъ религіознымъ представленіемъ; я говорю религіознымъ потому, что эти кривлянья и шарлатанскіе фокусы, какъ и всегда, прикрываются религіозной идеей.

Поводомъ къ церемоніи было оскорбленіе мужа — брамина однимъ молодымъ человѣкомъ, который важно присвоилъ себѣ костюмъ начальника нищенствующихъ монаховъ — джанмума.

Вотъ что дало поводъ къ этой искупительной жертвѣ.

Молодой человѣкъ, по имени Сальванайенъ — Моделіаръ, изъ касты велладжа, одной изъ самыхъ высшихъ въ Индіи, наканунѣ, надѣвъ тайкомъ желтое одѣяніе джангума или вождей нищенствующихъ жрецовъ, покрывъ себя пылью, съ палкой и кувшиномъ въ рукахъ, явился въ одну небольшую деревню на противуположномъ склонѣ горы разыгрывать роль странника, возвращающагося съ Ганга. Раздавъ множество амулетовъ и надѣливъ каждаго нѣсколькими каплями чудотворной воды священной рѣки, онъ ушелъ вечеромъ воспользоваться своимъ правомъ гостепріимства къ молодому брамину, только что женившемуся на очаровательной дѣвушкѣ. По обычаю, мужъ тотчасъ же ушелъ изъ дому, благодаря небо за неожиданное счастіе и за честь, которую присутствіе такого святаго лица распространитъ на все его семейство.

Шалунъ отлично сыгралъ свою роль и воспользовался всѣми правами, предоставляемыми въ подобныхъ случаяхъ. На другое утро, не смотря на мольбы мужа, пригласившаго его продлить свое пребываніе, обманъ былъ открытъ прибытіемъ толпы настоящихъ джангума. И мужъ, и джангумы пришли въ ярость: первый отъ того, что уступилъ свой домъ и свою жену лжепилигриму; послѣдніе отъ того, что посторонній осмѣлился похитить ихъ одежду и воспользоваться ихъ привиллегіей.

Тотчасъ схватили молодаго человѣка и привели въ Паламбатту въ сопровожденіи всѣхъ жителей селенія, избраннаго имъ театромъ своихъ подвиговъ.

Сальвайенъ-Моделіаръ принадлежалъ къ одному изъ богатѣйшихъ въ странѣ семействъ; потому, какъ только выбранный изображать жертву распростерся на землѣ и пламя показалось на кострѣ, назначенная пеня тотчасъ же было внесена и виновный освобожденъ; но если, съ этой стороны, церемонія была не полна, то по окончаніи церемоніи отецъ мнимаго джангума позаботился прибавить къ ней эпизодъ. Взявъ бамбуковую палку, онъ принялся съ такимъ ожесточеніемъ бить своего сына по ногамъ, что скоро отвсюду брызнула кровь.

Какъ ни прискорбно намъ было видѣть это, мы не рѣшились вступаться: одного слова съ нашей стороны было бы достаточно, чтобы продолжить и усилить наказаніе. Власть отца семейства до такой степени уважается въ Индіи, что еслибы онъ переломалъ сыну руки и ноги, ни одинъ изъ зрителей не произнесъ бы ни слова, и всѣ, даже самъ наказываемый, счелъ бы очень дурнымъ поступкомъ со стороны посторонняго вмѣшательство въ семейныя дѣла.

Послѣ оскорбленія религіи, которое лицемѣрные джангума видѣли въ этомъ похищеніи ихъ права на гостепріимство, нужно было загладить матеріальный ущербъ, нанесенный брамину и его молодой женѣ. Судъ касты, составленный изъ всѣхъ старшинъ, собрался и, выслушавъ показанія супруговъ, присудилъ Сальванайена къ немедленной уплатѣ тысячи рупій имъ обманутымъ супругамъ, что тотчасъ и было исполнено его отцемъ. Пока происходило разбирательство этого дѣла подъ высокимъ тамариномъ, посаженнымъ среди сельской площади, я съ любопытствомъ смотрѣлъ на жену брамина, которую, — безъ сомнѣнія, чтобы лучше оцѣнить нанесенный ущербъ, заставили разсказать всѣ подробности того, что произошло въ ту ночь, которую лжестранникъ провелъ съ нею. Изъ ея словъ мнѣ не видно было, чтобы она очень гнѣвалась, и всякій разъ, когда она оборачивалась къ злополучному молодому человѣку, мнѣ казалось, что въ ея взглядѣ было больше нѣжнаго состраданія, чѣмъ гнѣва. Три четверти этихъ бродящихъ по деревнямъ джангума стары, нечистоплотны и часто страдаютъ элефантіазисомъ; поэтому красавица втайнѣ должна была благодарить Велладжу за его юность и красоту.

Около трехъ часовъ, когда солнце не такъ уже палило, мы сѣли на своихъ лошадей и по указаніямъ Рамассами вступили въ долину Кальтны.

Послѣ часовой ѣзды мы принуждены были слезть съ лошадей. Начался лѣсъ съ его таинственной сѣтью ліанъ, ползучихъ растеній, бамбука и исполинскихъ корнепусковъ, черезъ которую можно пробираться только пѣшкомъ.

Пройдя болѣе пятидесяти шаговъ, мы вступили на толстый слой моху и вѣковыхъ остатковъ; свѣжесть, пропитанная запахомъ коричневыхъ деревьевъ и дикорастущей сассапарели, смѣнила жаркія испаренія равнины: ни одинъ лучъ солнца не проникалъ сквозь лиственный сводъ, разстилавшійся надъ нашими головами; свѣтъ, пробившійся сквозь зелень различныхъ цвѣтовъ, придавалъ всему самый прихотливый видъ. Въ иныхъ мѣстахъ, среди чащи, чернѣла на зелени правильная прорѣха — это проходъ пантеры или ягуара, а можетъ быть и ея недалекое отъ насъ логовище, и звѣрь глухо рычалъ, слыша шумъ нашихъ шаговъ.

Мы незамѣтно поднимались по отлогой возвышенности; намъ и въ голову не приходило перемолвить хоть слово среди различныхъ впечатлѣній, производимыхъ величіемъ окружавшей насъ природы. Цѣлый міръ находился надъ нами: тысячи черныхъ, бѣлошеихъ обезьянъ, вися на ліанахъ и вѣтвяхъ, смотрѣли на насъ въ молчаливомъ удивленіи, тогда какъ птицы всѣхъ цвѣтовъ, потревоженныя нами во время ихъ сіэсты, съ пронзительнымъ крикомъ бросались въ глубь чащи изъ подъ листвы, въ которой искали себѣ убѣжища отъ зноя. Пальмовыя мыши, родъ маленькихъ сѣрыхъ бѣлокъ, весело прыгали, догоняя другъ друга, съ дерева на дерево, иногда задѣвая на быстромъ бѣгу большихъ лѣсныхъ, нѣжныхъ и яркихъ цвѣтовъ бабочекъ, которыя лѣпятся на корѣ коричневаго дерева, чтобы выжать его благоуханіе, и которыхъ легко принять за цвѣтки. По временамъ кобра-каппела или тригоноцефалъ быстро проскользали передъ нами, какъ молнія, и исчезали мгновенно въ высокой травѣ.

Но вотъ свѣтъ мало по малу, казалось, терялъ темную окраску и скоро черезъ верхнія вѣтви стали пробиваться солнечные лучи.

Спутникъ мой остановился и сказалъ:

— Приготовьте ружье; мы всего въ двухъ стахъ метрахъ отъ озерка, на которомъ гуляютъ розовыя цапли, и намъ стоитъ только стрѣлять.

По его приказанію, Рамассами поползъ по мху впереди насъ, чтобы предупредить насъ, тамъ ли желанныя птицы. Взойдя на вершину склона, я не могъ удержаться отъ крика изумленія, который однако тотчасъ же заглушилъ по знаку моего пріятеля. Зрѣлище, представившееся намъ, превосходило всѣ мечты воображенія, и ни одинъ, самый искусный, живописецъ не былъ бы въ состояніи изобразить его.

Позади насъ лѣсъ, полный таинственной прелести, спускался своими каскадами цвѣтовъ и разнообразной зелени вдоль горы; передъ нами — на небольшомъ плато озеро, около четверти мили шириной, виднѣлось сквозь зелень молодыхъ панданусовъ и низкорослыхъ пальмъ его окаймлявшихъ; съ одной стороны оно упиралось въ лѣсистый склонъ, еще выше того, на которомъ мы были; съ другой, съуживаясь, оно изливало отвѣсно свои воды въ долину; тамъ онѣ, ниспадая сначала цѣлой рѣкою, превращались въ брызги и пѣну, прыгали по яркому мху и, наконецъ, на глубинѣ 700—800 футовъ образовали спокойный ручей, далеко извивавшійся серебряной лентой…. И все это освѣщалось экваторіальнымъ солнцемъ, которое покрываетъ все, до чего ни коснется, золотомъ и свѣтомъ.

На освѣщенномъ, берегу озера сотни цапель съ розовыми и бѣлыми перьями готовились заняться рыбной ловлей посреди голубыхъ ненуфаровъ, повсюду выглядывавшихъ изъ воды.

Мы подошли къ каскаду и подъ прикрытіемъ густаго кустарника стали огибать справа озеро, чтобы приблизиться на ружейный выстрѣлъ къ птицамъ, продолжавшимъ свою забаву, не подозрѣвая нашего присутствія.

Не успѣли мы и перейти дороги, какъ изъ глубины долины, въ которую изливались воды озера, раздался глухой и протяжный вой; мы инстинктивно остановились и вопрошающимъ взглядомъ посмотрѣли другъ на друга.

Это дикій слонъ, сказалъ потихоньку Рамассами.

Въ ту же минуту раздался страшный концертъ.

— Ихъ много, продолжалъ индусъ: вѣрно ихъ встревожилъ ягуаръ.

Нечего было и думать объ охотѣ…. цапли всполошились на берегу, и скоро одна за другой, тяжело летя, исчезли за высокимъ склономъ горы.

Вой продолжался и долеталъ до насъ, повтореннымъ и усиленнымъ отъ эхо долинъ; можно было подумать, что цѣлое стадо этихъ громадныхъ животныхъ вышло на бой съ неизвѣстнымъ врагомъ.

— Нечего жалѣть, что охота не удалась, сказалъ мой спутникъ: если не ошибаюсь, намъ предстоитъ, не подвергаясь малѣйшей опасности, посмотрѣть на внушительное въ своемъ родѣ зрѣлище. Должно быть, у подошвы водопада много слоновъ и что нибудь возбудило ихъ гнѣвъ.

— По вашему мнѣнію, мы можемъ подойти къ нимъ, не будучи замѣчены? спросилъ я.

— Мы будемъ выше ихъ на всю высоту обрывистыхъ скалъ, по которымъ низвергаются воды озера, и еслибы даже они увидали насъ, то все-таки намъ нечего было-бы бояться на этой неприступной крѣпости. Неправда ли, Рамассами?

— Да, саибъ! просто отвѣтилъ индусъ, и пошелъ впереди насъ осмотрѣть дорогу: но нужно спѣшить; солнце быстро идетъ къ закату. Такъ какъ намъ нечего было скрываться, то, оставивъ кусты, мы пошли назадъ по берегу озера. Придя къ водопаду, мы взобрались ползкомъ на огромную глыбу гранита, часть которой, свѣсившаяся надъ пропастью, образовала съ нашей стороны естественную преграду, служившую плотиной первому паденію водопада. Едва вытянулъ я голову черезъ край скалы, какъ вдругъ голова закружилась и я принужденъ былъ ухватиться за кустарникъ, окружавшій мою своеобразную обсерваторію; я зажмурился на нѣсколько минутъ, чтобы не поддаться непреодолимому влеченію, притягивавшему меня въ пѣнистую воду. Восклицанія моего друга, помѣстившагося рядомъ со мною, возбудили мое любопытство и я, побѣдивъ свое волненіе, сталъ внимательно смотрѣть внизъ; я вздрогнулъ отъ ужаса и удивленія. У подошвы этого ряда почти отвѣсныхъ водопадовъ, сжатыхъ съ обѣихъ сторонъ лѣсистыми скатами въ шесть, семь сотъ метровъ вышиной, съ яростью дрались два слона и, хотя ихъ ростъ значительно уменьшался для насъ разстояніемъ, отъ насъ не ускользнула ни одна подробность этой страшной сцены, происходившей среди величественнѣйшаго пейзажа.

Гиганты пришли въ высокой травѣ, поднявъ хоботы, выставивъ впередъ клыки, нанося удары и увертываясь отъ нихъ съ удивительною ловкостью, съ яростными криками похожими на ревъ волнъ. Казалось, силы ихъ были равны, и такъ какъ бой только что начался, то и нельзя было предвидѣть развязки этой исполинской борьбы. Прошло не болѣе пяти минутъ, какъ вдругъ Рамассами сказалъ своему господину:

— Саибъ, черезъ полчаса будетъ темно.

Услыхавъ это, г. Дюфо быстро отступилъ назадъ.

— Что съ вами? спросилъ я.

— Скорѣе, мой другъ, отвѣтилъ онъ съ оттѣнкомъ безпокойства въ голосѣ: нельзя терять ни минуты; въ этой сторонѣ тьма пантеръ и ягуаровъ; намъ не пройти черезъ лѣсъ, не подвергаясь опасности, если васъ застанетъ темнота.

Я очень хорошо сознавалъ справедливость этихъ словъ; потому бросивъ послѣдній взглядъ на бойцовъ, я поспѣшилъ за товарищемъ и мы быстро пошли къ тропинкѣ, по которой уже шли сюда.

Черезъ нѣсколько минутъ мы уже были въ лѣсу; солнце, совершенно спрятавшись за горами, давало свѣтъ, едва достаточный, чтобы разглядѣть дорогу. Въ увеличивающемся съ минуты на минуту сумракѣ высокія деревья принимали фантастическіе образы, а въ чащахъ слышался визгъ нечистыхъ шакаловъ, начинающихъ свою охоту до наступленія совершенной темноты.

Не знаю, что можетъ сравняться своей важной внушительностью съ пустынностью большихъ тропическихъ лѣсовъ въ быстро проходящее время сумерекъ. Тысячи птицъ, попавшихъ въ нихъ пріюта отъ дневнаго жара, какъ только скрывается солнце, улетаютъ въ поля риса, маиса и сорго; безмолвіе нарушается только завываніемъ хищныхъ звѣрей, ищущихъ добычи. Къ счастію, сошли мы быстрѣе, чѣмъ всходили и при послѣднемъ блескѣ дня мы ужъ скакали по дорогѣ въ Паламбату. Во весь этотъ день, что рѣдко случается въ Индіи, мы не сдѣлали ни одного выстрѣла.

Три недѣли, которыя я предположилъ провести съ друзьями, пролетѣли съ неимовѣрной быстротой; каждый день мы отправлялись посмотрѣть какое нибудь очаровательное мѣсто въ сопровожденіи слона Нирджары, который продолжалъ быть всеобщимъ баловнемъ. Любезные хозяева придумывали безпрестанно новыя развлеченія, и, когда пробилъ роковой часъ разлуки, мнѣ пришлось бы пробыть здѣсь еще нѣсколько мѣсяцевъ, чтобы привести въ исполненіе всѣ задуманныя ими увеселенія. Не смотря на ихъ просьбы, мнѣ невозможно было отложить отъѣздъ; уже четыре мѣсяца, какъ я выѣхалъ изъ дому и, хотя продлить срокъ моего отпуска было предоставлено моему усмотрѣнію, но мнѣ хотѣлось поскорѣе возвратиться къ моему семейству, которое я оставилъ въ Шандернагорѣ. Послѣдній вечеръ, проведенный нами вмѣстѣ, былъ печаленъ…. я желалъ бы ужъ быть въ дорогѣ, чтобы избѣжать послѣдняго прощанья.

Мы не ложились, такъ какъ я рѣшилъ выѣхать ночью для того, чтобы пріѣхать въ Пуантъ-де-Талль утромъ, до изнурительнаго жара.

Я отказался отъ предложенной г. Дюфо кареты, потому что иначе мнѣ бы пришлось оставить позади свою прислугу съ провизіей и снарядами, а у моихъ людей въ Кальтнѣ такъ ослабѣла дисциплина, что мнѣ не хотѣлось терять ихъ изъ виду.

Когда Амуду доложилъ мнѣ, что все готово, я быстро вырвался изъ объятій взволнованныхъ друзей и бросился въ повозку, приказавъ скорѣе ѣхать.

— Когда увидимся? закричалъ мнѣ въ слѣдъ г. Дюфо.

— Можетъ быть во Франціи! сказалъ я.

— А можетъ быть и никогда отвѣтила его супруга.

Буйволы, погоняемые виндикарой, бѣжали галопомъ, и эти послѣднія слова, которыя я разслышалъ: «можетъ быть никогда» долго отзывались въ моей душѣ, какъ эхо печальнаго предчувствія….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ настоящее время, приведя въ порядокъ эти путевыя замѣтки, я безъ глубокой скорби не могу вспомнить своихъ хозяевъ въ Кальтнѣ. Почти восемь лѣтъ прошло, какъ они оба были похищены страшной лихорадкой, которую заносятъ съ острова Маврикія кули, возвращающіеся, по истеченіи срока ихъ найма, на плантаціи Цейлона и Малабарскаго берега. Одна могила на берегахъ Каллоо приняла останки г-на и г-жи Дюфо.

На восходѣ солнца я въѣхалъ въ Вивелле, небольшое селеніе на западномъ берегу, кокетливо расположившееся среди зелени лимонныхъ, банановыхъ, кокосовыхъ деревьевъ и панданусовъ. Длинная вереница туземцевъ обоего пола съ фруктами въ большихъ тростниковыхъ корзинахъ на головѣ тянулась къ Пуантъ-де-Галль; между тѣмъ другіе совершали предписанное религіей омовеніе въ небольшихъ ручьяхъ и священныхъ прудахъ. Волны индѣйскаго океана, тихо волнуемаго легкимъ вѣтромъ, съ печальнымъ шумомъ, столь пріятнымъ для моряковъ, разбивались о берегъ. Вдали сотни рыбаковъ, стоя въ своихъ катимаронахъ, нагруженыхъ фіолетовыми лангутами (морскими раками), которые только и ловятся въ окрестностяхъ мыса Коморина и отмеляхъ Барбанъ, возвращались къ берегу; крикливые и монотонные звуки трубы падіаловъ, собиравшихъ слоновъ и дойныхъ буйволицъ на пастбище, неслись отовсюда…. и мрачные оттѣнки ночи исчезали при первыхъ лучахъ солнца, какъ театральный занавѣсъ.

Пока Кандассами отпрягаетъ буйволовъ и идетъ съ ними купаться, пока Амуду покупаетъ у какого-то макуа-рыбу къ моему утреннему карри, я, воспользовавшись удобной минутой, сдѣлаю небольшое объясненіе…. Я уже заявилъ, что не оченьлюблю предисловія; притомъ такъ удобно говорить обо всемъ въ самомъ путешествіи, что я прибѣгаю иногда къ этому способу, стараясь только не злоупотреблять имъ. Сверхъ того, какая польза отъ предисловія?… осмѣять критиковъ, имѣвшихъ несчастіе соглашаться съ вами! Если дѣло идетъ не о положительныхъ фактахъ и не о чистонаучныхъ книгахъ, въ которыхъ авторъ имѣетъ полное право защищаться, мнѣ кажется, неприличнымъ возражать на мнѣнія, высказанныя въ печати. Кромѣ ея есть еще почти всегда безпристрастная оцѣнка дѣлаемая обществомъ, отводящая писателю заслуженное имъ мѣсто.

Само собою разумѣется, что подъ безпристрастной оцѣнкой я не подразумѣваю такую, которую дѣлаютъ другъ другу путешественники; каждый увѣряетъ, что онъ самъ все видѣлъ, и однако нѣтъ двухъ путешествій согласныхъ между собою. Какъ же иначе? Вопервыхъ, есть путешественники, не выходящіе изъ комнаты, путешествующіе по свѣту по указаніямъ англичанъ и американцевъ; для нихъ англо-саксонецъ (хотя нѣтъ въ мірѣ народа болѣе субъективнаго, болѣе исключительнаго, болѣе эгоистичнаго и пристрастнаго въ отношеніи ко всему, что несогласно съ ихъ народными обычаями) одинъ только и заслуживаетъ довѣрія, потому что онъ описываетъ единственно лишь то, что онъ, по его мнѣнію, нашелъ… Этимъ мнимымъ и англоманствующимъ путешественникамъ я посовѣтую прочесть различныя «excursions and travels» по Франціи, ежегодно издающіяся въ Лондонѣ и Нью-Йоркѣ. Они тогда узнаютъ свое отечество совершенно при другомъ освѣщеніи. Они узнаютъ оттуда, что Франція страна всемірной проституціи, гдѣ не существуетъ семейной жизни; что молодыя дѣвицы заработываютъ себѣ приданое въ Мабили; и что доступныя красавицы, гуляющія вечеромъ по бульварамъ, составляютъ цвѣтъ избраннаго общества.

Въ доказательство справедливости своихъ словъ они приводятъ выдержки изъ нашихъ грязныхъ романовъ и называютъ насъ «Brightness decay», «элегантною гнилью».

Когда же они пишутъ о своей странѣ, то какъ они согласно приписываютъ ей всѣ совершенства!… Ни одинъ не приподниметъ покрывала съ постыднаго и грязнаго распутства, растлѣвающаго большіе англійскіе и американскіе города, распутства лицемѣрнаго, которое начинается послѣ вечерней попойки, распутства до такой степени гадкаго, что объ немъ невозможно говорить, даже покрывъ его цвѣтами.

Не угодно ли, я укажу вамъ на одинъ фактъ, совершающійся на глазахъ у всѣхъ, по которому можно судить о томъ, что стираются скрыть…

Въ штатѣ Калифорнія въ Сан-Франциско на одной изъ лучшихъ улицъ Kerney-street — есть учрежденіе подъ названіемъ театра Bella-Union, это на самомъ дѣлѣ театръ. Туда пускаютъ по билетамъ, которые продаются при входѣ. Возьмите ложу и войдите при поднятіи занавѣса: труппа танцовщицъ наполняетъ сцену; послѣ нѣсколькихъ антрша, входитъ encanteur (аукціонеръ), который называется торговцемъ невольницъ; сначала подумаете, что это какой нибудь эпизодъ піесы… подождите, впередъ выходитъ одна изъ танцовщицъ… долларовъ!… долларовъ!… долларовъ! кричатъ въ залѣ… никто больше? за вами… Танцовщица, получа нумеръ аукціона, исчезаетъ. Какъ вы думаете, куда она пойдетъ? Въ ложу съ густыми занавѣсами, гдѣ сидитъ джентльменъ, которому она досталась! и сцена slaves-market (торгъ невольницами) продолжается до продажи послѣдней танцовщицы. Я ограничиваюсь этимъ фактомъ, потому что другихъ въ этомъ сочиненіи я не осмѣливаюсь привести для французской публики… этотъ меньше всѣхъ постыденъ изъ тѣхъ, которые замѣчены мною во время моего четырехкратнаго пребыванія въ Америкѣ; предоставляю судить о прочихъ.

И такъ… комнатный путешественникъ, продолжайте свое патріотическое занятіе, продолжайте унижать французовъ въ пользу англо-саксонцевъ.

Слѣдуйте всѣмъ выдумкамъ нашихъ сосѣдей, — это теперь мода; васъ будутъ слушать и не подпишутъ и двадцати пяти сантимовъ, чтобы, напримѣръ, поощрить столь ученыя и разумныя путешествія, какъ сдѣланныя въ Сахару неустрашимымъ путешественникомъ Солейлье (Soleillet).

Называйте вашихъ героинь Хауда, что значитъ на языкѣ индустани паланкинъ, родъ клѣтки, въ которой сидятъ путешествующіе на спинѣ слоновъ, или еще лучше Нагали (какъ въ сочиненіи: Тайны Индіи), что на тамульскомъ языкѣ значитъ: chaise perèée… этимъ вы дополните географическое образованіе Франціи, внушите вашимъ дѣтямъ страсть къ путешествіямъ… и заставите иностранцевъ смѣяться надъ нами.

Затѣмъ есть путешественники пакеботные… (шестнадцать часовъ остановки въ каждомъ станціонномъ портѣ), которые судятъ свысока и по внѣшнему виду о людяхъ, разныхъ встрѣчаемыхъ ими цивилизацій. Наконецъ, есть путешественники путешествующіе, которые поселяются въ избранной ими странѣ, изучаютъ все на досугѣ и неохотно отрываются отъ своихъ занятій, какъ, напримѣръ, Солейлье, Русселе, Анкетиль и множество другихъ.

Какъ же вы хотите, чтобы послѣдніе были согласны съ путешествующими только по англійскимъ журналамъ и совершающими кругосвѣтное плаваніе въ парижскихъ омнибусахъ, или съ путешествующими, хотя и на самомъ дѣлѣ, но которые не бывали нигдѣ, кромѣ пароходныхъ станцій отъ Марсели до Іокагамы и отъ Пуантъ-де-Галля до Сиднея. Съ той и другой стороны легко раздражаются другъ противъ друга: одинъ топчетъ въ грязь сочиненіе другаго, и намъ остается ждать безпристрастной оцѣнки только отъ журнальной критики.

Долженъ сознаться, что это вступленіе я употребилъ не для того чтобы протестовать противъ критикъ, разбиравшихъ прежнія мои путешествія (вообще говоря, они были приняты благосклонно), но чтобы удобнѣе сдѣлать маленькое замѣчаніе.

Когда я вписывалъ на основаніи моихъ путевыхъ замѣтокъ (такъ подробно веденныхъ, что въ большинствѣ случаевъ мнѣ пришлось только переписывать ихъ) великолѣпную мѣстность Вивелле, мою работу вдругъ остановило пришедшее мнѣ на память мнѣніе двухъ талантливыхъ людей.

Г. Фуко (Foucaux), профессоръ санскритскаго языка въ collège de France, говоря о предыдущихъ моихъ сочиненіяхъ, «Страна баядерокъ» и «Страна Жемчуга», сказалъ: "Авторъ умѣетъ заинтересовать насъ своими разсказами и приключеніями. Въ его сочиненіяхъ есть живо написанныя страницы, которыя мрачный умъ упрекнетъ развѣ только за слишкомъ восточный оттѣнокъ.

Въ другой стороны, г. Асез (Assézat) въ Débats упрекалъ меня за то, что я описываю восточную природу «съ слишкомъ большимъ лиризмомъ».

Нисколько не сѣтуя на мнѣніе, выраженное притомъ вполнѣ прилично, просто желаю дать замѣтить, что я описываю природу страстно мною любимую, и что климатъ, растительность и солнце этихъ чудесныхъ странъ Азіи неизгладимо запечатлѣваются въ воображеніи человѣка, тамъ жившаго.

Въ заключеніе позволю себѣ привести слова Гумбольдта:

"Въ впечатлѣніи, производимомъ природой Индіи, есть что-то столь величественное и могущественное, что прожившему тамъ нѣсколько мѣсяцевъ, кажется, будто онъ провелъ тамъ долгіе годы. Все здѣсь представляется новымъ и чудеснымъ.

«Среди полей, въ чащѣ лѣсовъ исчезаютъ почти всѣ воспоминанія объ Европѣ, потому, что характеръ пейзажа опредѣляется по преимуществу растительностью; она дѣйствуетъ на наше воображеніе своей массой, противоположностью своихъ формъ и блескомъ своихъ красокъ. Чѣмъ сильнѣе и новѣе впечатлѣнія, тѣмъ болѣе они ослабляютъ предшествовавшія впечатлѣнія, и сила новыхъ ощущеній замѣняетъ ихъ продолжительность. Солнце не только освѣщаетъ, но, и окрашиваетъ предметы; оно облекаетъ ихъ легкой дымкой, которая, не измѣняя прозрачности воздуха, смягчаетъ дѣйствіе свѣта и разливаетъ на природу спокойствіе, отражающееся и на нашей душѣ».

Индія точно также заставляетъ у скептическаго Жакмонда вырваться восклицанію, въ которомъ, сказать правду, нѣтъ недостатка въ лиризмѣ.

«Какое неизвѣданное восхищеніе, какое изумленіе испытываешь, вступая въ первый разъ на тропическій берегъ! Какое глубокое впечатлѣніе оставляетъ навсегда въ душѣ, способной чувствовать красоты природы, первая картина, представившаяся взору въ этихъ странахъ»!

Это одни восклицанія… мы тѣмъ болѣе должны вѣрить силѣ прочувствованнаго впечатлѣнія, что Жакмондъ, какъ извѣстно, не легко приходитъ въ удивленіе.

Теперь взамѣнъ описанія Вивелле, которое я сократилъ, вспомнивъ о мнѣніи моихъ критиковъ, приведу описаніе утра въ Индіи, сдѣланное г. де Вареномъ (Waren), французомъ, отставнымъ офицеромъ англо-индѣйской арміи, болѣе тридцати лѣтъ прожившимъ въ этой несравненной странѣ.

"Я еще спалъ, когда, въ 3 часа утра, мои богисы (носильщики паланкина) подняли мою постель, не потревоживъ моего сна, который они берегли съ добродушіемъ, съ нѣжностью, врожденными этому простому и кроткому народу. Они шли болѣе ровными шагами, ихъ голоса стали тише и монотоннѣе, и я проснулся только единственно отъ пріятной свѣжести, наступающей передъ самымъ восходомъ солнца.

"Какъ роскошенъ этотъ первый утренній часъ подъ тропиками! Какъ чистъ и благовоненъ воздухъ! Какъ прелестно это утро! какъ рядится оно поперемѣнно во всѣ цвѣта радуги, прежде чѣмъ облечется въ свое золототканное одѣяніе! Воды отражаютъ голубое небо; какъ пріятна эта дѣвственная свѣжесть, появляющаяся усладить васъ на минуту и затѣмъ исчезнуть; она неуловимая, но такъ нѣжить и ласкаетъ васъ, что тѣмъ болѣе потомъ вы жалѣете объ ней!

"Только здѣсь вполнѣ оцѣниваешь всю ея прелесть… среди этой роскошной растительности пасутся безчисленныя стада сернъ, оленей, кабановъ; здѣсь прыгаетъ антилопа; здѣсь милліоны перепеловъ и куропатокъ, — въ особенности самой красивой изъ всѣхъ, росписной куропатки, — перекликаются между собою цѣлый день. Тучи дикихъ утокъ, гусей, цаплей спускаются на пруды; каждое болото каждое рисовое поле кишитъ бекасами. Если вы пойдете по пѣнистымъ берегамъ пуллаха (ручья въ оврагѣ) среди пвѣтущихъ кустарниковъ, вы услышите чей-то шумный полетъ; это блестящій павлинъ извѣщаетъ васъ о присутствіи дичи не менѣе красивой, но болѣе опасной, и приглашаетъ васъ зарядить ружье пулей. Дѣйствительно, если вы внимательно посмотрите на песокъ около ручья, вдоль котораго идете, вы найдете на немъ явственные, можетъ быть еще свѣжіе, глубоко вдавленные, слѣды царя пустынь. Это можетъ быть только странное совпаденіе, но оно почти непреложно: повсюду, гдѣ встрѣтите павлина, знайте, что не далеко и тигръ. Вѣроятно, оба они любятъ однѣ и тѣже мѣстности, и густая листва, удобная птицѣ, также удобна и тигру, для того чтобы онъ могъ скрываться отъ глазъ своихъ жертвъ до возможности сдѣлать роковой прыжекъ. Остановитесь на прелестныхъ берегахъ Годавери, рѣки со множествомъ любовныхъ легендъ; вы увидите тамъ молодыхъ дѣвушекъ, которыя, принеся цвѣты на банановомъ листѣ, тихо спускаютъ ихъ на воду и слѣдятъ, какъ они уносятся теченіемъ рѣки. Онѣ суевѣрно соединяютъ съ судьбою этихъ своихъ жертвъ рѣкѣ свои собственныя опасенія и надежды. Если ихъ банановый листъ съ цвѣтами опрокинется, онѣ уходятъ со слезами на глазахъ; если же онъ, не потонувъ, скроется изъ виду, онѣ идутъ домой довольныя и веселыя.

«Какъ граціозны индѣйскія дѣвушки! Священное писаніе представляетъ намъ женщинъ, каждый вечеръ идущихъ за водой къ общему колодцу; этотъ патріархальный обычай сохранился до сихъ поръ, особенно въ деревняхъ, по всему Востоку, и сколько разъ, при солнечномъ закатѣ, сидя на ступеняхъ какого нибудь резервуара, я забывалъ время, слѣдя глазами за ихъ стройными и изящными формами, за ихъ развитымъ въ совершенствѣ бюстомъ, который только на половину скрывается допеттахомъ, одеждою древнихъ временъ, перекинуымъ на лѣвое плечо, послѣ того какъ онъ стянулъ гибкую талію и роскошныя груди. Поистинѣ, молодой индускѣ въ ея простомъ и первобытномъ нарядѣ, какъ птичкѣ въ ея перьяхъ, нечего завидовать пышнымъ искусственнымъ туалетамъ модныхъ дамъ нашихъ салоновъ».

Вотъ что говорятъ объ Индіи люди, жившіе или путешествовавшіе по этой странѣ въ теченіе долгаго времени! Теперь позволю себѣ привести для сравненія два описанія Мадраса: одно, взятое у г. de Waren, состарѣвшагося въ Индустанѣ, компетентность и вкусъ котораго никто не будетъ оспаривать, и другое заимствованное у гг. Cernuschy и Duret, объѣхавшихъ Индію при помощи пароходовъ и желѣзныхъ дорогъ въ три мѣсяца, т. е. въ теченіе времени, только что достаточнаго, чтобы проѣхать по большой пошлой дорогѣ всѣхъ туристовъ.

Начну съ описанія, сдѣланнаго г. Варенномъ:

"Городъ Мадрасъ, раздѣляясь на двѣ различныя части, городъ бѣлый и городъ черный, представляетъ неправильный и своеобразно странный видъ. Это Европа и Азія, которыя раздѣляются между собою одною только площадью.

"Казармы, дома съ плоскими кровлями въ испанскомъ вкусѣ, по большей части окруженные садиками, раздѣленные между собою прекрасными улицами съ тѣнью высокихъ деревьевъ; дворецъ, множество церквей, нѣсколько памятниковъ, сооруженныхъ по лучшимъ образцамъ греческой архитектуры; наконецъ, гордая крѣпость съ своимъ гласисомъ, амбразурами и орудіями; неясный шумъ, отдающійся въ воздухѣ и преслѣдующій васъ, постепенно ослабѣвая, почти на цѣлую милю: вотъ бѣлый городъ.

"Затѣмъ, необозримая деревня, кипящая жизнью; нагроможденныя одна на другую хижины, минареты, погоды, мечети; здѣсь цѣлый кварталъ въ португальскомъ вкусѣ, тамъ затерявшійся среди хижинъ одинокій домъ, крытый черепицей, но въ одинъ этажъ и раскрашенный вертикальными разноцвѣтными полосами (древняя полихромная азіатская архитектура). Надъ всѣмъ этимъ образуютъ сводъ кокосовыя пальмы, тамарины, священное фиговое дерево, опирающіяся на двадцать крѣпкихъ стволовъ, и, кивая широкой листвой, навѣваютъ тѣнь, прохладу, сонъ; бронзокожее населеніе, которое движется, спитъ, работаетъ, куритъ, совершаетъ омовеніе, и все это среди улицы, — вотъ черный городъ. Наконецъ, теряющіяся въ дали аллеи, широкія, обсаженныя прекраснѣйшими деревьями, а по сторонамъ великолѣпныя дачи, тянущіяся длиннымъ рядомъ дворцевъ дорійскаго, іонійскаго, коринѳскаго стилей, этихъ аѳинскихъ храмовъ, которые спасаетъ отъ пыли и шума прекрасный лугъ, украшенный группами деревьевъ и цвѣтами; вотъ The Garden, прелестное мѣсто мадрасскихъ загородныхъ домовъ… Дома этихъ князей торговли, когда освѣщены вечеромъ для обѣда, представляютъ зрѣлище величественное и необыкновенно блестящее. Залы всегда очень большихъ размѣровъ.

"Воздухъ крайне необходимъ въ этомъ жаркомъ климатѣ; потому потолокъ высокъ, всѣ двери настежъ, и закрываются только газовыми занавѣсами или тонкой бамбуковой тканью отъ летучихъ мышей, наполняющихъ воздухъ послѣ солнечнаго заката; стѣны обыкновенно изъ бѣлаго съ удивительнымъ отливомъ стука, сдѣланнаго изъ толченыхъ раковинъ. Цѣлые потоки свѣта разливаются отъ стеклянныхъ лампъ съ кокосовымъ масломъ, горящихъ на множествѣ стѣнныхъ канделябръ. Полъ покрываютъ цыновки изъ калькуттскаго тростника, тонкія, блестящія, скользкія, по которымъ новичку ходить неудобно, но которыя потомъ находишь превосходными за ихъ свѣжесть.

Рѣдко разставленная мебель пышна и изящна; разнообразіе многочисленной прислуги, ея важный и въ тоже время почтительный видъ придаютъ такую внушительность этимъ домамъ, что вамъ, кажется, будто вы въ какомъ нибудь дворцѣ… На другой день до восхода солнца я долго гулялъ по черному городу.

"Мнѣ хотѣлось посмотрѣть вблизи на этотъ огромный человѣческій муравейникъ, который вчера я видѣлъ только вскользь; мнѣ хотѣлось взглянуть на его внутреннюю жизнь, подмѣтить его пробужденіе. Я нетерпѣливо желалъ узнать, что такое мечеть, пагода, о которыхъ я много читалъ, но не составилъ себѣ опредѣленной идеи.

"Въ это раннее время большая часть населенія, бѣдные всѣхъ классовъ, ремесленники, рабочіе, поденщики еще спали подъ открытымъ небомъ на цыновкахъ, а чаще на голой землѣ передъ своими домами. Тюрбанъ служилъ подушкой мужчинамъ, пряди волосъ женщинамъ. Каждый спитъ, закрывъ голову краемъ своей одежды для того, чтобы защититься отъ росы и насѣкомыхъ.

Мужъ и жена закутаны въ тотъ же кусокъ матеріи, который днемъ служитъ юбкой женѣ, а ночью одѣяломъ для обоихъ. Въ иныхъ мѣстахъ двѣ или три пары обоихъ половъ разныхъ поколѣній одного и того же семейства лежатъ такимъ образомъ другъ подлѣ друга. По мѣрѣ того, какъ утро становится позднѣе, поднимаются лежавшія тѣла, освобождаются отъ своихъ пеленъ, и тутъ же, на открытомъ воздухѣ, начинается туалетъ; женщина идетъ за водой, которую льетъ на голову и плечи своего нагнувшагося мужа, она моетъ, третъ его; иногда она натираетъ масломъ все его тѣло, чешетъ и заплетаетъ ему волосы, всегда длинные, но часто рѣдкіе; наконецъ, смотря потому принадлежитъ ли онъ къ сектѣ Брамы, Вишну или Сивы, она проводитъ на его лбу различныя вертикальныя или горизонтальныя линіи, бѣлыя, желтыя, красныя, чрезвычайно яркихъ цвѣтовъ, для означенія его касты. По окончаніи этой операціи, хозяинъ садится, какъ обезьяна, на корточкахъ на порогѣ своего дома и важно куритъ свой хукахъ. Жена, или лучше сказать жены, такъ какъ у него ихъ нѣсколько, прежде чѣмъ займутся своимъ собственнымъ туалетомъ, метутъ домъ и часть улицы, служившую имъ спальней, потомъ спрыскиваютъ ее и красятъ стѣны коровьимъ каломъ, раствореннымъ въ водѣ. Этотъ обычай имѣетъ двоякое основаніе: во первыхъ, корова есть животное священное, потому эта вода для нихъ священная вода; во вторыхъ, эта смѣсь, уничтожая міазмы и насѣкомыхъ, поддерживаетъ здоровье.

"Посреди, надъ этими группами, передъ порогомъ каждаго дома, высится кокосовое дерево, священная смоковница поднимаетъ свою гордую вершину, стройныя мимозы склоняютъ свою легкую листву. Какое богатство! Какая красота природы!

"Наконецъ, раздается пушечный выстрѣлъ, — это фортъ Сенъ-Джоржъ даетъ знать, что сейчасъ появится солнце. Въ тоже мгновеніе звонкіе голоса раздаются повсюду. Съ высоты каждой мечети муэззинъ призываетъ правовѣрныхъ къ азану (молитвѣ) извѣстной всѣмъ формулой:

"Ля Аллахъ иль Аллахъ, Махометъ Руссуль уллахъ!

«Нѣтъ бога кромѣ бога, Магометъ пророкъ его»!

Не хочу злоупотреблять, продолжая выписку и слѣдуя за г. de Waren въ его описаніяхъ мусульманскихъ мечетей и индусскихъ пагодъ, съ ихъ куполами, минаретами, пирамидами, изобилующими скульптурными украшеніями…

Посмотримъ, что эта величественная природа, эти дворцы, храмы, эта роскошь жилищъ, эти необозримыя аллеи, украшенныя кокосовыми деревьями, тамаринами, бананами или индѣйскими смоковницами, и эти особенные нравы, что все этомогло внушить вторымъ путешественникамъ.

"Мадрасъ, говоритъ г. Теодоръ Дюре, исторіографъ путешествія: городъ безобразный; кажется, тутъ никакой планъ не принималъ участія въ расположеніи чего бы то ни было. Дома европейцевъ разсѣяны какъ бы среди лѣса, и пройти отъ одного до другаго порядочная прогулка и цѣлое путешествіе отправиться изъ города, гдѣ живешь, въ городъ, гдѣ днемъ совершаются всѣ дѣла. Изъ однаго города въ другой надо пройти огромное пустое пространство, служащее эспланадой форту С. Джоржу. Тамъ есть море, рѣка, но городъ выстроенъ такъ, что ихъ не видать. Стиль памятниковъ и домовъ еще хуже, чѣмъ въ другихъ азіатскихъ городахъ, выстроенныхъ англичанами Богъ знаетъ почему.

«Мадрасъ одинъ изъ городовъ, построенныхъ на обумъ; въ немъ одинъ кварталъ прибавленъ къ другому, потому что, вѣроятно, нужно было въ этой части Индіи имѣть гдѣ бы то ни было какой нибудь городъ. Ни одинъ изъ морскихъ городовъ не лежитъ въ худшей мѣстности. Противъ Мадраса бушуетъ море, разбиваясь о правый берегъ, а въ городѣ нѣтъ ни порта, ни какаго нибудь убѣжища. Во время бури, если экипажу не удается быстро перерубить канаты и уйти въ открытое море, корабли налетаютъ на берегъ. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ весь торговый флотъ, застигнутый внезапнымъ порывомъ вѣтра, выброшенъ былъ на набережную. Пять или шесть остововъ великолѣпныхъ кораблей наполовину разбитыхъ еще до сихъ поръ красуются на набережной.

„Единственное удовольствіе, которое Мадрасъ доставляетъ путешественнику, это удовольствіе выѣхать изъ него. Корабль принадлежащій Messageries и идущій въ Калькутту входитъ въ гавань. Мы спѣшимъ на него“.

Вотъ все, что древній Мадрасъ, одинъ изъ самыхъ живописныхъ и своеобразныхъ городовъ Индустана могъ представить этимъ господамъ.

Тамъ есть море…. есть рѣка и очень некрасивые дома. Поспѣшимъ изъ него уѣхать!

Тутъ не чему, собственно, удивляться: г. de Waren прожилъ тамъ много лѣтъ…. а они прожили тамъ двадцать четыре часа и бросились на первый проходившій корабль.

И все ихъ путешествіе въ томъ же тонѣ: эти господа повсюду бросаются, и такъ какъ они ничего не видѣли, то и пишутъ, чтоничего нѣтъ; а тѣ, которые видѣли что нибудь, по ихъ мнѣнію — путешественники романическіе.

Романическій путешественникъ — Гумбольдтъ.

Романическій путешественникъ — Викторъ Жакмондъ.

Романическій путешественникъ — г. де Варенъ (de Waren).

Что бы вы сказали о китайцѣ, который, пробывъ двадцать четыречаса въ Grand-Hotel, устремился бы изъ Парижа, говоря, что отъѣздъ единственное удовольствіе, доставленное ему этимъ городомъ.

Ну! нѣтъ сомнѣнія, что Мадрасъ, омываемый голубыми волнами, съ своимъ ослѣпительнымъ солнцемъ, церквами, минаретами, мечетями, индусскими пагодами, своею растительностью, несравненнымъ очарованіемъ туземнаго города, въ которомъ копошится двѣсти тысячъ бронзо-кожихъ туземцевъ въ живописной одеждѣ, съ своими кокетливыми виллами въ восточномъ вкусѣ, затерявшимися въ лѣсу, Мадрасъ поразитъ взоры европейца, хотя нѣсколько, — какъ говоритъ Жакмондъ, — способнаго чувствовать красоту тропической природы, во сто разъ сильнѣе, чѣмъ наша великая французская столица, которая больше говоритъ уму, чѣмъ зрѣнію, и которую научаются любить, какъ она заслуживаетъ (исключая толпу космополитовъ, приносящихъ туда свои пороки и насъ же обвиняющихъ за это), только узнавши ее хорошо.

Послѣ этого есть много людей, которые подъ предлогомъ своего реализма, скучаютъ въ Венеціи и Римѣ.

Буду кратокъ, иначе это завлекло-бы меня слишкомъ далеко…. но мнѣ хотѣлось высказаться разъ навсегда объ этомъ предметѣ и доказать, что выдающіеся изъ общаго уровня люди, которымъ можно вѣрить, откровенно заявили свое удивленіе къ Индіи.

Именно, эта-то тропическая растительность, эти, ни съ чѣмъ не сравнимые, зрѣлища природы, описанные съ такимъ энтузіазмомъ знаменитыми моими предшественниками, соблазнили и меня самаго; эти нравы, которые я изучилъ, благодаря моимъ обязанностямъ; развалины другихъ вѣковъ, украшенныя поэтическими преданіями, привлекли къ себѣ и меня; по этимъ джунглямъ и таинственнымъ лѣсамъ и мнѣ было пріятно бродить…. и я описалъ, что чувствовалъ и видѣлъ такъ, какъ я чувствовалъ и видѣлъ.

Эти господа говорятъ еще, что не встрѣтили во время своего путешествія ничего чудеснаго, никакихъ особенныхъ приключеній, что все подобное есть плоды воображенія иныхъ путешественниковъ и исчезаетъ по мѣрѣ того, какъ приближаешься къ этимъ мѣстамъ.

Но что же они называютъ чудеснымъ и особенными приключеніями?…

Охоты-ли на тигровъ, каймановъ, дикихъ слоновъ, носороговъ, и т. п.

О, Боже мой! отчего-же они не остановились въ Шандернагорѣ, вмѣсто того, чтобы все бросаться дальше!

На пароходахъ и въ вагонахъ желѣзной дороги не охотятся; отчего они не побывали у г. Куржона, одного изъ нашихъ соотечественниковъ и одного изъ самыхъ гостепріимныхъ людей во всемъ Индустанѣ (пусть они замѣтятъ этотъ адресъ для своихъ будущихъ путешествій); онъ бы съ удовольствіемъ посадилъ ихъ на спину слона и поставилъ въ джунглѣ среди полудюжины тигровъ, на которыхъ они могли бы испытать мѣткость своего глаза и твердость руки…. Каймановъ они могли бы встрѣтить повсюду; эта охота почти также обыкновенна въ Индіи, какъ охота за дикими утками въ Европѣ.

А что касается до слоновъ…. то не станутъ ли они утверждать, что слоны не водятся въ Индіи?… или не скажутъ ли, что охота на слоновъ не представляетъ ни опасностей, ни приключеній, такъ какъ они ея не пробовали?

Какъ вамъ понравятся этотъ финансистъ путешественникъ и его исторіографъ, проѣзжающіе по Индіи въ вагонѣ желѣзной дороги по избитому торговцами пути и удивляющіеся, что не встрѣтилось имъ ни чудесныхъ приключеній, ни приводящихъ въ волненіе охотъ на станціяхъ, въ отелѣ Вильсонъ въ Калькуттѣ или лѣстницу Gàthes de Bénarès, и утверждающіе, что все разсказываемое о чудесахъ этой страны не что иное, какъ выдумка разскащиковъ.

Если-бы эти господа просто сказали, что они ничего не видѣли…. это бы вполнѣ естественно, при ихъ способѣ путешествовать на парахъ, и я не промолвилъ бы ни слова. Но, утверждая, что и другіе видѣли столько же, сколько и они, по моему мнѣнію, они превысили свою роль туристовъ

Въ прекрасномъ сочиненіи Univers pittoresque, изданномъ гг. Didot^[9], бывшій адъютантъ Аудскаго набоба, г. Жосиньи (de Jaucigny) заключаетъ сообщаемыя имъ свѣдѣнія о Цейлонѣ слѣдующимъ разсужденіемъ:

„Послѣ этого слишкомъ общаго обозрѣнія климата этаго великолѣпнаго острова мнѣ очень бы хотѣлось войти въ нѣкоторыя подробности объ его произведеніяхъ, представляющихъ высокій интересъ для изучающихъ всѣ три царства природы. Тѣмъ не менѣе рѣшаемся отослать за этими подробностями къ сочиненію Pridham’а. Припомнимъ только, что Цейлонъ во всѣ времена славился своимъ жемчугомъ, опалами, корицею и слонами; и чтобы дать понятіе нашимъ читателямъ о безчисленномъ множествѣ этихъ животныхъ, упомянемъ, что англичанинъ, маіоръ Rogers, одинъ изъ неутомимѣйшихъ охотниковъ и лучшихъ стрѣлковъ, о которыхъ только когда-нибудь упоминалъ Sport англійской Индіи, два года тому назадъ пораженъ на смерть молніей, послѣ того какъ чудеснымъ образомъ спасался въ своихъ безконечныхъ схваткахъ съ этими лѣсными исполинами; онъ одинъ убилъ двѣ тысячи слоновъ прежде, чѣмъ пересталъ охотиться и жить“.

Станутъ-ли эти господа утверждать, что Роджерсъ, убивъ эти двѣ тысячи слоновъ среди лѣсовъ и джунглей, не могъ бы разсказать ни одного чудеснаго приключенія, и, спасшись при этихъ двухъ тысячахъ встрѣчъ отъ смерти, не подвергался никакой опасности, какъ бы охотясь за кроликами въ Фонтэнблосскомъ лѣсу?

Это страна, въ которой безвредныя животныя нашего климата замѣнены тиграми, ягуарами, леопардами, пантерами, носорогами, слонами, дикими буйволами, боа, аллигаторами, не упоминая уже о самыхъ опаснѣйшихъ змѣяхъ, кишащихъ въ высокой травѣ; а вы считаете сказками разсказы путешественниковъ, которые вмѣсто того, чтобы качаться въ вагонахъ и на пароходахъ, проходили эти дикія страны пѣшкомъ!…

Что касается столь любопытныхъ нравовъ обитателей: мусульманъ, индусовъ древнихъ расъ, афгановъ, сейковъ, мараітовъ, малабарцевъ, тамульцевъ и цингалезцовъ съ ихъ вѣрованіями, предразсудками, суевѣріями, кастами, храмами, гаремами, баядерками кающимися, нищенствующими монахами, факирами, очарователями, большими религіозными торжествами, и паріями, то не ужъ-то вамъ кажется, что во всемъ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго только потому, что вы, не зная языка этихъ народовъ, сейчасъ прибивъ съ парижскихъ бульваровъ, въ теченіе трехъ мѣсяцевъ, относясь ко всему равнодушно и скептически, стремились съ одной станціи къ другой и смотрѣли съ любопытствомъ только изъ окопъ вашихъ вагоновъ?

Боже мой, какъ вы должны были утомиться! я понимаю: Индія должна была раздражать васъ, приводить въ самое дурное расположеніе духа….

Какая пытка при жарѣ въ сорокъ, сорокъ пять градусовъ проглотить такой длинный путь въ такое короткое время, запершись въ англійскіе вагоны…. по правдѣ, я не пожелалъ бы этого моему злѣйшему врагу. И странное дѣло, носороги, слоны, баядерки, факиры не пришли въ ваши вагоны сдѣлать вамъ визитъ… горькое разочарованіе! а вы между тѣмъ отправлялись сюда съ цѣлію ихъ видѣть!…

Притомъ, какъ смѣшны эти два или три случайно посѣщенные вами раджи, не правда-ли? Я повторю здѣсь впечатлѣнія, которыя произвели на васъ ихъ дворцы.

„Внутри дворца аудіенцъ-залы и пріемныя меблированы уморительно. Это невѣроятное собраніе вещей европейской игрушечной лавки: стаканы цѣною въ четыре су, нюренбергскіе стѣнные часы, рыночныя игрушки изъ Сенъ-Клу“.

Это бьетъ на остроуміе, но не отличается наблюдательностью…. Отчего прежде, чѣмъ написать эти слова, не подумать, что индусъ точно также расхохотался бы, увидя передъ собой всѣ эти уродливыя статуэтки, соломенныя коробки, посудныя черепки и прочія мелочи крайняго Востока, которыя европеецъ бережно выставляетъ въ своемъ салонѣ, прикрывъ стекляннымъ колпакомъ.

Вы сами развѣ не привезли цѣлый запасъ такихъ вещей?

Къ счастію, Индія можетъ утѣшиться любовью и удивленіемъ такихъ лицъ, какъ Дюбуа, де Жосиньи, де Варенъ, Викторъ Жакмонъ, Гумбольдтъ, Авкетиля и Русселе.

Пусть не подумаютъ, что я изъ самолюбія путешественника настоять на своемъ такъ выражаюсь объ этихъ двухъ туристахъ, называющихъ себя реалистами, не нашедшихъ въ Мадрасѣ ничего, кромѣ моря, рѣки и удовольствія уѣхать. О! нѣтъ, и вотъ вамъ доказательство:

Г. Томасъ Авкетиль, о которомъ я два раза упоминалъ въ этомъ путешествіи, въ своей книгѣ Aventures et chasse dans l’extrême Orient, говоря объ аллигаторахъ Цейлона, неудачно названныхъ мною кайманами, задѣлъ меня немного, но это мнѣ нисколько не помѣшало сказать, что г. Авкетиль одинъ изъ рѣдкихъ въ наше время путешественниковъ, умѣющихъ путешествовать, и что когда я прочелъ снова его книги, можетъ быть нѣсколько многословныя, но правдивыя во всѣхъ своихъ частяхъ, то огромныя лѣса, таинственныя джунгли, величественныя рѣки, залитыя свѣтомъ живописныя мѣстности, гдѣ хищныя звѣри укрываются подъ цвѣтущими ліанами, гдѣ поютъ бульбуль и малабарскій соловей…. предстали передо мной какъ мимолетный сонъ…. и, перелистывая его страницы, въ моихъ мечтахъ я снова увидѣлъ берега Короманделя и Бирманіи, Бенгальскій заливъ и всѣ, такъ мною любимыя, края древняго Индустана!

Прошу у читателя извиненія, за то что, воспользовавшись моей остановкой въ Вивеле я подсунулъ ему родъ предисловія, которое онъ, быть можетъ, не прочелъ бы въ началѣ книги.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Выѣхавъ около семи часовъ утра изъ Визеле, къ десяти я пріѣхалъ въ Поантъ-де-Галль, предварительно переправясь черезъ довольно значительную рѣку Гундуры, впадающую при Махамодере въ океанъ.

Пароходъ „Лабурдонне“ подъ начальствомъ капитанъ-лейтенанта Рапателя, съ которымъ мнѣ случалось уже ѣздить много разъ, въ эту минуту входилъ въ фарватеръ, и я поспѣшилъ на набережную, чтобы присутствовать при его остановкѣ на якорѣ.

Онъ везъ почту изъ Калькутты, Мадраса и Пондишери въ Китай и Европу, и я сильно надѣялся получить письмо.

Нельзя достаточно нахвалиться англійской почтой: она такъ удивительно хорошо устроена во всей Индіи и Цейлонѣ, что путешественники не находятся въ постоянномъ безпокойствѣ объ участи дорогихъ имъ существъ, какъ это бываетъ съ путешествующими по центральной Африкѣ. Назначьте лицамъ, съ которыми вы переписываетесь, вашъ маршрутъ, строго держитесь его, и нѣтъ такой затерявшейся въ джунглахъ или лѣсахъ маленькой деревушки, гдѣ бы вы не могли самымъ исправнымъ образомъ получать письма. Они сначала идутъ въ главный городъ провинціи; оттуда разсылаются по дистриктамъ; тамъ поручаются курьерамъ изъ касты роби, которые дѣлаютъ двадцать пять лье въ одинъ день и отдаютъ письма по назначенію какъ нельзя исправнѣе. Мадрасскій генералъ-почтмейстеръ увѣрялъ меня, что не знаетъ ни одного случая пропажи или потери писемъ. По берегамъ крайняго Востока и Европы почта поручается первымъ отходящимъ кораблямъ, какой бы ни были они національности, потому что быстрота корреспонденціи, столь нужная въ торговыхъ дѣлахъ, преобладаетъ надъ всѣми другими соображеніями.

Потому-то французскій корабль „Лабурдонне“, отходившій въ тотъ же самый день, какъ пароходъ англійской компаніи „Oriental“, получилъ всю корреспонденцію на томъ основаніи, что отходилъ изъ Калькутты тремя часами раньше своего конкуррента.

Въ трехъ ружейныхъ выстрѣлахъ отъ берега великолѣпный пакеботъ, величественно скользя по водамъ, бросилъ якорь, сдѣлавъ одинъ пушечный выстрѣлъ, и остановился.

— Не угодно-ла на корабль? сказалъ г. Оберъ, агентъ Messageries, которому я былъ представленъ во время моего перваго путешествія другомъ моимъ Поли, коммиссаромъ корабля „Erymanthe“.

— Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ я…. и прыгнулъ въ ожидавшую лодку, которая полетѣла, какъ стрѣла.

Амуду, даже не спросивъ позволенія, послѣдовалъ за мною.

Едва мы отъѣхали двадцать пять брассовъ, какъ мой нубіецъ, не открывавшій рта съ отъѣзда изъ Кальтны, крикнулъ громко и закатился отъ хохота, что было у него знакомъ сильной радости.

— Саибъ, сказалъ онъ мнѣ между двумя припадками смѣха: посмотрите! Антину на кораблѣ бѣлыхъ.

— Какой Антину?

— Антину изъ Пондишери, Антину господина Лафаржа.

Антоній, или, какъ его называлъ Амуду, Антину былъ индусъ племени мараттъ и служилъ у г. Лафаржа, моего лучшаго друга, помощника главнаго прокурора въ Пондишери. При этихъ словахъ моего нубійца мною овладѣло сильное волненіе.

Присутствіе на кораблѣ довѣреннаго слуги, если только онъ не былъ отпущенъ, предвѣщало и присутствіе его господина, и я не безъ легкаго трепета направилъ свою дорожную зрительную трубку, съ которой никогда не разставался, по направленію къ Лабурдонне.

Амуду не ошибся; это точно былъ Антоній, который, опершись на снасти, разглядывалъ шедшія отъ берега лодки; но я нигдѣ не находилъ своего друга..

Вдругъ мараттъ, казалось, остановилъ свое вниманіе на нашей лодкѣ, сдѣлалъ какой-то жестъ и пропалъ съ своего наблюдательнаго поста.

— Антину насъ узналъ, саибъ, сказалъ нубіецъ.

Догадка была вѣрна: насколько минутъ спустя я, поднявшись по траппу пакетбота, упалъ въ объятія своего друга…. Что говорю я друга? брата, котораго я снова увидѣлъ!

Когда, за много лѣтъ передъ этимъ, будучи назначенъ членомъ суда въ Пондишери, я оставилъ Францію, то поѣхалъ одинъ, такъ сказать, на развѣдки; прежде чѣмъ подвергать жену жаркому климату, мнѣ хотѣлось посмотрѣть, возможно-ли тамъ жить, не опасаясь сократить ея дни. Въ одинъ вечеръ, при солнечномъ закатѣ, „Егуmanthe“, на которомъ я плылъ, остановился у малабарскаго берега; старый французскій городъ Дюплейса и Бюсси виднѣлся среди океана зелени, освѣщаясь переливчатыми оттѣнками послѣдняго мерцанія дня. Въ минуту разставанья съ моими товарищами путешествія, ѣхавшими дальше въ Калькутту, мною овладѣла глубокая грусть; не смотря на всѣ соблазны этой очаровательной страны, я боялся одиночества…. едва ступилъ я на песчаный берегъ, какъ нашлась рука, которая пожала мою руку, и г. Лафаржъ предложилъ мнѣ раздѣлить съ нимъ его жилище…. въ этотъ день зародилась наша дружба, которая современемъ крѣпла все болѣе и болѣе.

Послѣ первыхъ минутъ восторженной радости, я спросилъ его, по какой причинѣ онъ пріѣхалъ на Цейлонъ.

— Мнѣ хотѣлось васъ видѣть, отвѣчалъ онъ: а какъ я боялся, чтобы вы не поѣхали въ Шандернагоръ, не остановясь въ Пондишери, то взялъ трехъ мѣсячный отпускъ. Его мнѣ дали очень легко, потому что со времени пріѣзда въ Индію я просилъ въ первый разъ.

И вотъ я, вооруженный съ головы до ногъ, готовъ сопутствовать вамъ въ вашихъ путешествіяхъ и дѣлить съ вами всѣ опасности. Въ вашемъ послѣднемъ письмѣ изъ Манаара вы написали вашъ маршрутъ, и я вполнѣ разсчитывалъ найти васъ или здѣсь, или въ Коломбо; я могъ бы написать вамъ, но мнѣ хотѣлось лучше пріѣхать неожиданно.

Пока Амуду и Антоній, старые знакомцы между собою, заняты были багажемъ моего друга, мы доѣхали до берега въ туземной лодкѣ и держа другъ друга подъ руку и разговаривая, пошли въ мой бивакъ.

Я сохранилъ объ этомъ днѣ одно изъ самыхъ лучшихъ воспоминаній во всемъ моемъ путешествіи; подъ вечеръ я спросилъ своего товарища, нѣтъ ли у него какого нибудь дѣла въ Пуантъ-де-Галлѣ.

— Никакого, отвѣчалъ онъ.

— Не утомлены-ли вы переѣздомъ?

— Нисколько. Вы знаете, что „Лабурдонне“ отличный ходокъ; океанъ былъ спокоенъ, и мы плыли, какъ по пруду.

— Въ такомъ случаѣ мы можемъ назначить день нашего отъѣзда.

— Я готовъ. Когда же вы думаете отправиться?

— Завтра утромъ, незадолго до восхода солнца.

— Прекрасно, отправляемся завтра; вы знаете, какъ я люблю быстрыя рѣшенія и непредвидѣнныя обстоятельства…. Кстати, сэръ Ральфъ Прейдли де Куддалуръ далъ мнѣ рекомендательное письмо къ судьѣ дистрикта Талава.

— Превосходная мысль, потому что намъ понадобится немного отдохнуть, оставляя дикія провинціи юга.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Матура. — Тангамъ. — Кахаватте. — Джирауэ-Палату. — Буддійскіе созерцатели. — Отшельникъ Ману. — Ночь въ морѣ съ макуа. — Сэръ Джемсъ Эвансъ, директоръ охотъ въ Джирауэ. — Пѣніе баядерокъ. — Слонъ — ночной сторожъ.

Незадолго до разсвѣта мы пустились въ путь, чтобы добраться до Джирауэ-Пальту, обширной страны, покрытой джунглями и лѣсами которая доставляетъ англійскому правительству большую часть вьючныхъ и артиллерійскихъ слоновъ, и отпускаетъ огромное количество этихъ животныхъ въ Сингапуръ и въ голландскую Индію.

Весь южный берегъ отъ Галля до Матуры, Тангалля, Кахавате, Пальтупани и Тоенмалле усѣянъ поселеніями рыбаковъ, снабжающихъ цѣлый островъ конченою и соленою рыбой; кромѣ того тамъ производится значительная торговля кокосовымъ масломъ, арахидами и черной глиняной посудой, соперничествующей съ посудой, производимой въ Качай на полуостровѣ Джаффна. Наоборотъ, внутренность края изобилуетъ потоками, болотами, торфяниками, и, при множествѣ хищныхъ звѣрей всѣхъ породъ, изъ всѣхъ странъ Цейлона болѣе всѣхъ благопріятна для охоты, исключая развѣ провинцію Тринквемале и окрестности озера Канделе, которыя могутъ съ нею поспорить.

Въ Джирауэ маіоръ Роджерсъ обезмертилъ себя своею смѣлостью и фантастическими приключеніями. Мнѣ еще представится случай разсказать одинъ изъ его подвиговъ для назиданія тѣмъ, кто смѣшиваетъ Индію съ равниной Сенъ-Дени.

Отъ Галля до Матуры около восемнадцати миль. Этотъ переходъ мы сдѣлали пѣшкомъ, съ ружьями на плечахъ; разговаривая о тысячахъ пустяковъ, мы, не замѣтивъ жары, прошли эту прелестную дорогу, осѣненную фикусами и кокосовыми пальмами. Мы шли по берегу, а океанъ, слегка волнуясь, доносилъ пѣну своихъ волнъ до самыхъ стволовъ вѣковыхъ деревьевъ, защищавшихъ насъ подъ своею зеленью.

Ничѣмъ особеннымъ не ознаменовались первые часы нашего путешествія. Однако я храню объ этомъ утрѣ одно изъ пріятнѣйшихъ воспоминаній.

При первыхъ лучахъ солнца мы шли по лѣсу, какъ вдругъ прелестная молодая женщина вышла изъ шалаша и посмотрѣла на насъ задумчиво и стыдливо, какъ смотрятъ въ Индіи всѣ дѣвушки, даже самыя униженныя… Это явленіе было кратковременно, какъ молнія, неожиданный пейзажъ въ потокѣ зелени и свѣта; но въ цѣломъ это было такъ свѣжо, такъ гармонично, что послѣ многихъ лѣтъ я еще вижу со всей ея граціею и нѣжностью эту небольшую картинку, нарисованную рукою одной природы.

Наканунѣ, благодаря стараніямъ Амуду, другъ мой былъ снабженъ повозкой съ быками и виндикарой, такъ что наша прислуга состояла теперь изъ четырехъ человѣкъ.

По праву старшинства и въ уваженіе спеціальныхъ познаній, мой нубіецъ былъ выбранъ нами въ начальники небольшаго каравана, не смотря на возраженія Антонія, ссылавшагося на свое знаменитое происхожденіе. Магарраты на самомъ дѣлѣ считаютъ себя принадлежащими благороднѣйшему племени южнаго Индустана. Однако Антоній, послѣ недолгихъ возраженій, подчинился формальному приказанію своего господина, которому былъ вполнѣ преданъ. Его малабарское имя было Пону-Тамби-Канагайенъ, перемѣненное его господиномъ, для легкости произношенія, въ Антонія; но другіе служители скоро переиначили это имя на индусскій манеръ; потомъ и мы привыкли звать его, какъ и они, Антину или просто Тину. Я буду называть его этимъ именемъ въ своемъ путешествіи.

Гордый, изысканный въ одеждѣ, всегда въ тюрбанѣ изъ мусселина съ золотыми или серебряными краями, молчаливый и важный во всѣхъ своихъ поступкахъ, Тину былъ очень замѣчательнымъ существомъ, и искренняя, сильная дружба, соединявшая его съ моимъ болтливымъ, тщеславнымъ и неряшливымъ нубійцемъ, объясняется только закономъ противоположностей. Правда, между ними была важная точка соприкосновенія — общая любовь къ араку, калью и прочимъ крѣпкимъ напиткамъ; но въ этомъ высказывалась разность ихъ характеровъ: Амуду, какъ только выпивалъ, становился безпредѣльно задоренъ и, хотя былъ добрый мусульманинъ, но поссорился бы съ самимъ Магометомъ. Напротивъ того, Тину пилъ, не приходя отъ этого въ волненіе, и еслибы его глаза не блестѣли болѣе обыкновеннаго, и онъ не дѣлался еще молчаливѣе, то нельзя бы было замѣтить состоянія, въ которомъ онъ находился.

Сверхъ того Амуду во время путешествія пилъ только во время остановокъ и когда я ему давалъ полную свободу, тогда какъ Тину пилъ постоянно.

Его господинъ, характера прекраснаго, джентельменъ въ полномъ смыслѣ, добрый до чрезвычайности, былъ привязанъ къ нему за его преданность. Онъ привыкъ видѣть его въ такомъ положеніи и, такъ какъ Тину всегда служилъ хорошо; то Лафаржъ и не дѣлалъ ему никогда замѣчаній за его пьянство.

Чрезвычайно странно, что Тину даже въ состояніи полнаго опьяненія исправлялъ всѣ порученія своего господина, велъ его домашнія дѣла, распоряжался прочими слугами и ничего не забывалъ.

Когда Амуду и Тину, воспользовавшись свободными часами, пили вмѣстѣ, между ними встрѣчались преуморительныя сцены. Тину садился подъ деревомъ и курилъ свой гургули, а нубіецъ, не переводя духа, плясалъ вокругъ него, и. садясь отдохнуть, разсказывалъ безконечныя исторіи, едва заставлявшія улыбнуться его молчаливаго товарища.

Новый погонщикъ Мутусами былъ грубый малабарецъ, выросшій среди буйволовъ, не имѣвшій другихъ инстинктовъ, кромѣ инстинктовъ животныхъ, которыми онъ правилъ; во время путешествія ему приказано было соображаться съ Кандассами, который былъ гораздо понятливѣе его.

Передъ самымъ въѣздомъ въ Матуру, на поворотѣ узкой дорожки, выходившей на дорогу, по которой мы ѣхали, мы увидали небольшую буддійскую пагоду, находившуюся подъ управленіемъ саманаирія или жреца второй степени, при помощи капюраля или обыкновеннаго жреца. Усѣвшись на ступеняхъ девалэ (храма), они, безъ сомнѣнія, въ эту минуту были погружены въ идеальное созерцаніе чистой сущности, потому что шумъ нашего поѣзда не заставилъ ихъ даже поднять головы.

На Цейлонѣ буддизмъ религія только господствующая, потому что браманизмъ тамъ считаетъ отъ 400—500 поклонниковъ. Наоборотъ, въ Индо-Китаѣ, т. е. въ Бирманіи, Сіамѣ, на Малайскомъ полуостровѣ, въ Аннамѣ, Тибетѣ, въ Кохинхинѣ и Китаѣ религія Сакія-Муни господствуетъ исключительно. Здѣсь неумѣстно распространяться о буддизмѣ, ни о толкахъ и мнѣніяхъ ученыхъ объ этомъ предметѣ. Однако, такъ какъ по религіозному преданію, принятому всѣми сектами, буддизмъ родился на Цейлонѣ, и такъ какъ эту религію исповѣдуетъ около трети жителей земнаго шара, то я скажу о немъ нѣсколько словъ, насколько это можетъ интересовать въ разсказѣ о путешествіяхъ.

Буддизмъ есть отрасль браманизма. Это была религіозная революція противъ власти браминовъ и революція гражданская противъ учрежденія кастъ.

Во всѣхъ древнихъ религіяхъ въ извѣстныя времена замѣчаются подобныя движенія реформъ. Будда стремился преобразовать браманизмъ.

Брамины потушили расколъ кровью, и сектаторы новаго ученія съ юга Индіи убѣжали на Цейлонъ, а съ сѣвера распространились по Бирманіи и большей части другихъ странъ крайняго Востока.

Если отбросить всякую іерархію и всѣ болѣе или менѣе смѣшныя церемоніи, которыя во всѣхъ религіяхъ жреческое сословіе изобрѣло для подчиненія себѣ массы, то буддизмъ можно свести къ тремъ главнымъ правиламъ, которыя, точно также какъ и браманизмъ, поставлялъ во главѣ всѣхъ своихъ религіозныхъ книгъ: воздерживаться отъ зла, упражняться въ добродѣтели, подавлять страсти.

Изученіе премудрости должно быть главною цѣлью человѣческой жизни, т. е. только мудростью можно прервать рядъ переселеній, назначенныхъ душѣ, и только ею достигается нирвана, т. е. погруженіе въ духъ вселенной, въ которомъ наслаждаются безконечнымъ блаженствомъ по освобожденіи отъ всѣхъ несовершенствъ въ земной жизни.

Этой высшей мудрости достигаютъ семью слѣдующими средствами: созерцаніемъ, спокойствіемъ, ровностью характера, равнодушіемъ ко всему, что производитъ довольство, подавленіемъ своихъ чувствъ, стремленіемъ къ истинѣ, неустаннымъ исканіемъ блага.

Изъ всѣхъ этихъ средствъ скорѣе всего доводитъ до совершенства созерцаніе.

Какъ извѣстно, это ученіе мистицизма во всѣ времена, вездѣ и во всѣхъ цивилизаціяхъ постоянно соблазняло болѣзненные и мечтательные умы. Все это составляетъ также и сущность Ведъ и Ману, и реформа Будды состояла только въ чистой и простой популяризаціи этихъ принциповъ, знать которые до того времени было предоставлено только высшимъ кастамъ, а первоначально однимъ только браминамъ.

Въ самомъ дѣлѣ, достаточно прочесть слѣдующую главу изъ Ману, резюмирующую ученіе древняго законодателя, чтобы убѣдиться, что оріенталисты, которые ставятъ въ моральномъ отношеніи буддизмъ выше браманизма, не вполнѣ изучили этотъ послѣдній.

„Самоотверженіе, воздаяніе добромъ за зло, воздержность, честность, цѣломудріе, подавленіе чувствъ, знаніе Састръ (священнаго писанія), познаніе высочайшаго духа, правдивость и обузданіе гнѣва — вотъ десять добродѣтелей, составляющія обязанности человѣка“.

На Цейлонѣ буддизмъ не имѣетъ высшаго главы; духовная централизація исчезла съ паденіемъ могущества раджей и владычествомъ европейцевъ. Девале или храмы, несвязанные болѣе между собою дисциплинарною и догматическою властью, каждый управляется своими жрецами независимо отъ другихъ; такъ что можно сказать: на Цейлонѣ столько же сектъ, сколько девале.

Тамъ три категоріи жрецовъ: жрецы высшаго разряда, называемые упасампада, жрецы втораго разряда — саманаирія, и обыкновенные священнослужители — капюрали.

Прежде эти жрецы получали образованіе въ заведеніяхъ въ родѣ семинарій; они вступали въ азжери-вихаре, гдѣ изучали начала теологіи; потомъ оканчивали это изученіе въ мальваттевихаре или высшей академіи.

Чтобы быть признаннымъ способнымъ къ священнодѣйствію, надобно было: 1) достигнуть 25 лѣтняго возраста, 2) представить согласіе своихъ родителей, 3) не быть болѣзненнымъ, рабомъ, скороходомъ или королевскимъ чиновникомъ, 4) дать обѣтъ цѣломудрія.

Въ настоящее время всякій буддистъ, который надѣнетъ желтое платье, носитъ семисучковатую палку и кувшинъ для святой воды, считается жрецомъ, если только его полюбили въ какомъ нибудь девале.

Сущность реформы Будды заключалась въ томъ, чтобы отбросить почитаніе тысячи добрыхъ и злыхъ духовъ, которыми браманизмъ населилъ религію, предоставляемую низшимъ классамъ; но давно уже цингалезцы снова впали въ самое грубое суевѣріе, и ковилла или храмы, въ которыхъ почитаютъ вампировъ, супарновъ, наговъ, сорповъ и другихъ злыхъ духовъ, одинаково посѣщаются какъ и девале, посвященныя верховному Буддѣ.

Почти нѣтъ различія между вѣрованіями цингалезскихъ буддистовъ и вѣрованіями самыхъ низшихъ кастъ Индостана. Впрочемъ, надо сказать правду, что и въ различныхъ странахъ Индо-Китая и крайняго Востока представляются тѣже вѣрованія цингалезцевъ, единство которыхъ поддерживается общимъ главою; буддизмъ въ Бирманѣ не больше сходится съ буддизмомъ въ Сіамѣ, сколько этотъ послѣдній похожъ на буддизмъ Тибета или Китая.

По моему, въ Бирманѣ сохранились въ наибольшей чистотѣ вѣрованія и ученія буддизма, т. е. тѣ вѣрованія, которыя больше всего приближаются къ тому возвышенному браманизму, который Гаутама хотѣлъ вывести изъ кружка посвященныхъ на общую пользу всѣхъ классовъ.

Я не буду распространяться дольше объ этомъ предметѣ: число разнообразныхъ сектъ, происшедшихъ въ христіанствѣ ничего не значитъ въ сравненіи съ числомъ разновидностей буддизма.

Однако все-таки позволю себѣ сказать нѣсколько словъ объ упасампада или раханѣ, жрецѣ Будды на основаніи древняго правила, который только очень рѣдко встрѣчается на Цейлонѣ, хотя еще сохранился въ краю Бирмана въ томъ видѣ, въ какомъ былъ въ первыя времена реформы.

Читатель найдетъ тутъ матерьялъ для множества сравненій, которыя я предоставляю сдѣлать ему самому на основаніи его ума или вѣрованій.

Талапуаны или саханы (отъ пали, посвященный человѣкъ), называющіеся также пунжи (отъ санскритскаго пундитъ, мудрый), живутъ общиной въ монастыряхъ, называемыхъ кіюмы, подвергаясь полному воздержанію по установленному правилу. Я долженъ сказать, что, несмотря на похвалы расточаемыя нѣкоторыми путешественниками этимъ монахамъ, я вовсе, не вѣрю въ ихъ цѣломудріе.

По мнѣнію Санъ-Жермано, изъ всѣхъ публичныхъ зданій эти монастыри или кійюмы, называемыя по португальски бао, самые замѣчательные по своей бирманской архитектурѣ. Нѣкоторые изъ нихъ совершенно вызолочены самымъ чистымъ золотомъ снаружи и внутри, въ особенности же построенные царями въ честь зараде, главнаго представителя всѣхъ кійюмовъ.

Одежда талапуана обыкновенно состоитъ ихъ трехъ кусковъ желтой бумажной матеріи. У кого изъ нихъ есть богатые благодѣтели, то дѣлаютъ также одежду изъ шелковой матеріи или изъ шерстяной европейской ткани; одинъ кусокъ они обертываютъ вокругъ поясницы и стягиваютъ кушакомъ. Этотъ кусокъ матеріи спускается до ногъ. Второй кусокъ въ видѣ треугольника служитъ плащемъ. Въ него они закутываютъ плечи и станъ. Третій кусокъ матеріи служитъ вторымъ плащемъ. Онъ такой же формы, какъ и первый они носятъ его, сложивъ нѣсколько разъ на лѣвомъ плечѣ, концы же его бываютъ распущены. Какъ только талапуанъ выходитъ изъ своего бао для погребенія умершаго, или по какому другому богослужебному дѣлу, онъ обязанъ носить на правомъ плечѣ авану, родъ опахала изъ пальмовыхъ листьевъ, а одинъ изъ учениковь носитъ за нимъ кусокъ кожи, на который, въ случаѣ надобности, садится талапуанъ. Каждое утро талапуаны должны ходить изъ дому въ домъ, просить варенаго рису или какой нибудь другой пищи. Для этого они носятъ съ собою горшекъ чернаго цвѣта, въ который и кладутъ, какъ попало, все собранное.

Правила запрещаютъ талапуанамъ, которые суть понги или пайенъ, заниматься стряпней собственными руками, работать, сажать деревья, торговать. Имъ также запрещено приказывать другимъ что нибудь стряпать въ ихъ бао. Они не имѣютъ права дѣлать никакихъ запасовъ, ни сохранять чего нибудь съѣстнаго. Имъ запрещено брать руками все, что употребляется въ пищу и, вообще, на ихъ нужды, какая-бы бездѣлица это ни была, если это не будетъ имъ кѣмъ нибудь предложено. Потому, всякій разъ, когда что нибудь необходимо этимъ талапуанамъ, совершается слѣдующая церемонія, называемая на языкѣ пали, акалъ, то есть приношеніе, жертва. Когда что нибудь нужно талапуану поти или пацену, онъ говоритъ своимъ ученикамъ: Дѣлайте то, что дозволено. Тогда они подносятъ ему нужную вещь, говоря: Учитель, это вещъ дозволенная. Талапуанъ берегъ ее, ѣстъ или употребляетъ, какъ ему нужно. Это предложеніе должно совершаться на разстояніи двухъ съ половиной локтей, иначе талапуанъ впадетъ въ прегрѣшеніе, и, если предлагаемая вещь — пища, онъ совершитъ столько же грѣховъ, сколько и глотковъ. Сверхъ того, ему запрещено прямо или косвенно просить для себя что бы то ни было: онъ можетъ принять и пользоваться только тѣмъ, что ему дается или предлагается другимъ по собственному побужденію дающаго; но это послѣднее правило мало соблюдается.

Талапуанамъ не дозволяется владѣть чѣмъ-бы то ни было. Имъ нельзя имѣть купленныхъ невольниковъ и предписывается довольствоваться только служащими въ бао. Имъ строжайше запрещено дотрогиваться до золота или серебра; но въ настоящее время не многіе обращаютъ вниманіе на это запрещеніе. Они обходятъ его обертывая руки платкомъ, и тогда, нисколько не стѣсняясь, берутъ всякую сумму. Вообще они ненасытны, и только и дѣлаютъ, что выпрашиваютъ.

Готама повелѣлъ талапуанамъ носить одежду, сдѣланную изъ лоскутковъ, брошенныхъ жителями по дорогамъ или кладбищамъ. Они соблюдаютъ это предписаніе, дѣлая свою одежду изъ многихъ сшитыхъ вмѣстѣ кусковъ; что же касается до качества этой матеріи, то они всегда стараются, чтобы оно было какъ можно лучше.

Относительно воздержанія и безбрачія, талапуаны поступаютъ отлично и строго слѣдуютъ правиламъ. Имъ запрещено спать подъ тою кровлею, подъ которой спитъ женщина, садиться въ лодку или повозку, въ которой находится женщина, и въ особенности принимать прямо изъ рукъ женщины что бы то ни было для своего обихода. Эта предосторожность простирается до того, что они не могутъ коснуться одежды самой маленькой дѣвочки. Но имъ дозволяется принимать женскія одежды, если кто нибудь имъ ихъ подаритъ, потому что тогда, по ихъ мнѣнію, исчезаетъ всякая причина нечистоты, и матерія какъ-бы освящается заслугой подаянія. Законъ предписываетъ имъ, для соблюденія цѣломудрія, не ѣсть послѣ полудня, а тѣмъ менѣе вечеромъ, потому что, какъ сказали ученые талапуаны, ѣда, возбуждая волненіе въ крови, дѣлается зародышемъ сластолюбія. Въ большинствѣ случаевъ бирманы думаютъ, что воздержаніе рѣшительно необходимо для жреческаго сословія, и они въ особенности уважаютъ цѣломудренныхъ и воздержныхъ талапуановъ; по этой же причинѣ они уважаютъ и почитаютъ католическихъ миссіонеровъ и нисколько не цѣнятъ армянскихъ священниковъ, арабскихъ имамовъ и въ особенности священниковъ англиканскихъ, такъ какъ знаютъ, что они женаты. Если случится, противъ обыкновенія, талапуану впасть въ сладострастіе въ особенности съ замужней женщиной, жители того мѣста преслѣдуютъ его до самаго боа, иногда бросая въ него камни. Само правительство дѣйствуетъ противъ виновнаго, отнимаетъ у него одежду и публично изгоняетъ. Жрецъ царя Зингузы, за совершенное имъ подобное преступленіе, былъ лишенъ всѣхъ своихъ почестей и былъ счастливъ, что могъ спастись бѣгствомъ, такъ какъ царь непремѣнно хотѣлъ его обезглавить.

Бирманы тѣмъ болѣе уважаютъ талапуановъ, что единственно въ ихъ рукахъ находится воспитаніе юношества. Всѣ безъ исключенія дѣти, какъ только достигнутъ возраста сознанія, посылаются ежедневно въ бао на обученіе и обыкновенно чрезъ нѣсколько лѣтъ почти всѣ достаточные изъ нихъ и отличнѣйшіе изъ бѣдныхъ одѣваютъ, какъ было уже сказано, платье талапуана для того, чтобы лучше изучить священное писаніе и заслужить почтеніе для самихъ себя и для своихъ родителей. Церемонія, сопровождающая это принятіе одежды талапуана очень заманчива для юношества и похожа на тріумфъ: мальчика, который допущенъ къ этой церемоніи, одѣвъ въ самое пышное платье, какъ будто-бы онъ былъ сынъ какого нибудь вельможи, сажаютъ на богато украшенную лошадь и возятъ по всѣмъ кварталамъ города или деревни въ сопровожденіи музыкантовъ и толпы народа; множество женщинъ идетъ впереди поѣзда, неся на головѣ платье, постель и другія принадлежности талапуана, фрукты и другіе подарки для понги и его учениковъ. Когда поѣздъ прибудетъ въ назначенное мѣсто, высшій талапуанъ снимаетъ со вступающаго его пышныя одежды и одѣваетъ его въ монашеское платье.

Почести и почтеніе, воздаваемыя бирманцами талапуанамъ и въ особенности понги, чрезвычайны, можно сказать такія-же, какія они воздаютъ самому Готамѣ. Когда бирманецъ встрѣтитъ талапуана, то останавливается и почтительно уступаетъ ему дорогу; если-же встрѣтится понги, онъ долженъ стать на колѣни, отдать троекратнымъ поднятіемъ рукъ почтеніе или, лучше сказать, обожаніе и остаться въ такомъ положеніи до тѣхъ поръ, пока понги не уйдетъ.

Талапуаны пользуются такою властью, что иногда спасаютъ преступниковъ отъ казни. До царя Раддонсахена рѣдко случалась казнь, такъ какъ талапуаны, узнавъ, что осужденнаго вели на казнь, собирались толпою, съ толстыми палками подъ платьемъ; напавъ на стражу и принудивъ ее бѣжать, они овладѣвали преступникомъ, развязывали его и уводили въ свои бао; тамъ, обривъ ему голову, набрасывали на него покрывало и этимъ дѣлали его въ нѣкоторомъ родѣ человѣкомъ освященнымъ; но въ настоящее время они дозволяютъ себѣ это дѣлать, только испросивъ на это разрѣшеніе властей. Такъ какъ закономъ Готамы запрещено лишать жизни какое бы то ни было животное, даже и такое зловредное, какъ змѣи, бѣшеныя собаки, то талапуаны считаютъ заслугою спасти жизнь злодѣю, каково-бы ни было его преступленіе.

Однимъ изъ самыхъ тяжкихъ преступленій считается ударить, хотя-бы даже слегка, талапуана. Почтеніе бирмановъ къ понги особенно проявляется послѣ смерти какого-нибудь изъ этихъ духовныхъ вождей. Такъ какъ еще во время ихъ жизни они считаются святыми, то ихъ тѣла также считаются священнымъ предметомъ, и имъ оказываются величайшія почести. Едва умираетъ талапуанъ, у него вынимаютъ внутренности и зарываютъ ихъ въ какомъ-нибудь чтимомъ мѣстѣ; затѣмъ бальзамируютъ тѣло, обертываютъ нѣсколько разъ всѣ его члены бѣлымъ сукномъ и покрываютъ его въ нѣсколько слоевъ лакомъ, а сверхъ этого золотыми листочками; потомъ, положа въ большой гробъ, выставляютъ на всеобщее поклоненіе. Очень часто понги заказываютъ заранѣе себѣ гробъ самымъ искуснымъ мастерамъ. Украшенія, которыми онъ покрывается, возбуждаютъ любопытство не только туземцевъ, но и европейцевъ; не говоря уже о томъ, что онъ бываетъ весь позолоченъ, онъ украшается еще множествомъ рѣзныхъ цвѣтовъ, вставленными небольшими зеркалами, а иногда даже драгоцѣнными каменьями. Пока приготовляютъ фейерверкъ и другія необходимыя принадлежности похороннаго торжества, гробъ постоянно бываетъ окруженъ музыкантами, играющими на всякаго рода инструментахъ, и это продолжается много дней, а иногда цѣлые мѣсяцы. Народъ сходится ко гробу толпами и каждый, по своимъ средствамъ, благоговѣйно приноситъ въ жертву рисъ, плоды и тому подобное, что и съѣдается въ эти дни траура, или оставляется на похоронный праздникъ. Когда наступаетъ день этой великой церемоніи, гробъ ставится на огромную четырехколесную колесницу, и весь народъ, мужчины, женщины и дѣти, тащатъ ее за веревки на мѣсто погребенія; а какъ бирманы считаютъ участіе въ этой церемоніи большою заслугою, то любопытно посмотрѣть, съ какимъ рвеніемъ они тянутъ колесницу: раздѣляясь на двѣ почти равныя части, они начинаютъ тянуть ее въ двѣ противоположныя стороны, и которой части удастся пересилить, той и предоставляется честь везти колесницу до мѣста назначенія. Нѣсколько минутъ спустя послѣ прибытія колесницы, бываетъ фейерверкъ, состоящій исключительно изъ огромныхъ ракетъ описать которыя я считаю не безполезнымъ. Берутъ округленное полѣно, длиною отъ двухъ до трехъ метровъ и около 25 сантиметровъ въ діаметрѣ, и, выдолбивъ его, наполняютъ смѣсью изъ одной только селитры и толченаго угля; къ полѣну прикрѣпляютъ очень длинный бамбукъ или тростину, замѣняющую хвостъ. Кромѣ ракетъ, пускаемыхъ на воздухъ, они ставятъ такія-же ракеты, только безъ хвоста, на множество повозокъ и, зажегши, возятъ ихъ вокругъ того мѣста, гдѣ долженъ быть сожженъ трупъ талапуана. Это сожженіе производится при посредствѣ ракеты, пускаемой вдоль по веревкѣ, которая и зажигаетъ гробъ, около котораго насыпаютъ груды сыраго пороху, сухаго дерева и другихъ горючихъ веществъ. Это важное торжество заключается чаще всего смертью нѣсколькихъ зрителей или, по крайней мѣрѣ, переломами рукъ, ногъ и другими тяжкими ранами, произведенными паденіемъ несоразмѣрно начиненныхъ ракетъ.

Одною изъ обязанностей талапуановъ считается произносить тара (проповѣдь или рѣчь къ народу). Эти проповѣди по большей части имѣютъ одну только цѣль — побудить къ подаянію не нуждающимся бѣднымъ, а самимъ талапуанамъ. Они вовсе не берутъ за образецъ проповѣди своего бога Готами, въ которыхъ онъ не только говоритъ о милостынѣ, но и даетъ полезныя поученія о другихъ добродѣтеляхъ. Большинство изъ нынѣшнихъ талапуановъ, оставляя въ сторонѣ нравственные вопросы, говоритъ только о томъ, что клонится къ ихъ собственной пользѣ.

Проведя два или три года въ бао, большинство принявшихъ одежду талапуановъ оставляютъ ее и возвращаются къ своимъ семействамъ. Тѣ-же, которые желаютъ посвятить себя священнослуженію, допускаются къ нему сначала въ качествѣ пазенъ или помощниковъ понги, котораго они могутъ замѣнить только послѣ его смерти. Хотя талапуаны этихъ двухъ степеней формально не даютъ обязательства навсегда носить священническую одежду и могутъ по желанію сложить ее, однако большая часть носитъ ее въ теченіе долгихъ лѣтъ, а многіе всю жизнь.

Церемонія, которой подвергаются получающіе степень пазенъ, записана въ первосвященнической книгѣ шаомаза на языкѣ пали. Она заключаетъ въ себѣ главныя правила, которымъ подчиняются талапуаны. Совѣтъ талапуановъ собирается въ большомъ зданіи, называемомъ секнъ, подъ предсѣдательствомъ самаго старѣйшаго изъ понги упицце. Другой понги отправляетъ обязанности церемоніймейстера и называется гнаммуацара. Какъ только желающій поступить въ монахи явится въ этотъ святой совѣтъ, ему подаютъ сабеидъ, горшекъ, съ которымъ талапуаны ходятъ по утрамъ собирать рисъ; новопринимаемаго заставляетъ троекратно говорить упицце слѣдующія слова: „Господинъ, ты ли мой учитель упицце“? Потомъ ему приказываютъ подоити и предсѣдательствующій спрашиваетъ его: „Поступающій, этотъ сабеидъ, который ты держишь въ рукѣ, твой ли“? — „Да, учитель“. — „Эта туника и эти одежды твои-ли“? — „Да, учитель“. Потомъ шаммуацара говорить вступающему. „Отойди отсюда и стой на разстояніи двухъ локтей“. Потомъ, обратясь къ талапуанамъ, говоритъ: „Понги и пазены, собравшіеся сюда, выслушайте то, что я скажу: стоящій здѣсь униженно проситъ упицце дозволенія быть принятымъ въ число талапуановъ и, безъ сомнѣнія, время удобно для тѣхъ, которые желаютъ принять на себя эту священную обязанность. — О, поступающій, слушай: тебѣ не дозволяется лгать и скрывать истину; если въ тебѣ есть недостатки или пороки, несогласные съ духовнымъ званіемъ, ты, будучи спрошенъ среди святаго этого собранія, не замедлишь отвѣчать откровенно и заявить твои недостатки, а также и тѣ, которыхъ въ тебѣ нѣтъ. Не бойся и не стыдись, отвѣчая намъ; слушай, потому что насталъ часъ, въ который ты будешь спрошенъ“, — Тогда нѣсколько талапуановъ спрашиваютъ его: „Поступающій, нѣтъ-ли у тебя проказы или какой нибудь другой отвратительный болѣзни; нѣтъ-ли у тебя золотухи или чего нибудь подобнаго“? — „Нѣтъ, учитель“. — „Не страдаешь-ли ты одышкой или кашлемъ“? — „Нѣтъ, учитель“. — „Не подверженъ-ли ты какой болѣзни, происходящей отъ нечистоты крови, не нападаетъ-ли на тебя безуміе и другія болѣзни, причиняемыя исполинами, колдунами, лѣсными и горными злыми духами“? — Нѣтъ, учитель». — «Точно-ли ты человѣкъ»? — «Да, человѣкъ». — «Мужчина-ли ты»? — «Да, мужчина». — «Чистой-ли ты крови и законнорожденный-ли»? — «Да, учитель». — «Не обремененъ-ли ты долгами и не служилъ-ли какому нибудь человѣку». — «Нѣтъ, учитель». — «Родители твои дали-ли позволеніе сдѣлаться талапуаномъ»? — «Они мнѣ позволили»! — «Минуло-ли тебѣ 20 лѣтъ отъ роду»? — «Да, учитель». — «Готово-ли твое платье и сабеидъ»? — «Готовы». По окончаніи этого допроса шаммуацара говоритъ: «О, отцы и святые монахи, собравшіеся въ эти мѣста, слушайте словъ моихъ: здѣсь стоящій проситъ у упицце принять его въ число талапуановъ; онъ достоинъ этого, потому что онъ ученъ». Тогда просящій приближается къ понги и троекратно проситъ ихъ допустить его, говоря: «Отцы, сжальтесь надо мною. Я покидаю свѣтскую жизнь, которая есть грѣхи, несовершенство, и прибѣгаю къ жизни священника, жизни добродѣтели и святости».

Потомъ шаммуацара говоритъ: «Отцы талапуаны, собравшіеся здѣсь, выслушайте мои слова: Вновь вступающій, стоящій здѣсь, проситъ у отца упицце допустить его къ священнослуженію; у него нѣтъ недостатковъ и несовершенствъ и, сверхъ того, онъ уже приготовилъ все необходимое». Вступающій повторяетъ свою просьбу и собраніе обыкновенно произноситъ согласіе. Если какой нибудь понги находитъ въ вступающемъ недостатки, или указываетъ на его неодобрительное поведеніе, то церемоніймейстеръ объявляетъ его недостойнымъ принятія и повторяетъ это три раза. Если, напротивъ, никто не противится принятію, то желающій признается достойнымъ перейти и въ состоянія несовершенства и грѣха въ званіе талапуана, и такимъ образомъ совершается принятіе. Церемоніймейстеръ приглашаетъ членовъ совѣта отмѣтить въ какое время произошло принятіе. Затѣмъ дѣлаетъ наставленіе пазену о четырнадцати дозволенныхъ талапуанамъ вещахъ и о четырехъ запрещенныхъ.

Обязанность талапуана заключается въ томъ, что онъ обязанъ собирать милостыню и пищу усталостью и движеніемъ ногъ. Потому, о, вновь принятый пазенъ! ты долженъ доставать пищу трудомъ твоихъ ногъ; если милостыня и приношенія обильны и твои благодѣтели приносятъ тебѣ рисъ и другія яства, ты можешь пользоваться слѣдующими: 1) тѣми, которыя предлагаются всѣмъ талапуанамъ; 2) тѣми, которыя приносятся для всѣхъ частныхъ лицъ; 3) тѣми, которыя даются на пиршествахъ; 4) тѣми, которыя присылаются при письмѣ; 5) тѣми, которыя даются въ дни ново- и полнолунія и въ прочіе праздничные дни. Талапуану предписано употреблять одежду и платье, выброшенныя на дорогу и мѣста погребенія и покрытыя пылью. Потому въ теченіе твоей жизни ты носи такія одежды и платья; но, если, благодаря твоему уму, твоему знанію и проповѣдямъ, ты пріобрѣтешь себѣ многочисленныхъ благодѣтелей, тогда дозволяется тебѣ одѣваться въ бумажныя, шелковыя и льняныя матеріи ярко-желтаго цвѣта.

Одно изъ условій, которымъ должно удовлетворить, нося званіе талапуана — это жить въ деревянныхъ домахъ; но, если вслѣдствіе твоихъ заслугъ и ума ты привлечешь къ себѣ благодѣтелей, ты можешь жить въ домахъ, окруженныхъ каменными стѣнами, въ домахъ, оканчивающихся треугольными или четыреугольными пирамидами, и въ домахъ украшенныхъ рѣзьбой и позолотой.

Такъ какъ ты допущенъ въ общество талапуановъ, то тебѣ не дозволяется предаваться, подобно свѣтскимъ людямъ, никакому сладострастію, ни въ одиночествѣ, ни съ кѣмъ нибудь другимъ, будь это мужчина, или женщина, или животное. Талапуанъ, совершающій такія поступки, не можетъ болѣе принадлежать къ священному обществу и съ нимъ должны быть прерваны всякаго рода сношенія: какъ у обезглавленнаго человѣка не можетъ голова снова сростись съ тѣломъ и начать жить, такъ и талапуанъ, совершившій какой нибудь сладострастный поступокъ, не можетъ жить съ другими монахами; потому берегись совершить что нибудь подобное.

Ни подъ какимъ видомъ не дозволяется талапуану присвоить себѣ чтобы то ни было чужое, хоть-бы это было четвертая часть одного тикаля (тикалъ около трехъ франковъ); талапуанъ, похитившій такую ничтожную сумму, долженъ считаться лишеннымъ своего званія и болѣе не принадлежитъ обществу; онъ подобенъ изсохшему листу, который не можетъ болѣе составлять части листвы. Слѣдовательно, ты воздержишься въ теченіе своей жизни отъ подобныхъ поступковъ.

Запрещается талапуанамъ брать животное, будь это самое низкое изъ насѣкомыхъ, съ цѣлью лишить его жизни. Тотъ, кто добровольно погубитъ хоть одно насѣкомое, перестаетъ принадлежать къ божественному обществу. Онъ уподобляется, по своей винѣ, большому камню, разбитому на двѣ части; и, какъ имъ невозможно соединиться, такъ и тотъ, кто пересталъ быть святымъ человѣкомъ, не можетъ снова войти въ общество. И такъ во всю твою жизнь остерегайся совершать убійства.

Строго запрещено, допущенному въ число пазеновъ, гордиться и хвастать своею святостью, и приписывать себѣ какія нибудь сверхестесгвенныя дарованія".

На каждое изъ такихъ наставленій новый пазенъ отвѣчаетъ: «Я понялъ», или «я слышалъ», или «да будетъ такъ».

Кромѣ этихъ, изложенныхъ въ правилахъ и постановленіяхъ талапуановъ есть еще много другихъ предписаній, содержащихся въ книгѣ Вини, чтеніе которой имъ предписывается и даже имъ поставлено въ обязанность выучить ее наизусть; она написана на языкѣ пали, но съ переводомъ или толкованіями на обыкновенномъ бирманскомъ языкѣ. Въ этой книгѣ говорится о всемъ касающемся талапуановъ, какъ объ одеждѣ, такъ и о пищѣ. Ограничусь приведеніемъ изъ нея только самаго замѣчательнаго.

Понги или настоятель бао обязанъ наблюдать за сохраненіемъ правилъ. Если онъ замѣтитъ споры и распри, долженъ сдѣлать внушеніе и наказать; если найдетъ у талапуана золото, серебро или другую запрещенную вещь, онъ долженъ взять это своими руками и поспѣшно выбросить на улицу. Совершая это, онъ долженъ думать, что бросаетъ нечистую вещь.

Всякому талапуану запрещено покупать, продавать и мѣнять. Если ему крайне нужна какая нибудь вещь, онъ не долженъ говорить: я хочу купить; но долженъ только спросить, что стоитъ; если ему крайняя надобность продать или обмѣнять, онъ долженъ говорить: эта вещь мнѣ не нужна, а та мнѣ необходима.

Вини, объясняя правило, запрещающее прикасаться къ женщинамъ, говоритъ: если талапуанъ увидитъ, что его мать упала въ ровъ, онъ можетъ помочь ей и вытащить ее, но не своими руками, а палкой или концемъ своей одежды и, помогая ей, обязанъ думать, что онъ тащитъ кусокъ дерева.

Вини предписываетъ соблюдать четыре добродѣтели относительно четырехъ необходимыхъ для жизни вещей: одежды, пищи, жилища и лекарства. Пользуясь этими вещами, онъ долженъ очень часто мысленно говорить себѣ: «эту одежду я ношу не изъ тщеславія, но для прикрытія своей наготы. Я ѣмъ этотъ рисъ не потому, что онъ вкусенъ, но чтобы удовлетворить потребности моей природы. Я живу въ этомъ бао не изъ тщеславія, но чтобы предохранить себя отъ непогоды; пью это лекарство, единственно, съ цѣлью возстановить свое здоровье; я хочу быть здоровымъ для того, чтобы болѣе предаваться размышленію и проповѣди».

Вини предписываетъ талапуанамъ соблюденіе четырехъ правилъ чистоты: исповѣдываться въ своихъ недостаткахъ, избѣгать случая грѣшить, быть скромнымъ и осторожнымъ во время путешествія; наконецъ не впадать болѣе ни въ одинъ изъ великихъ грѣховъ. Сверхъ того талапуанъ обязывается помнить, что, не соблюдая правилъ, онъ становится существомъ безполезнымъ и, пользуясь тогда подаяніемъ, совершаетъ поступокъ, сходный съ воровствомъ. Употребляя дозволенное, должно быть умѣреннымъ и воздержнымъ, помня, что все это идетъ отъ благодѣтелей: спать слѣдуетъ всегда одѣтымъ, если же случится снять одежду, то она должна быть отъ нихъ на разстояніи двухъ локтей.

Запрещается талапуанамъ копать землю, такъ какъ, дѣлая это, они могли бы убить какое нибудь маленькое животное или насѣкомое, допускается копать только въ песчаной почвѣ, гдѣ не предстоитъ возможности совершить такое убійство; должно быть особенно осторожнымъ, чтобы не лишить жизни какое нибудь животное ногами, палкой и чѣмъ бы то ни было. Точно также запрещается рѣзать какое бы то ни было дерево или растеніе, срывать плоды, цвѣты или листья; они не могутъ ѣсть плода, пока какой нибудь мірянинъ не разрѣжетъ его ножемъ или ногтями, и такимъ образомъ не лишить его предполагаемой въ немъ жизни.

Строжайше запрещено спать въ той же комнатѣ, въ которой находится женщина, или маленькая дѣвочка, или самка какого нибудь животнаго. Совершившій такой грѣхъ, немедленно изгоняется изъ бао. Талапуаны обязываются брить всѣ волоса на тѣлѣ; это предписаніе простирается и на брови, но только однихъ пазеновъ (въ настоящее время этотъ классъ талапуановъ обыкновенно ихъ не брѣетъ). Во все время пока ихъ брѣетъ цирюльникъ, они должны помнить, что волоса и борода происходятъ отъ нечистыхъ отдѣленій головы и безполезны, и, сохраняя ихъ, потворствуютъ тщеславію, какъ случается среди мірянъ; положеніе талапуана въ то время, какъ его брѣютъ, должно походить на положеніе высокой горы, на вершинѣ которой вырываютъ траву безъ корней.

Въ году они должны соблюдать 24 праздника, 12 въ полнолуніе и 12 или 14 дней послѣ него. Въ эти дни они собираются въ ссинъ, священное мѣсто и читаютъ тамъ Падимотъ, перечисленіе всѣхъ грѣховъ и нарушеній постановленій общины.

У бирмановъ соблюдается великій постъ, продолжающійся обыкновенно три мѣсяца. Въ это время талапуаны обязаны совершать постоянное служеніе Годамѣ, чистить и содержать въ величайшей опрятности пагоды и ихъ принадлежности. Безъ важныхъ причинъ имъ нельзя выходить изъ бао. Имъ слѣдуетъ отложить всѣ мірскія мысли и предаться единственно проповѣдямъ, размышленію, изученію языка пали и другихъ священныхъ предметовъ. Изъ ихъ устъ не должно выходить ни одно праздное и безполезное слово. Въ это время слѣдуетъ избѣгать въ особенности ссоръ и пререканій, говорить только о милостяхъ божіихъ и средствахъ къ достиженію святости, должно воздерживаться въ пищѣ отъ всего, исключая крайне необходимаго, мало или совсѣмъ не спать, предаваться размышленіямъ о смерти и любви къ людямъ.

Совершившій какое нибудь отступленіе отъ правилъ, долженъ пасть на колѣна и предъ ногами понга исповѣдаться. Вини различаетъ пять или шесть родовъ грѣха: первый — паразича заключаетъ въ себѣ четыре уже упомянутые грѣха, составляющіе главный предметъ наставленія, дѣлаемаго шаммуацарой во время принятія пазена. Грѣхи этой категоріи не отпускаются одною исповѣдью; талапуанъ, совершившій ихъ, обязанъ оставить обыкновенную одежду, облечься въ бѣлое траурное платье и удалиться на покаяніе въ какое нибудь мѣсто. Вторую степень. — сенгадесеидъ составляютъ 13 грѣховъ: вводить въ соблазнъ мірянина мелкимъ нарушеніемъ общеизвѣстныхъ правилъ, ложью и сальными исторіями. — Талапуанъ, совершившій одинъ изъ этихъ тринадцати грѣховъ, долженъ не только исповѣдаться передъ погни, но и передъ всѣми своими товарищами въ сонмѣ, чтобы подвергнуться покаянію, состоящему въ чтеніи извѣстныхъ молитвъ; это наказаніе продолжается столько дней, сколько прошло между совершеніемъ грѣха и исповѣдью и совершается по ночамъ. Необходимо также дать обѣщаніе воздерживаться впередъ отъ подобнаго грѣха. Кромѣ налагаемаго покаянія талапуаны сами добровольно налагаютъ его на себя, когда не знаютъ навѣрное, совершили ли какой нибудь грѣхъ. Исповѣдь не имѣетъ силы, если талапуанъ, совершивши большой проступокъ, выдалъ его за легкій.

Все, касающееся до исповѣди, по большей части вышло изъ употребленія и талапуаны совершаютъ только общую исповѣдь.

Ученики обязаны соблюдать 10 слѣдующихъ предписаній: 1) не убивать никакого животнаго; 2) не красть; 3) не совершать никакого сластолюбиваго поступка; 4) не лгать; 5) не пить вина; 6) не ѣсть послѣ полудня; 7) воздерживаться отъ пляски, пѣнія и игры на какомъ нибудь музыкальномъ инструментѣ; 8) избѣгать, чтобы во время ходьбы попадала грязь въ сандаліи; 9) никогда не останавливаться на высокомъ мѣстѣ, которое не прилично ихъ низкому положенію; 10) никогда не дотрогиваться до золота или серебра. — Ученики за нарушеніе пяти первыхъ предписаній изгоняются изъ бао; за нарушеніе же остальныхъ начальники налагаютъ на нихъ взысканія^[10].

Такова жизнь жрецовъ и буддійскихъ монаховъ въ ихъ кійюмахъ, но вѣрить этому нельзя: они уже перестали жить отшельниками. Въ браманизмѣ и будизмѣ, какъ во всѣхъ мистическихъ религіяхъ, отшельничество появилось далеко раньше монастырей; отшельникъ это вѣра, живущая кореньями и лишеніями, это человѣкъ, убѣгающій честолюбія и удобствъ….

Я не думалъ распространяться объ этихъ вопросахъ, но разъ сдѣлавъ такое отступленіе, заключу его законами объ обязанностяхъ отшельниковъ самаго древнѣйшаго законодателя, о какомъ только запомнитъ свѣтъ, — Ману. Изъ нихъ ясно будетъ видно, на сколько буддизмъ воспользовался его наставленіями.

Обязанности отшельника. Ману, книга VI:

"Когда, по окончаніи своего ученія, двиджа въ теченіи предписаннаго времени исполнилъ свои обязанности отца семейства, онъ, по закону, долженъ удалиться въ лѣсъ, чтобы жить тамъ, отрекшись отъ всѣхъ благъ сего міра.

"Освященный человѣкъ, проведшій жизнь въ изученіи священныхъ книгъ и подъ старость оставшійся одинокимъ, долженъ для того, чтобы очиститься и стать властелиномъ своихъ чувствъ, удалиться въ лѣсъ и жить тамъ по предписанному правилу.

"Точно также разрѣшается отцу семейства, хотя и имѣющему дѣтей, удалиться въ лѣсъ и вести тамъ отшельническую жизнь, но только тогда, когда волосы посѣдѣютъ, его кожа покроется морщинами и онъ будетъ видѣть сыны сыновъ своихъ. Отрекшись отъ всего, онъ поручаетъ жену своимъ дѣтямъ или беретъ ее съ собою.

"Пусть отшельникъ возьметъ съ собою священный огонь и всѣ употребляемые при жертвоприношеніи предметы; пусть онъ покинетъ селеніе, домъ, въ которомъ родился, и удалится въ пустыню, чтобы тамъ окончить жизнь въ лишеніяхъ.

"Пусть онъ совершитъ пять великихъ жертвоприношеній дикими сѣменами богу, созданію, искупленію,^[11] смерти, будущей жизни; коренья и плоды единственно дозволяется употреблять въ пищу освященному лицу.

"Пусть онъ одѣвается только въ древесную кору или кожу животныхъ, отпускаетъ свои волосы на тѣлѣ.

"Пусть онъ найдетъ возможность подавать милостыню изъ своей скудной пищи и предлагаетъ воду, коренья и плоды всякому, пришедшему въ его уединеніе.

"Чтеніе Веды должно быть его главнымъ занятіемъ; пусть безропотно переноситъ всѣ страданія; будетъ милостивъ, сострадателенъ къ другимъ; пусть всегда даетъ и никогда не принимаетъ. Пусть прежде чѣмъ варить себѣ пищу, онъ принесетъ ее въ даръ высшему существу по способу витана, и каждый день новолунія повторяетъ жертвоприношеніе, установленное въ честь созданія.

"Пусть никогда не пропускаетъ принести жертву жатвъ во время появленія новаго зерна и черезъ каждые четыре мѣсяца, при перемѣнѣ временъ года, совершаетъ священные обряды.

"Пусть онъ предписаннымъ способомъ дѣлаетъ изъ чистыхъ зеренъ и корней, собираемыхъ весною и осенью, и идущихъ въ пищу святымъ людямъ, лепешки, предназначенныя быть положенными на камень жертвоприношеній.

"Предложивъ богу эту чистую пищу, пусть онъ ѣстъ ее самъ съ солью, имъ же набранною, и эта пища очиститъ и укрѣпитъ его душу.

"Онъ можетъ также предлагать и вкушать зерна водяныхъ и земныхъ растеній, цвѣты, коренья, плоды деревъ и масло, добытое изъ плодовъ.

"Пусть онъ воздерживается отъ меду, масла, мяса, растеній, произросшихъ на погибшихъ деревьяхъ, а въ мѣсяцѣ асвина — августѣ — пусть выброситъ весь сдѣланный имъ запасъ зеренъ, корней и свои старыя одежды.

"Еслибы онъ даже мучился голодомъ, онъ долженъ воздерживаться отъ всего растущаго на воздѣланныхъ поляхъ, хотя бы на это имѣлъ дозволеніе хозяина; также не дозволяется принимать ничего сдѣланнаго человѣческими руками.

"Ему дозволяется вкушать пищу вареною и въ томъ видѣ, въ какомъ снимаетъ ее съ земли, или древесныхъ вѣтвей, и употреблять два камня для того, чтобы ее разбить.

"Запасаться пищей можно на годъ, на шесть мѣсяцевъ, на мѣсяцъ, на одинъ день; но лучше сбирать зерна на каждый день.

"Вкушать пищу слѣдуетъ всякій день утромъ и вечеромъ; но лучше ѣсть только по вечерамъ и только черезъ день.

"Люди, дошедшіе до самой высшей степени святости, слѣдовали правиламъ Чудріана, состоящимъ въ томъ, чтобы въ первый день луны съѣдать пятнадцать глотковъ и, постепенно уменьшая по одному, на четырнадцатый ѣсть только одинъ глотокъ, а въ пятнадцатый поститься. Также должно поступать въ недѣли ущерба луны.

"Чтобы строго исполнить свой долгъ, отшельникъ пусть вкушаетъ только цвѣты и дикіе коренья, а изъ плодовъ лишь тѣ, которые сами упали съ дерева и созрѣли отъ времени.

"Молясь пусть ложится на голую землю, или стоитъ на колѣняхъ, или стоитъ въ наклонномъ положеніи, избѣгая положеній удобныхъ, и трижды въ день совершать омовеніе.

"Въ жаркое время года пусть, раздѣвшись до нага, подвергаетъ себя солнечному жару; во время дождей пусть не закрывается отъ сходящихъ съ неба и горъ потоковъ; во время холодовъ пусть живетъ въ низкихъ и нездоровыхъ мѣстностяхъ.

"Три раза въ день, послѣ омовеній, призвавъ имя высшаго существа, пусть подвергаетъ свое тѣло самымъ суровымъ истязаніямъ и бичуетъ до крови свою бренную оболочку.

"Дойдя до степени умерщвленія плоти, пусть погаситъ священный огонь, и покроетъ себя пепломъ; пусть, питаясь только сырыми кореньями и кислыми плодами, онъ не имѣетъ ни убѣжища, ни жилища.

"Избавясь отъ всякаго чувственнаго желанія, цѣломудренный, пусть онъ не знаетъ другаго ложа, кромѣ земли, другаго жилища, кромѣ пней древесныхъ.

"Пусть не проситъ милостыни ни у кого, исключая пустынниковъ и отцевъ семейства, которымъ дозволено было удалиться въ лѣсъ; если ему предложатъ какой нибудь пищи, то позволяется ему брать ея не болѣе того, сколько помѣстится на одномъ листѣ или въ горсти руки.

"Кто такимъ образомъ освободилъ свое тѣло отъ всякой плотской наклонности изученіемъ священныхъ книгъ, молитвой, лишеніями и подаяніемъ, тотъ безъ страха можетъ ожидать часа, въ который будетъ допущенъ въ жилищѣ Брамы.

"Когда отшельникъ провелъ треть своей жизни, и ему останется уже не долго жить, пусть онъ оставитъ лѣсъ, близкій къ людскому жилью, и удалится въ пустынныя мѣста, обитаемыя только дикими звѣрями, и живетъ аскетомъ, отказавшись даже отъ воспоминаній о какой-бы то ни было склонности.

"Перейдя такимъ образомъ въ это четвертое состояніе высшаго отреченія отъ всего, человѣкъ можетъ быть увѣренъ, что достигнетъ высшей степени блаженства.

"Перебывавъ постепенно брахмачари (изучающимъ богословіе), грихаста (отцемъ семейства), и вина прастха (отшельникомъ), пусть стремится къ мокша (окончательному освобожденію) и станетъ санніаси нирвани (нагой кающійся).

"Но, кто прожилъ три четверти жизни и, не исполнивъ предписанныхъ обязанностей, помышляетъ получить окончательное блаженство, тотъ будетъ вверженъ въ нараку (адъ).

"Когда онъ изучилъ Веду и комментаторовъ священныхъ книгъ, былъ женатъ, породилъ сыновей, совершалъ жертвоприношенія, омовенія и погребальные обряды въ назначенныя времена, тогда дозволяется ему стремиться къ мокшѣ и окончательному освобожденію.

"Совершивъ жертвоприношеніе праджапати, которое есть отреченіе отъ всего, погасивъ священный огонь, взявъ съ собою только палку и кувшинъ, пусть удалится изъ населенныхъ мѣстъ и живетъ аскетомъ, кто желаетъ со славою вступить въ небесное жилище.

"Пусть онъ будетъ всегда одинокъ съ своею мыслію, такъ какъ для пріобрѣтенія высшаго блаженства, необходимо оставить все и быть всѣми оставлену, спать безъ одеждъ на жесткомъ, не говорить, устремляя свою мысль къ божеству; таковъ долженъ быть образъ жизни дважды возрожденнаго, святаго человѣка, приближающагося къ конечному освобожденію.

"Всякій человѣкъ, знакомый съ Ведой не боящійся скорби и неищущій радости, который оставляетъ образъ жизни отца семейства, чтобы предаться отшельничеству, радуетъ небеса, блистающія свѣтомъ.

"Пусть будетъ онъ всегда одинокъ, что потому высшее блаженство пріобрѣтается только въ уединеніи; только тогда, когда онъ все покинетъ, небеса не покинутъ его.

"Пусть не будетъ у него ни крова, ни священнаго огня, пусть не заботится о своей пищѣ, предоставивъ ее случаю; глиняный горшекъ, дупло дерева, самая бѣднѣйшая одежда и отшельническая жизнь, вотъ признаки, отличающіе брамина, который приближается къ конечному освобожденію.

"Пусть онъ равно не желаетъ ни жизни, ни смерти, какъ вечеромъ жнецъ, придя за платой къ дверямъ нанявшаго, ожидаетъ урочнаго часа.

"Пусть онъ очиститъ шаги свои, смотря, куда ступаетъ; пусть очиститъ воду, которую будетъ пить, чтобы не причинить смерти какому нибудь животному; пусть очиститъ свои слова правдою, а душу добродѣтелью.

"Да сноситъ терпѣливо, безъ возраженій ругательства, оскорбленія и побои.

"Съ наслажденіемъ размышляя о высшемъ духѣ, не заботясь ни о чемъ, будучи недоступенъ ни одному чувству, въ сообществѣ только своей души и мысли о богѣ, пусть живетъ онъ на землѣ въ постоянномъ ожиданіи вѣчнаго блаженства.

"Онъ никогда не долженъ заботиться о своемъ существованіи, занимаясь толкованіемъ чудесъ и предсказаній, или астрологіей или хиромантіей, или преподавая уроки нравственной казуистики или толкуя священное писаніе.

"Пусть никогда не ходитъ въ мѣста, гдѣ живутъ пустынники первой степени, которые еще не вполнѣ отрѣшились отъ міра.

"Пусть избѣгаетъ всякихъ сборищъ, даже такихъ, на которыхъ присутствуютъ одни брамины; пусть тотъ, кто заботится о своемъ вѣчномъ спасеніи, не посѣщаетъ мѣстъ, гдѣ бьютъ птицъ или собакъ.

"Пусть неустанно блуждаетъ онъ въ предписанной одеждѣ, съ блюдомъ, съ вувшиномъ и палкой въ рукахъ, заботливо остерегаясь нанести вредъ какому нибудь одушевленному существу.

"Деревянное блюдо, тыквенный кувшинъ, глиняный горшекъ и бамбуковая корзина, вотъ утварь, дозволенная Ману пустынникамъ; имъ запрещено все, сдѣланное изъ драгоцѣннаго металла.

"Когда уже дымъ не поднимается отъ печей, когда потухъ въ нихъ уголь, когда замолкъ стукъ пестовъ, толкущихъ рисъ, и люди насытились, тогда пустынникъ можетъ идти за подаяніемъ.

"Пусть не печалится, если ничего не подадутъ ему; пусть не радуется, если что нибудь дадутъ: онъ долженъ заботиться только о поддержаніи своего бѣднаго существованія, а не радоваться или скорбѣть смотря по качеству и количеству кушаній.

"Пусть ѣстъ мало, это лучшее средство господствовать надъ органами чувствъ; подчиняя ихъ человѣкъ пріобрѣтаетъ безсмертіе.

"Пусть внимательно слѣдитъ онъ для лучшаго очищенія своей жизни за переселеніями людскихъ душъ, причиненными преступными ихъ дѣйствіями, за ихъ паденіемъ въ адъ и претерпѣваемыми тамъ мученіями.

"Пусть размышляетъ, что оживляющій духъ, исходящій отъ великаго всего, подвергается десяти тысячамъ милліоновъ переселеній, прежде чѣмъ снова одѣнется въ человѣческій видъ.

"Пусть подумаетъ о томъ, какія неисчислимыя бѣдствія истекаютъ отъ беззаконія и какія радости отъ добродѣтели.

"Пусть онъ знаетъ, что каждый атомъ есть точное воспроизведеніе всего.

"Очищенія и парвамеда (малое жертвоприношеніе) установлены для искупленія за невольное умерщвленіе мелкихъ животныхъ.

"Для этого должно трижды произнести, удержавъ дыханіе, таинственный слогъ Омъ, молитву савитра и три священныя слова Бхуръ — бхувахъ — сваръ.

"Какъ нечистоты металловъ уничтожаются огнемъ, такъ и ошибки людей изглаживаются молитвой.

"Пусть санніасси искупаетъ свои прегрѣшенія размышленіемъ, умерщвленіемъ всякаго плотскаго желанія, истязаніями своего тѣла; пусть онъ уничтожитъ всѣ свои несовершенства, противныя божественной природѣ.

"Пусть въ своихъ мысляхъ слѣдитъ за различными видоизмѣненіями души въ ея пути, начиная съ самой высшей степени до самой низшей, — пути, который не видимъ людямъ, неусовершенствовавшимъ свой умъ изученіемъ Веды.

"Кто одаренъ этимъ высшимъ зрѣніемъ, тотъ уже не плѣняется земными дѣйствіями; кто, не будучи достаточно очищенъ, лишенъ этого зрѣнія, предназначенъ возвратиться въ стотъ міръ.

"Это тѣло, которому кости служатъ остовомъ, жилы связками, облеченное мясомъ, наполненное кровью, покрытое кожей и заключающее въ себѣ нечистые экскременты, подверженное старости, болѣзнямъ, печалямъ и безчисленнымъ страданіямъ, — это тѣло праведникъ долженъ покинуть съ радостію.

"Все исчезнетъ въ земномъ разложеніи; только добрыя дѣла и душа никогда не исчезнутъ. Но небесное жилище достигается только размышленіемъ о божественной сущности, потому что ни одному человѣку невозможно собрать плоды своихъ усилій, если онъ не возвысится до знанія верховнаго духа.

"Подобно срубленному на берегу рѣки дереву, уносимому увлекающимъ его теченіемъ: подобно птицѣ, оставляющей гнѣздо и стремящейся къ небесамъ, человѣкъ вознесется въ обитель Брамы, обносивъ свою бренную оболочку.

"Священное писаніе — вѣрное прибѣжище для тѣхъ, кто его понимаетъ; всѣ читающіе его съ сознаніемъ, что это слово Брамы, получаютъ вѣчное блаженство. Такимъ образомъ Брама, ведущій жизнь отшельника по выше указаннымъ правиламъ, на всегда освобождается отъ грѣха и соединяется съ божествомъ.

"Такъ узнали вы, каковы обязанности, налагаемыя на котишара, бахудака, хауса и парамахауса, которые суть четыре степени браминовъ санніасси — отшельниковъ.

"Юноша, женатый, отшельникъ, жрецъ и аскетъ — вотъ пять разрядовъ, началомъ которыхъ есть отецъ семейства.

"Браминъ не можетъ достичь высшей степени, не проходя постепенно, согласно съ закономъ, всѣхъ этихъ степеней.

"Среди всѣхъ этихъ степеней отецъ семейства, знающій и соблюдающій всѣ наставленія Срути и Смрити^[12], занимаетъ высшую степень, такъ какъ отъ него происходятъ всѣ прочія.

"Двиджи, принадлежа къ четыремъ степенямъ, должны всегда съ велячайшимъ стараніемъ упражняться въ десяти добродѣтеляхъ, составляющихъ ихъ обязанности.

"Слушайте, люди, какія добродѣтели предписываются вамъ для вѣрнаго достиженія вѣчнаго блаженства въ небесной обители:

"Покорность воли божіей. — Воздаяніе добромъ за зло. — Умѣренность. — Честность. — Чистота. — Цѣломудріе и подавленіе чувствъ. — Знаніе священнаго писанія. — Познаніе верховнаго духа. — Почитаніе истины. — Незлобивость. — Вотъ десять обязанностей, составляютъ долгъ.

"Брамины, которые, изучая эти наставленія и просвѣщаясь свѣтомъ священнаго писанія, согласуютъ съ ними свои поступки, достигаютъ вѣчной жизни въ селеніяхъ Брамы.

"Каждый двиджа, всѣми силами старающійся упражняться въ этихъ добродѣтеляхъ, знающій Веду и коментаторовъ Веданты, во всемъ поступающій по предписаніямъ закона и исполнившій свои три обязанности, можетъ совершенно отказаться отъ свѣта и жить только въ созерцаніи вѣчнаго совершенства.

"Тогда, отрекшись отъ всѣхъ обязанностей отца семейства, оставя управленіе жертвоприношеніями и исполненіе пяти омовеній, загладивъ всѣ грѣхи очищеніями, подавивъ всѣ чувства и понявъ все пространство Веды, пусть передастъ сыну заботу о всѣхъ обрядахъ и устройствѣ погребальнаго пиршества.

"Такимъ образомъ, оставивъ всякое благочестивое служеніе, устремляя мысль единственно къ созерцанію великой начальной причины, изъятый отъ всѣхъ мірскихъ желаній, онъ душею будетъ уже у порога сварги, хотя его смертная оболочка будетъ еще трепетать, какъ послѣднія мерцанія потухающей лампы.

Таковы различныя состоянія, которыя должны перейти брамины, и правила, которымъ они обязаны слѣдовать, чтобы вступить въ селенія безсмертнаго Свайямбхувы.

Все это не нуждается въ комментаріяхъ…. Что послѣ этого другія преданія передъ этими законами древняго Ману, предписывающими покорность, умѣренность, цѣломудріе и наконецъ воздаяніе добромъ за зло за многія тысячи лѣтъ до христіанскихъ философовъ, которые, какъ увѣряли; возвѣстили міру самую чистую нравственную формулу.

Неужели, какъ утверждалъ Ламартинъ, человѣчество только поднимается и нисходитъ по одной той же дорогѣ?….

---

Встрѣча буддійскаго девале и двухъ созерцателей естественно на правила нашъ разговоръ къ началу древнихъ религій Востока и, помышляя о мифахъ древности мы разсуждали еще о сказкахъ, окружающихъ колыбель всѣхъ народовъ, какъ увидали первые дома Мадуры, куда и пріѣхали въ 10 часовъ утра.

Завтракъ и сіэста заняли насъ во время сильнаго жара и мы пустились въ путь, чтобы ночевать въ Кахаватте, когда подулъ южный вѣтерокъ, составляющій прелесть этихъ береговъ.

Ничего особеннаго не могу сказать о Матурѣ, которая похожа на всѣ чудесные городки южнаго берега Цейлона, совершенно пропадающіе среди цвѣтовъ и окруженные растительностью до такой степени роскошной, что ни какимъ перомъ невозможно дать о ней даже понятія. Сколько разъ въ благовонной тѣни городковъ Диквелле, Тангалле, Кахазатте, Толавилле, Хамбанттотте, Маллелле, Пальтупаніе, мечтали мы о томъ, какъѣоротимся сюда съ своими семействами и поселимся навсегда на этихъ очаровательныхъ берегахъ.

Англичане, чтобы доставлять себѣ нужное количество слоновъ, раздѣлили этотъ изобилующій слонами край на охотничьи участки, управляютъ которыми суперъ-интенданты, по большей части изъ офицеровъ арміи: они, имѣя въ своемъ распоряженіи многочисленныхъ охотниковъ, обязаны ловить и обучать этого понятливаго помощника человѣку.

Суперъ-интендантъ Джирауэ, полковникъ Джемсъ Эвансъ жилъ выше Кахаватте, а какъ я путешествовалъ съ письмомъ сэра Джона Лауренса, генералъ-губернатора Индіи, рекомендующимъ меня всѣмъ чиновникамъ гражданскаго и военнаго управленія (of civil and military service), то мы рѣшились отправиться къ нему и испросить дозволеніе сопутствовать ему въ одной изъ его экспедицій за слонами. Мы думали, что во всякомъ случаѣ онъ не откажется послать съ нами ввѣренныхъ ему охотниковъ, еслибы мы и не попали къ нему въ то время, когда онъ собрался на охоту.

Прибывъ въ Кахалатте, мы узнали, что суперъ-интендантъ находится въ шестидесяти верстахъ оттуда въ долинѣ Балангодде и воротится не раньше недѣли. Эта неудача однако не испортила расположенія нашего духа: путешественникъ прежде всего рабъ всякихъ случайностей, и мы рѣшились употребить это время на охоту за рѣдкими птицами и дичью, которыхъ тьма во всемъ этомъ краю.

Другъ мой, издавна составлявшій коллекціи, занялся бы охотой за бенгали, птицей — мухой, буль-булемъ, малабарскимъ соловьемъ и другими рѣдкими птицами, тогда какъ я снабжалъ бы дичью нашу кухню.

Тотчасъ же наняли мы небольшой кусокъ земли на берегу, чтобы помѣстить тамъ нашихъ буйволовъ, а два туземные плотника въ нѣсколько часовъ выстроили изъ бамбука просторный и удобный сарай съ крышей изъ кокосовыхъ листьевъ.

Вечеромъ, перетащивъ изъ повозокъ наши матрацы и другія нужныя для обихода вещи, мы расположились у себя дома.

Четыре лампы изъ черной глины съ раковинными инкрустаціями, купленныя Амуду на базарахъ Кахаватте, налитыя кокосовымъ масломъ, горѣли въ разныхъ углахъ, а двѣ лавки изъ нашихъ повозокъ, покрытыя рогожами, замѣняли собою диваны. О столѣ мы не заботились, такъ какъ привыкли ѣсть по индуски, сидя на травѣ или рогожѣ, смотря по обстоятельствамъ. Лежа въ тѣни исполинскаго банана, передъ солнечнымъ закатомъ, мы смотрѣли на кучку макуа и караве (касты рыбаковъ) приготовлявшихся на берегу къ отъѣзду на ловлю, которая въ этихъ странахъ производится только по ночамъ. Смотря на этихъ рыбаковъ, мы и не воображали, что любопытство завлечетъ насъ въ предпріятіе, способное взволновать кровь, можетъ быть больше, чѣмъ всѣ остальныя происшествія нашего путешествія.

Я уже говорилъ, что во всѣхъ прибрежныхъ селеніяхъ живутъ рыбаки. Макуа — малабарцы или цингалезцы, а Караве — маврскаго племени. Каждый вечеръ отправляются они въ море по-двое на катимаронахъ (родъ плотовъ), сложенныхъ изъ трехъ толстыхъ бревенъ, связанныхъ крѣпкими канатами изъ кокосовыхъ веревокъ. Спереди эти три бревна соструганы очень острымъ угломъ, чтобы разсѣкать волны; сзади они составляютъ четвероугольникъ слегка съуженный къ концу. Такое судно положительно не можетъ потонуть; какова бы ни была погода оно постоянно плыветъ вровень съ водою и управляется двумя паго (веслами).

Обыкновенно на катимаронахъ бываетъ два макуа: одинъ правитъ, другой ловитъ рыбу.

Эти рыбаки напомнили намъ желаніе, которое мы часто высказывали другъ другу, гуляя по берегу въ Пондишери.

— Какъ хорошо провести ночь въ морѣ на такомъ плоту! сказалъ задумчиво мой другъ.

— Вы опять вспомнили ебъ этомъ! отвѣчалъ я улыбаясь.

— Это моя idée fixe!

— Но опасно ее привести въ исполненіе.

— Не такъ опасно, какъ кажется; тысячи рыбаковъ ежедневно отправляются такимъ способомъ съ Коромандельскаго берега, и я ни разу не слыхалъ, чтобы случилось какое нибудь несчастіе.

— Однакожъ разсказываютъ, что время отъ времени иные и не возвращаются. Вѣроятно, буря загоняетъ ихъ въ открытое море и они безъ бусоли не могутъ достигнуть берега.

— Да, такъ говоритъ молва но никогда нельзя было бы за что-либо приняться, если вѣрить всему, что говорятъ. Дикіе сгоны ежегодно убиваютъ по нѣсколько охотниковъ, однако это не мѣшаетъ намъ отправиться за ними на охоту; когда на Дженджи мы вмѣстѣ охотились за тиграми и буйволами, мы отлично знали, что это поопаснѣе охоты за зайцами, но это не остановило насъ…

— Что касается до меня, то я много разъ обѣщалъ себѣ, что не выѣду изъ Индіи, не покатавшись ночью по океану на катимаронѣ, и, право, повѣрьте мнѣ, попробуемъ.

— Вы хотите?

— Непремѣнно; мнѣ кажется, нѣтъ болѣе захватывающаго душу удовольствія, какъ быть въ положеніи потерпѣвшаго кораблекрушеніе, который носится по волнамъ на какомъ нибудь обломкѣ, и притомъ нисколько не подвергаясь опасности.

— Но насъ можетъ унести волной.

— Мы привяжемъ себя… притомъ бури нечего бояться, теперь не пора муссоновъ; въ этотъ періодъ тишины океану нужно нѣсколько дней на то, чтобы взволноваться, и мы двадцать разъ успѣемъ возвратиться на берегъ, если произойдетъ какая нибудь перемѣна вѣтра.

— Безъ сомнѣнія. Я считалъ своею обязанностью представить вамъ скорѣе свои замѣчанія, чѣмъ возраженія, и какъ только вы рѣшились, мнѣ остается сказать, что и я ѣду съ вами!

— Много неожиданныхъ, своеобразныхъ ощущеній и нисколько опасности: вотъ что доставитъ намъ наша поѣздка.

— Вполнѣ вѣрно; но все-таки лучше принять всѣ предосторожности.

Я позвалъ Амуду, поручилъ ему выбрать катимаронъ и условиться съ макуа въ цѣнѣ.

Когда рыбаки узнали, что мы хотимъ ѣхать съ ними, то каждый изъ нихъ желалъ взять насъ съ собою, и всѣ принялись хоромъ расхваливать свои катимароны, которые оказались у каждаго лучше остальныхъ,

Чтобы прекратить ихъ споръ, мы подошли къ нимъ и сами выбрали широкій катимаронъ, изъ трехъ огромныхъ бревенъ; онъ судя, по состоянію кокосовыхъ связей, былъ въ употребленіи не болѣе двухъ, трехъ разъ; притомъ среднее бревно было выдолблено во всю длину, какъ пирога; это давало намъ возможность удобно сидѣть въ обыкновенномъ положеніи, вмѣсто того, чтобы держать ноги горизонтально цѣлую ночь, что было очень бы непріятно.

— Какъ тебя зовутъ, спросилъ я по-тамульски хозяина катимарона.

— Шекъ-Туллахъ, саибъ.

— Ты мусульманинъ?

— Да, саибъ.

— Отлично. За сколько же ты насъ повезешь?

— Куда желаютъ саибы ѣхать?

— Никуда; мы хотимъ только быть на ловлѣ и провести ночь въ морѣ: ты дѣлай свое дѣло, какъ будто насъ и нѣтъ съ тобой.

— Въ такомъ случаѣ, саибъ, дастъ мнѣ, сколько ему угодно.

— Всякій, кто работаетъ, долженъ оцѣнить свой трудъ; назначь себѣ плату.

— Уловъ будетъ вашъ?

— Нѣтъ, мы его тебѣ отдаемъ.

— Ну, такъ за двоихъ рупію (2 фр. 50 сантимовъ.

— Даемъ тебѣ каждый по рупіи.

— Такъ уловъ будетъ вашъ.

— Я говорю тебѣ, что ты вполнѣ остаешься хозяиномъ своего судна; поѣдешь, куда хочешь, будешь ловить, какъ знаешь самъ, и все, что поймаешь, будетъ твое. Вотъ наши условія.

— Саламъ^[13], саибъ! отвѣчалъ бѣднякъ, поднося правую руку къ своимъ ногамъ, сердцу и губамъ, что бываетъ высшею степенью почтенія, какую только могутъ выказать цингалезцы маврской расы.

Принимая въ соображеніе низкія цѣны на рыбу, рыбакъ въ теченіе ночи зарабатываетъ отъ 12 до 15 су, между тѣмъ, какъ обыкновенно онъ привозитъ съ собою столько рыбы, что во Франціи это стоило бы нѣсколько сотъ франковъ. Рѣдко случается ему не привезти въ своемъ уловѣ одного или двухъ черныхъ лососей Коморинскаго мыса, которыми такъ обильны эти мѣста; обыкновенно лососи бываютъ вѣсомъ отъ тридцати до сорока фунтовъ.

Шекъ-Туллахъ былъ въ восхищеніи отъ нашего великодушія; сначала онъ даже едва вѣрилъ своему счастію.

— Саибъ, такъ какъ вы ѣдете со мной, продолжалъ Караве: то я буду ловить рыбу съ факелами; это васъ больше займетъ, чѣмъ ловля удой или сѣтями.

— Дѣлай, какъ знаешь. Когда мы поѣдемъ?

— Когда угодно саибу.

— Ты все-таки меня не понялъ: мы ничего не приказываемъ, ни къ чему не принуждаемъ… Если намъ придется управлять твоимъ судномъ и ловлей, такъ намъ лучше было бы взять лодку и прогуляться по морю; распоряжайся такъ, какъ будто бы съ тобой были, вмѣсто насъ, твои дѣти.

— Бѣдный цингалезецъ не можетъ быть отцемъ Доре-Балатти (господъ иностранцевъ).

— Что тебѣ до этаго, мы такъ хотимъ.

— Вы отдали приказъ, и Шекъ-Туллахъ выполнитъ его.

Произнося эти слова, мусульманинъ выпрямился во весь ростъ гордясь, что съ нимъ такъ обращаются передъ прочими рыбаками; онъ приказалъ своимъ двумъ помощникамъ приготовить катимаронъ.

Макуа снова принялись за работу, потому что солнце должно было скоро зайти, а они всегда выѣзжаютъ на ловлю съ солнечнымъ закатомъ.

Мы пошли въ нашъ сарай взять соотвѣтствующее платье и запасъ съѣстнаго.

Надѣвъ полный костюмъ изъ голубой фланели и заткнувъ за поясъ револьверы, мы отворили ящикъ съ консервами, запасы которыхъ я всегда возобновляю въ каждомъ городѣ, въ каждой деревнѣ, гдѣ только можно найти европейскіе товары.

— Вамъ извѣстно, смѣясь сказалъ мой спутникъ, что всякій отходящій корабль беретъ съ собою запасовъ втрое, вчетверо болѣе противъ того, сколько ему нужно; я и васъ прошу положитъ въ мѣшокъ провизіи на три дня.

— Будьте спокойны, если даже насъ выброситъ на необитаемый островъ, то мы умремъ съ голоду очень нескоро.

Я взялъ коробку съ заячьимъ пастетомъ въ два килограмма; жареную телятину въ четыре фунта; шесть коробокъ сардинъ и длинную жестянную пушку съ исполинской колбасой, залитой бѣлымъ жиромъ. Все это было съ маркой дома братьевъ Роденъ въ Бордо, о которомъ я уже имѣлъ случай говорить.

Въ путешествіяхъ я покупаю консервы исключительно этого дома, и совѣтую тоже дѣлать всѣмъ путешественникамъ и туристамъ, такъ какъ это лучшіе изъ всѣхъ питательныхъ консервовъ. Я четыре разъ переѣзжалъ Тихій океанъ отъ С. Франциско до острововъ Товарищества и съ этихъ острововъ на берега Калифорніи, употребляя на этотъ морской переѣздъ отъ 40-50 дней, и испыталъ, что единственно эти консервы не разстроиваютъ желудка и даже послѣ многолѣтней экспедиціи остаются прекрасны.

Я это говорю не для того, чтобы сказать любезность почтеннымъ негоціантамъ, которыхъ не имѣю чести знать, но изъ искренней благодарности, такъ какъ глубоко убѣжденъ, что имъ я обязанъ сохраненіемъ своего здоровья въ теченіе десятилѣтнихъ странствованій.

Здоровье первое благо путешественника; безъ него невозможно что нибудь предпринять, и я думаю оказать истинную услугу тѣмъ кто путешествуетъ моремъ или въ тропическихъ странахъ, указавъ на консервы, дѣйствительно достойные этого названія.

— Прибавьте еще два страсбургскихъ пастета, сказалъ мой спутникъ, когда я сбирался запереть ящикъ: вѣдь въ мѣшкѣ много еще мѣста.

— Хорошо, положу и два пастета, отвѣчалъ я смѣясь: видно, намъ предстоитъ порядочно покушать, и мы вовсе не будемъ походить на тѣхъ несчастныхъ претерпѣвшихъ крушеніе, ощущенія которыхъ вы хотѣли испытать.

Наливъ въ наши баклажки стараго коньяку, положивъ четыре бутулки вина въ плетенку изъ кокосовыхъ веревокъ, я взялъ, вмѣсто хлѣба, коробку съ морскими бисквитами prince Albert, и мы пошли къ катимарону, тихо колеблемому волной въ двухъ метрахъ отъ берега.

Амуду положилъ наши запасы въ выдолбленное на подобіе пироги серединное бревно, а плетенку съ бутылками, привязавъ сзади плота, опустилъ фута на два въ воду: это лучшее средство не разбить ихъ.

Шекъ-Туллахъ поставилъ на плотъ огромный глиняный кувшинъ прѣсной воды, и намъ не нужно было ею запасаться.

Въ то время, какъ мы хотѣли отдать приказаніе Амуду и Тину хорошенько смотрѣть за нашими вещами и особенно за ящиками съ оружіемъ, оставленными нами въ сараѣ, Амуду сказалъ мнѣ рѣшительно.

— Тину и я поѣдемъ съ вами, саибы.

— Нельзя, отвѣчалъ я: Караве взялъ съ собою двухъ помощниковъ и катимаронъ не подниметъ больше пяти человѣкъ.

— Мы наняли еще другой катимаронъ.

— Какъ, безъ нашего позволенія?

— Ама (барыня), когда мы уѣзжали изъ Шанденаги (Шандернагора), заставила меня поклясться, что я никогда не оставлю саиба одного, и Амуду сдержитъ слово: саибъ или не поѣдетъ въ море или Амуду поѣдетъ съ нимъ.

На это нечего было возражать: я зналъ, что мой нубіецъ скорѣе позволитъ себя разорвать на части, чѣмъ уступитъ. Обѣщаніе, данной имъ амѣ, было для него священно, и онъ никогда не осмѣлился бы показаться ей на глаза, еслибы не сдержалъ своего слова; потому, очень мало надѣясь на успѣхъ, я сказалъ ему, — Кто-же присмотритъ за нашей провизіей, снарядами и оружіемъ?

— Ключъ отъ ящика у васъ въ карманѣ, отвѣчалъ вѣрный служитель, и за четыре фанона полицейскій солдатъ тхазильдара (деревенскаго головы) будетъ сидѣть на ящикѣ до нашего возвращенія.

Я видѣлъ, что плутъ уже все устроилъ, лишь бы привести въ исполненіе свое намѣреніе; потому, спросивъ взглядомъ согласія своего спутника, я рѣшился согласиться, будучи внутренно доволенъ поступкомъ Амуду: мы могли подвергаться большей, чѣмъ ожидали опасности; такимъ образомъ мужество и преданность Амуду и Тину были не лишни.

— Хорошо, сказалъ я: вы можете ѣхать съ нами. Оба вскрикнули отъ радости и во мгновеніе ока сняли всѣ свои одежды. Если бы насъ не удерживала необходимость поддержать передъ туземцами свое достоинство, мы охотно послѣдовали бы примѣру нашихъ слугъ, такъ какъ намъ предстояло провести цѣлую ночь по колѣно въ водѣ, потому что катимаронъ плылъ вровень съ поверхностью воды.

Наши слуги заготовили заранѣе даже провизію, состоявшую изъ дюжины кокосовыхъ орѣховъ, молоко и ядра которыхъ должны были служить имъ питьемъ и ѣдой. Когда плотъ былъ готовъ, Караве знакомъ пригласилъ насъ войти туда.

Мы сѣли назади плота, одинъ на одно, другой на другое бревно, спустивъ ноги во внутренность срединнаго бревна и, такимъ образомъ, могли во все путешествіе сидѣть другъ противъ друга.

Два толстыхъ каната изъ кайра (кокосовыя веревки) были протянуты по обѣимъ сторонамъ катимарона, для того, чтобы намъ было за что держаться въ случаѣ бури, очень мало, впрочемъ, вѣроятной; мы должны были обвязать себя канатами нѣсколько разъ, чтобы не унесло волною.

Поднявши поясъ почти подъ мышки и положивъ свои револьверы въ кожаныхъ чехлахъ за пазуху, чтобы защитить ихъ отъ сырости, мы увидѣли съ удовольствіемъ, что все нужное для совершенія пріятной поѣздки было при насъ.

Почти бортъ о бортъ съ нами Амуду, и Тину, стоя съ веслами въ рукахъ на плоту вдвое меньше нашего, ждала знака къ отъѣзду. Такъ какъ плотъ былъ не въ состояніи поднять четырехъ человѣкъ то наши слуги принуждены была замѣнить собою помощника рыбака, чей катимаронъ они наняли.

Какъ всѣ туземцы, Тину и Амуду были совершенныя <испорчено> намъ за нихъ нечего было бояться.

— Принявъ все въ соображеніе сказалъ г. Лафаржъ, вѣдь очень хорошо, что они поѣхали съ нами: на морѣ имъ не встрѣтится по крайней мѣрѣ лавка чандо (торговецъ аракомъ и другими крѣпкими напитками).

— Правда, отвѣтилъ я; но посмотрите: они приняли свои мѣры Замѣчаете-ли огромный кувшинъ изъ черной глины, привязанный посреди ихъ катимарона и заткнутый хлопкомъ? я увѣренъ, что онъ до верху налитъ калью (перебродившимъ сокомъ кокосоваго дерева).

— Я думалъ, что онъ съ водою.

— Амуду и вашъ Тину совершенно презираютъ этотъ вульгарный напитокъ; они не задали-бы себѣ труда тащить кувшинъ съ водою…

Два вождя кастъ Макуа и Караве подали по обычаю знакъ къ отъѣзду и двѣсти по меньшей мѣрѣ катимароновъ при дружномъ взмахѣ веселъ полетѣли въ путь.

Сначала слышался оглушительный концертъ криковъ, поднятыхъ съ цѣлію означить темпъ для согласной гребли, и мы прошли баръ безъ всякой помѣхи, хотя волны здѣсь довольны сильны, даже въ тихую погоду..

Черезъ нѣсколько минутъ мы были уже въ океанѣ, и солнце, которое еще слегка золотило горизонтъ, дало намъ возмоможность насладиться этимъ величественнымъ зрѣлищемъ.

Медленная и однообразная зыбь поднималась отъ этихъ, длиною болѣе километра, волнъ, которыя хорошо знакомы всѣмъ плававшимъ по Индійскому океану; благодаря ловкому управленію нашихъ гребцовъ, мы легко восходили на гребни волнъ и спускались съ нихъ какъ будто готовясь низойти въ бездонную пропасть. Катимаронъ, сильно наклоняясь при спускѣ съ волны, скоро находился на днѣ воднаго прохода, какъ бы между двухъ водяныхъ горъ, и тогда, незамѣтно поднимаясь, восходилъ на слѣдующую волну, чтобы опять спуститься и подняться.

Когда мы обернулись назадъ, чтобы взглянуть на землю, то при слабомъ свѣтѣ сумерекъ намъ показалось, что не море, а она, поднималась и опускалась поочередно позади насъ.

Изъ почтенія, прочіе катимароны держались позади насъ; только плотъ Амуду шелъ непосредственно за нашимъ.

Мало по малу затихъ шумъ, несшійся съ острова, и ночь распростерла свое черное покрывало надъ водами.

Признаюсь, въ первыя минуты темноты я почувствовалъ головокруженіе и инстинктивно обмоталъ вокругъ себя два-три конца кайра. Движеніе нашего катимарона, безпрерывный, неопредѣленный ропотъ волнъ, отсутствіе шума людскаго, вода, по временамъ плескавшая на меня, все вмѣстѣ погружало меня въ какое-то странное, болѣзненное состояніе; иногда мнѣ чудилось, что веревки, связывавшія бревна, скоро разорвутся и мы погрузимся въ пучину.

Въ эту минуту я услыхалъ въ нѣсколькихъ брассахъ отъ меня голосъ Амуду, запѣвшаго малабарскую пѣсню:

Э хо, э хо, такіе конда,

Перуогалоръ кани помле.

«Охе охе», слышится по водѣ:

«Перунгалорская красавица».

Скоро къ голосу Амуду присоединились голоса его товарища и гребцовъ…. это подѣйствовало на меня благодѣтельно, какъ пробужденіе посреди ужаснаго кошмара: представленіе давившаго меня одиночества пропало, и я вполнѣ очнулся.

— Не закурить-ли сигары, сказалъ мой другъ, который съ самаго отъѣзда не подавалъ признака жизни. (На другой день я узналъ, что онъ ощущалъ почти тоже, что и я).

— Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ я, успокоившись. (Съ этихъ поръ, еслибы встрѣтилось какая нибудь опасность, я не потерялъ бы хладнокровія).

Въ эту минуту Шекъ-Туллахъ приказалъ гребцамъ остановиться. «Мы далеко уже отъ берега и можемъ начать ловлю», сказалъ онъ.

Катимаронъ Амуду также остановился въ нѣсколькихъ метрахъ отъ насъ. Большихъ волнъ, производимыхъ близостью берега, уже не было; была только почти незамѣтная зыбь, которая черезъ нѣсколько часовъ должна была замѣниться совершеннымъ спокойствіемъ. Въ это время года, ежедневно, при восходѣ солнца океанъ походитъ на огромное заснувшее озеро.

Вдругъ яркій свѣтъ озарилъ воды: Караве зажегъ факелъ изъ кокосоваго дерева, напитаннаго смолой; онъ привязалъ его къ небольшой жерди, которая горизонтально выдавалась около метра съ боку катимарона на возвышенной подставкѣ для того, чтобы волны не заливали огня. Лишь только факелъ былъ зажженъ, оба гребца быстро вытащили изъ воды свои ноги, спущенныя до того времени въ воду, такъ какъ они гребли, сидя на краяхъ бревенъ.

Мы спросили, почему они это дѣлали?

— Махапонгу (акулы), отвѣчали они. При этомъ словѣ я вздрогнулъ. Мы забыли о единственной дѣйствительной опасности, которой подвергались. Этихъ хищныхъ животныхъ такое множество въ Индійскомъ морѣ, что европейцамъ почти невозможно купаться у Малабарскаго и Коромандельскаго береговъ.

Такъ какъ помощники Шекъ-Туллаха гребли, дѣлая отъ 5 до 6 узловъ, то могли сидѣть, спустивъ ноги въ воду, не боясь акулъ, которыя плаваютъ, не дѣлая болѣе двухъ узловъ; но теперь, когда мы остановились, то гребцамъ нельзя было оставаться въ томъ же положеніе и двухъ минутъ, не рискуя своими ногами.

— Скоро магапунгу соберутся на огонь около нашего плота, сказалъ Караве: прошу саибовъ сидѣть посрединѣ катимарона и въ особенности не опускать рукъ въ воду; вы вблизи посмотрите, ничѣмъ не рискуя, на величайшаго врага рыбаковъ.

Предъ нами была сцена, по истинѣ, фантастическая.

Нашъ катимаронъ, не управляемый гребцами, медленно двигался по водѣ, а рыбы, привлеченныя свѣтомъ факеловъ, массами поднимались съ морскаго дна. Прежде всего тысячи серебристыхъ клюповъ блеснули, какъ молнія, на поверхности и скрылись въ глубинѣ, оставивъ позади себя безчисленное множество свѣтящихся фосфорическихъ слѣдовъ, похожихъ на маленькія звѣздочки, падающія въ воду.

Шекъ-Туллахъ и его два макуа, стоя на крайнемъ бревнѣ, на которомъ былъ факелъ, держали каждый по острому гарпуну въ видѣ копья, насаженнаго на тростникъ длиною около трехъ метровъ, и ожидали болѣе достойныхъ противниковъ. Въ этой ловлѣ каждый ставитъ себѣ за честь не промахнуться съ перваго раза.

Вдругъ мы поняли, почему съ такой поспѣшностью скрылись стада клюповъ. Три или четыре макрели или тропическихъ тумака вынырнули со скоростью дѣйствительно поразительной, но прежде чѣмъ перешли освѣщенное факеломъ пространство, гарпунъ танделя (хозяинъ) съ быстротой стрѣлы поразилъ одну изъ нихъ, которая стала дѣлать всевозможныя усилія, чтобы отъ него освободиться.

Сколько мы могли судить, эта макрель была огромная: нечего было и думать о томъ, чтобы вытащить ее на бортъ, прежде чѣмъ она не заснетъ, такъ какъ гарпунъ внѣ воды не выдержалъ бы ея тяжести. Эта макрель всплыла вмѣстѣ съ другими, преслѣдуя только что исчезнувшее стадо клюповъ.

Шекъ-Туллахъ оставилъ гарпунъ, который былъ привязанъ къ концу катимарона крѣпкой веревкою 12-ти брассовъ длины, и макрель, разъ пять или шесть погрузившись въ море на всю длину веревки и побившись минуту на поверхности, замерла безъ движенія. Восторженнымъ ура привѣтствовали съ обоихъ плотовъ это великолѣпное начало ловли. Одинъ изъ помощниковъ тотчасъ же бросился въ море, обернулъ огромную рыбу сѣтью и снова вскочилъ на бортъ. Трое туземцевъ съ большимъ трудомъ втащили макрель на катимаронъ: она была 2 метровъ 20 сантиметровъ длины и тандель увѣрялъ, что вѣсила по крайней мѣрѣ полубахаръ (240 фунтовъ). Катимаронъ, на которомъ былъ Амуду, не могъ бы перевезти эту рыбу иначе, какъ тянувъ по водѣ; но нашъ, бывшій въ 6 ¹/₂ метровъ длины и трехъ съ четвертью ширины, конечно, могъ свезти ихъ и съ полдюжины. Одно срединное бревно, выдолбленное внутри, было шириною одинъ метръ 60 сантиметровъ, но оно было постоянно полно водой, потому что, какъ я сказалъ уже, мы плыли въ уровень моря. Если исключить неудобство незначительное въ этихъ жаркихъ странахъ имѣть ноги постоянно въ водѣ, я не знаю болѣе безопаснаго способа передвиженія по морю. Эти сплоченныя бревна выдерживаютъ самые сильные циклоны.

Въ одну минуту каждый возвратился на свой постъ и мы въ полной неподвижности ждали новыхъ посѣтителей, привлеченныхъ огнемъ. Ночь было великолѣпна. Тысячи звѣздъ отражались на совершенно успокоившейся поверхности и наши катимароны стояли неподвижно. На сколько обнималъ глазъ, океанъ представлялся доской чернаго мрамора, усѣянной золотомъ; море и небо перемѣшивались между собою и посылали другъ другъ другу эти милліоны свѣтящихся точекъ, атомовъ безконечныхъ… неизмѣримыхъ міровъ для насъ.

Въ теченіи многихъ часовъ мы предавались мечтамъ, позабывъ и нашихъ рыбаковъ, и самихъ себя, и странно: у обоихъ насъ мысли были однѣ и тѣже, хотя мы не говорили ни слова. По странной ассоціаціи идей, когда мы оставили индійскіе берега, оба погрузились въ воспоминанія. Неизмѣримая пустыня океана перенесла насъ къ отечеству и отсутствующимъ. Я первый вышелъ изъ этого полусна и съ любопытствомъ смотрѣлъ, что происходило вокругъ меня.

Наши три рыбака почти наполнили катимаронъ разными дорогими рыбами и омарами, но не могли поймать другой макрели, которая одна красовалось среди прочей добычи. Около часу утра усталость и относительная свѣжесть заставили насъ приняться за провизію, плававшую въ своихъ жестянкахъ. Ножемъ для разрѣзыванія коробокъ консервовъ я вскрылъ паштетъ изъ зайца, а другъ мой снялъ крышку съ коробки бисквитъ.

Не думаю, чтобы когда нибудь съ большимъ аппетитомъ ѣли такое простое кушанье. Мы собирались бросить остатки маленькимъ рыбкамъ, которыхъ привлекалъ свѣтъ, какъ вдругъ Караве потушилъ огонь, а двое гребцовъ бросились къ весламъ. Въ минуту катимаронъ полетѣлъ по волнамъ.

— Что случилось? сказалъ я, въ высшей степени заинтересованный быстрымъ прекращеніемъ ловли.

На это мы услыхали среди глубочайшей тьмы важный голосъ Шекъ-Туллаха: осторожнѣй, саибы, сидите, среди катимарона, остерегайтесь махапонгу.

— Что онъ сказалъ? спросилъ меня Лафаржъ, неразслыхавшій послѣднихъ словъ.

— За нами гонятся акулы, сказалъ я.

— Какъ жаль, продолжалъ беззаботно мой товарищъ, что темнота мѣшаетъ стрѣлять въ нихъ изъ револьвера.

Только съ полдюжины длинныхъ фосфорическихъ слѣдовъ, тянувшихся по морю съ обѣихъ сторонъ нашего плота указывали присутствіе этихъ страшныхъ рыбъ, которыя нѣсколько минутъ пробовали было состязаться въ скорости съ нами; но гребцы были сильны и не прошло десяти минутъ, какъ акулы оставили безполезное преслѣдованіе, такъ какъ, къ счастію, быстрота ихъ движеній, обратно пропорціональна ихъ алчности.

Нѣтъ такой маленькой рыбы, которая легко не убѣгала бы отъ акулъ; такимъ образомъ это всегда голодное, всегда ищущее добычи чудовище, удовлетворяетъ своему голоду только нападая внезапно, а въ большинствѣ случаевъ довольствуется мертвыми или больными рыбами.

Спѣшу предупредить читателя, что почти все волненіе, произведенное этой минутой, происходило отъ своеобразія нашего положенія и впечатлѣнія, производимаго всегда присутствіямъ такихъ страшныхъ животныхъ; что же касается опасности, то она могла произойти только отъ нашей собственной неосторожности или, еслибы Караве забылъ насъ предостеречь; послѣднее обстоятельство едва ли могло случиться, потому что при ловлѣ съ факеломъ, когда приближаются акулы, безчисленное множество маленькихъ клюповъ и другихъ рыбокъ, постоянно играющихъ на освѣщенной поверхности воды, внезапно исчезаетъ и тѣмъ предостерегаетъ рыбаковъ.

Черезъ полчаса такого хода былъ снова зажженъ факелъ и рыбаки мирно принялись за свой гарпунъ.

— Случается ли, спросилъ я танделя, что акула хватаетъ рыбаковъ, когда вы ловите сѣтями?

— Очень рѣдко, саибъ; потому что, когда не зажигаемъ огня на нашемъ плоту, то издалека замѣчаемъ приближеніе акулъ по фосфорическимъ бороздамъ, которыя они оставляютъ за собою и мы тотчасъ же перемѣняемъ мѣсто стоянки. Правда, случается, что алулы всплываютъ прямо со дна моря и попадаютъ въ наши сѣти; тогда эти снаряды почты провали для насъ, такъ какъ акулы очень легко разрываютъ ихъ и принимаются ихъ пожирать.

— Акулы пожираютъ ваши сѣти?

— Да, саибъ, они жрутъ все, что имъ попадается. Мнѣ самому случалось у убитыхъ гарпуномъ акулъ находить въ животѣ куски корабельнаго каната, сгнившее дерево, цѣлые кокосовые орѣхи, унесенные волною въ море.

— Можете ли вы охотиться на нихъ на вашемъ катимаронѣ?

— Конечно, саибъ, и, если вамъ угодно, то мы при восходѣ солнца загарпунимъ первую акулу, какую встрѣтимъ: ихъ у этихъ береговъ такъ много, что вамъ стоитъ только выбирать.

Когда звѣзды начали блѣднѣть и Южный крестъ виднѣлся только верхней своей оконечностью, факелъ снова потушили, гарпуны положили вдоль катимарона, и гребцы, по приказанію хозяина, направили плотъ къ берегу, отъ котораго мы были около семи или восьми миль.

Надо сказать, что мы измучились страшно и намъ хотѣлось поскорѣй возвратиться; хотя при утреннемъ свѣтѣ мы замѣтили множество акулъ на поверхности океана, но намъ и въ мысль не приходило попросить хозяина объ исполненіи его обѣщанія. Болѣе десяти часовъ плавали мы по поясъ въ водѣ, на бревнахъ, не будучи въ состояніи перемѣнить своего положенія, потому что хотѣлось поскорѣе отдохнуть въ нашей хижинѣ.

Но намъ не суждено было избѣжать волненій этой необыкновенной борьбы, потому что въ 500 метрахъ отъ берега страшный плавникъ, означавшій на поверхности воды присутствіе акулы ищущей добычи, вдругъ предсталъ передъ нами и, прежде чѣмъ мы успѣли сказать хозяину, чтобы онъ прошелъ мимо, какъ тотъ приказалъ гребцамъ перестать грести.

— Оставь его, сказалъ мой пріятель, этимъ такъ хорошо завершится наша поѣздка.

Увидавъ акулу, Амуду съ своимъ спутникомъ также оставили весло и мы услыхали, какъ нубіецъ держалъ съ Тину пари, что одинъ бросится въ море и убьетъ акулу.

Я зналъ, что Амуду способенъ исполнить свое намѣреніе: едва прошло два мѣсяца, какъ онъ въ заливѣ Кальпентина убилъ акулу, чтобы спасти жизнь макуа; но теперь никакая опасность намъ не угрожала и потому подобный поступокъ былъ безполезный фарфаронадой. Потому я строго приказалъ ему оставаться спокойно на катимаронѣ и предоставить хозяину и его караве убить акулу.

Нечувствительнымъ движеніемъ весла катимаронъ мало по малу повернулся задомъ къ приближающейся акулѣ; когда она подплыла на 30 метровъ, Шекъ-Туллахъ бросилъ воду трехзубый крючекъ съ насаженной большой рыбой; крючекъ былъ привязанъ къ крѣпкой кокосовой веревкѣ. Лишь только бросили этотъ снарядъ и крѣпко привязали къ одному изъ бревенъ веревку, какъ акула, ускоривъ свой ходъ, подплыла, понемногу поворачиваясь на бокъ, и въ одну минуту проглотила и рыбу и крючекъ.

— Чикранъ-по, тамби! вскричалъ хозяинъ гребцамъ (живѣе впередъ, товарищи).

Гребцы тотчасъ же принялись гресть изо всѣхъ силъ, и мы не могли сдержать радостнаго крика, видя, какъ акула, не смотря на всѣ усилія освободиться, принуждена была слѣдовать за плотомъ.

Четверть часа спустя, мы подъѣхали къ берегу и караве добили ее гарпунами. Не дожидаясь ея смерти, мы поспѣшили домой, гдѣ, перемѣнивъ платье, съ наслажденіемъ растянулись на тростниковой рогожѣ. Больше мы не въ силахъ были ничего сдѣлать…

Когда я открылъ глаза, было темно; другъ мой еще спалъ, а бодрствовавшій у двери Амуду пальцами показалъ мнѣ, что было 9 часовъ вечера: мы спали почти 14 часовъ.

Другой день мы провели очень скромно и прошлись вдоль рисовыхъ полей и болотъ, бродя за бекасами и золотыми зуйками, которыхъ подъ тропиками чрезвычайно много въ густой травѣ.

Когда мы вечеромъ возвратились въ свой станъ, Амуду подалъ маленькую записку отъ помощника полковника Эванса, капитана Франка Ноллана.

Помощникъ управляющаго охотами, узнавъ отъ тасильдара, что мы ждемъ его начальника и имѣемъ рекомендательное къ нему письмо, предлагалъ намъ воспользоваться его домомъ, очень вѣжливо извиняясь, что не можетъ пригласить насъ лично, такъ какъ въ отсутствіе полковника ему нельзя отлучиться съ своего поста, и увѣряя, что сдѣлаетъ все, отъ него зависящее, для доставленія намъ удовольствія.

Нечего говорить, что мы, не колеблясь, приняли предложеніе, и на другой день, оставивъ Какаватте, отправились на постъ Валлеве на рѣкѣ того же имени. Капитанъ Нолланъ, къ которому мы тотчасъ же отправили посланнаго съ выраженіемъ нашей благодарности, былъ такъ предупредителенъ, что выслалъ къ намъ проводника.

Мы завтракали около не большаго озера Марокада, а подъ вечеръ увидали берега Веллаве.

Идя вдоль рѣки при солнечномъ закатѣ, мы остановились, чтобы разсмотрѣть мостъ изъ кокосовыхъ веревокъ, съ большою смѣлостью переброшенный черезъ пропасть. Вдругъ мы услыхали протяжный ревъ, исходившій изъ глубины; подойдя къ берегамъ оврага, мы увидали, что два ягуара яростно дрались между собою, а въ сторонѣ отъ нихъ, мяуча каталась на пескѣ самка. Ягуары слишкомъ были заняты, чтобы обратить на насъ вниманіе, и мы продолжали путь, спѣша удалиться отъ этихъ страшныхъ сосѣдей. За нѣсколько миль до Florid-Garden (такъ называлось мѣсто, куда мы ѣхали) встрѣтили нашего будущаго хозяина, выѣхавшаго намъ на встрѣчу. Наши взаимныя представленія были чрезвычайно задушевны и мы окончили свою дорогу въ его экипажѣ.

Послѣ первыхъ обычныхъ любезностей, хозяинъ увѣрялъ, что считаетъ себя очень обязаннымъ за то, что мы согласились посѣтить его въ уединеніи; онъ приказалъ указать намъ приготовленныя для насъ комнаты, сказавъ, что обѣдъ будетъ готовъ, когда намъ будетъ угодно. Мой другъ, сохранившій и въ джунглахъ самую изысканную вѣжливость, отвѣтилъ, что мы явимся къ обѣду, когда будетъ угодно леди Нолланъ.

— Увы, сказалъ, смѣясь, хозяинъ, леди Нолланъ существуетъ только въ моихъ мечтахъ и ни разу еще не захотѣла встрѣтиться со мною въ теченіи 28 лѣтъ.

Его откровенный и симпатичный смѣхъ заразилъ и насъ, а любезный молодой человѣкъ, уходя отъ насъ, прибавилъ: "господа, я передаю вамъ права хозяйки дома. Пользуйтесь ими, сколько вамъ угодно. Мнѣ-бы хотѣлось, чтобы вы были довольны гостепріимствомъ холостяка.

— Какой очаровательный англичанинъ! сказали мы, оставшись одни. Я встрѣчалъ въ моихъ путешествіяхъ двѣ или три личности, которыя, подобно ему, дошли до совершеннаго bon ton и юмора, соединивъ обращеніе свѣтскаго человѣка съ изысканной свободой, что такъ облегчаетъ первыя сношенія между людьми и придаетъ видъ старой дружбы знакомству, сдѣланному наканунѣ.

Въ это время было совершенно темно, но сколько можно было судить, жилье нашего хозяина было роскошно. Столовая, какъ мы замѣтили, проходя подъ верендой, была уставлена хрусталемъ, фарфоромъ, продолговатыми бутылками, холодившимися въ серебряныхъ вазахъ со льдомъ. Такая обстановка весьма была заманчива; а потому мы быстро предоставили себя въ распоряженіе двухъ метисовъ, которые совершенно голые, съ губками въ рукахъ, ожидали насъ для омовенія. Какъ прекрасно возстановляютъ силы эти индійскія бани! Мы вошли въ залу, снизу до верху оштукатуренную подъ мраморъ, съ одной только дверью въ полтора метра отъ полу. Едва мы сошли туда по шести гранитнымъ ступенямъ и стали на полъ, какъ изъ цинковой кровли на насъ полился въ теченіи нѣсколькихъ минутъ настоящій водопадъ свѣжей воды; кромѣ того оба метиса направляли на насъ по всѣмъ частямъ тѣла водяные столбы. Черезъ пять минутъ этотъ потопъ внезапно, какъ бы по очарованію, прекратился и цингалезцы принялись за расправленіе нашихъ членовъ, что сейчасъ же возстановляетъ силы самаго усталаго тѣла. Сначала душистое масло, чтобы придать гибкость членамъ, намыливаніе, чтобы удалить жирныя вещества, самые тонкіе духи для окончанія туалета — все это устроено было чрезвычайно ловко и скоро; мы вошли въ столовую съ прекраснымъ аппетитомъ, который такъ вознаграждаетъ усталость путешествія.

Миска съ мулюкутани (родъ благовоннаго бульона) вернулась въ буфетъ пустою. Затѣмъ мы сдѣлали нападеніе на хвосты жаренныхъ лангустовъ съ перцовымъ соусомъ, которые были чрезъ нѣсколько минутъ замѣнены филе черной лососины, жареной въ маслѣ съ рубленными зелеными лимонами — и молодыми зайцами, варившимися нѣсколько часовъ въ мадерѣ. Эта первая часть обѣда, по деликатной внимательности хозяина, состояла изъ индо-французскихъ блюдъ. Черезъ нѣсколько минутъ появилась англійская кухня съ жаркимъ, состоявшимъ изъ трехъ частей: баранины, дюжины жареныхъ на вертелѣ бекасовъ, жирныхъ, какъ куски масла, и дикой индѣйки. Въ центрѣ того мѣста, которое окружали эти блюда жаркаго, какъ три отдѣльные форта, возвышалась гора картофеля, варенаго по англійски т. е. посредствомъ пара: было чѣмъ насытить цѣлый отрядъ шотландскихъ стрѣлковъ. Могу сказать только, что мы работали добросовѣстно! По мнѣнію физіологовъ и мудрецовъ слѣдуетъ вставать изъ за стола съ не вполнѣ удовлетвореннымъ аппетитомъ. Увы! мы должны были заняться еще произведеніями кухни индусской съ ея карри изъ дичи и креветками, и съ радостью наконецъ увидали мороженое, въ которомъ ананасъ, яблоко коричневаго дерева, розовая гуява и свѣже-сорванная ваниль перемѣшивали свои цвѣта и запахи. Дессертъ состоялъ изъ всевозможныхъ туземныхъ фруктовъ. Я ничего не говорю о винахъ: они были отборныя, при этомъ четырехъ или пятимѣсячное морское путешествіе придало имъ еще лучшій вкусъ. Кофе, который вчера еще былъ на вѣткѣ, поджаренный, истолченный въ мраморной ступкѣ и брошенный на 5 минутъ въ кипятокъ въ количествѣ полуфунта на три чашки, будучи разлитъ въ чашки стараго китайскаго фарфора, наполнилъ своимъ благовоніемъ всю залу. Что мнѣ говорить болѣе? Достаточно сказать, что къ концу обѣда Англія и Франція взаимно клялись въ вѣчной дружбѣ. Пусть не заключаютъ по этимъ подробностямъ, что этотъ обѣдъ былъ парадный. Всѣ офицеры, всѣ гражданскіе чиновники въ Индіи ведутъ такую роскошную жизнь, о которой нельзя составить себѣ и понятія въ Европѣ. Получая содержанія отъ 50 тысячъ до 300 тысячъ франковъ ежегодно, всѣ, отъ помощника коллектора до судьи верховнаго суда въ Калькуттѣ, находятъ возможность еще дѣлать долги.

Надо хорошо житъі скажетъ вамъ коллекторъ или чиновникъ, имѣя дворецъ, цѣлую армію прислуги.

Надо хорошо житъ. скажетъ вамъ негоціантъ, издерживающій на домашнія нужды цѣлый лакъ рупій (250,000 франковъ).

Надо хорошо житъ, скажетъ вамъ послѣдній изъ чиновниковъ, которому въ Европѣ за его услуги и понятливость едва-ли бы платили по сту франковъ въ мѣсяцъ. Но что значитъ жить, по понятію этихъ господъ, явившихся въ Индію матросами или солдатами? «Жить, по словамъ Жакмона, значитъ имѣть верховую лошадь, кабріолетъ, цѣлый домъ для самаго себя, молодую Индусску, возможность выпивать бутылку вина, одну или двѣ бутылки пива и не пить другой воды, кромѣ сельтерской. Притомъ, само собой разумѣется, что въ жаркомъ климатѣ нужна многочисленная прислуга. Всѣ англичане, отправляясь въ Индію, считаютъ, что этимъ они дѣлаютъ величайшую жертву и за то имѣютъ право на большое вознагражденіе. Ни въ какой другой части свѣта они и не подумали бы о богатствѣ, объ изобиліи. Эта жажда богатства у многихъ людей, которые по своему ничтожеству не имѣли бы никакихъ на это правъ, отзывается наглостью».

Если самый ничтожный сидѣлецъ въ магазинѣ не можетъ жить иначе, то посудите, какъ должны жить чиновники гражданской службы и офицеры, завѣдующіе какой нибудь частью.

Капитанъ Франкъ Нолланъ не прибавилъ для насъ ни одного блюда къ обѣду.

— Что-жъ, сказалъ онъ намъ, когда мы перешли изъ столовой въ веранду подышать свѣжимъ воздухомъ: жизнь слагается изъ движенія и возбужденія; вдали отъ всякаго образованнаго центра, постоянно среди лѣса, джунгля и рѣки, ревъ которой вы слышите, я, чтобы не довести себя до изнѣженнаго образа жизни, какой ведутъ въ этой странѣ три четверти моихъ земляковъ, я утроилъ число своей прислуги, держу шесть верховыхъ лошадей, четыре запряжки, и пять слоновъ; на охоту выѣзжаю я съ великолѣпіемъ, которому позавидывалъ бы царь, покрываю столъ цвѣтами, серебромъ и хрусталемъ и сервирую его такъ, какъ будто бы жду къ обѣду десятерыхъ; я всегда являюсь въ столовую безукоризненно одѣтымъ… по старой извѣстной поговоркѣ: сегодня Франкъ Нолланъ обѣдаетъ у Франка Ноллана, и стараюсь прежде всего сохранить почтеніе къ самому себѣ и остаться тѣмъ, кѣмъ меня сдѣлали мое происхожденіе и воспитаніе, — джентльменомъ, разсчитывая избѣжать постоянными заботами, какихъ требуетъ многочисленная прислуга и роскошь того систематическаго огрубѣнія, въ которое впадаетъ множество моихъ земляковъ, благодаря злоупотребленію крѣпкими напитками, лѣности и женщинамъ.

Охота и дрессировка слоновъ доставляютъ офицерамъ, непредоставляющимъ этого въ руки туземцевъ, одно изъ самыхъ интересныхъ занятій; я, съ своей стороны, съ истиннымъ наслажденіемъ изучаю этихъ животныхъ, которыхъ понятливость иногда погружаетъ меня въ безконечныя размышленія о происхожденіи видовъ существъ, населяющихъ землю и иногда, какъ мой землякъ Дарвинъ, я задаю себѣ вопросъ: все существующее, подбирая мало по малу свои качества путемъ постояннаго наслѣдства, не обязано ли такому подбору медленнымъ, но постояннымъ измѣненіемъ формъ?

— Мнѣ пріятно заявить, сказалъ я, что я вполнѣ раздѣляю ваши идеи и питаю къ слону совершенное обожаніе.

— Безъ сомнѣнія, это животное по своей понятливости, изобрѣтательному уму, памяти и развитію способностей, ближе всѣхъ подходитъ къ человѣку. Въ восемь лѣтъ, проведенныхъ мною на этомъ посту, я видѣлъ въ этомъ животномъ такія необыкновенныя черты, которымъ бы удивились въ Европѣ, гдѣ на слона смотрятъ такъ различно, гдѣ его даже унижаютъ нѣкоторые натуралисты, изучавшіе его только въ своихъ кабинетахъ.

— Надѣемся, что вы сообщите намъ, что нибудь о слонахъ.

— Я сдѣлаю больше. Вы будете сами видѣть невѣроятныя сцены. У насъ здѣсь есть одинъ слонъ укротитель, совершенное чудо; онъ у насъ обучаетъ своихъ сородичей, назначаемыхъ для перевозки артиллеріи.

Въ эту минуту, молча, вошелъ въ веранду одинъ изъ серкаровъ капитана и на знакъ, сдѣланный ему начальникомъ, поклонился, вмѣсто всякаго отвѣта.

— Господа, сказалъ хозяинъ: чай поданъ въ садовой бесѣдкѣ. Не угодно ли вамъ идти за мною; тамъ гораздо свѣжѣе, чѣмъ здѣсь.

Мы пошли по маленькой дорожкѣ, которая извивалась среди группъ розоваго лавра и коричневаго дерева вдоль возвышавшейся надъ рѣкою ограды. На вершинѣ холма стоялъ индусскій домикъ, построенный съ рѣдкимъ изяществомъ. Внутри онъ состоялъ изъ одной большой комнаты, покрытой самими тонкими рогожами; волосяные диваны, широкіе какъ постель, стояли у всѣхъ стѣнъ; съ полдюжины разнообразныхъ гамаковъ на серебряныхъ кольцахъ и шелковыхъ шнурахъ висѣли вдоль небольшихъ колоннъ изъ краснаго тика; посрединѣ лакированный японскій столъ довершалъ эту восточную меблировку неслыханнаго богатства при всей своей простотѣ. Всѣ колонны были съ инкрустаціями изъ слоновой кости, а обложенныя холстомъ пантели, будучи росписаны искуссною кистью муши, представляли самыя интересныя сцены изъ любовныхъ похожденій какми, индусской Юноны. На столѣ было множество сигаръ всевозможныхъ производствъ и туземныхъ гукаховъ; серебряный чайникъ красовался посреди старинныхъ китайскихъ чашекъ; окна со всѣхъ четырехъ сторонъ пропускали волны ночнаго вѣтерка.

— Сюда, сказалъ капитанъ, я прихожу ежедневно подышать прохладой, которая вѣетъ съ рѣки, и послѣ дня, проведеннаго на охотѣ, на дрессировкѣ слоновъ и въ другихъ занятіяхъ, здѣсь я размышляю и живу съ самимъ собой.

Едва мы успѣли усѣсться на диванахъ, какъ легкій шумъ раздался подъ верандою и появился серкаръ, служащій при павильонѣ; на вопросительный знакъ своего хозяина онъ только отвѣтилъ: «Научнисъ»!

Мы всѣ поняли, что онъ хотѣлъ сказать и принялись смѣяться.

— Господа, сказалъ хозяинъ, вижу, что молва о вашемъ пріѣздѣ распространилась на нѣсколько миль вокругъ; красавицы изъ Велепанне явились васъ посѣтить.

Два слова: научнисъ и девадасси почти синонимы и означаютъ въ Индіи баядерокъ, посвящающихъ себя служенію богамъ и любви.

На Цейлонѣ именемъ научнисъ называютъ спеціально баядерокъ мусульманскихъ. Эти женщины не посвящаютъ себя, какъ индусскія девадасси службѣ въ мечети; онѣ ограничиваются только тѣмъ, что поютъ, пляшутъ и продаютъ свои прелести тому, кто больше заплатитъ, не имѣя нисколько, полнаго поэзіи и прелести, обхожденія индусскихъ баядерокъ. Онѣ также болѣе склонны къ инострансамъ, потому что не отдѣляются отъ нихъ кастовыми предразсудками относительно пищи. Это собственно дѣвицы наслажденій, вродѣ египетскихъ альмей, но только пикантнѣе ихъ по красотѣ, богатству и роскоши костюма.

Онѣ пришли изъ Веллепанне, мусульманской рыбачьей деревни, и было бы жестоко не принять очаровательныхъ грѣшницъ. Хозяинъ пригласилъ ихъ въ павильонъ и три изъ нихъ, отдѣлясь отъ прочихъ, вошли и сѣли у нашихъ ногъ. Мы просили ихъ сѣсть на диванъ, что онѣ сейчасъ же и исполняли. Онѣ сбросили длинное покрывало изъ даккскагкрепа, которое ихъ обвивало, и предстали въ самомъ соблазнительномъ изъ всѣхъ костюмовъ. Грудь, руки и талія были обнажены; бѣлый муселиновый передникъ придерживался шелковыми поясами различныхъ цвѣтовъ; ихъ густые черные волосы были перевиты ветиверой и букетами маленькихъ желтыхъ, сильно пахучихъ иммортелей, которые индусы употребляютъ при всѣхъ церемоніяхъ.

Улыбаясь, смотря на васъ большими черными глазами, полными вызова и обаянія, были онѣ передъ нами, когда капитанъ сказалъ имъ на тамульскомъ языкѣ.

— Спойте намъ нѣсколько прибрежныхъ народныхъ пѣсенъ.

Тогда одна изъ тѣхъ, которыя оставались подъ верандой, отдѣлясь отъ прочихъ, стала мелодически играть на маленькой гитарѣ, а трое другихъ запѣли. Что мы тогда услыхали, нельзя перевести ни на одинъ языкъ: эротическія шалости древности были цѣломудренны въ сравненіи съ пѣснями въ діалогической формѣ этихъ научнисъ.

Было очень поздно, когда мусульманскія баядерки простились съ нами, закутались въ свое длинное мусселиновое покрывало и исчезли, какъ бѣлые призраки, за кустами коричневыхъ деревьевъ, окружавшихъ павильонъ.

— Угодно ли вамъ, господа, лечь спать въ этой бесѣдкѣ на свѣжемъ воздухѣ? спросилъ насъ хозяинъ.

Получиви утвердительный отвѣтъ, онъ послалъ за моресками (родъ шелковыхъ ночныхъ сорочекъ) и приказалъ приготовить гамаки, къ которымъ серкаръ привѣсилъ занавѣсъ отъ москитовъ.

Когда мы сбирались уже ложиться спать, капитанъ поднесъ къ своимъ губамъ серебряный свистокъ, висѣвшій на одной изъ колоннъ, и свиснулъ протяжно, похоже на то, какъ свиститъ капитанъ корабля, сзывая на работу матросовъ.

— Что вы дѣлаете? спросилъ я, ужъ не приготовили ли намъ какой нибудь новаго сюрприза?

— Слушайте! коротко отвѣтилъ капитанъ. Мы замолчали… и среди однообразнаго шума рѣки, тихо протекавшей въ нѣсколькихъ шагахъ отъ насъ, черезъ нѣсколько минутъ до насъ донеслись изъ отдаленія похожіе на завыванье, три или четыре звука, которыхъ однако мы не могли вполнѣ себѣ уяснить.

— Въ это время пантеры и ягуары выходятъ за добычей; въ нѣсколькихъ миляхъ вверхъ по Валлеве есть мѣсто, куда они ходятъ на водопой; иногда они даже бродятъ около этого павильона, сказалъ хозяинъ.

— Не будетъ-ли въ такомъ случаѣ опасно спать здѣсь?

— Нѣтъ, я сейчасъ позову своего обычнаго тѣлохранителя.

Вдругъ мы вздрогнули отъ пронзительнаго звука, похожаго на раздирающую ухо ноту тромбона. Мы оглянулись…. Передъ дверью, совершенно закрывая собою входъ, стоялъ, колѣнопреклонивъ свои переднія ноги, огромный черный слонъ и протягивалъ въ комнату свой длинный хоботъ, ожидая ласки хозяина.

— Хорошо! Гайдеръ-Али, сказалъ ему капитанъ, ложись поперекъ двери и не пропускай сюда ни человѣка, ни животнаго.

Вмѣсто отвѣта слонъ растянулся въ указанномъ ему мѣстѣ; онъ принесъ съ собою небольшой запасъ сахарнаго тростнику, чтобы услаждать имъ свою скуку, и тотчасъ-же принялся беззаботно жевать, покачивая для развлеченія изъ стороны въ сторону свою огромную голову.

— Теперь, господа, сказалъ капитанъ Франкъ Нолланъ, мы можемъ спать.

Спустя пять минутъ, удобно помѣстясь въ гамакахъ, убаюкиваемые звуками, несшимися съ джунгля и съ рѣки, мы мирно закрыли глаза, не смотря на лай шакаловъ и вой дикихъ звѣрей.

Когда мы проснулись на другой день, было уже довольно поздно. Свѣжій утренній вѣтерокъ слегка колебалъ гирлянды ветиверы, украшавшія окна; теплый, золотистый свѣтъ дня разлагался на тысячи оттѣнковъ, проходя сквозь листву большихъ деревъ, и пѣвчія птицы привѣтствовали восходившее солнце своими пѣснями.

Всегда пріятно смотрѣть на эту тропическую природу въ первый утренній часъ, когда она такъ нравилась Жакмону и приводила въ восторгъ де Баррена; нельзя никогда оставаться равнодушнымъ къ ея прелестямъ, а умъ наименѣе поэтическій, при взглядѣ на эту пробуждающуюся во всей своей свѣжести, благоуханіи и вѣчной юности природу, чувствуетъ себя помолодѣвшимъ и счастливымъ своею жизнью.

Капитанъ уже всталъ и намъ слышно было, какъ онъ отдавалъ приказанія своему метису. Гайдеръ-Али тихо оставилъ свой служебный постъ и ушелъ въ корали. Ванна была готова и мы съ наслажденіемъ ею воспользовались.

Уставивъ въ отведенныхъ намъ комнатахъ разныя нужныя вещи и оружіе, мы пошли въ столовую, гдѣ насъ встрѣтилъ хозяинъ.

— Господа, сказалъ любезный нашъ товарищъ, сегодня, ожидая васъ, я нарушилъ свои привычки; я обязанъ сказать вамъ, что здѣсь всякій можетъ по произволу располагать своимъ временемъ до обѣда; но къ обѣду слѣдуетъ быть точнымъ. Первый и второй завтракъ подаются по желанію каждаго; лунчъ зависитъ отъ вашего аппетита; онъ всегда готовъ, такъ какъ состоитъ изъ яицъ, конченой рыбы, окорока и пива. Что же касается до обѣда, онъ подается въ 6 ¹/₂ часовъ и не допускаетъ никакихъ извиненій.

— Намъ кажется проще — согласоваться съ вашими привычками, отвѣтилъ я; насъ такъ не много, что не слѣдуетъ упускать случая быть вмѣстѣ.

— Все это было бы очень хорошо, господа, если бы не служба, на которую я смотрю серьозно, въ противоположность большинству моихъ товарищей; не будь служебныхъ обязанностей, я справился бы, какъ вы привыкли располагать свое время, и такъ бы все и устроилъ. Но теперь, по необходимости, принужденъ сказать вамъ, какъ я распредѣляю свой день. Въ шесть часовъ утра я выпиваю чашку мулюкутани и стаканъ хересу, затѣмъ ѣду на дрессировку.

Въ девять съ половиною завтракаю и ѣду въ контору англо-индійскаго управленія, находящуюся подъ моимъ вѣдомствомъ.

Въ часъ ѣмъ лунчъ и до трехъ часовъ предаюсь сіэстѣ; затѣмъ опять иду на учебное поле, гдѣ слоновъ дрессируютъ для артиллеріи и перевозки, оставаясь тамъ до пяти часовъ, когда уменьшается жаръ и можно ѣхать верхомъ.

Этотъ разговоръ вдругъ былъ прерванъ голосомъ туземнаго курьера, понукавшаго односложные крики, которыми обыкновенно поощряютъ самихъ себя богисы:

Охъ! охъ! ке, хе!

Охъ! охъ! ке, ха!

Курьеръ, не останавливаясь, перешелъ черезъ окружавшую домъ эспланаду и, весь въ поту, подошелъ къ лѣстницѣ веранды, подъ которую мы пошли, увидѣвъ его. Поклонясь по туземному обычаю, онъ поднялъ надъ своей головой запечатанный пакетъ, принесенный имъ въ небольшомъ, висѣвшемъ у него на шеѣ, мѣшечкѣ.

Капитанъ распечаталъ адресованное ему посланіе. Письмо въ Индіи всегда составляетъ событіе, и письма вскрываешь тамъ не безъ волненія: такъ какъ писать, только изъ вѣжливости, тамъ непринято, то, исключая близкихъ родственныхъ сношеній, чаще всего письмо сообщаетъ извѣстія важныя. Почти всегда неожиданно узнаешь изъ него о смерти родственника или друга, о болѣзни котораго при разстояніи, отдѣляющемъ Европу отъ Индіи, вовсе и не зналъ.

Мы смотрѣли на капитана не изъ желанія быть нескромными, но стараясь подмѣтить на его лицѣ знакъ радости или огорченія, какъ вдругъ онъ сказалъ намъ съ улыбкой, выражавшей чрезвычайное удивленіе и откровенность:

— Это письмо отъ полковника Эванса.

— Что-жъ, онъ возвращается?

— Нѣтъ; держу пари тысячу противъ одного, вы не угадаете, что онъ пишетъ.

— Конечно, нѣтъ.

— Полковникъ изъ долины Балангодде, въ которой охотился, отправился въ Коломбо по приглашенію правительства, и вотъ его лаконическая записка:

«Королева объявила войну негусу Абиссиніи. Я назначенъ начальникомъ артиллерійскаго парка на слонахъ, формирующагося въ Бомбеѣ. Вышлите туда мои вещи; я не возвращусь въ Веллеве. Вы назначены на мое мѣсто суперъ-интендантомъ поста. По случаю войны, которая требуетъ много офицеровъ, ваше мѣсто не будетъ никѣмъ замѣщено, ивамъ приходится обходиться безъ помощника».

При этомъ письмѣ была бумага отъ губернатора Цейлона съ предписаніемъ капитану Франку Ноллану выслать въ Пуантъ-де-Галль въ распоряженіе артиллерійскаго управленія всѣхъ наличныхъ дрессированныхъ слоновъ. По этому предписанію онъ долженъ былъ немедленно достать покупкой и охотой, какъ можно больше этихъ животныхъ. Мы разсчитываемъ, писалъ губернаторъ, что постъ Валлеве можетъ доставить по крайней мѣрѣ двѣсти слоновъ.

Сообщивъ намъ эти бумаги, капитанъ, котораго озаботило сначала сознаніе вновь возложенной на него отвѣтственности, вскричалъ:

— Завтра, господа, большая охота; завтра мы отправляемся въ джунгль.

Приказавъ принести стаканы и наливъ ихъ старой шотландской виски, онъ сказалъ, обращаясь къ намъ: За здоровье королевы! и затѣмъ трижды прокричалъ восторженное ура, къ чему и мы присоединили свои крики.

Въ тотъ же вечеръ всѣ дрессированные слоны, находившіеся на посту, были отправлены въ Пуантъ-де-Галль, а на другой день съ восходомъ солнца мы оставили берега Валлеве, направляясь къ верхнимъ долинамъ. Двадцать два превосходно обученныхъ для охоты слоновъ, каждый съ своимъ корнакомъ, и пятьдесятъ загонщиковъ изъ касты нильмакарейя выступили съ нами.

Глава всѣхъ слоновъ назывался Маха-Синга, по имени одного изъ древнихъ цейлонскихъ царей. Это названіе получилъ онъ за свои охотничьи подвиги.

Капитанъ отдалъ въ наше распоряженіе знаменитаго Гайдеръ-Али, нашего вчерашняго стража, на которомъ былъ поставленъ для насъ великолѣпный гаудахъ. Тину и Амуду, нужные намъ для прислуги, помѣстились на нашемъ же слонѣ, позади насъ.

Новый суперъ-интендантъ ѣхалъ на прекрасномъ сингапурскомъ конѣ, онъ предположилъ оставить его въ сборномъ пунктѣ Талава, въ большомъ бенгаловѣ.

Мы отправились надолго охотиться за дикими слонами по джунтлямъ, лѣсамъ и болотамъ…. я мечталъ объ этой жизни съ самаго путешествія моего въ озеру Кенделле^[14], и мои самыя завѣтныя желанія исполнились.

"Природа и Люди", №№ 1—2, 1879

---

1. Обѣ эти личности сопровождали г. Жакольо въ его прежнихъ двухъ путешествіяхъ, изданныхъ на русскомъ языкѣ редакціею «Всемірный Путешественникъ». См. «Китай и страна баядерокъ» и «Востокъ и Западъ».
2. Voyage au pays de bayadères. Voyage au pays des Perles.
3. Родъ наргиле изъ кокосоваго орѣха.
4. Охотники на тигровъ.
5. Это выраженіе употребляется безразлично и при встрѣчѣ, и при прощаньѣ.
6. См. Китай и Страна баядерокъ Изд. ред. Всемирн. Путешеств.
7. Рисъ недозрѣлый, зерна котораго не обдираютъ.
8. См. Востокъ и Западъ. Изд. ред. Всем. Путешественникъ.
9. Это произведеніе по всеобщей исторіи, географіи и этнографіи, всѣ части котораго написаны спеціалистами, долго жившими въ тѣхъ странахъ, о коихъ они разсказываютъ, должно-бы находиться во всѣхъ библіотекахъ отцевъ семейства, желающихъ дополнить образованіе своихъ дѣтей свѣдѣніями здравыми, точными и серьезными обо всѣхъ народахъ земнаго шара.
10. Санъ Жермано.
11. Черезъ смерть и второе рожденіе.
12. Откровеніе и преданіе.
13. Выраженіе, означающее и привѣтстіе и благодарность.
14. Страна баядерокъ. Изданіе редакціи «Всемірный Путешественникъ».