СТО ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
Ещё к повести была приписка от автора:
«6 февраля 2004 года в вагоне московского метро, где произошёл взрыв, ехала моя дочь Ксения. Она сидела в середине вагона, значит, до взрывного устройства было примерно 10 метров.
К счастью, Ксения осталась жива. Я никогда не спрашивал её, как всё было, — я боюсь причинить ей боль своими расспросами. Но я до конца жизни буду помнить её окровавленное лицо, запечатлённое фотокором в газете «Версия», её испуганные глаза, обгоревшие волосы…
А сорок пассажиров этого поезда погибли. Я всегда буду молиться о них».
Вот такую вещь я прочитал в очередной рабочий день в издательстве «Трель». Не знаю, будем ли мы всё это публиковать, и если да, то в каком виде. Но совершенно очевидно, что в этой коротенькой повести есть драйв; чувствуется, что вещь написана на одном дыхании, когда некая неведомая сила перехватывает у автора перо и словно ниоткуда возникает текст.
Пока же «Новый Армагеддон» никому не известного автора Андрея Гусева стоит на сервере «Проза.ру» по адресу http://www.proza.ru/texts/2005/10/07-06.html с номером публикации 2510070006.
Выбираю опцию «Save as», нахожу подходящую папку для сохранения файла, пишу название документа «Proza – 2510070006» и указателем мыши тычу «OK»; потом посмотрю этот файл ещё раз. Очередной рабочий день подошёл к концу, и я покидаю офис издательства.
По дороге домой мне вспоминаются фрагменты только что прочитанной повести. Я рассеянно шагаю по Большой Марьинской улице, заваленной непролазным снегом, и думаю об умной девчонке Наде, которая понимает, что надо совершить ПОСТУПОК — убраться нафик из безумного государства, но не находит сил, чтобы изменить свою жизнь. А ведь это очень опасно для неё, приходит в голову мысль. Безумная власть обычно расправляется с умными людьми. Ещё я думаю о трагедии Муссы — этого вайнахского парня, выросшего при советской власти, верившего ей, и которого нынешние чекисты фактически заставили взять в руки оружие и бороться с русскими. Теперь понятно, кто на самом деле разжигает национальную рознь? Те самые люди, которые норовят покосить морковь, подоить быка и при этом постоянно рассказывают, как их кусают трутни. И невдомёк им, что пчёлы не кусают, а жалят, и что у трутней жала нет вообще. Чекизм истребляет всякую национальную идею. Невозможно быть русским и чекистом, украинцем и чекистом. Надо выбирать!
С этими невесёлыми мыслями, я продолжаю месить снег на Большой Марьинской, но другой дороги к метро нет, и я продолжаю свой путь. Смешно: почти как Наденька из повести, я оказался в ситуации, когда у тебя уже не хватает – воли? силы? ума? — что-либо изменить. Только там всё серьёзно, а здесь как бы понарошку.
На перекрёстке зелёный шагающий человечек под стеклом внезапно куда-то исчезает, рядом появляется злобный красный истукан и запрещает мне идти дальше. Я жду, но ничего не происходит; красный истукан вперился в меня хищным взглядом, он, словно, испытывает моё терпение. Omen? Но какой к чёрту знак, если вокруг холод, снежное месиво, а дворники, поди, водку жрут.
Я продолжаю размышлять над прочитанной в издательстве повестью. Похоже, её автор и есть тот трезвый среди пьяных, который в отличие от многих из нас обладает системным подходом и не боится говорить то, что думает. И даже если он всего-навсего пытается отомстить за свою дочь — это тоже нормальная цель. Не фига этим Николаям Платоновичам & Владимирам Владимировичам в довольстве млеть.
И ещё эта смерть, о которой персонажи повести постоянно думают, видят её, несут другим… Иногда говорят, что смерть уравнивает всех: чеченца и русского, богача и бедняка, женщину и мужчину. Боже, какой бред! Смерть, как рождение, индивидуальна. К ней стоит готовиться, она — самое главное испытание; его можно пройти на отлично, а можно получить двойку. Может быть, только в оргазме смерти у человека возникает прозрение. Или не возникает, и тогда он получает неуд.
А повесть «Новый Армагеддон»… наверно, это история о том, как догматический мир — мусульманский, христианский, коммунистический — убивает человека ещё при жизни. Маркс, Фрейд, Христос — любая система окажется концлагерем, если принимать её полностью и без иронии. Реальность не может укладываться ни в какую схему. Что же касается нашего светлого солнышка Владимира Владимировича… тут Наденька из повести права, тут не убавить, не прибавить. Можно, правда, сказать, что в школьном аттестате у Владимира Владимировича по математике, физике и химии значатся тройки. А в 1975 году (по некоторым данным) ВВП был арестован в Бонне как советский шпион и вскоре экстрадирован в СССР. После этого провала работать в разведке он уже не мог, был бесперспективен и соответственно переключился на политику.
Что ещё? Блин, ну можно вспомнить аналитическую записку, которую напечатала одна моя знакомая — Лена Токарева — в своей газете «Стрингер» в ноябре 2000-го года. Там аккурат говорилось, что, будучи вице-мэром Санкт-Петербурга, Путин отвечал за лицензирование казино, получая за каждую лицензию от ста до трёхсот тысяч долларов. А в следственной бригаде Генпрокуратуры РФ (старший следователь Ю. Ванюшин) имеются материалы о том, что бывший руководитель специализированного бюро ритуальных услуг Макутов ежемесячно выплачивал Путину по тридцать тысяч долларов. Ещё у меня в памяти осталось, что созданная Путиным корпорация «ХХ трест» бюджетные деньги перевела в Испанию, и часть украденных средств пошла на покупку Путиным виллы в испанском городе Бенидор; материалы об этом даже имелись в ревизионном управлении Минфина по Питеру и области. Только что с того? Теперь расследовать все эти деяния нашего светоча невозможно. Остаётся лишь восхищаться часами «Патек-Филипп» стоимостью шестьдесят тысяч долларов на его правой руке да вспоминать, что в персональном самолёте президента установлен унитаз за семьдесят пять тысяч долларов. Класс! Верно говорит Наденька: надо ждать, когда его не станет. Создаётся впечатление, что нелюбовь автора «Нового Армагеддона» к своему литературному Путину такова, что кажется, встреть он его, то голыми руками вырвал бы из путинской груди сердце.
Я продолжаю размышлять над тем, стоит ли описывать действующего политика в художественной литературе и над феноменом нового Армагеддона в прочитанной повести. Мне даже кажется, что я сам слышу этот ужасный хлопок в вагоне метро. Впрочем, хлопок я слышу самый что ни на есть настоящий, происшедший в результате удара человеческого тела об лёд. После чего нахожу себя лежащим на правом боку среди слякотного грязного снега. «Приплыли!» — кумекаю я и пытаюсь подняться на ноги. Подняться не особенно получается, поскольку правая нога не слушается и дико болит. Не хватало тебе ещё перелома шейки бедренной кости!
Примерно через час машина скорой помощи доставила меня в приёмный покой больницы № 33 имени профессора Остроумова, где я когда-то давно (кажется, в другой жизни) проходил медпрактику. Забавные бывают встречи одного человека с одной и той же больницей!
Потом потекли обычные будни пациента, лежащего на скелетном вытяжении в восьмиместной палате. Хорошо, что моя больничная кровать стоит у окна, и можно глазеть на внешний мир. А вообще, российская больничная действительность недалеко ушла от советской; если и ушла, то в фиговую сторону. Хреново мы в нашем отечестве живём: чтобы установить это наверняка, попадите в больницу. Больных у нас лечат танцами вокруг костра. А этиотропное лечение, пенициллин? — робко пытался узнать я. «Пенициллин» ещё не открыт, — отвечали в больнице.
Лишь посещения друзей отвлекали меня от невесёлых дум. А Натали, бывшая жена, пришла только один раз и выдала фразу по-своему уникальную. Она сказала, дословно: «Моему мужчине не нравится, что ты звонишь по телефону». Видимо, мой телефонный звонок из больницы помешал им ебаться. Ну и мужик же ей достался… сука! лучше б не приходила вовсе.
Когда пришёл в больницу проведать меня Кораблёв из «Интертелекса», я попросил его съездить в мою балашихинскую квартиру, привезти некоторые вещи. Вернувшись через пару часов, он рассказал, что на хате всё хорошо, черепаха сонная сидит в своём ящике, вот только все листочки на моём единственном растении — кактусе — завяли. За ту неделю, что я лежал в больнице, этого не могло случиться из-за отсутствия воды, мой кактус иногда месяцами обходился без неё. Значит, здесь другое, — подумал я.
Операцию мне будут делать под общим наркозом. Все мои попытки договориться о местном обезболивании разбивались о железные доводы заведующего травматологическим отделением. На аккуратном клочке бумаги с рекламой зубной пасты „Sensodyne F“ он рисовал схему прохождения нервов в области шейки бедренной кости и взволнованно объяснял, что это — как если удалять зуб без анестезии. Начинаю подозревать, что в травматологи идут неудавшиеся дантисты. Или наоборот. Как бы то ни было, но, похоже, от меня ничего не зависит: во время операции я не буду знать, что со мной происходит — самая отвратительная ситуация. Нет ничего хуже процесса, финальную стадию которого ты не можешь проконтролировать. Стало быть, остаётся лишь одно: расстелить мягкий коврик с иглами торчащими вверх (называется ипликатор Кузнецова), лечь на него и забыть обо всём на свете.
Утром моего седьмого больничного дня (ещё до рассвета) палатная медсестра принесла бритву, сказала побрить лобок и сломанную ногу до колена. Потом две молоденькие практикантки переложили меня, абсолютно голого, на каталку, укрыли простынёй и отправили в путешествие на верхний этаж больничного корпуса в операционный блок. Стандартная больничная процедура. Хотя лично для меня — может быть, последняя в жизни.
…Молоденький анестезиолог-казах, говорит, что мне «повезло»: наркоз он будет давать один, поскольку операционная сестра в отпуске — сдаёт экзамены в институте. Мне всегда везёт, отвечаю я.
— Какое сегодня число? — сквозь противный туман спрашивает мой единственный анестезиолог. Я понимаю, что сей дурацкий вопрос задан, чтобы увидеть мою реакцию и оценить глубину наркоза. И в этот миг вспоминаю, что именно сегодня дата, которую я так мечтал отметить. День, когда родился мой дед.
— Сто лет… со дня… рождения… — в полузабытье шепчут мои губы.
