Столѣтняя дѣтская книга.
правитьНѣмцамъ принадлежитъ пальма первенства въ педагогіи, англичанамъ — въ дѣтской литературѣ. Песталоцци и Базедовы прошлаго вѣка создали систему, которой, съ нѣкоторыми дополненіями, держатся и въ настоящее время. Они много черпали у Локка и Руссо; послѣдній въ очень значительныхъ размѣрахъ перерабатывалъ идеи перваго. Любимою дѣтскою книгой былъ англійскій герой Робинзонъ и вообще лучшими дѣтскими книгами надо признать англійскія. Сильная воля и энергическая дѣятельность, эти отличительныя свойства англійской націи, дѣлаютъ книги ея особенно интересными для дѣтей. Дѣти вообще ищутъ живаго разсказа, а такого разсказа нѣтъ безъ интереснаго энергическаго дѣйствія. Англійская дѣтская книга, пользовавшаяся наибольшею популярностью въ прошломъ столѣтіи и первой половинѣ нашего, это Исторія Сэндфорда и Мертона (History of Sandford and Merton). Въ дѣтствѣ мнѣ не удалось прочесть эту книгу, но я живо помню, какъ страстно мнѣ того хотѣлось, слыша восторженные отзывы о ней товарищей, разсказывавшихъ иногда отрывки. Позже, читая біографіи многихъ замѣчательныхъ людей Англіи, я встрѣтила названіе этой книги, какъ единственной, которую послѣ Робинзона они читали съ увлеченіемъ въ дѣтствѣ, а вообще дѣти, выдающіяся надъ обычнымъ уровнемъ, дѣтскихъ книгъ не любятъ. Это возбудило во мнѣ любопытство просмотрѣть Сэндфорда и Мертона, но удовлетворить его было не легко, — книга устарѣла и новыхъ изданій ея уже не предпринимали. Наконецъ, мнѣ неожиданно псщалось заглавіе этой книги въ спискѣ книгъ, пожертвованныхъ покойнымъ Бутлеровымъ высшимъ женскимъ курсамъ. Я слышала отъ покойнаго, что книга эта была изъ числа его любимыхъ книгъ въ дѣтствѣ.
Въ наше время сомнительно, чтобы она могла быть популярной; дѣти теперь пресыщены книгами, избалованы эффектными романическими разсказами, въ которыхъ такъ и чуется усиліе авторовъ или составителей возбудить дѣтскій интересъ. Лѣтъ за тридцать, сорокъ и болѣе тому назадъ дѣти любили книги вродѣ Сэндфорда и Мертона. Нашему времени не мѣшало бы взять въ образецъ эту книгу въ томъ, что въ ней есть болѣе живаго, а именно простоты и реальности, съ какою на нехитрой канвѣ обыденной жизни умѣли учить дѣтей понимать злобу дня и нравственныя истины пошире истинъ, какимъ обыкновенно поучаютъ дѣтей.
Книга написана болѣе ста лѣтъ тому назадъ и носитъ печать филантропіи, которая была преобладающею чертой интеллигенціи съ половины прошлаго вѣка до той поры, когда жгучее чувство жалости уничтожило во Франціи крѣпостное право и провозгласило братство людей. Авторъ ея, Дей, былъ человѣкомъ съ многостороннимъ образованіемъ и практическимъ знаніемъ въ различныхъ отрасляхъ жизни; онъ былъ и искуснымъ ремесленникомъ, и знающимъ дѣло химикомъ, и ученымъ врачомъ-теоретикомъ, и опытнымъ юристомъ, — такъ сказано о немъ въ Biographia Britannica, но онъ былъ еще большимъ и лучшимъ — человѣкомъ честнымъ, филантропомъ, или, какъ въ его время говорили, «восторженнымъ поклонникомъ добродѣтели», an enthusiastic lover of virtue, Дей родился въ 1748 г. и умеръ въ 1789 г. Получивъ образованіе юриста, онъ не захотѣлъ отдаться этой профессіи. Подъ вліяніемъ духа вѣка, онъ примкнулъ къ движенію, имѣвшему цѣлью совершенствованіе человѣка и гуманныя задачи времени. Обезпеченное состояніе избавило его отъ работы для карьеры. Онъ жилъ въ Эннигели, въ графствѣ Сёррей, на своей фермѣ, гдѣ давалъ работу бѣднякамъ изъ окрестностей. Дей отличался краснорѣчіемъ; онъ съ искреннимъ жаромъ и силой убѣжденія говорилъ въ палатѣ о задачахъ, которыя въ томъ вѣкѣ звали филантропіей, пока насторожившійся эгоизмъ лэндъ и коттонъ-лордовъ не назвалъ ихъ радикализмомъ. Первымъ произведеніемъ Дея была написанная вмѣстѣ съ однимъ товарищемъ поэма въ защиту негровъ-рабовъ въ Вестъ-Индіи. Какъ и всѣ филантропы и моралисты, Дей понималъ все важное значеніе воспитанія.
Сэндфортъ и Мертонъ не только дѣтская книга, — она книга и для взрослыхъ. Въ ней авторъ выставилъ вредъ изнѣженнаго воспитанія, которое было въ модѣ въ его время въ Англіи. Онъ моралистъ, но, въ то же время, онъ простъ и реаленъ не красками и пластичностью, но тономъ, какъ былъ реаленъ авторъ Робинзона Крузо. Читатель чуетъ реальность тона, достовѣрность; онъ слышитъ разскащика, который убѣжденно и добросовѣстно передаетъ ему факты, и ему ни на мигъ не придетъ на мысль усомниться и спросить: такъ ли все было? Авторъ не скрываетъ цѣли своей «учить дѣтей мужеству, дѣятельности, умѣренности, независимости, великодушію и человѣколюбію», — и онъ былъ любимъ дѣтьми. Беркенъ былъ тоже любимъ дѣтьми, которыя въ предсмертной болѣзни его выказали много участія по собственной иниціативѣ, дѣти — читатели его, не только дѣти друзей и знакомыхъ. Извѣстно, что дѣти терпѣть не могутъ морали. Какъ же согласить эти факты?
Въ то время среди взрослыхъ шло сильное движеніе на нравственной основѣ; всѣ стремились къ добродѣтели, всѣ говорили о ней. Литература того времени представляетъ массу свидѣтельствъ о культѣ добродѣтели. Движеніе должно было неизбѣжно отозваться на дѣтяхъ. Новиковъ ввелъ у насъ дѣтское чтеніе на тѣхъ же основахъ и не было слышно жалобъ, что его мораль скучна. Въ дѣтяхъ нашего времени, какъ и прошлаго вѣка, такъ же жива потребность добра и справедливости; отчего же они находятъ мораль скучной? Не оттого ли, что она подносится имъ сухо, узко-оффиціально, что сами авторы относятся къ ней, какъ къ скучнымъ дядюшкамъ и тетушкамъ, которымъ надо оказать приличное почтенному возрасту ихъ вниманіе? Дей, какъ и Новиковъ, былъ человѣкомъ убѣжденія и въ морали его слышится живая душа. Живую душу всегда пойметъ ребенокъ. Онъ вовсе не такой врагъ морали, какимъ мы себѣ воображаемъ, потому что не умѣемъ найти путь къ его душѣ. Дѣти сами моралисты и любятъ толковать о справедливомъ и несправедливомъ. Если они возмущаются противъ поучительныхъ книжекъ, то потому, что мораль ихъ крайне узка. Мораль Сэндфорда и Мертона широка. Авторъ говорилъ съ дѣтьми не объ однихъ похвальныхъ свойствахъ, пріобрѣтать которыя необходимо для борьбы жизни, — онъ говорилъ имъ о злобѣ дня. Рабство негровъ было основой Вестъ-Индійскихъ колоній; Дей училъ видѣть въ негрѣ человѣка; въ странѣ аристократизма онъ говорилъ о трудѣ и, въ пору поклоненія военнымъ подвигамъ, указывалъ на безчеловѣчіе войны. Дѣти цѣнятъ эту ширь мысли, тѣмъ болѣе, когда она передается безъ всякой поддѣлки подъ дѣтскій тонъ.
Завязка повѣсти проста. Балованный сынокъ джентльмена отданъ для исправленія пастору, воспитывавшему сына фермера. Гарри Сэндфордъ, сынъ фермера, мальчикъ примѣрный, слишкомъ ужь примѣрный для ребенка. Его трудолюбіе и добрыя качества излечиваютъ лѣность и недостатки Мертона; впрочемъ, дѣйствію примѣра помогаетъ и дисциплина пастора. Кто не работаетъ — не ѣстъ; это первое правило практически внушено Мертону, который отказался работать въ огородѣ на томъ основаніи, что онъ сынъ джентльмена. Сэндфордъ дѣлится своею долей обѣда съ голодающимъ товарищемъ. Мертона отучаютъ отъ барской спѣси. Онъ приказалъ одному мальчику-оборвышу принести мячъ, — оборвышъ отказался; онъ кинулся бить его и попалъ въ канаву, изъ которой и былъ вытащенъ побитымъ. Эти простые случаи служатъ поводомъ къ сократическимъ бесѣдамъ учителя съ учениками. Томми "Мертонъ говоритъ: «Мальчикъ могъ бы подать мнѣ мячъ, — онъ былъ по ту сторону изгороди, куда мячъ упалъ. — Барлоу (пасторъ). Онъ бы и сдѣлалъ это, если бы ты попросилъ его вѣжливо; но когда говорятъ высокомѣрнымъ тономъ, то не находятъ желающихъ служить. — Томми. Но мальчикъ былъ бѣдный, оборвышъ. — Б. Я думаю, ты обѣщалъ заплатить ему за услугу? — Т. Нѣтъ. Я не далъ ему ничего и не обѣщалъ ничего. — Б. Вѣроятно, у тебя ничего не было? — Т. Было. Всѣ эти деньги были со мной (вытаскиваетъ нѣсколько шиллинговъ). — Б. Можетъ быть, мальчикъ былъ такъ же богатъ, какъ и ты? — Т. Нѣтъ, нѣтъ. На немъ не было кафтана, жилетъ и штаны его были всѣ въ заплатахъ и дырахъ; на немъ не было чулокъ и башмаки были всѣ въ дырахъ. — Б. Такъ теперь я вижу, что составляетъ джентльмена. Джентльменъ — человѣкъ, который когда имѣетъ всего въ изобиліи, не дѣлится ни съ кѣмъ, бьетъ бѣдняковъ, если они не хотятъ служить ему даромъ, и когда они окажутъ ему величайшую услугу, не чувствуетъ ни малѣйшей благодарности и не отплачиваетъ за сдѣланное добро». Это — мораль, но мораль живая и безъ которой не обойтись въ воспитаніи.
Вотъ еще обращикъ морали, сто лѣтъ тому назадъ проповѣданной въ странѣ вербовки солдатъ, носящей характерное названіе press (гнести, давить). Барлоу, прочитавъ съ учениками о Леонидѣ, говоритъ о жизни воиновъ и переходитъ къ жизни, солдатъ. «О, — говоритъ Гарри Сэндфордъ, — какую страшную картину начертали вы, какъ много страдаютъ эти храбрые люди, защищающіе отечество! Конечно, тѣ люди, которые держатъ солдатъ, должны заботиться о нихъ, когда они больны или ранены, или неспособны зарабатывать себѣ хлѣбъ. — Да, правда, они бы должны такъ дѣлать, — отвѣчалъ Барлоу, — но опрометчивые и глупые люди начинаютъ войны несправедливыя и неразумныя, и когда война окончена, то не думаютъ болѣе о несчастныхъ, которые служили имъ, жертвуя собой. — Гарри. Я часто думалъ, что войны не могутъ быть справедливы, такъ какъ онѣ заключаются въ томъ, чтобы пролить какъ можно болѣе крови и нанести какъ можно больше вреда нашимъ ближнимъ. — Б. Ты правъ. Изо всей крови, пролитой съ начала міра, только очень ничтожная доля была пролита за дѣло справедливости и здраваго смысла. — Г. Хоть я и очень жалѣю бѣдныхъ солдатъ и всегда даю имъ денегъ, когда случится, но я думалъ, что солдаты сами навлекаютъ на себя всѣ несчастія потому, что они идутъ убивать и уничтожать другіе народы; и они не имѣютъ права жаловаться, если имъ дѣлаютъ такое же зло. — Б. Они не должны жаловаться на то зло, которому подвергаютъ сами себя; но они имѣютъ право жаловаться на неблагодарность народа, за который они сражаются и который не заботится о нихъ. — Г. Да, я то же думаю. Но я не могу понять, почему люди нанимаютъ другихъ, чтобы сражаться за себя? Если нужно сражаться, то почему же каждый не сражается самъ за себя? Мнѣ было бы стыдно пойти къ другому мальчику и сказать: „Пожалуйста, поди, рискуй лишиться жизни или членовъ изъ-за меня, чтобы я могъ оставаться дома и ничего не дѣлать“ — Томми. Какъ, если французы придутъ сюда, ты самъ пойдешь сражаться съ ними? — Г. Я слышалъ, какъ мой отецъ говорилъ, что долгъ каждаго человѣка сражаться за отечество, когда нападаютъ враги. Если мой отецъ пойдетъ сражаться, и я пойду съ нимъ. Я нарочно не сдѣлаю никому зла, но когда враги захотятъ сдѣлать зло мнѣ или моимъ соотечественникамъ, мы имѣемъ полное право защищаться. Не такъ ли, г. Барлоу? — Б. Да это такой случай, когда человѣкъ имѣетъ право защищаться. Никто не обязанъ отдавать жизнь или собственность свою другому, не имѣющему на нее права. У грековъ каждый гражданинъ былъ солдатомъ, всегда готовымъ на защиту отечества».
Рядомъ съ долгомъ платить подать крови наравнѣ съ народомъ идетъ въ книгѣ Дея проповѣдь о трудѣ, какъ о долгѣ каждаго человѣка. Барлоу говоритъ Томми Мертону о пренебреженіи его къ неграмъ-рабамъ. — Т. Я не презираю ихъ теперь такъ, какъ презиралъ прежде. Сверхъ того, я считаю, что я лучше ихъ потому, что получаю воспитаніе джентльмена. — Б. Джентльмена? Я не могъ никогда понять, что значитъ джентльменъ по твоимъ понятіямъ. — Т. Джентльменъ — это человѣкъ, который не воспитанъ для работы, у котораго есть люди, чтобы работать за него и служить ему. — Б. И онъ имѣетъ право презирать другихъ? — Т. Я этого не говорю. Но онъ, все-таки, выше ихъ. — Б. Выше… въ чемъ? Въ искусствѣ обрабатывать землю для добыванія изъ нея пищи, въ изготовленіи одежды, постройкѣ жилищъ? — Т. Нѣтъ, джентльмены этимъ не занимаются. — Б. Такъ джентльменъ долженъ превосходить знаніемъ? Ты, воспитанный джентльменомъ, превосходилъ ли всѣхъ, когда тебя привели сюда? — Т. Нѣтъ, я не зналъ того, что знаю теперь. — Б. Если ты, когда ты не зналъ ничего и не могъ ничего дѣлать, все-таки, считалъ себя выше всего міра не-джентльменовъ, то какъ же ты можешь удивляться, когда люди, умѣющіе превосходно дѣлать вещи, необходимость и польза которыхъ очевидны, имѣютъ высокое мнѣніе о себѣ? Если бы тебѣ, напримѣръ, пришлось быть въ Гренландіи, чѣмъ бы ты доказалъ свое значеніе и превосходство? — Т. Я бы сказалъ, что я получилъ дома хорошее воспитаніе. — Б. Тебѣ бы не повѣрили. Тебѣ бы сказали, что видятъ хорошо, какъ ты неспособенъ сдѣлать что-нибудь полезное: управлять лодкой, переплывать моря, добывать хоть какую-нибудь пищу. Тебѣ сказали бы, что ты помрешь среди гренландцевъ голодною смертью, если они изъ состраданія не дадутъ тебѣ иногда кусокъ китоваго или тюленьяго мяса. Гренландцы бы не поняли, почему человѣкъ, который по природѣ ничѣмъ не хуже другаго, долженъ подчиняться прихотямъ этого другаго и во всемъ повиноваться ему".
Возрастъ Томми и Гарри не обозначенъ, по, судя по нѣкоторымъ чисто-дѣтскимъ чертамъ, авторъ беретъ возрастъ отъ десяти до двѣнадцати лѣтъ. И надо замѣтить при этомъ, какіе вопросы затрогиваетъ авторъ, какъ просто и безъ всякихъ подходовъ проповѣдуетъ свои идеи труда и братства, не опасаясь, что будетъ не понять, ни что идеи его недоступны дѣтямъ. Томми, прослушавъ исторію о народахъ, погибшихъ отъ изнѣженности и роскоши, и о торжествѣ трудолюбивыхъ и мужественныхъ, сдѣлалъ такое замѣчаніе: «Мнѣ думается, что народы, владѣющіе немногимъ, лучше, и способнѣе, и храбрѣе, нежели народы, владѣющіе большими богатствами. — Б. Это бываетъ иногда. — Т. Но развѣ то же самое не можетъ случиться и здѣсь, какъ случалось въ другихъ странахъ? Всѣ ли бѣдные въ нашей землѣ лучшей богатыхъ? — Б. (улыбаясь). Кажется, ты такъ думаешь. — Т. Почему же такъ? — Б. Потому что, когда тебѣ нужно что-нибудь, ты всегда обращаешься къ бѣдному, а не къ богатому. — Т. Да, но это другое дѣло. Бѣдные привыкли дѣлать много вещей, которыхъ, не пріучены дѣлать богатые. — Б. Но если бѣдные добываютъ пищевыя вещества, изготовляютъ одежды, строятъ дома и проч. и проч. не только для самихъ себя, но и для богатыхъ, а богатые ничего не дѣлаютъ, то бѣдные лучше богатыхъ. — Г. Да; но бѣдные дѣлаютъ все это не изъ доброты, а потому, что принуждены такъ дѣлать. — Б. Это болѣе разумное возраженіе; но скажи мнѣ, какой родъ людей лучше: тѣ ли, которые дѣлаютъ полезныя вещи, потому что принуждены ихъ дѣлать, или тѣ, которые никогда не дѣлаютъ ничего полезнаго? — Т. Я думаю, что богатые дѣлаютъ много добра тѣмъ, что покупаютъ у бѣдныхъ вещи и даютъ имъ за то деньги. — Б. Что такое деньги? — Г. Деньги?… Это монетки изъ серебра и золота съ значкомъ или печатью. — Б. А какая отъ нихъ польза? — Т. Я, право, не знаю. Только всѣ согласились принимать ихъ и оттого на нихъ можно купить, что захочешь. — Б. Такъ по твоему опредѣленію выходитъ, что доброта богатыхъ заключается въ томъ, чтобы получать отъ бѣдныхъ дома, одежду, пищу и давать имъ въ обмѣнъ маленькіе кусочки серебра и золота, которые сами по себѣ ни на что негодны? — Т. Но бѣдные могутъ на нихъ купить себѣ все, что имъ нужно. — Б. Такъ ты думаешь, что, имѣя деньги въ карманѣ, можно всегда вымѣнять ихъ на пищу, одежду и все необходимое? — Т. Да. — Б. Но у кого же будетъ покупать бѣдный человѣкъ? Изъ твоихъ словъ я вижу, что богатые не производятъ ничего; слѣдовательно, бѣдный можетъ покупать только у бѣднаго? — Т. Но не всегда такъ бываетъ. Мама брала меня въ лавки, гдѣ продавали нарядно одѣтые джентльмены и молодыя дѣвицы, умѣвшія играть на фортепіано. — Б. Но неужели ты думаешь, что эти нарядные господа сами производили тѣ вещи, которыя продавали? — Т. Не знаю. Думаю, что нѣтъ, — они не стали бы работать, чтобы не испортить свое платье. — Б. Слѣдовательно, они дѣлаютъ только одно — нанимаютъ бѣдныхъ работать на нихъ и продаютъ сработанное бѣдными. Ты видишь, что мы все приходимъ къ одному: богатые не дѣлаютъ ничего и не производятъ ничего, а бѣдные производятъ все необходимое. Если бы весь народъ состоялъ, изъ однихъ богатыхъ, то всѣ они перемерли бы съ голода. И это непремѣнно случилось бы, несмотря на все золото ихъ, еслибъ у нихъ не нашлось бѣдныхъ сосѣдей, которые снабжали бы ихъ всѣмъ необходимымъ. Но бѣдная нація, если она трудолюбива, можетъ снабжать себя всѣмъ необходимымъ и тогда для нея безразлично, есть ли у нея кругленькіе кусочки металла съ оттиснутыми на нихъ головами». Дей умалчиваетъ о роли ума, изобрѣтающаго источники труда, и не идетъ дальше филантропіи, какъ долга богатыхъ. Онъ не могъ опередить свой вѣкъ; физическій трудъ, которымъ занимается Томми Мертонъ, въ сущности, ничто иное, какъ гимнастика, очень полезная для маленькаго героя.
Томми Мертонъ, попавъ изъ рукъ маменьки своей, свѣтской Простаковой, въ руки Барлоу, пользуется относительною свободой и видитъ вблизи жизнь бѣднаго люда. Правда, бѣдняки всѣ идеальные бѣдняки и поучаютъ морали довольства малымъ; но, все-таки, сравненіе ихъ средствъ и образа жизни съ средствами и образомъ жизни его семьи наводитъ мальчика на многія размышленія, на которыя не мѣшаетъ наводить дѣтей богатыхъ родителей. Бѣдный работникъ, пріютившій Томми во время бури, благодаритъ Провидѣніе за то, что получаетъ восемь шиллинговъ въ недѣлю въ то время, когда масса бѣдняковъ сидитъ безъ работы. Топни пораженъ изумленіемъ, узнавъ, что работникъ съ женой и дѣтьми живетъ на восемь шиллинговъ въ недѣлю, и, какъ неглупый мальчикъ, тутъ же припоминаетъ, что мать его платитъ больше за мѣсто въ театрѣ, гдѣ слышитъ иностранныхъ пѣвцовъ, а отецъ знакомой дѣвочки платитъ по полугинеѣ за урокъ французу, который учитъ ее танцамъ. Бѣднякъ отвѣчаетъ съ улыбкой, что богатые имѣютъ право дѣлать что хотятъ съ деньгами, а бѣдные должны работать и благодарить Бога. Другимъ еще хуже, какъ тому несчастному, который отморозилъ себѣ пальцы ногъ. Но этотъ благодарящій Бога работникъ можетъ легко сдѣлаться нищимъ. Бюджета его хватаетъ только при условіи здоровья семьи; въ болѣзни его выручаетъ благодѣтельный пасторъ, но еслибъ и всѣ пасторы поголовно были такими же друзьями человѣчества, какъ Барлоу, ихъ помощи хватило бы на очень ничтожную долю рабочихъ. Этого не могъ указать авторъ, выяснившій, какъ непрочно благосостояніе довольнаго бѣдняка. Въ его время вопросъ о богатыхъ и бѣдныхъ разрѣшался, филантропіей.
Томми на время возвращается домой, и пустое, и испорченное свѣтское общество, которое маменька его собрала, чтобъ отпраздновать возвращеніе сына, едва не изглаживаетъ вліяніе Барлоу и Сэндфорда. Томми плѣняетъ барыню своею ловкостью въ танцахъ, вмѣстѣ съ новыми товарищами издѣвается надъ Сэндфордонъ, оскорбляетъ своего друга, который уходитъ домой, успѣвъ передъ тѣмъ спасти жизнь его. Томми кается въ своемъ дурномъ поступкѣ, хочетъ примириться съ Сэндфордомъ, но, помня свое званіе дворянскаго сына, хочетъ послать за обиженнымъ другомъ. «Какъ мнѣ идти къ фермеру и выставить себя передъ всѣми?» — говоритъ Томми. Но это послѣднее возмущеніе ветхаго человѣка. Томми идетъ и примиряется съ другомъ, а отецъ Томми даритъ фермеру пару лошадей подъ плугъ. Другъ, исправившій мальчика примѣромъ своимъ, Гарри Сэндфордъ — образецъ маленькаго «философа-піэтиста, но, въ то же время, въ немъ есть и черты живаго ребенка. Роскошь въ домѣ Мертоновъ не ослѣпляетъ его; онъ говоритъ, что роговые стаканы, изъ которыхъ пьютъ дома, лучше дорогихъ вещей Мертоновъ, потому что не причиняютъ никакихъ заботъ. Мальчикъ зорко замѣтилъ, какъ г-жа Мертонъ чуть не упала отъ испуга, когда слуга уронилъ дорогую чашу. Роговыя вещи можно ронять и никто не тревожится. Г-жа Мертонъ, сверхъ того, еще сердито разбранила лакея за неосторожность. Гарри не хочетъ быть богатымъ. Онъ видѣлъ, какъ богатый помѣщикъ Чэзъ стопчетъ своею охотой крестьянскія поля, ломаетъ изгороди, стрѣляетъ птицу, убиваетъ собакъ, калѣчитъ скотъ бѣдныхъ людей и ко всему этому оскорбляетъ ихъ». Сквайры, травившіе зайцевъ и поддерживавшіе варварскіе законы охоты, могли естественно вызвать такой протестъ въ неглупомъ ребенкѣ. Роскошь налагаетъ стѣсненіе, которое неиспорченныя дѣти чувствуютъ болѣе или менѣе живо; обрядность жизни сковываетъ здоровую дѣтскую свободу; тамъ, гдѣ роскошь превышаетъ средства, дѣтямъ приходится быть мучениками модныхъ, нарядныхъ платьевъ, хрупкихъ дорогихъ ненужностей, украшающихъ гостиную. Первыя сѣмена протеста противъ пустой свѣтской жизни западаютъ здѣсь нерѣдко помимо всякихъ ученій; просто дѣтскій здравый смыслъ видѣлъ, сколько непріятностей приходилось выносить изъ-за ненужныхъ вещей, изъ-за пустяковъ, и самостоятельно приходилъ къ выводу, сдѣланному Гарри Сэндфордомъ.
Этотъ маленькій герой могъ показаться необыкновеннымъ ребенкомъ г-жѣ Мертонъ, когда сдѣлалъ такой выводъ; но онъ могъ скорѣе придти къ такому умозаключенію, чѣмъ избалованный барченокъ. Каждаго крестьянина, попавшаго въ барскій домъ, поражаетъ множество ненужностей; а когда онъ еще увидитъ, сколько бѣдъ приносятъ его брату, зарабатывающему хлѣбъ въ услуженіи, эти ненужности, онъ скажетъ то же самое, что сказалъ и Гарри Сэндфордъ. Психологическія основы вѣрны; художественности не хватило, чтобы придать Гарри Сэндфорду краски жизни. И въ недѣтской литературѣ положительные типы, если это не типъ героя, а типъ зауряднаго честнаго и добраго человѣка, выходятъ крайне блѣдны. Чарльсы Грандисоны скучны. Нравственная талантливость, — такъ называетъ Милль рѣдкое свойство альтрюизма, доведеннаго до полнаго подавленія эгоизма, — если она не связана съ сильнымъ умомъ, крупною энергіей и выдающимися талантами, создаетъ невидныя личности, отдающія свою жизнь другимъ незамѣтно, по мелочамъ приносящія свою лепту пользы. Въ дѣйствительной жизни ихъ мало цѣнятъ, пока онѣ налицо, и оцѣниваютъ только тогда, когда ихъ не станетъ. Въ литературѣ отраженіе ихъ выходитъ всегда тускло и блѣдно. Сэндфордъ — маленькій Чарльзъ Грандисонъ и только два раза выдается: когда побилъ оскорбившаго его мальчика и когда спасалъ Томми отъ бѣшенаго быка. Въ Сэндфордѣ нѣтъ иниціативы, нѣтъ предпріимчивости, которая заинтересовываетъ и очень часто увлекаетъ въ бѣду; у него въ головѣ постоянно предписанія учителя. Но каковъ онъ есть, онъ былъ съ появленія своего на читающій свѣтъ любимцемъ и дѣти, изъ которыхъ вышли замѣчательные люди, съ наслажденіемъ вспоминали объ этомъ героѣ.
Въ ткань повѣсти введено нѣсколько разсказовъ, которые маленькіе герои или старшіе читаютъ вслухъ. Изъ нихъ наиболѣе выдается разсказъ о Софронѣ и Тигранѣ, двухъ друзьяхъ, выбравшихъ разные пути жизни. Первый жилъ для пользы согражданъ, второй погибъ жертвою своего честолюбія. На сценѣ персы и греки, йо повѣсть эту въ очень значительной степени можно считать такою же политическою аллегоріей, какъ и Персидскія письма Монтескьё, только аллегоріей, приспособленной къ дѣтскому возрасту, — надо оговориться: дѣтскому возрасту того времени. Тогда не забивали мысль дѣтей исключительно въ дѣтскій міръ, читали Фенелонова Телемака, Плутарха, и политическія понятія не были признаны дѣломъ не дѣтскаго ума. Дѣтямъ объясняли, какія свойства ведутъ націи къ процвѣтанію, какія — къ гибели. Понятно, что дѣти ради горизонтовъ, открытыхъ имъ книгою, мирились и съ обыденною моралью.
Въ повѣсти Софронъ и Тигранъ встрѣчается древній мудрецъ Харесъ, который своимъ знаніемъ природы становится благодѣтелемъ племени дикихъ аравитянъ; онъ говоритъ о вліяніи природы на человѣка, о силѣ жизни, которую онъ замѣчалъ повсюду; онъ нигдѣ не видѣлъ пустоты; все живое стремилось жить и имѣло средства поддерживать жизнь. Пускай съ нашей точки зрѣнія можно и возразить многое противъ натурфилософіи Хареса; но не въ этомъ дѣло, а въ томъ, что за сто лѣтъ тому назадъ не боялись будить дѣтскую мысль.
Интересно еще, что въ этой дѣтской книгѣ встрѣчаются мысли о женскомъ воспитаніи, которыя у насъ въ шестидесятыхъ годахъ считались новыми.
Дочь мудреца Хареса, Селена, получила не исключительно женское воспитаніе. Мать научила ее всему необходимому для женщины-хозяйки; отецъ, предвидя военную бурю, которая разразилась надъ его родиной, «счелъ долгомъ закалить умъ ея всею твердостью, какую можетъ дать воспитаніе». Селену учили огородничеству и садоводству, чтобы развить физическія силы ея, и философіи для роста ума. «Если женщины слабы умомъ и тѣломъ, — говоритъ авторъ въ лицѣ Хареса, — то это слѣдствіе воспитанія ихъ, а не природы. Мы (курсивъ подлинника) поощряемъ порочную лѣность и бездѣятельность, которыя мы ложно называемъ нѣжностью; вмѣсто того, чтобы укрѣплять умъ ихъ строгими принципами разума и философіи, мы обучаемъ ихъ безполезнымъ искусствамъ, которыя ведутъ къ тщеславію и чувственности. Въ большей части странъ, которыя я посѣтилъ, женщинъ не учатъ ничему высшему, ничему, кромѣ переливовъ голоса или безполезныхъ тѣлодвиженій пляски; время ихъ проходитъ въ праздности или пустякахъ, и пустяки становятся единственною цѣлью, могущею заинтересовать ихъ. Мы, повидимому, забыли, что отъ свойствъ женщины зависитъ наше домашнее спокойствіе и воспитаніе дѣтей нашихъ. И какое же спокойствіе, какое воспитаніе могутъ дать существа, испорченныя съ дѣтства, незнакомыя съ обязанностями жизни? Играть на музыкальныхъ инструментахъ съ безполезнымъ искусствомъ, выказывать естественную или заученную грацію передъ праздными и развратными молодыми людьми, тратить состояніе мужа на безполезную и шумную роскошь, — вотъ единственное ремесло, которому учатся женщины большей части образованныхъ народовъ, какіе я видѣлъ. И послѣдствія повсюду тѣ же, какія должны явиться изъ такихъ отравленныхъ источниковъ — нищета частныхъ лицъ и общественное рабство». Но воспитаніе Селены было основано на другихъ взглядахъ и имъ руководили болѣе строгіе принципы, если можно назвать строгостью то, что ведетъ умъ къ сознанію «нравственныхъ и религіозныхъ обязанностей жизни». Затѣмъ идетъ описаніе работъ Селены въ саду. «Съ какимъ наслажденіемъ я видѣлъ невинную веселость и трудолюбіе ея, — говоритъ Харесъ, — съ какимъ удовольствіемъ принимала она мои похвалы за ея искусство и трудолюбіе или слушала уроки мудрости или разсказы о примѣрной жизни добродѣтельныхъ женъ, которые я читалъ ей по вечерамъ, выбирая ихъ изъ писаній знаменитыхъ философовъ» которыя я собралъ въ путешествіяхъ своихъ".
Сэндфордъ и Мертонъ поучаютъ дѣтей не одной нравственности, но заинтересовываютъ ихъ къ ученью и сообщаютъ многіе интересные факты изъ жизни животныхъ, исторіи и быта какъ цивилизованныхъ, такъ и дикихъ народовъ. Сэндфордъ объясняетъ Мертону значеніе рычага и клина, Барлоу — значеніе ариѳметики. Причемъ мальчику, не умѣющему считать, разсказанъ анекдотъ о томъ, какъ одинъ джентльменъ, не хотѣвшій заплатить двѣсти гиней за лошадь, охотно согласился уплатить за двадцать четыре гвоздя копытъ въ ариѳметической прогрессіи, считая два фортинга за первый гвоздь и удвоивая сумму на каждый гвоздь. Это совершенно идетъ въ разрѣзъ съ методою Груббе; но на товарищахъ дѣтства я видѣла, какъ такіе пріемы будили любознательность. Уму нужны широкіе горизонты, какъ и нравственному чувству. Поправляя недостатки прежней системы, слишкомъ много дававшей словъ, вмѣсто фактовъ, наваливавшей непосильную работу на дѣтскій умъ, мы впали въ другую крайность: съузили горизонты до того, что забили дѣтскій умъ.
У этой столѣтней книги есть чему поучиться; она можетъ служить образцомъ, конечно, не для точнаго воспроизведенія, но какъ типъ, существовавшій сто лѣтъ тому назадъ и соотвѣтсвеннаго развитія котораго мы не видимъ въ наше время. Указать на промахи и недостатки ея съ высоты столѣтія, истекшаго со времени появленія ея, — дѣло крайне легкое и безплодное. Въ виду нашего оскудѣнія нравственнаго, мы должны думать о молодыхъ силахъ, въ которыхъ будущее. Лучшее средство поднять силу — это уважать ее и научить ее уважать себя. Я не касаюсь того, какъ принижена дѣтская личность нашею школьною системой; я хочу примѣромъ столѣтней книги указать, какъ въ наше время принижаетъ дѣтскую личность дѣтская литература, безсознательно, въ полнѣйшемъ убѣжденіи, что руководится благими цѣлями. Прежде всего, дѣтскія книги забиваютъ дѣтей исключительно въ міръ дѣтства, обличаютъ дѣтскіе пороки и восхваляютъ дѣтскія добродѣтели. Взрослые — всѣ безличныя существа, судящія и тѣ и другія для наказанія и награды. Показать взрослаго, каковъ онъ есть, съ достоинствами и недостатками его, обнаруживаемыми въ столкновеніяхъ его съ дѣтьми или взрослыми же (разумѣется, въ послѣднемъ случаѣ при соблюденіи необходимыхъ ограниченій), считается подрываніемъ авторитета старшихъ, развитіемъ самомнѣнія дѣтей. Дей выставилъ модную Простакову — г-жу Мертонъ, пустыхъ барынь и глупую молодежь, не смущаясь, что подрываетъ въ дѣтяхъ уваженіе къ старшимъ. Пора намъ понять, что эти вѣчныя заботы о сохраненіи въ глазахъ дѣтей престижа старшихъ, о поддержаніи авторитета не сохранятъ и не поддержатъ ничего. Я помню, какъ товарищей моего Дѣтства и меня раздражали эти вѣчныя напоминанія о тѣхъ, кого уважать мы не могли, и упреки въ неуваженіи тѣхъ, кого мы уважали, — упреки, вызванные пустѣйшимъ несоблюденіемъ формы. Дѣти умѣютъ уважать и создаютъ свои авторитеты. Вся тайна воспитателей въ томъ, чтобы съумѣть быть авторитетами. И сколько мнѣ ни приходилось видѣть, всегда бывало такъ, что чѣмъ менѣе правъ имѣетъ педагогъ на уваженіе, чѣмъ менѣе въ немъ задатковъ ума и сердца, требуемыхъ отъ авторитета, тѣмъ болѣе требуетъ онъ наружныхъ знаковъ уваженія, тѣмъ болѣе высказываетъ притязаній на роль авторитета. Человѣкъ, сознающій свои права на уваженіе, не станетъ безпрестанно предъявлять ихъ вообще, не говоря уже о дѣтяхъ, съ которыми онъ не можетъ же считаться. Англичане не боятся показывать въ дѣтскихъ книжкахъ людей взрослыхъ безъ ореола безупречности и тѣмъ подрывать авторитетъ старшихъ и пріучать дѣтей къ неуваженію ихъ. Они не боятся жизненной правды; англійскія дѣтскія книги, въ которыхъ очерчены характеры, всегда любимы дѣтьми. Характеры должны быть очерчены мѣткими контурами для того, чтобы маленькіе читатели видѣли въ книгѣ жизнь, а не присочиненную поучительную размазню. Такія книги не подорвутъ въ дѣтяхъ уваженія къ тѣмъ, кто умѣетъ заслужить его. Требовать уваженія къ старшимъ на томъ основаніи только, что они — старшіе, значитъ воспитывать Молчаливыхъ. Бояться книги нелѣпо, — и безъ всякихъ книгъ дѣти узнаютъ, что старшіе далеко не совершенство, и умѣютъ зорко подмѣчать недостатки ихъ, особенно, когда они отъ нихъ терпятъ.
Надо замѣтить, что ни въ одной западной дѣтской и педагогической литературѣ мы не встрѣчали такой морале боязни, какъ у насъ. Не оттого ли насъ такъ обуяла эта боязнь, что, во-первыхъ, мы очень мало интересуемся нравственными вопросами, а, во-вторыхъ, что подъ словомъ мораль дѣтскихъ книгъ привыкли понимать только крайне узкую мораль послушныхъ Коленекъ, прилежныхъ Машенекъ, лѣнивыхъ Катенекъ и непослушныхъ Васенекъ? Въ силу того, что мы мало интересуемся нравственными вопросами, мы и не понимаемъ, что дѣти могутъ заинтересоваться вопросами морали общественной. Дей не боится объяснять дѣтямъ, какъ пренебреженіе къ труду, изнѣженность и роскошь ведутъ за собой паденіе государства въ пору войнъ — онъ говорилъ о варварствѣ войны, въ странѣ вербовки — о долгѣ каждаго гражданина платить лепту крови и о позорѣ нанимать за себя другихъ.
Дѣтскія книги, какъ книга Дея, должны имѣть въ виду не того исключительнаго ребенка, какого, повидимому, имѣютъ въ виду если не всѣ дѣтскія книги наши, то громадный процентъ ихъ; если судить по этимъ книгамъ, то наши дѣти обречены до гробовой доски быть дѣтьми и никогда не станутъ членами общества, работниками на пользу его, гражданами своей страны. Авторы дѣтскихъ книгъ не подозрѣваютъ, чтобы въ дѣтяхъ могли шевелиться задатки всего этого. А дѣти часто говорятъ: «когда я выросту и буду большимъ». На эти дѣтскіе запросы о будущемъ дѣтская литература отвѣчаетъ всего чаще поученіями молчалинства и заговариваетъ себѣ совѣсть, ссылаясь на дѣтское непониманіе. Нравственные вопросы въ основѣ своей такъ просты, что въ нихъ нѣтъ ничего непонятнаго для дѣтей; самые сложные вопросы совѣсти можно объяснять дѣтямъ, если умѣешь найти ключъ къ ихъ сердцу и если слова будутъ искреннимъ выраженіемъ убѣжденій честнаго человѣка, а не холоднымъ повтореніемъ оффиціальной морали. Никогда не высказывали сомнѣній въ способности дѣтей понимать, что значитъ война на защиту отечества, вѣрность знамени, измѣна ему. Почему же дѣти не поймутъ и не воинственныя эпохи, отношенія сословій, благопріятныя и неблагопріятныя условія внутренней жизни, гражданскую честность? Въ англійской дѣтской книгѣ Чарльзъ Гоуардъ, написанной миссъ Эджевортъ для дѣтей 12—13-ти лѣтняго возраста, авторъ доводитъ своего героя до высшаго класса коллегіи и даетъ читателямъ вмѣстѣ съ нимъ заглянуть въ будущее Чарльзъ воспитанъ теткою, умною и дѣльною женщиной. Юноша замѣченъ министромъ на экзаменѣ за свое талантливое сочиненіе. Тетка Чарльза, разоренная мошенническою продѣлкой одного дѣльца, живетъ очень скромно и держитъ пенсіонеровъ. Министръ, узнавъ о томъ, предлагаетъ ей мѣсто домоправительницы въ одномъ изъ королевскихъ дворцовъ. Тетка отказывается и на вопросъ племянника отвѣчаетъ, что отказалась ради него. Она объясняетъ ему, что, вступая въ парламентъ, онъ не захочетъ имѣть руки связанными. Если онъ по совѣсти будетъ поддерживать политику правительства, то должность, занимаемая теткой, можетъ набросить тѣнь на его неподкупность; если совѣсть укажетъ ему другой образъ дѣйствія и онъ примкнетъ къ оппозиціи, то его будетъ стѣснять благодѣяніе, оказанное его теткѣ. Русскія дѣти лѣтъ двѣнадцати не понимали безъ объясненій это мѣсто въ повѣсти; но понимали вполнѣ удовлетворительно послѣ объясненія. Англійскимъ дѣтямъ не нужно было объясненія. Въ этой повѣсти авторъ знакомитъ читателей съ героемъ своимъ даже еще прежде той горькой минуты, когда онъ началъ вкушать корни латыни и проникся уваженіемъ къ своему учителю, только убѣдясь, что учитель оказался свѣдущимъ въ естественной исторіи и способнымъ разсказывать о птицѣ-мухѣ; слѣдовательно, повѣсть эта назначается исключительно для дѣтей не только того возраста, который принято называть старшимъ, отъ 12—14-ти, но того, который считаютъ среднимъ, отъ 9—12-ти.
Въ школахъ Европы, гдѣ принимаютъ дѣтей разныхъ вѣроисповѣданій религіозное воспитаніе предоставлено семьѣ, а школа беретъ на себя одно нравственное. Уроки закона Божія замѣнены уроками нравственности. Всего чаще уроки эти напоминаютъ наши поучительныя дѣтскія книжки; но въ рукахъ умнаго преподавателя они становятся превосходнымъ средствомъ для развитія дѣтей. Учитель бесѣдуетъ объ обязанностяхъ человѣка къ себѣ, семьѣ, обществу; примѣрами, взятыми изъ дѣйствительной жизни, указываетъ на тѣ случаи, когда сталкиваются разныя обязанности и совѣсть ищетъ прямаго пути. Онъ объясняетъ, что путь этотъ — въ служеніи большему, которому должно уступать меньшее. Учителя, способные живо и талантливо вести такія бесѣды, не жалуются на дѣтское непониманіе. Въ народныхъ женскихъ школахъ Австріи 12-ти лѣтнимъ дѣвочкамъ толкуютъ о государственномъ устройствѣ, выборномъ правѣ и важности подать голосъ по совѣсти за дѣльнаго и честнаго человѣка, о позорѣ подкупа. Въ урокѣ, который я въ 1872 году слышала въ городской школѣ Эгери, приводили примѣръ дѣвушки, отказавшей жениху за то, что онъ продалъ свой голосъ. И по оживленнымъ лицамъ и блестѣвшимъ глазамъ дѣвочекъ видно было что онѣ понимали все и глубоко интересовались слышаннымъ.
Почему же у насъ такъ упорно забиваютъ дѣтей въ замкнутый дѣтскій міръ, который созданъ узостью мысли, а, пожалуй, и молчалинскими разч счетами взрослыхъ? Дѣти — не взрослые, но не особенныя же они существа. И во взрослыхъ есть дѣтскія стороны; разница въ количествѣ. Въ дѣтяхъ, повторяемъ, есть задатки взрослаго человѣка, есть стремленіе къ общему и мысль, способная видѣть дальше того круга, въ который забиваетъ ее рутина. На все это у насъ мало обращаютъ вниманія; а болѣе ста лѣтъ тому назадъ это имѣла въ виду книга Сэндфордъ и Мертонъ.