Стойкій Саврасъ.
правитьВъ ту зиму, когда мнѣ пошелъ двадцать пятый годъ, я жилъ у брата моей матери, доктора Альфреда Морриса, въ маленькомъ провинціальномъ городкѣ Уорбертонѣ, гдѣ началъ заниматься медицинской практикой.
Я получилъ дипломъ еще весной, и дядя горячо совѣтовалъ мнѣ поселиться у него и начать практику въ качествѣ его ассистента; а такъ какъ онъ былъ ужь человѣкъ пожилой и я могъ надѣяться со временемъ замѣнить его во всѣхъ домахъ, гдѣ онъ давно состоялъ врачемъ, то и я самъ, и все мое семейство сочли его совѣтъ весьма благоразумнымъ.
Въ то время я лечилъ еще очень мало, но зато учился постоянно, потому что всюду слѣдовалъ за дядей, когда онъ отправлялся по своимъ больнымъ, а лучше этого практическаго курса нечего было и желать.
Меня пригласили на святки къ Коллингвудамъ, которые поселились въ своемъ деревенскомъ домѣ, въ двѣнадцати миляхъ отъ Уорбертона, и намѣрены были проводить Рождественскіе праздники самымъ веселымъ образомъ, въ кругу многочисленныхъ гостей.
Я съ радостью принялъ приглашеніе и наканунѣ Рождества пошелъ на извощичій дворъ, нанять себѣ лошадь и сани. У конюшенъ я встрѣтилъ «Дядю Бимиша», пришедшаго за тѣмъ же дѣломъ.
Дядя Бимишъ, какъ его всѣ звали у насъ въ деревнѣ, не взирая на то, что никакихъ племянниковъ у него здѣсь не было, — былъ пожилой господинъ, прежде занимавшійся какими-то дѣлами, а теперь жившій на покоѣ и, очевидно, имѣвшій порядочныя средства. Онъ былъ хорошій человѣкъ, мало образованъ, но не лишенъ природнаго ума; охотно дѣлалъ добро, хотя съ деньгами разставался туго, но зато во всякое время готовъ былъ каждому оказать посильную услугу
Я очень любилъ дядю Бимиша, потому-что онъ не только самъ былъ мастеръ разсказывать разныя исторіи, но и мои росказни слушалъ охотно. Оказалось, что и онъ пришелъ нанимать себѣ сани и лошадь, чтобы ѣхать на праздники къ своей замужней сестрѣ. А такъ какъ эта сестра проживала на холмѣ у Верхней Рогатки, и мнѣ ѣхать къ Коллингвудамъ надо было мимо этого мѣста, я предложилъ ему нанять сани на половинныхъ издержкахъ.
— Ладно! — молвилъ дядя Бимишъ, — то есть такъ ладно, что и по мѣркѣ сдѣлать, такъ не лучше выйдетъ. По ту сторону Верхней Рогатки и полмили не будетъ до дому моей сестры: вы меня выпустите, да и ступайте себѣ къ Коллингвудамъ, тамъ не больше трехъ миль еще останется.
Мы сторговались съ хозяиномъ, заказали себѣ лошадь и сани, и тотчасъ послѣ полудня выѣхали изъ Уорбертона.
Санная дорога была хороша, но о лошади нельзя было сказать того же: это былъ крупный саврасый меринъ, крѣпкій и сильный, но походку имѣлъ самую медлительную. Дядя Бимишъ, впрочемъ, былъ имъ совершенно доволенъ.
— Когда собираешься въ дорогу, — сказалъ онъ, — отъ лошади требуется прежде всего стойкость и выносливость. Рѣзвые скакуны пріятны на одну или на двѣ мили; но если ѣдешь въ деревню, да еще зимой, вотъ такіе кони всего лучше.
Я съ этимъ былъ несогласенъ; но мы все-таки ѣхали благополучно и пріятно проводили время, какъ вдругъ начало слишкомъ рано темнѣть и пошелъ снѣгъ.
— Ну, вотъ, — сказалъ я, понапрасну стегая савраску, — гораздо лучше было бы ѣхать на рѣзвой лошади, чтобы она доставила насъ на мѣсто прежде чѣмъ разыграется мятель.
— Нѣтъ, докторъ, ошибаетесь, — сказалъ дядя Бимишъ, — лучше ѣхать на сильной лошади, такъ чтобы она навѣрное довезла до мѣста, все равно будетъ-ли мятель, или не будетъ. Это и есть такая самая лошадь. А!.. что снѣгъ-то идетъ, это не бѣда, кому же отъ этого вредъ?
И я снѣгу не боялся; мы подняли воротники на уши и поѣхали дальше, подъ звукъ медленно ударявшихся бубенчиковъ.
Снѣгъ становился все гуще и, что того хуже, вѣтеръ дулъ намъ прямо въ лицо, и такъ залѣплялъ мнѣ глаза хлопьями снѣга, что я едва могъ править, какъ слѣдуетъ. Никогда еще я не видывалъ, чтобы шелъ такой сильный снѣгъ; вся дорога впереди была сплошь бѣлая, отъ одной загородки до другой.
— Настоящая зимняя буря, — сказалъ дядя Бимишъ; — хорошо, что мы пораньше выѣхали, а то, если вѣтеръ не утихнетъ, часа черезъ два и дороги не найдешь.
Черезъ полчаса вѣтеръ немного унялся и я лучше могъ видѣть окрестность, хотя вдаль совсѣмъ ничего не было видно изъ-за безпрерывно падавшаго снѣга.
— Я вотъ что думаю, — сказалъ дядя Бимишъ, — хорошо бы, когда поровняемся съ усадьбой Крокера, маленько остановиться тамъ, согрѣть вамъ носъ и пальцы. Крокеръ вѣдь на полдорогѣ къ Рогаткѣ.
— О, мнѣ совсѣмъ не нужно останавливаться, — возразилъ я, — мнѣ и такъ хорошо.
Нѣсколько времени мы помолчали, потомъ дядя Бимишъ замѣтилъ:
— И мнѣ тоже останавливаться не нужно, а только странно, что мы о сю пору до Крокера не доѣхали. Едва-ли мы могли пропустить его усадьбу, домъ-то вѣдь у самой дороги. Эта лошадь, правда, не рѣзвая, но вотъ, что я вамъ скажу, докторъ: она начинаетъ поправляться; замѣчаете, гораздо скорѣе теперь пошла! Вотъ онѣ всегда такъ, эти тихія: сначала долго не согрѣется, а какъ согрѣется — и пошла, и чѣмъ дальше, тѣмъ она будетъ бодрѣе, и ни чуточки не устанетъ.
Нашъ саврасъ пошелъ дѣйствительно поскорѣе, но усадьбы Крокера все еще не было видно, что очень огорчало дядю Бимиша, потому что ему хотѣлось доказать себѣ, что полдороги онъ ужь проѣхалъ.
— Должно быть мы не замѣтили какъ проѣхали мимо Крокера, — сказалъ онъ, — это было въ то время, когда пошелъ такой сильный снѣгъ.
Я не хотѣлъ его разочаровывать увѣреніями, что мы еще не доѣхали до Крокера, но полагалъ, что правильнѣе его могу судить о медлительности нашего коня.
Вѣтеръ опять подулъ намъ въ лицо и снѣгъ пошелъ сильнѣе, но мятель, повидимому, подбодряла савраса, потому что онъ все прибавлялъ шагу.
— Вотъ она какая животина! — восклицалъ дядя Бимишъ, сплевывая снѣгъ, набивавшійся ему въ ротъ, — когда понадобилось идти ходчѣе, она и стала наддавать. Мы, должно быть, давно проѣхали Крокерову усадьбу и теперь скоро будетъ Рогатка. Да и пора! Вонъ какъ быстро стало темнѣть.
Мы все ѣхали, ѣхали, а Рогатки не было. Въ началѣ путешествія мы потеряли таки довольно много времени; да и теперь, хотя лошадь шла гораздо лучше, все-таки ея рысь была много медленнѣе, чѣмъ у обыкновенныхъ упряжныхъ лошадей.
— Когда доѣдемъ до Рогатки, — говорилъ дядя Бимишъ, — ее нельзя миновать, потому что тамъ перекрестка нѣту: просто надо повернуть налѣво, и черезъ десять минутъ увидите огонь въ домѣ моей сестры. И знаете, что, докторъ, если бы вы захотѣли переночевать у ней, она была бы вамъ радехонька!
— Очень благодаренъ, — отвѣчалъ я, — но я лучше поѣду дальше, и надѣюсь еще во время поспѣть къ Коллингвудамъ.
Мы оба замолчали и ѣхали изрядно; нашъ саврасъ даже выгибалъ шею дугой и бодро бѣжалъ по снѣгу. Поперекъ дороги начали наваливаться сугробы, но и это не останавливало коня, онъ храбро вступалъ въ сугробъ.
— Вотъ видите, докторъ, что значитъ выносливый конь! — восклицалъ дядя Бимишъ, — будь-ка на его мѣстѣ рысакъ, я бы посмотрѣлъ, какъ онъ сунется въ такіе сугробы? Нѣтъ, такую-то лошадь намъ и надо. Жаль только, что она сначала такъ тихо шла.
Становилось все темнѣе; но, наконецъ, впереди забрежжился свѣтъ.
— Что за чудо! — сказалъ дядя Бимишъ, — я не припомню, чей же это еще домъ такъ близко у дороги? Не можетъ быть, чтобы мы до сихъ поръ не проѣхали Крокеровой усадьбы… А коли такъ, нечего дѣлать, тутъ и остановимся. Мятели я не боюсь; но вѣдь я же не дуракъ, чтобы въ такую темноту пускаться дальше Крокера: ужь и такъ вонъ какіе сугробы намело; а что дальше, то хуже будетъ.
Я не хотѣлъ еще сдаваться на эти разсужденія: ужь очень мнѣ было желательно сегодня же доѣхать до Коллингвудовъ. Но въ нашемъ предпріятіи участвовали три сильныя воли, изъ которыхъ одна принадлежала коню. Прежде чѣмъ я успѣлъ справиться, конь внезапно свернулъ въ сторону, быстро проѣхалъ въ широкія ворота и послѣ нѣсколькихъ скачковъ впередъ, которыхъ я, къ удивленію, даже не могъ сдержать, также внезапно остановился, какъ вкопаный.
— Вотъ тебѣ на! — воскликнулъ дядя Бимишъ, всматриваясь впередъ, — это дверь въ сарай! — И съ этими словами онъ проворно началъ отстегивать мѣховую полость, прикрывавшую наши ноги.
— Что же вы хотите дѣлать? — спросилъ я.
— А вотъ сейчасъ растворю двери въ сарай и впущу коня, — отвѣчалъ онъ, — кажется, ему туда хочется. Не знаю, чей это сарай, Крокеровъ, или чей другой? Что-то онъ мнѣ не знакомъ… А впрочемъ, можетъ быть, я ошибаюсь. Во всякомъ случаѣ поставимъ лошадь въ сарай, а сами пойдемъ въ дому. Не такая нынче ночь, докторъ, чтобы всю ее напролетъ провести въ дорогѣ. Что тутъ толковать! Коли это и не Крокерова усадьба, все же, должно быть, христіане тутъ живутъ!
Я не имѣлъ времени обсудить положенія, потому что дядя Бимишъ пролѣзъ черезъ сугробъ, попробовалъ дверь въ сарай и, убѣдившись, что она не заперта, растворилъ ее настежь. Конь въ ту же минуту вошелъ въ темное помѣщеніе, которое, по счастью, было пусто.
— Теперь, — сказалъ дядя Бимишъ, — надо бы чѣмъ-нибудь привязать его, чтобы онъ бѣдъ не надѣлалъ; тогда оставимъ его тутъ, и пойдемъ въ жилье.
У меня былъ съ собой карманный фонарь и я мигомъ зажегъ его:
— Эге! — сказалъ дядя Бимишъ, когда я поднялъ фонарь и освѣтилъ окружающее, — я думалъ это рига или сѣнникъ, а тутъ только телѣги стоятъ. Нѣтъ, это не Крокерова усадьба… Ну, да все равно. Пойдемте въ домъ. Вотъ я и веревку нашелъ.
Мы привязали лошадь, покрыли ее полостью, заперли за собой дверь сарая и стали пробираться въ задней части дома, гдѣ въ окнѣ виднѣлся свѣтъ. Взойдя на крылечко, мы увидѣли дверь и хотѣли постучаться, какъ вдругъ она сама отворилась. Женщина, очевидно, служанка, стояла на порогѣ кухни, гдѣ было свѣтло и тепло.
— Входите, входите, — сказала она, — я ужь давно слышу ваши бубенчики. — Поставили вы лошадь въ сарай?
— Поставили, — отвѣчалъ дядя Бимишъ, — а теперь мы бы желали видѣть…
— Ладно, ладно, — прервала его женщина, направляясь во внутреннія комнаты: — Подождите здѣсь минутку, я сейчасъ пойду наверхъ, доложу ей…
— Не знаю я чей это домъ, — молвилъ дядя Бимишъ, пока мы стояли у кухонной печки, — а только видно, что здѣсь живетъ вдова.
— Изъ чего вы это заключаете? — спросилъ я.
— Да вотъ, служанка говоритъ, что пойдетъ доложить «ей». Кабы въ домѣ былъ мужчина, она бы «ему» доложила.
Черезъ нѣсколько минутъ женщина возвратилась.
— Она велѣла сказать, чтобы вы сняли мокрое платье и прошли въ гостиную. Она сейчасъ сойдетъ.
Я посмотрѣлъ на дядю Бимиша, полагая, что его дѣло объясняться; но онъ слегка подмигнулъ мнѣ и принялся стаскивать свое верхнее платье. Для меня было ясно, что дядя Бимишъ твердо рѣшился искать убѣжища въ этомъ домѣ.
— Ужасъ какая бурная ночь! — сказалъ онъ служанкѣ, садясь на стулъ и скидая свои полярныя калоши.
— И-и, не говорите! — отвѣчала та, — вы повѣсьте верхнее-то платье вотъ тутъ на спинки стульевъ; ничего, что будетъ капать на полъ, тутъ ковровъ нѣту. Ну, теперь пойдемте въ гостиную.
Не смотря на несбывшіяся надежды, я все-таки былъ радъ, что попалъ въ теплое жилье и начиналъ думать, что хорошо бы заночевать тутъ. Слышно было, какъ вѣтеръ потрясалъ оконныя рамы за спущенными занавѣсками. Въ гостиной была тоже теплая печь и большая лампа.
— Садитесь, — сказала женщина, — она сію минуту придетъ.
— Сдается мнѣ, — сказалъ дядя Бимишъ, когда мы снова остались одни, — что въ этомъ домѣ кого-то ждутъ; вѣроятно, гостей на праздники; и насъ чуть-ли не приняли за нихъ.
— И мнѣ тоже пришло въ голову, — сказалъ я, — необходимо будетъ поскорѣе объясниться…
— Само собой разумѣется, — сказалъ онъ, — но вотъ что я вамъ скажу, кого бы они ни ждали, эти гости сегодня не пріѣдутъ, потому что имъ неудастся добраться сюда. А намъ все-таки надо здѣсь заночевать, пріѣдутъ-ли гости или не пріѣдутъ; придется только повести себя какъ можно осторожнѣе съ хозяйкой дома. Надо узнать, что она за особа, если одного сорта, можно предложить ей плату за постой и за кормъ лошади; если же она другого сорта, Боже сохрани упоминать о платѣ, какъ разъ взбѣсится. Вы ужь лучше предоставьте мнѣ вести переговоры.
Я только что хотѣлъ сказать, что съ величайшимъ удовольствіемъ предоставляю ему это, какъ дверь растворилась и на порогѣ показалась особа, очевидно, хозяйка дома. Она была высокаго роста, блѣдна, худощава, постарше среднихъ лѣтъ, и одѣта очень просто. Выраженіе ея блѣднаго лица было вызывающее, рѣшительное, изъ-за очковъ сверкала пара черныхъ глазъ: быстро обведя насъ взоромъ, она остановила на мнѣ пристальный взглядъ, ступила одинъ шагъ въ комнату и остановилась, держась за ручку двери. Мы оба встали.
— Вы можете сидѣть, — сказала она мнѣ очень рѣзко, — мнѣ васъ не нужно. А вы, сэръ, — продолжала она, обращаясь въ дядѣ Бимишу, — пожалуйте за мной.
Дядя Бимишъ удивленно переглянулся со мной, немедленно послѣдовалъ за хозяйкой дома и дверь за ними плотно затворилась.
Минутъ десять я просидѣлъ одинъ, спокойно ожидая, что еще будетъ. Очень меня удивило обращенное ко мнѣ замѣчаніе старой леди, а также и продолжительное отсутствіе дяди Бныиша.
Наконецъ, онъ вошелъ въ гостиную и затворилъ за собою дверь.
— Вотъ штука-то! — сказалъ онъ, хлопнувъ себя по колѣнкѣ, однако же такъ, чтобы не очень было громко, — насъ дѣйствительно приняли за другихъ, но бѣда въ томъ, что насъ за докторовъ считаютъ!
— Что же за бѣда, вѣдь я и въ самомъ дѣлѣ докторъ, — сказалъ я, — въ чемъ же дѣло и чѣмъ я могу быть полезенъ?
— Да ничѣмъ, — отвѣчалъ онъ поспѣшно, — то есть, сами вы лично ничего не можете сдѣлать. Какъ только мы со старухой вышли за дверь, она принялась васъ честить. — Это, говоритъ, вѣроятно, молодой докторъ Гловеръ? — Я говорю, что да; а она, не давъ мнѣ вставить ни словечка, ни объяснить въ чемъ дѣло, съ мѣста начала говорить, что васъ ей совсѣмъ не нужно, что, по ея мнѣнію, сущій срамъ пріѣзжать въ частный домъ точно въ лечебницу для бѣдныхъ, и таскать съ собой медицинскаго студента, ради того, чтобы преподавать ему практическій урокъ; что она о васъ слышала, и по слухамъ возымѣла о васъ дурное мнѣніе. Говоритъ это все, а сама все идетъ вверхъ по лѣстницѣ, и я за ней… И вдругъ отворяетъ дверь и ведетъ меня въ спальню, а тамъ на постели больная лежитъ. Тутъ меня словно обухомъ по головѣ хватили, я сразу понялъ все… Посылали-то за вашимъ дядей, и меня приняли за него! Я растерялся, не знаю, что сказать, но мысли-то у меня складывались быстро. Какъ тутъ объясняться съ такой сердитой старухой! Я замялся, соображая съ чего начать, да и струсилъ, признаться… Но она мнѣ опомниться не дала, говоритъ: — Я думаю у ней въ мозгахъ что-нибудь, а впрочемъ, вамъ лучше знать. Катерина, покажи голову! Тутъ больная пошевелилась немножко и откинула съ головы простыню. Оказалась молодая женщина, и взглянула на меня такъ хорошо, но ничего не сказала. Можете представить, въ какомъ я былъ положеніи.
— Еще бы, — сказалъ я, — воображаю! Зачѣмъ же вы ей не сказали, что вы не докторъ, а я докторъ? Тогда было бы легче все объяснить: можно бы сказать, что мой дядя не можетъ пріѣхать и прислалъ меня, а вы со мной поѣхали только ради компаніи. Нельзя же оставлять больную безъ помощи.
— Да ужь будемъ помогать какъ-нибудь, — сказалъ дядя Бимишъ, — не то выйдетъ исторія и, мятель, не мятель, а погонятъ насъ отсюда вонъ… Но если бы вы слышали, какъ старуха выражалась насчетъ молодыхъ докторовъ, и въ особенности на вашъ счетъ, вы бы поняли, что вамъ въ это дѣло мѣшаться не слѣдуетъ, или по крайности дѣйствовать такъ, чтобы ваше вмѣшательство не было замѣтно. Но мнѣ больше некогда разговаривать, я вѣдь пришелъ сюда за дѣломъ. Старуха-то говоритъ; — Катерина, протяни руку! — Она протянула… Что же мнѣ было дѣлать, я взялъ, да и сталъ щупать пульсъ. Я это умѣю, потому что сколько разъ мнѣ приходилось ухаживать за больными! Ну, а тутъ уже кстати попросилъ ее показать мнѣ языкъ. Она показала, я посмотрѣлъ, и вотъ такъ покачалъ головой… Какъ вы думаете, въ мозгу у ней болѣзнь? — спросила меня старуха вполголоса. А я говорю: — Пока не могу сказать навѣрное; схожу прежде внизъ, захвачу свою походную аптечку. Первымъ дѣломъ надо ей дать микстуры; я сейчасъ пойду приготовлю лекарство, и какъ будетъ готово, такъ приду и дамъ ей… Вы вѣдь возите съ собой аптечку, у васъ есть съ собой?
— Какъ же, есть! — сказалъ я, — въ карманѣ моего верхняго пальто осталась шкатулочка.
— Я такъ и думалъ, — сказалъ дядя Бимишъ. — Старый докторъ поѣдетъ изъ дому и безъ шкатулки съ лекарствами, а ужь молодой непремѣнно захватитъ ее съ собой, куда бы ни отправился. Ну, пожалуйста, давайте ее сюда, поскорѣе.
— Я того мнѣнія, — продолжалъ дядя Бимишъ, когда я принесъ изъ кухни ящичекъ, — чтобы вы намѣшали ей чего нибудь успокоительнаго, на тотъ случай, что у ней въ самомъ дѣлѣ мозги не въ порядкѣ, а коли мозги въ порядкѣ, то чтобы все-таки не могло повредить; а потомъ, когда я понесу ей лекарство, вы мнѣ скажите, какіе симптомы наблюдать у ней; это я тоже умѣю, потому что по цѣлымъ ночамъ, бывало, наблюдалъ симптомы… Послѣ этого я опять приду и разскажу вамъ, какъ обстоитъ дѣло, тогда вы еще что-нибудь ей дадите, только чтобы не стало хуже до пріѣзда доктора; а онъ до утра навѣрное не пріѣдетъ. Гдѣ же тутъ пріѣхать!..
— Это хорошій планъ, — сказалъ я. — Чего бы такого ей намѣшать? Сколько ей лѣтъ, примѣрно?
— О, это все равно, — сказалъ дядя Бимишъ нетерпѣливо, — лѣтъ двадцать, вѣроятно, немногимъ больше или меньше… Дайте на первый разъ чего-нибудь легонькаго.
— Я ей дамъ слабый растворъ азотной кислоты, — сказалъ я, выбравъ маленькій пузырекъ. — Попросите у служанки стаканъ воды и чайную ложечку.
Приготовивъ смѣсь довольно быстро, я сказалъ: — Вотъ, теперь давайте ей чайную ложку этой микстуры, черезъ десять минутъ другую; посмотримъ, какое будетъ дѣйствіе, тогда и рѣшимъ, продолжать-ли это, или дать что-нибудь другое.
— А какіе симптомы-то наблюдать? — спросилъ онъ.
— Прежде всего, — сказалъ я, вынимая клиническій термометръ, — измѣряйте температуру тѣла… Это вы знаете, какъ дѣлается?
— О, да, — отвѣчалъ онъ, — сотни разъ дѣлалъ: вставить ей въ ротъ и подержать пять минутъ?
— Именно, — продолжалъ я, — а пока будете выжидать, постарайтесь какъ-нибудь узнать, есть-ли, и былъ-ли у ней бредъ. Это вы можете спросить у старой леди, да и сами увидите, я думаю.
— Это я могу, — сказалъ онъ. — Насмотрѣлся на такіе случаи; сколько разъ видалъ!
— А еще, — сказалъ я, — посмотрите, расширены у ней зрачки, или нѣтъ. Также справьтесь, не было-ли мѣстнаго паралича, или онѣмѣнія которой-нибудь части тѣла; это бываетъ при воспаленіи мозга. Потомъ придите ко мнѣ, будто бы за тѣмъ, чтобы приготовить другое лекарство, и разскажите симптомы; тогда я навѣрное смогу дать вамъ чего-нибудь такого, чтобы ослабить признаки, или, по крайней мѣрѣ…
— Продержать ее въ томъ же положеніи до утра, — подсказалъ дядя Бимишъ, — вы вѣрно это хотѣли сказать? Ну, теперь давайте мнѣ термометръ и стаканъ, и когда я приду къ вамъ съ рапортомъ, сдается мнѣ, что вы можете предписать ей лекарство не хуже кого другого.
Онъ поспѣшилъ наверхъ, а я сѣлъ и погрузился въ размышленіе. Я горѣлъ честолюбіемъ и восторженнымъ усердіемъ въ моей профессіи. Я бы дорого далъ за право самостоятельно взять на себя леченіе важной болѣзни, такъ чтобы отъ меня зависѣло, призвать, или не призывать на консультацію другого врача. До сихъ поръ, гдѣ я ни лечилъ, другой врачъ всегда самъ приходилъ на консультацію, потому что я практиеовалъ только въ госпиталяхъ, или же состоялъ при дядѣ. Можетъ быть, несмотря на все, что обо мнѣ наслышались дурного, все-таки признаютъ нужнымъ позвать меня наверхъ и поручить мнѣ леченіе этого трудного случая. Я ужасно жалѣлъ, что позабылъ спросить у старика, каковъ пульсъ и языкъ у паціентки.
Меньше чѣмъ черезъ четверть часа дядя Бимишъ воротился.
— Ну, — сказалъ я поспѣшно, — какіе же симптомы?
— Сейчасъ разскажу, — сказалъ онъ, — усаживаясь на стулъ. — Я теперь не буду такъ торопиться, потому что сказалъ старухѣ, что подожду маленько дѣйствія лекарства. Этотъ разъ больная поговорила немного. Какъ только вынулъ я у ней изо-рта термометръ, она говоритъ: — вы опять придете, докторъ? — Да такъ это быстро прошептала, какъ будто ей не хотѣлось, чтобы это-нибудь, кромѣ меня, слышалъ.
— Какіе же симптомы, однако? — перебилъ я его съ нетерпѣніемъ.
— Симптомы-то, — отвѣчалъ онъ, — а вотъ: температура тѣла — девяносто восемь съ половиной градусовъ, то-есть въ родѣ какъ нормальная, насколько я понимаю?
— Да, — сказалъ я, — но вы мнѣ ничего не сказали насчетъ пульса и языка.
— Да ничего особеннаго не было, — сказалъ онъ, — все какъ слѣдуетъ.
— Что доказываетъ, — продолжалъ я, — что лихорадки нѣтъ; но лихорадка не составляетъ необходимаго симптома мозговыхъ разстройствъ. А замѣтили вы зрачки, расширены они?
— Ни крошечки, — отвѣчалъ дядя Бимишъ, — скорѣе можно сказать, что вѣки припухли; что до бреда, то никакихъ признаковъ не видать; и про онѣмѣніе членовъ я у старухи спрашивалъ: нѣтъ, говоритъ, кажется ничего такого не было.
— И озноба нѣтъ? И незамѣтно, чтобы вытягивалась очень?
— Да нѣтъ, — сказалъ старикъ, — хинина давать незачѣмъ.
— Бѣда въ томъ, — сказалъ я, стоя передъ печкой и напрягая всѣ силы своего ума на распознаніе этого болѣзненнаго случая, — бѣда въ томъ, что при мозговыхъ страданіяхъ симптомовъ такъ немного. Если бы у меня была возможность изслѣдовать хоть что-нибудь вещественное…
— Будь я на вашемъ мѣстѣ, — прервалъ меня дядя Бимишъ, — я бы и не подумалъ ничего изслѣдовать. Дайте ей просто чего-нибудь такого, чтобы до утра не стало хуже. Если вы это можете, то ручаюсь вамъ, что всякій порядочный врачъ справится съ ея болѣзнью съ завтрашняго утра.
Я не обратилъ вниманія на тайный смыслъ этого замѣчанія и продолжалъ обдумывать обстоятельства.
— Какъ бы мнѣ добыть хоть одну капельку ея крови, — сказалъ я.
— Ну, ужь нѣтъ! — воскликнулъ дядя Бимишъ. — Я ничего подобнаго на себя не возьму. И на что вамъ ея кровь, скажите на милость?
— Я бы разсмотрѣлъ ее подъ микроскопомъ, — отвѣчалъ я, — тогда можетъ быть и оказалось бы все, что мнѣ нужно знать.
Но дядя Бимишъ не сочувствовалъ такой системѣ діагноза.
— Если бы оказались тамъ какіе-нибудь злокачественные зародыши, — сказалъ старикъ, — все равно вы ничего бы не могли противъ этого подѣлать сегодня, только понапрасну бы себя растревожили. По моему, у ней такая крѣпкая натура. что она, пожалуй, и безъ вашей помощи отлично продержится до утра; а вы все-таки дайте ей лекарства; это нужно не столько для ея здоровья, сколько для насъ самихъ. Коли мы не станемъ ее лечить, вѣдь насъ отсюда погонятъ въ шею. Вы бы придумали такую микстурку, которая на всякаго человѣка хорошо дѣйствуетъ, чѣмъ бы онъ тамъ ни хворалъ. Если бы время было весеннее, я бы присовѣтовалъ сассапарель… Намѣшайте чего-нибудь легонькаго, да подсыпьте туда этихъ самыхъ благодѣтельныхъ микробовъ, о которыхъ толкуютъ доктора, вотъ и будетъ доброе дѣло для всякаго человѣка.
— Ахъ, да, благотворные бациллы, — сказалъ я, — къ несчастію, у меня съ собой ихъ нѣтъ!
— А кабы и были, — замѣтилъ дядя Бимишъ, — такъ, пожалуй, было бы полезнѣе скормить ихъ старухѣ. Вотъ кому онѣ нужны, какъ нельзя больше! Ну, нечего дѣлать; мнѣ пора наверхъ, докторъ: посмотрю какъ дѣйствуетъ лекарство… Только не на паціентку, а на старуху. Мы вѣдь съ ней, собственно, возимся.
— Извините, — сказалъ я нѣсколько суровымъ тономъ, — я стараюсь дѣлать все, что могу для паціентки, боюсь только, что заглазно мнѣ это плохо удастся. Какъ вы думаете, если бы сказать старой леди, что совершенно необходимо, чтобы я самъ…
— Что вы толкуете! — воскликнулъ дядя Бимишъ. — Не хотѣлось мнѣ вамъ этого говорить, но вѣдь она все время твердитъ, что ни за что бы не позволила не оперившемуся медицинскому студенту, который едва изъ яйца вылупился, пробовать свои силы въ ея домѣ; а судя по тому, что она говоритъ о васъ лично, я вижу, что въ ея глазахъ вы такой цыпленокъ, что на васъ и пуху-то еще не бывало.
— Что она можетъ обо мнѣ знать… такого? — молвилъ я въ негодованіи.
— Не знаю, — отвѣчалъ онъ, — только ужь вы оставьте это дѣло. Впрочемъ, дѣло-то не въ томъ, выдумывайте поскорѣе, чего бы ей дать? Когда я былъ молодъ, у докторовъ было такое правило: когда не знаешь, что давать, давай каломель… все равно, что съ козыря ходить.
— Какой вздоръ, — сказалъ я, во всѣ глаза глядя на свою аптечную шкатулку, раскрытую передо мной.
— Или приложимъ ей горчишникъ немного пониже затылка…
— Совсѣмъ не къ чему! — прервалъ я его. — Погодите немного… да!.. вотъ теперь я вспомнилъ, что ей можно дать: отвѣшу я ей бромистой соды десять гранъ.
— Такъ чтобы, коли дичь — такъ свалитъ, а коли теленокъ — то мимо пролетитъ, какъ говорятъ охотники? — освѣдомился дядя Бимишъ.
— Не повредитъ ни въ какомъ случаѣ, — сказалъ я, — а можетъ даже большую пользу ей принести. Если начиналось мозговое разстройство, временно пріостановившееся, это по крайней мѣрѣ поможетъ ей благополучно пережить время до новаго припадка,
— И отлично! — сказалъ дядя Бимишъ, — значитъ, давайте сюда это лекарство и я пойду; пора опять показаться наверху.
Въ этотъ разъ онъ не долго оставался наверху.
— До сихъ поръ никакихъ симптомовъ нѣтъ, — сказалъ дядя Бимишъ, — только паціентка такъ на меня смотритъ, какъ будто ей хочется что-то мнѣ сказать, да случая подходящаго не находитъ: старуха, та усѣлась передъ ней, вотъ точно въ грядку посажена, съ мѣста не шелохнется. А паціентка всѣ лекарства принимаетъ смирнехонько, какъ овечка безотвѣтная.
— Это очень хорошо, — сказалъ я, — можетъ быть, она лучше нашего понимаетъ, что болѣзнь ея серьезная, оттого и слушается.
— Да, по моему, ей бы хотѣлось скорѣе поправиться, — сказалъ онъ, — такъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, кажется. Старуха говорила, что намъ придется переждать, пока мятель утихнетъ; и я сказалъ, что, конечно, прежде намъ уѣхать нельзя, но что буря врядъ-ли уляжется до утра; къ тому же, передъ отходомъ ко сну мнѣ необходимо еще разъ видѣть паціентку.
Дверь растворилась и вошла служанка.
— Она говоритъ, чтобы дать вамъ поѣсть; ужинъ будетъ готовъ черезъ полчаса. Пусть бы кто-нибудь изъ васъ пошелъ присмотрѣть за лошадью пока, нашъ-то работникъ сегодня не придетъ.
— Я пойду въ сарай, — сказалъ я, вставая. Дядя Бимишъ тоже всталъ, и сказалъ, что пойдетъ со мной.
— Вы тамъ найдете и сѣно, и овесъ, — сказала женщина, пока мы въ кухнѣ надѣвали пальто и калоши. — Да вотъ и фонарь возьмите. Лошади мы больше не держимъ, а корму еще осталось.
Пробираясь по глубокому снѣгу къ сараю, дядя Бимишъ сказалъ мнѣ: — Я все стараюсь сообразить, куда это мы съ вами, попали; спрашивать про это неловко, а какъ ни бьюсь — не могу догадаться, да и баста. Не припомню я что-то такихъ домовъ по этому тракту.
— Можетъ быть, мы сбились съ дороги, — сказалъ я.
— Очень можетъ быть, — сказалъ онъ, входя въ сарай. — Дорога совершенно прямая отъ Уорбертона до той Рогатки, что близь дома моей сестры; но тамъ есть еще двѣ дороги вправо, и съ нихъ къ Рогаткѣ надо поворачивать дальше, на востокъ. Можетъ быть, мы попали на одну изъ этихъ боковыхъ дорогъ. Въ темнотѣ и въ однообразной пеленѣ снѣга мудрено было разобрать, точно-ли мы все прямо ѣхали.
Лошадь заржала, когда мы подошли съ фонаремъ.
— Было бы не удивительно, — сказалъ я, — если бы оказалось, что эта лошадь здѣшняя; а потому, какъ только нашла случай, такъ повернула и привезла насъ прямехонько сюда, на свое старое стойло.
— Очень возможно, — сказалъ дядя Бимишъ, — потому мы и не проѣзжали мимо Крокера. Ну, что дѣлать! разъ что попали сюда, тутъ и останемся до утра.
Мы розыскали сѣно и овесъ, и даже водяной насосъ въ углу сарая; отвели коня въ стойло, задали ему корму, укрыли его по мѣрѣ возможности какими-то старыми попонами, захватили свои чемоданы и пошли въ домъ.
Ужинъ приготовили намъ въ гостиной, потому что тамъ было теплѣе, и служанка сказала намъ, чтобы мы садились за столъ одни, потому что она сегодня не сойдетъ.
— Пусть не безпокоится! — молвилъ дядя Бимишъ съ такой радостной поспѣшностью, что могъ бы возбудить подозрѣніе прислуги.
Намъ дали хорошій ужинъ, а потомъ отвели намъ комнату въ первомъ этажѣ, съ другой стороны сѣней. Служанка сказала, что тутъ же мы будемъ и ночевать.
Мы подсѣли къ печкѣ, и стали ожидать дальнѣйшихъ событій.
Однако, приближалось то время, когда дядя Бимишъ привыкъ ложиться спать, а потому онъ послалъ наверхъ предупредить, что сейчасъ придетъ въ послѣдній разъ посмотрѣть больную.
Онъ ушелъ, но пробылъ наверху лишь нѣсколько минутъ.
— Она крѣпко заснула, — сказалъ онъ, — и старуха говоритъ, что если ночью я ей понадоблюсь, она за мной пришлетъ. Тогда и вы вставайте, и ужь хорошенько пошарьте въ своей аптечкѣ.
На другое утро дядя Бимишъ разбудилъ меня очень рано.
— Слушайте- ка, — сказалъ онъ, стоя у моей постели, — я былъ на дворѣ, снѣгъ больше не идетъ, и на небѣ стало прояснивать. Я и въ сарай ходилъ, лошадь покормилъ, а теперь вотъ что я вамъ присовѣтую. Никто въ домѣ еще не просыпался, а мнѣ неохота оставаться тутъ дольше и объясняться съ старухой. Не люблю я этого, чтобы въ самый день Рождества Христова ввязываться въ ссору. Мы здѣсь сдѣлали все, что могли, облегчили больную, хозяйку успокоили, стало быть, теперь самое время удрать, прежде чѣмъ въ домѣ встали; и оставимъ записку, что, дескать, намъ дольше оставаться никакъ нельзя, и мы сейчасъ же пришлемъ сюда другого доктора. Докторъ, который лечитъ мою сестру, отъ нея недалеко живетъ, и я знаю, что она за нимъ пошлетъ очень охотно. Тогда, значитъ, мы свое дѣло сдѣлали; а что о насъ старуха будетъ думать, это, я полагаю, совершенно все равно?
— Вашъ планъ мнѣ очень нравится, — сказалъ я, вставая съ постели, — мнѣ тоже неохота оставаться; да и съ какой бы стати я остался, разъ что мнѣ больную не показываютъ. То, что мы сдѣлали, стоитъ, я полагаю, дороже вчерашняго ужина и ночлега, такъ что совѣсть наша можетъ быть спокойна.
— Напишите записку, — сказалъ дядя Бимишъ. — Есть у васъ бумага?
Я оторвалъ листокъ изъ записной книжки и пошелъ къ окну, гдѣ было ровно столько свѣту, чтобы мнѣ видѣть, что я пишу.
— Покороче, покороче! — торопилъ меня старикъ. — Мнѣ ужасъ какъ хочется поскорѣе уѣхать!
Я написалъ очень коротко, и мы, захвативъ чемоданы, тихонько пошли по направленію къ кухнѣ.
— Какой здѣсь полъ скрипучій! — ворчалъ дядя Бимишъ. — Надѣвайте проворнѣе пальто, да калоши, и поѣдемъ какъ можно скорѣе. Записку вашу оставимъ тутъ на столѣ.
Я только успѣлъ напялить пальто, какъ услышалъ сдержанное восклицаніе дяди Бимиша и, обернувшись, увидѣлъ, что въ кухню вошла женская фигура, одѣтая по зимнему и съ дорожнымъ мѣшкомъ въ рукѣ.
— Вотъ штука-то! — прошепталъ старикъ, — вѣдь это наша паціентка!
Женская фигура направилась прямо ко мнѣ.
— О! докторъ Гловеръ, — прошептала она, — какъ же я рада, что успѣла сойти прежде чѣмъ вы уѣхали.
Я окаменѣлъ отъ изумленія, потому что даже и въ сумеркахъ зимняго утра узналъ ее. Это была та самая особа, предполагаемое присутствіе которой у Коллингвудовъ заставляло меня такъ рваться въ ихъ домъ, и проводить тамъ святки.
— Китти! — воскликнулъ я, — то-есть, миссъ Берро… что это значитъ?
— Не разспрашивайте ни о чемъ пока, — сказала она. — Я хочу, чтобы вы съ вашимъ дядюшкой отвезли меня къ Коллингвудамъ. Полагаю, что вы ѣдете къ нимъ, потому что они писали, что вы будете?.. И… О, пожалуйста, поѣдемте скорѣе, а то я боюсь, что Дженъ сойдетъ внизъ и непремѣнно разбудитъ тетю. Я видѣла, какъ вашъ дядя прошелъ въ сарай, поняла, что вы уѣзжаете, и поторопилась какъ можно скорѣе одѣться… Только я напишу тетѣ нѣсколько словъ.
— Я ужь написалъ ей записку, — сказалъ я, — но точно-ли вы настолько оправились, чтобы пускаться въ дорогу?
— Дайте вашу записку, я тамъ припишу одну строчку, — сказала она; — а что до моего здоровья, то я, какъ всегда здоровехонька.
Я далъ ей карандашъ и она быстро что-то написала на листвѣ бумаги, который я оставилъ въ кухнѣ на столѣ. Потомъ, оглянувшись вокругъ, она схватила большую вилку и, проколовъ ею записку, пригвоздила ее торчмя на столѣ. Дерево было мягкое.
— По крайней мѣрѣ, не слетитъ, когда мы растворимъ дверь наружу, — шепнула она. — Идемте!
— Вы не пройдете до сарая, — сказалъ я, — лучше мы выкатимъ сани къ крыльцу.
— Ой, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! — отвѣчала она, — я ни за что не останусь ждать саней. Только тогда и успокоюсь, когда совсѣмъ уйду изъ дому. Я, конечно, уѣхала бы во всякомъ случаѣ, но не хочется заводить ссору въ Рождественское утро.
— Я съ вами совершенно согласенъ, — сказалъ дядя Бимишъ одобрительно; — докторъ, ей можно попасть въ сарай и не залѣзая въ сугробъ, посадимъ ее въ это кресло, да и снесемъ вдвоемъ. Въ ней вѣсу-то немного.
Чрезъ полминуты дверь кухни безшумно затворилась за нами и мы понесли миссъ Берро въ сарай. Душа моя была въ смятеніи; десятки вопросовъ навертывались на языкъ, но ни одного нельзя было выговорить.
Мы съ дядей Бимишемъ сходили на подъѣздъ за своими чемоданами, потомъ затворили за собою дверь сарая и поспѣшно стали собираться въ путь.
— Я полагаю, — сказалъ дядя Бимишъ, когда мы съ нимъ оставили миссъ Берро въ сараѣ, а сами пошли въ конюшню за лошадью, — полагаю, что все будетъ какъ слѣдуетъ? Вы кажется, знакомы съ этой барышней, а она не маленькая, сама за себя отвѣчаетъ?
— Что бы она ни задумала, — отвѣчалъ я, — все будетъ ладно; въ этомъ будьте совершенно увѣрены. Я и самъ еще не понимаю въ чемъ дѣло, но знаю, что у Коллингвудовъ ее ждутъ, а она хочетъ туда попасть.
— Ну, ладно, — сказалъ дядя Бимишъ, — главное дѣло уѣхать, а объясниться можно и послѣ.
— Докторъ Гловеръ, — сказала миссъ Берро, когда мы привели лошадь въ сарай, — снимите съ него бубенчики, и постарайтесь какъ можно тише подсунуть ихъ подъ, сидѣнье… Только какъ же мы усядемся? Я осматривала сани, они двумѣстныя.
— Ну ужь, миссъ, объ этомъ поздно теперь раздумывать, — сказалъ дядя Бимишъ, — а я вамъ вотъ что скажу, хотя мы съ нимъ и очень большіе дамскіе угодники, но оба непремѣнно желаемъ ѣхать. Сани довольно велики и, я думаю, мы всѣ въ нихъ помѣстимся изрядно. Мы съ вами сядемъ на заднюю скамейку, а докторъ станетъ спереди, за кучера. Въ старые годы, бывало, кто правитъ, тотъ всегда и стоитъ впереди.
Мы бережно уложили всю поклажу, хорошенько осмотрѣлись въ полутемномъ сараѣ, не оставили-ли чего, потомъ миссъ Берро и дядя Бимишъ сѣли въ сани и я тщательно подоткнулъ ихъ кругомъ мѣховою полостью.
— Терпѣть не могу пускаться въ дорогу безъ завтрака, — сказалъ дядя Бимишъ, пока я хлопоталъ вокругъ нихъ, — особливо въ день Рождества Христова! Но какъ бы то ни было, мы затѣяли довольно занятную штуку, да и завтрака придется ждать не долго. Отсюда должно быть близехонько до моей сестры; тамъ остановимся и всѣ вмѣстѣ позавтракаемъ; потомъ вы меня тамъ оставите, а сами отправитесь дальше. Она навѣрное будетъ также рада моимъ друзьямъ, какъ и своимъ собственнымъ. А сегодня мы у ней за завтракомъ какъ разъ застанемъ гречневые блины и свѣжія сосиски.
Миссъ Берро съ озадаченнымъ видомъ взглянула на старика, однако, ни о чемъ его не спрашивала.
— Какъ бы сдѣлать, чтобы вамъ было потеплѣе, докторъ Гловеръ? — сказала она.
— О, — отвѣчалъ я, — у меня длинное пальто и этого будетъ достаточно. Если бы и была у насъ лишняя мѣховая полость, мнѣ бы нельзя было ею прикрыться, потому что я буду править стоя.
Дѣло въ томъ, что одна мысль, что я везу миссъ Берро, а когда дядя Бимишъ останется у своей сестры, то мы вдвоемъ поѣдемъ съ ней въ саняхъ — эта мысль бросала меня въ такой жаръ, что я позабылъ какая стоитъ погода.
— А вы будьте осторожнѣе, докторъ, — сказалъ дядя Бимишъ, — смотрите, какъ бы не схватить ревматизмъ въ ногахъ на самыя-то святки. Вотъ тутъ еще есть попона, на которой мы сидимъ. Она намъ не нужна совсѣмъ, а вамъ годится обернуть ноги, когда войдете въ сани, чтобы не очень настыли.
— Ахъ, да! — сказала миссъ Берро, — пожалуйста! Это будетъ не красиво, но что за бѣда, теперь рано и мы никого не встрѣтимъ.
— Хорошо! — сказалъ я, — ну, теперь все готово, ѣдемъ!
Я растворилъ ворота сарая и вывелъ коня наружу. Потомъ опять затворилъ двери, стараясь какъ можно меньше шумѣть и, войдя въ сани, увидѣлъ, что мнѣ очень просторно будетъ стоять передъ моими сѣдоками. Я обернулъ нижнюю часть своей персоны попоной, а такъ какъ у меня не было кушака, которымъ можно бы придержать ее у пояса, миссъ Берро взялась застегнуть попону длинной булавкой, которую нарочно для этого вынула изъ своей шляпы. Неизъяснимый восторгъ охватилъ все мое существо въ ту минуту, какъ она занялась этимъ добрымъ дѣломъ. Я горячо поблагодарилъ ее, собралъ возжи и мы поѣхали.
— Какъ хорошо, — шептала миссъ Берро, — что я во время вспомнила снять бубенчики. Теперь мы ѣдемъ совсѣмъ безъ шума.
Это было справедливо. Конь, медленно переступая копытами по рыхлому снѣгу, совсѣмъ не стучалъ, а полозья скользили тоже беззвучно.
— Правьте прямикомъ къ воротамъ, докторъ, — шепотомъ совѣтовалъ дядя Бимишъ, — нечего разбирать, что тутъ цвѣтники или газоны, подъ снѣгомъ все равно ничего не видать.
Дороги дѣйствительно не было, и я послѣдовалъ его совѣту. Но, отъѣхавъ нѣсколько шаговъ, лошадь вдругъ остановилась.
— Что это значитъ? — сказала миссъ Берро, понизивъ голосъ. — Можетъ быть снѣгъ слишкомъ глубокъ?
— Да, тутъ сугробъ, — сказалъ дядя Бимишъ, — но онъ вовсе не глубокъ; пустите коня впередъ, докторъ.
Я тихонько пощелкалъ языкомъ и тронулъ коня хлыстомъ, но онъ не трогался съ мѣста.
— Вотъ ужасное положеніе! — шептала миссъ Берро, наклоняясь впередъ. — И какъ близко отъ дому остановился!… Докторъ Гловеръ, что жь это такое? — продолжала она, приподнявшись съ мѣста за моей спиной. — Откуда взялся сэръ Роганъ?
— Какой сэръ Роганъ? — подхватилъ дядя Бимишъ:
— Да вотъ, этотъ конь, — отвѣчала она. — Это былъ тетинъ вонь. Только на-дняхъ она его продала.
— Вотъ такъ штука! — воскликнулъ дядя Бныишъ, безсознательно возвысивъ голосъ. — Его Уильсонъ купилъ; такъ и не удивительно, что онъ безъ церемоніи привезъ насъ именно сюда… А теперь, значитъ, ему не хочется уходить изъ дому.
— Ну, нѣтъ, онъ пойдетъ! — сказалъ я, дернувъ возжни вытягивая его по спинѣ хлыстомъ.
— Не бейте его, — шепнула мнѣ миссъ Берро, — онъ отъ этого становится еще упрямѣе. Какъ же я рада, что вспомнила про бубенчики!… Одно средство заставить его везти: надо задобрить.
— Чѣмъ же, однако, задобрить? — спросилъ я тревожно
— Надо дать ему сахара и погладить по шеѣ. Кабы у меня былъ сахаръ, и могла бы я вылѣзть въ снѣгъ…
— Но сахара у васъ нѣтъ, а вылѣзть вамъ нельзя, — сказалъ дядя Бимишъ. — Докторъ, попробуйте-ка еще!
Я нѣсколько разъ нетерпѣливо тряхнулъ возжами, приговаривая: — Ну, ну, пошелъ впередъ! — Но онъ не шелъ.
— Нѣтъ-ли у васъ въ аптечкѣ чего-нибудь такого, чтобы его задобрить? — сказалъ дядя Бимишъ. — Чего-нибудь сладенькаго, какъ онъ любитъ?
На минуту я ухватился за эту нелѣпую идею и мысленно перебралъ всѣ пузыречки моей лекарственной шкатулки. Если бы я напередъ зналъ его нравъ, я бы въ утренній кормъ подсыпалъ ему порцію бромистаго натра, и это можетъ быть успѣло бы смягчить его упорство.
— Если бы мнѣ хоть вылѣзть изъ этой попоны, — говорилъ я, тщетно стараясь вытащить булавку, воткнутую у моего пояса сзади, — я бы взялъ коня за поводъ и вывелъ его на дорогу.
— О, это бы вамъ не удалось, — сказала миссъ Берро, — хотя бы вы ему голову оторвали, онъ бы все равно не тронулся съ мѣста. Я видала, какъ это бываетъ съ нимъ!
Въ эту минуту во второмъ этажѣ жилого дома подняли оконное стекло и у окна, не дальше тридцати футовъ отъ насъ, показалась пожилая женщина, закутанная въ сѣрую шаль, пронзительными и блестящими глазами смотрѣвшая на насъ черезъ очки.
— Что, засѣли? — сказала она насмѣшливо. — Да, пожалуй, еще крѣпче засѣли чѣмъ та вилка, что воткнута въ мой кухонный столъ!
Мы не отвѣчали. Не знаю, какъ себя чувствовала и что думала миссъ Берро; не знаю также, какими глазами смотрѣлъ на это происшествіе дяда Бимишъ, но я самъ, должно быть, былъ очень красенъ. Изо всей силы хлестнувъ коня, я крикнулъ на него: впередъ! Теперь ужь нечего было соблюдать тишину.
— Очень стыдно такъ жестоко обращаться съ безсловесною тварью, — сказала старая леди, — а съ мѣста онъ все равно не пойдетъ. Онъ снѣгу терпѣть не можетъ, а ужь особенно когда изъ дому вонъ. А у васъ, молодой человѣкъ, преуморительная фигура въ этой попонѣ! Что-то вы не похожи на практическаго врача!
— Миссъ Берро! — воскликнулъ я, — сдѣлайте милость, выньте булавку изъ попоны! Лишь бы мнѣ взять его подъ уздцы, я знаю, что вытащу его изъ сугроба и заставлю идти.
Но она, какъ будто не слушая меня, закричала:
— Тетя, не стыдно-ли такъ насмѣхаться надъ нами! Мы имѣемъ полное право ѣхать куда хотимъ, за что же ты надъ нами издѣваешься?
Старая леди, не отвѣчая на ея замѣчаніе, продолжала:
— Ага! И фальшивый докторъ тутъ… Интересно бы знать, какъ-то онъ себя чувствуетъ въ эту минуту?
— Фальшивый докторъ! — воскликнула миссъ Берро. — Какой же фальшивый докторъ, я не понимаю?
— Барышня, — сказалъ дядя Бимишъ, — я не фальшивый докторъ. Я все собирался вамъ объяснить, какъ было дѣло, да вотъ, до сихъ поръ подходящаго случая не было. А вы, барыня, такъ и знайте, что я себя никогда докторомъ не выставлялъ; но только я за больными ходить мастеръ, и большой даже мастеръ, и это вы сами знаете.
На эту рѣчь закутанная фигура у окна ничего не отвѣтила — Катерина, — сказала она, — я не буду тутъ долго стоять и простужаться, но желаю узнать только одно. Хорошо-ли ты обдумала и твердо-ли рѣшилась выйти замужъ за того молодого доктора, что въ попонѣ запеленутъ?
Этотъ вопросъ точно пушечное ядро хлопнулся въ наши стоячія сани.
Я никогда не предлагалъ Китти руки и сердца. Любилъ я ее всей душой, и надѣялся — почти думалъ — что и она меня любитъ. Я давно собирался объясниться съ ней при первомъ удобномъ случаѣ, и намѣревался именно сегодня, когда завеземъ дядю Бимиша въ его сестрѣ и я останусь наединѣ съ Китти, просить ее быть моей женой.
Вопросъ, заданный старухой, пронизалъ меня какъ молнія, которая сверкнула бы въ морозномъ воздухѣ въ это зимнее утро. Я бросилъ безполезныя возжи и обернулся къ ней. Личико Китти горѣло какъ въ огнѣ и она рванулась изъ саней такимъ стремительнымъ движеніемъ, какъ будто хотѣла убѣжать.
— О, Китти, — сказалъ я, наклонившись въ ней, — скажите ей «да», умоляю васъ! Китти, я васъ прошу, заклинаю, скажите «да», не то я буду на всю жизнь несчастный человѣкъ!
Китти на одну секунду взглянула мнѣ прямо въ лиц о потомъ сказала:
— Да, я твердо рѣшилась выйти за него замужъ!
Дядя Бимишъ, съ проворствомъ истиннаго юноши, сбросилъ съ себя полость, выскочилъ въ сугробъ, снялъ шапку и, обращаясь къ намъ, произнесъ:
— Вотъ такъ штука! Молодцы, ребята! Съ роду не видывалъ, чтобы такъ скоро сладилось дѣло. Сударыня! — продолжалъ онъ, обращаясь къ старухѣ, — будь я на вашемъ мѣстѣ, я бы несказанно гордился тѣмъ, что такая штука случилась подъ самымъ вашимъ окошкомъ, да еще въ первый день Рождества Христова! Теперь самое лучшее будетъ дѣло, коли вы всѣхъ насъ пригласите въ себѣ въ гости и накормите насъ завтракомъ!
— Вамъ и то придется войти ко мнѣ въ домъ, — сказала старуха, — не то до смерти замерзнете. Вѣдь ужь лошадь эта не увезетъ васъ отсюда ни за какія блага. А если моя племянница въ самомъ дѣлѣ рѣшилась выходить замужъ за молодого человѣка и даже до того дошла, что бѣжала съ нимъ и съ фальшивымъ докторомъ, — я больше не буду прекословить. Можете войти въ домъ и позавтракать!
Съ этими словами она опустила окно.
— Вотъ это дѣло, — сказалъ дядя Бимишъ. — Сидите, докторъ, сидите! Я возьму его подъ уздцы и поворочу въ кухонному подъѣзду. Когда онъ догадается, что его опять отведутъ въ сарай, вотъ увидите, что онъ пойдетъ съ величайшей охотой.
И точно «сэръ Роганъ» не оказалъ ни малѣйшаго сопротивленія и смирнехонько пошелъ обратно въ кухонной двери.
— Ну-ка, ангелочки мои, выходите изъ саней и ступайте въ домъ, — сказалъ дядя Бимишъ, — я самъ позабочусь о конѣ!
Дженъ, съ широкой улыбкой во все лицо, отворила намъ дверь.
— Съ праздникомъ васъ обоихъ, — сказала она, — дай Богъ веселыхъ святокъ!
— Съ праздникомъ! — отвѣчали мы, и поочередно пожали ея руку.
— Идите въ гостиную, погрѣйтесь, — сказала Дженъ, — «она» теперь скоро сойдетъ.
Не знаю сколько времени провели мы въ этой гостиной. Намъ надо было такъ много сказать другъ другу, и мы, кажется, сказали почти все, что было нужно. Между прочимъ, мы выяснили событія предыдущаго вечера. Китти въ короткихъ словахъ разсказала мнѣ всю исторію. Она не такъ давно пріѣхала погостить къ этой теткѣ, которая непремѣнно желала окончательно поселить ее у себя. Но два дня тому назадъ онѣ сильно поссорились, изъ-за того, что Китти страстно хотѣла ѣхать въ Коллингвудамъ, а старуха, неизвѣстно по какой причинѣ ненавидѣвшая это семейство, рѣшила, что Китти туда не поѣдетъ. Но Китти была непоколебима и продолжала настаивать на своемъ, пока вдругъ не узнала, что тетка изъ упрямства даже свою лошадь продала, и такимъ образомъ поставила ее въ совершенную невозможность поѣхать въ гости, тѣмъ болѣе, что никакихъ дилижансовъ по близости не было. Китти была сирота, но у ней былъ опекунъ, который, конечно, явился бы на помощь, но она знала, что теперь ужь поздно обращаться къ нему письменно, и съ отчаянія легла въ постель. Она не соглашалась ни пить, ни ѣсть, ни говорить съ теткой, и лежала, обернувшись въ простыню съ головой.
— Черезъ сутки, — разсказывала Китти, — тетя ужасно испугалась и вообразила, что у меня начинается воспаленіе мозга. Въ ея семействѣ всѣ, почему-то, очень безпокоятся на счетъ своихъ мозговъ. Я знала, что она послала за докторомъ и была этому рада, потому что думала, что докторъ будетъ на моей сторонѣ. Должна признаться, что я очень удивилась, увидавъ въ первый разъ этого мистера Бимиша, потому что я вѣдь думала, что это докторъ Моррисъ. Ну, теперь вы мнѣ разскажите, какъ вы сюда попали?
Я разсказалъ, и тогда она воскликнула: — Стало быть, вы такъ и не знали, что все время лечили меня? Скажите пожалуйста, что же это были за лекарства, которыя вы мнѣ присылали? Вѣдь я все принимала, какъ самая послушная дѣвочка. — Я этого не зналъ въ то время, — отвѣчалъ я, — а посылалъ я вамъ шестьдесятъ капель самой крѣпкой, сильной любви, разведенной въ стаканѣ воды… А потомъ еще десять гранъ истиннаго обожанія!
— Глупости! — сказала Китти покраснѣвъ, и въ эту минуту дядя Бимишъ постучался въ дверь.
— Я къ вамъ зашелъ на минутку, — сказалъ онъ, — только чтобы сказать, что завтракъ сейчасъ будетъ готовъ. Оказалось, что онѣ тоже пекутъ сегодня гречневые блины, и я уже уговорилъ Дженъ, чтобы она намъ еще и сосисекъ отварила. Съ праздникомъ васъ обоихъ! Я бы и еще кое что сказалъ, да вонъ хозяйка идетъ и Дженъ съ нею.
Завтракъ прошелъ какъ-то странно, но очень счастливо. Старая леди держала себя съ большимъ достоинствомъ; она ни словомъ не намекала ни на святки, ни на то, что между нами случилось, а все время занимала разговоромъ дядю Бимиша, разспрашивая его объ обитателяхъ Уорбертона.
У меня умъ практическій, а потому, не взирая на радостное настроеніе, я по неволѣ все время тревожился на счетъ того, что же мы будемъ дѣлать послѣ завтрака. Но какъ разъ въ ту минуту, когда мы собирались выходить изъ-за стола, мы услышали съ надворья громкій звонъ бубенчиковъ. Старая леди встала и подошла къ окну.
— Ну вотъ! — молвила она, оборачиваясь къ намъ. — Заварили кашу, нечего сказать! Пріѣхали парныя сани, и двое мужчинъ: одинъ правитъ, а другой джентльменъ дол.женъ быть навѣрное докторъ Моррисъ. Въ этакій-то холодъ ѣхалъ сюда навѣстить больную, ради которой я его звала! Желаю знать, кто же теперь возьмется ему объяснить, что его одурачили?
— Одурачили! — воскликнулъ я. — Пожалуйста не безпокойтесь, оставайтесь всѣ здѣсь, а я пойду съ нимъ объясняться!
Я бросился вонъ изъ комнаты и когда очутился рядомъ съ санями моего дяди, онъ не могъ придти въ себя отъ изумленія.
— Я сяду съ вами, дядя, — сказалъ я, — прикажите Джону покатать насъ тихонько вокругъ двора, а я вамъ разскажу пока, почему я оказался здѣсь.
Мое повѣствованіе оказалось гораздо длиннѣе, чѣмъ я думалъ, и Джонъ, должно быть, по крайней мѣрѣ полчаса водилъ лошадей взадъ и впередъ по двору.
— Ну, — сказалъ, наконецъ, дядя, — никогда я не видалъ твою Китти, но я знавалъ ея отца и мать, и сейчасъ пойду посмотрѣть на нее. Если она мнѣ понравится, я васъ всѣхъ отвезу къ Коллингвудамъ, а дядю Бимиша довеземъ до дому его сестры.
— Слушайте-ка, что я вамъ скажу, молодой докторъ! — сказалъ мнѣ дядя Бимишъ на прощанье, — вамъ слѣдуетъ купить этого крупнаго савраса, потому что онъ былъ для насъ истиннымъ ангеломъ-хранителемъ въ эту Рождественскую ночь.
— О, это никуда не годится! — воскликнула Китти, — если онъ будетъ на этой лошади ѣздить къ паціентамъ, они перемрутъ прежде чѣмъ онъ доберется до нихъ.
— Разумѣется, въ томъ случаѣ, если они будутъ въ самомъ дѣлѣ больны, — прибавилъ мой дядя.