ОГЛАВЛЕНІЕ.
правитьЧитай слова, чтобъ сладкій ядъ
То плѣнительны
Вѣка
Изъ смерти въ смерть
Ядъ далекаго міра
Крестъ
Сова
Стѣна. А я смотрю сквозь стѣну
Я гордъ. И блеститъ моя гордость и сила
Не подходи!
И за мной, я предо мной
Въ золоченой ладьѣ
Смерть оживаетъ
Бездна
Гидра
Геній
Тьма
Пусть ростки изъ случайнаго сѣмени
Ряды бездѣльныхъ поколѣній
Кто можетъ стать истинно славенъ?
Берега рѣки прекрасны
Кто одинокъ?
Послѣдняя бѣда
Буквы
Credo
Жизнь хороша
Невѣрующій
Слава
Нѣтъ
Мой страхъ
Любовь, Любовь
Теперь
Третья
Угаръ
Я встрѣтился сегодня
Ночной цвѣтокъ
О, любовь моя новая!
Если ты захочешь спать
Memento mori
Пѣсня генія
Проклятое
Слушай ты, любовь моя
Весна
Между ночью я утромъ
Прощай же!
Помнишь!
Вотъ ползетъ онъ ей навстрѣчу
Куда-то прочь, въ долины сна
Слушай, женщина
Requiem
На скалѣ… подъ скалой
Забудь свои клятвы
Елена
Владыка
Маша
Гайонэ
Талисманъ
Мраморная женщина
Зеркала
Восемьдесятъ одна ночь
Prima nox
Одна
Уходите, веселые, прочь!
Вино ночное
Діалогъ
Выйди, солнце!
Смерть земли
Ущелье чорта
Скелетъ
Свинецъ
Vita nostra
Чорная, чорная, чорная
Наверху
Птица красная
Волны
Грузинская пѣсня
Березы чуткія
Двойники
Вѣнокъ
Какъ гудѣли злыя тучи
На разсвѣтѣ
Городскія видѣнія
Симфонія
Городской садъ
Черезъ лѣсъ
Воръ
Снѣгъ
Волга
Кто за насъ — или за нами
Три знамени
Въ рубищѣ… въ золотѣ
За мной!
Псалмы: Псаломъ первый
" второй
" третій
Сказки: Сказка первая
" вторая
Пророчества: Пророчество шестое
" седьмое
" восьмое
" девятое
" десятое
" одиннадцатое
" двѣнадцатое
Заповѣди
Читай слова, чтобъ сладкій ядъ
Измучилъ душу, сномъ объятую.
Мои слова — упорный взглядъ
Сквозь стѣну чорную, проклятую.
То плѣнительны,
То мучительны
Сны мои.
Для меня все — сны
Неземной весны
И любви.
И мечты мои,
И слова мои —
Только сны;
Только сны весны,
Золотой весны,
Неземной весны,
Чуть понятной мнѣ.
И живетъ во мнѣ
Чей-то сонъ.
Я лечу къ веснѣ,
Съ золотой веснѣ,
Съ неземной веснѣ.
И въ душѣ моей
Съ каждымъ днемъ слышнѣй
Дивный звонъ.
ВѢКА.
правитьЯ полонъ ужаса сѣдыхъ вѣковъ.
Я полонъ ужаса проклятыхъ сновъ.
Плыву я къ вѣчности.
Я въ безконечности
Нашолъ свой міръ.
Въ странѣ изгнанія
Я — мой кумиръ.
О, путь исканія!
О, путь страданія!
Въ объятьяхъ музыки звенящихъ словъ
Я полонъ ужаса сѣдыхъ вѣковъ.
Вѣка грядущіе…
Вѣка идущіе
Назадъ, назадъ…
О, вдохновеніе,
Вѣдь ты мой адъ!
Я — весь стремленіе.
Я — весь мученіе.
Вотъ вереницею сѣдыхъ волковъ
Во мракѣ движется мильонъ вѣковъ.
О, волки вѣчности!
По безконечности
Вашъ путь лежитъ.
Мои умъ страдающій
Во тьму летитъ.
Мой умъ вскипающій,
Умъ, тайну знающій.
ИЗЪ СМЕРТИ ВЪ СМЕРТЬ.
правитьЯ не солнце восходящее,
Красной радостью кричащее,
Я не солнце, степь палящее,
Въ полдень съ тишью говорящее.
Я не солнце заходящее,
Краснымъ сномъ конца горящее.
Я не полная луна,
Не серповая луна.
Нѣтъ. Безъ отдыха, безъ сна
Я лечу по небу дикому,
По простору многоликому.
Я несусь жъ концу великому,
Гдѣ хохочетъ тишина.
Гдѣ не горько и не сладко,
Не прекрасно и не гадко,
Гдѣ отгадка
Такъ ясна.
Я ни солнце, ни луна,
Близъ земли лечу случайно,
Вижу землю я случайно.
Я — потерянная тайна
Міра, видѣвшаго Смерть.
Я — планетовый осколокъ,
Совершеннаго осколокъ,
Счастья страшнаго осколокъ,
Я — послѣдній божій сколокъ,
И лечу изъ смерти въ смерть,
ЯДЪ ДАЛЕКАГО МІРА.
правитьВъ моихъ страстяхъ, въ моей тревожности,
Всегда таинственныхъ, какъ ночь,
Трепещутъ призраки возможности
Уйти навѣкъ куда-то прочь.
Я со всего пью ядъ далекаго.
Я съ неба, съ солнца одинокаго,
Я съ тихихъ горъ, гдѣ виноградъ,
Я съ глади моря разноцвѣтнаго,
Я съ красныхъ губъ лица завѣтнаго
Пью тотъ-же, вѣчно тотъ же ядъ.
Мнѣ съ каждымъ днемъ все безразличнѣе
Что впереди, что позади.
Недугъ отъ яда все привычнѣе.
А шепчетъ ядъ: Уйди! Уйди!
Изъ міра страшнаго, далекаго
Въ кровъ златоуста одинокаго
Какой-то врагъ, какой-то другъ
Вливаетъ чорный ядъ забвенія.
А сладострастье вдохновенія
Все растравляетъ мой недугъ.
КРЕСТЪ.
правитьНенавидя суетливость,
Скучной жизни торопливость,
Въ мудро-гордую стыдливость,
Какъ въ пустыню безконечную,
Заключилъ я душу вѣчную
Навсегда.
Гордой цѣли умъ угрюмый
Не измѣнитъ никогда,
Полный грозной страшной думой
Навсегда.
Я увидѣлъ крестъ высокій.
И, унылый, одинокій,
Я пустился въ путь далекій
Сквозь пустыню безконечную,
Отравивши душу вѣчную
Навсегда.
Подойду къ кресту, угрюмый,
Чтобъ не жить ужъ никогда.
Чтобъ проститься съ длинной думой
Навсегда.
И скажу я, умирая:
Что мнѣ свѣтишь, догорая,
Жизнь земная, жизнь вторая?
Вотъ дана мнѣ третья, вѣчная,
Жизнь святая, безконечная
Навсегда.
Тамъ я съ тихой чорной думой
Не погибну никогда.
Пусть погибнетъ умъ угрюмый
Навсегда!
А пока пусть путь далекій,
Одинокій, одинокій,
Обѣщаетъ крестъ высокій.
Пронесу я душу вѣчную
Сквозь пустыню безконечную.
СОВА.
правитьРизы мысли моей — человѣчьи слова…
Слушай. Слушай, какъ стонетъ сова.
А глаза у совы какъ окошки для сна,
Потому что не видитъ она.
А не видитъ она, потому что я внесъ
Мой огонь въ обиталище сновъ.
Сынъ покоя небесъ — человѣчій вопросъ,
Ты — волненье невидящихъ совъ.
Тѣни правды моей — человѣчьи слова.
Я ослѣпъ отъ огня, какъ сова.
Пусть я зрячій. Я слѣпъ. Пусть я вижу. Я слѣпъ.
Пусть обширенъ мой склепъ. Но онъ склепъ.
Я — сова, ослѣпленная силой огня.
Я — сова въ заколдованномъ снѣ.
И мой склепъ, тѣсный склепъ, онъ не склепъ для меня,
Ибо вся безконечность во мнѣ.
Слушай. Слушай. Звенятъ человѣчьи слова.
Это стонетъ колдунья сова.
Ризы съ мысли сорви. Мысль какъ дѣву раздѣнь.
И она — невидимка, прозрачная тѣнь,
Изъ страны колдуновъ, изъ страны колдовства
Проведетъ тебя въ радостный день.
Стѣна. А я смотрю сквозь стѣну.
Смотрю сквозь стѣну.
Летитъ великій Духъ… Великій.
Прообразъ міра — многоликій.
Неосязаемый, невидимый и дикій.
А я его крыломъ задѣну!
Крыломъ задѣну!
Вонъ Смерть. А я въ нее не вѣрю.
Нѣтъ. Нѣтъ. Не вѣрю.
Я вѣрю въ истину мечты,
Сплетенной съ тайной красоты.
И такъ кричу я бого-звѣрю:
— Нѣтъ, Смерть! Не вѣрю!
Нѣтъ, Смерть! Не вѣрю!
Пусть ты — есть ты. Но я силенъ, какъ ты,
И знаю, потому что вѣрю!
Вонъ бѣсы пошлости. А я ихъ изгоняю…
Да. Изгоняю
Изъ душъ людей.
И многимъ укажу я путь опасенья,
Словами вѣрными, словами откровенья,
Въ минуты вѣрныя, въ минуты вдохновенья.
Да. Путь спасенья
Для душъ людей.
Во мнѣ живетъ прозрѣвшій чародѣй.
И передъ нимъ я голову склоняю.
Я гордъ. И блеститъ моя гордость и сила
Въ зеленыхъ глазахъ.
Но часто, когда мнѣ приснится могила,
Въ душѣ моей чистой шевелится страхъ.
Тогда я ребенокъ, я голубь подбитый,
Тогда меня нужно ласкать.
Ласкать, чаровать меня лаской открытой,
Ласкать, цѣловать.
Ласкать. Говорить мнѣ правдивую сказку
Словами любви.
Тогда задремлю я, почувствовавъ ласку,
Задремлетъ душа моя — голубь въ крови.
Закрою глаза. И подъ тихими снами
Замученный голубь уснетъ.
А къ утру проснется орелъ. И надъ днями,
Надъ скучными днями, надъ мертвыми днями
Взлетитъ. И какъ бѣсъ запоетъ.
НЕ ПОДХОДИ!
правитьЯ — въ бездну чорную сзывающій,
Я — въ безднѣ чорной пропадающій
Предсмертный крикъ. Я — злой отвѣтъ.
Не подходи ко мнѣ, страдающій,
Отъ норныхъ мыслей изнывающій
Угрюмый юноша-поэтъ.
Не подходи. Живи обманами.
Тебѣ пріятна скорбь твоя.
Иди подъ сѣрыми туманами.
И говори: страдаю я.
Иди подъ сѣрыми туманами,
Живи безумными обманами
И говори: я вижу свѣтъ.
И говори: я изнывающій
Въ своихъ сомнѣніяхъ поэтъ,
Но, вдохновенный и страдающій,
На вашъ вопросъ я дамъ отвѣтъ.
Да. Вѣрь себѣ. Живи обманами.
Иди подъ сѣрыми туманами…
Пусть на душѣ лежитъ туманъ.
Не подходи ко мнѣ, страдающій,
Поэтъ, такъ много обѣщающій,
Вѣдь я — послѣдній твой обманъ.
И за мной, и предо мной
Дышитъ юный міръ весной,
Міръ живой живой весной.
Тамъ весна и свѣтъ. Но тьма,
Тьма и мертвая зима —
Гдѣ бреду безумный я;
Я и звѣрь — тоска моя.
А за мной и предо мной
Все — весна. Весна и свѣтъ.
Звѣрь — тоска и я — поэтъ,
Видимъ мы: Надежды нѣтъ.
Намъ не встрѣтиться съ весной.
ВЪ ЗОЛОЧЕНОЙ ЛАДЬѢ.
Поднимается валъ и качаетъ ладью.
Искрометный, зеленый, трепещущій валъ.
Онъ качаетъ ладью золотую мою.
Вотъ за облакомъ мѣсяцъ пропалъ.
Въ золоченой ладьѣ на коврѣ я стою,
Чуть гребу одинокимъ весломъ и пою.
И пою я о томъ, что колышется валъ,
Что за облакомъ мѣсяцъ пропалъ.
Гонитъ вѣтеръ ладью. Я не знаю куда.
Но навѣрно то берегъ я вижу вдали.
Тамъ какъ будто темнѣетъ полоска земли.
Тамъ какъ будто спокойнѣй вода.
Выплылъ мѣсяцъ. На волны русалки легли.
Это съ мѣсяцемъ шутитъ, играетъ вода.
Я пою и плыву. Но не знаю куда.
Можетъ быть это берегъ вдали.
СМЕРТЬ ОЖИВАЕТЪ.
Что услыхалъ я! О, что узналъ я!
Страшная тайна во мнѣ.
Кто-то вздыхаетъ, тихо вздыхаетъ,
Съ болью вздыхаетъ во мнѣ.
Вотъ содрогнулся! Вотъ протянулся!
Вотъ улыбнулся во мнѣ!
Смерть оживаетъ! Смерть оживаетъ!
Смерть оживаетъ во мнѣ!
Что? Умираю? Или сталъ вѣченъ?
Міръ сталъ конеченъ во мнѣ.
Нѣтъ. Не случайно страшная тайна
Смертью проснулась во мнѣ.
БЕЗДНА.
Къ безднѣ, ужасомъ зіяющей,
Къ чорной безднѣ подойди,
Къ безднѣ, жизнь уничтожающей,
Къ безднѣ, душу увлекающей,
Къ голой безднѣ подойди,
Гордо въ бездну погляди,
Погляди душой страдающей,
Погляди душой рыдающей,
Голой истины не знающей.
Долго въ бездну погляди
И отъ бездны отойди.
Отойди отъ бездны спящей,
Слѣпотою въ смерть глядящей.
Отойди. Бѣги назадъ,
Чтобъ увидѣлъ міръ играющій
Твой бездонный, твой всезнающій,
Твой безуміемъ страдающій,
Твой упорный, немигающій,
Полумертвый страшный взглядъ,
Умерщвляющій.
ГИДРА.
Ты страшенъ мнѣ, безсмысленный злодѣй,
Занявшій землю, тысячеголовый,
Ты, вѣчно старый, вѣчно новый,
На всякій грѣхъ всегда готовый,
Ты, гидра дикая. Ты гидра изъ людей.
Ты, человѣчество — злодѣй.
Все лучшее, что есть подъ небесами,
Покрыто кровью и слезами:
Искуство, мудрость и любовь.
На вашей совѣсти, уродливыя дѣти,
И слезы эти,
И эта кровь.
ГЕНІЙ.
Въ каждомъ человѣкѣ дремлетъ дикій геній,
Полный непонятныхъ неземныхъ стремленій,
Затаившій тайну божескихъ велѣній,
Полный откровеній
Дикій геній.
Въ каждомъ человѣкѣ шепчетъ, чуть дыша,
Тихая святая нѣжная душа.
Тихо шепчетъ сказку. Шепчетъ и томится.
Шепчетъ человѣку. Человѣкъ боится.
Онъ боится Бога. Человѣку снится,
Что въ немъ богъ таится
И томится.
Человѣкъ боится. Шепчетъ, чуть дыша:
Что ты говоришь мнѣ, тихая душа?
Человѣку громко отвѣчаетъ геній;
— Ты вѣдь слышишь голосъ божескихъ велѣній.
Все въ тебѣ. Повѣришь въ тайну откровеній,
Въ цѣль своихъ стремленій, —
Будешь геній.
Человѣкъ не вѣритъ. И его душа
Плачетъ. И навѣки дремлетъ не дыша.
ТЬМА.
Мнѣ страшно этой глупой тьмы,
Всосавшейся въ людей.
Не знаемъ мы, не видимъ мы,
Забыли мы, забыли мы,
Что каждый, каждый изъ людей
Есть всемогущій чародѣй.
Есть чародѣй.
Да. Чародѣй.
У насъ есть крылья дикихъ птицъ,
А мы лишь червяки.
Для насъ есть небо безъ границъ,
Свобода, счастье безъ границъ,
А мы живемъ на днѣ рѣки,
Живемъ, какъ злые червяки.
Какъ червяки.
Да. Червяки.
Безумны, горды, хороши
Душа и дикій умъ.
Но мы сдавили крикъ души.
И крикъ ума, и крикъ души.
Освобожденныхъ крыльевъ шумъ
Путаетъ нашъ унылый умъ.
Унылый умъ,
Ничтожный умъ.
Мы бъ бога вѣрить не хотимъ,
Въ того, что въ насъ самихъ.
И мы другихъ боговъ творимъ,
Уродовъ идоловъ творимъ.
А богъ, живущій въ насъ самихъ,
Кричалъ намъ долго и затихъ.
Давно затихъ.
Навѣкъ затихъ.
И мы лежимъ на днѣ рѣки
И молимся богамъ.
И жизнь, святые дураки,
Беремъ боясь, какъ червяки.
И свѣтъ, летящій къ небесамъ,
Кому-то свѣтитъ, но не намъ.
Не намъ. Не намъ.
Не намъ. Не намъ.
* * *
Пусть ростки изъ случайнаго сѣмени
Разрастаются съ силой могучею
И пусть пѣсня волною гремучею
Зарыдаетъ подъ солнцемъ, надъ тучею
Внѣ пространства, внѣ времени!
Пусть не будетъ свободнымъ запретнаго!
Пусть проснутся въ насъ дикія силы!
И они насъ возьмутъ изъ могилы
Въ міръ восторга завѣтнаго.
Ряды безцѣльныхъ поколѣній
Живутъ затѣмъ, чтобъ разъ въ сто лѣтъ
Родился мудрый, хитрый геній,
Сынъ золотистыхъ сновидѣній,
На небо рвущійся поэтъ.
Кто можетъ стать истинно славенъ?
Пророкъ одинокій и гордый,
Поэтъ на границѣ безумья,
Откуда отгадка видна.
Но кто одиночество понялъ,
Кто понялъ безбрежность безумья,
Тому уже мало земного
И слава тому не нужна.
Берега рѣки прекрасны.
Жаль — не дологъ путь:
Ровно въ полночь брошу якорь;
Брошу гдѣ-нибудь.
Близокъ вечеръ. Въ ночь несется
Лодка — жизнь моя.
Да. Должно-быть, было утро…
Но не помню я.
КТО ОДИНОКЪ?
Кто одинокъ? Скажи. — Поэтъ одинокъ.
Чужой для всѣхъ людей,
Онъ какъ живой мертвецъ: онъ гордъ и высокъ
Святой душой своей.
Онъ одинокъ затѣмъ, чтобъ жертва любви
Была мила богамъ.
Нищъ и забытъ, идетъ онъ въ ранахъ, въ крови,
Чтобъ легче было вамъ.
Взялъ онъ чужую кровь; отъ всѣхъ взялъ одинъ
Тоски, сомнѣній гнетъ.
Вотъ всѣхъ надеждъ земли, всѣхъ думъ господинъ,
Усталый онъ идетъ.
Взявъ у людей всю скорбь на плечи свои,
Онъ непонятенъ имъ.
Слуху немногихъ душъ ноетъ серафимъ.
Душамъ тоски, любви.
Вотъ на поляхъ тоски, на мертвыхъ поляхъ
Растетъ живой цвѣтокъ.
Кто одинокъ? Скажи. — Поэтъ одинокъ,
Живущій въ небесахъ.
ПОСЛѢДНЯЯ БѢДА.
Лишь послѣдняя бѣда —
Настоящая бѣда.
Но послѣдняя бѣда
Есть послѣдняя бѣда.
Такъ сказалъ мнѣ разъ мудрецъ.
Я подумалъ и сказалъ:
— Нѣтъ. Не знаешь ты сердецъ.
Ты родился только разъ.
И умрешь ты только разъ.
Я-жъ раждался сотни разъ;
Сотни разъ я умиралъ.
Вижу я, мудрецъ, ты старъ,
Потому что долго жилъ.
Былъ ты молодъ; сталъ ты старъ,
Потому что долго жилъ,
Въ мѣру мыслилъ и любилъ,
Въ мѣру правду говорилъ.
Для тебя часы — часы.
Для тебя года — года.
И послѣдняя бѣда
Разъ свернетъ твои вѣсы
Передъ дверью въ Никуда.
Я-жъ не молодъ и не старъ
Потому что, какъ пожаръ,
Возникалъ я сотни разъ.
Умиралъ я сотни разъ.
Изъ годовъ творя часы,
Изъ часовъ творя года,
Я сломалъ свои вѣсы.
Я себя и міръ творилъ,
Я себя и міръ губилъ.
Сотни разъ я проходилъ
Страшной дверью въ Никуда.
И послѣдняя бѣда
(Для меня иныхъ и нѣтъ)
Приходила сотней бѣдъ
Въ міръ, гдѣ царствуетъ поэтъ.
БУКВЫ
Тридцать три ничтожныхъ знака,
Тридцать три условныхъ знака
Какъ-то выразить должны
То, что чуть могли, чуть смѣли
Уловить святые сны.
То, что смутно разглядѣли
Въ волнахъ мрака
Сны.
И узоры сновъ неясныхъ,
Сновъ прекрасныхъ,
Вѣщихъ сновъ
Отразятся-ли въ узорахъ,
Въ перепѣвахъ, въ заговорахъ
Человѣчьихъ жалкихъ словъ!
Тайна жизни — волны мрака.
Тайна душъ. Законъ ума.
Вонъ подходитъ Смерть сама…
Тридцать три условныхъ знака,
Тридцать три ничтожныхъ знака.
CREDO.
Мнѣ не нужно вашихъ умныхъ шутокъ.
Спорьте, спорьте! Я же буду пѣть.
Вамъ вѣка. А мнѣ довольно сутокъ,
Чтобъ родиться, жить и умереть.
Вамъ вѣка исторіи преступной,
Гдѣ всегда сильнѣйшій билъ другихъ.
Мнѣ лучи планеты недоступной;
Мнѣ — я самъ и мой звенящій стихъ.
Мнѣ звенящій стихъ… Звенящій
Тайной правды, тайной сна;
Уходящій, уносящій,
Какъ безцѣльная волна.
Мнѣ — я самъ и стихъ звенящій,
Стихъ изъ вѣчности звенящій
Звономъ вѣщимъ, звономъ сна.
Мнѣ не нужно вашего покоя,
Сна густой разросшейся травы.
Я — какъ вы. Но я еще — другое.
Я себя не убивалъ, какъ вы.
Тьма страницъ и тьма людей бездушныхъ
Вашъ нелѣпый вѣчный господинъ.
Вы — толпа самоубійцъ послушныхъ.
Страшно вамъ оказать себѣ: Одинъ.
Васъ, — убитые Судьбою.,
Не зову я за собою..
Поздно…
Поздно — страшный звукъ.
Но зову я за собою
Васъ, обманутыя дѣти,
Васъ, безпомощныя дѣти,
Люди — дѣти, боги — дѣти,
Вамъ дарю я строки эти —
Я, вашъ старшій братъ и другъ-
ЖИЗНЬ ХОРОША.
Молча трепещетъ, какъ голубъ зарѣзанный,
Бьется трепещетъ душа.
Жизнь хороша, какъ предчувствіе вѣчности.
Жизнь, какъ тоска, хороша.
Жизнь хороша. Въ ней восторги отчаянья.
Жизнь хороша. Здѣсь кричатъ.
Здѣсь ежедневно изъ неба, прищурившись,
Смотритъ восходъ и закатъ.
Здѣсь ежедневно раждаются смертные;
Въ ихъ же названьи ихъ дѣлъ.
Жизнь хороша, какъ зловоніе гадины,
Какъ соловьиная трель.
Пытка и казнь. Но вѣдь смерть искупителей,
Гордыхъ святыхъ хороша…
Молча трепещетъ, какъ голубь зарѣзанный,
Бьется, трепещетъ душа.
НЕВѢРУЮЩІЙ.
Что же сдѣлалъ ты для счастья своего?
Ты не сдѣлалъ ничего.
Съ каждымъ днемъ ты больше знаешь.
Ты страдаешь,
Ты рыдаешь.
Для чего?
Для кого?
Не дошелъ ты ни куда.
И отъ ногъ твоихъ не вижу я слѣда.
Ты-жъ кричишь мнѣ, какъ дитя,
И серьезно, и шутя:
— Не бѣда!
Не бѣда, что я такой.
Я — какъ всѣ, я — человѣкъ.
То весельемъ, то тоской
Наполняется мой вѣкъ.
Ты — поэтъ; и вдохновеньемъ
Ты живешь, какъ сновидѣньемъ.
Я-же просто человѣкъ
И живу
Наяву.
Ты спросилъ меня, что сдѣлалъ я для счастья своего.
Я тебя не понимаю.
Что есть счастье — я не знаю.
Потому я и не сдѣлалъ ничего.
Ты ушелъ въ неясный сонъ,
Гдѣ безумное возможно.
И стихи твои безумный дикій звонъ.
Да. Меня чаруетъ онъ.
Но играешь ты съ огнемъ неосторожно.
Этотъ звонъ тебѣ услада.
Этотъ звонъ тебѣ награда
За года безцѣльныхъ мукъ.
Но вѣдь это — только звонъ.
Но вѣдь это — только звукъ. —
Да, поэтъ. Вѣдь я уменъ,
И обмановъ мнѣ не надо.
Ты безсмертіе поешь.
Ты къ безсмертію зовешь.
Но вѣдь ты живешь во снѣ, я наяву.
Страшныхъ фурій тщетныхъ думъ я не зову.
Я уменъ и я живу, пока живу.
Я уменъ, поэтъ. И знаю,
Что за хвостъ великой тайны не поймаю.
Для чего же мнѣ томиться? Для чего?
Я уменъ, поэтъ, и знаю
Только то, что я не знаю
Ничего.
Гдѣ тамъ правда? Гдѣ награда?
Все окончится, какъ надо.
Ты умрешь, и я умру:
Кончимъ глупую игру.,
Ляжемъ въ чорную дыру.
Не хочу понять, безумный, смысла счастья твоего.
Мысль о счастьи лишь разрушитъ призракъ счастья моего.
Потому-то. я для счастья и не сдѣлалъ ничего-
СЛАВА.
Есть ли слава у меня,
Или нѣтъ?
Вотъ мои стихъ летитъ, звеня,
Въ искрахъ страшнаго огня.
А поетъ мой стихъ затѣмъ,
Чтобы душамъ дать отвѣтъ.
А поетъ мой стихъ затѣмъ,
Чтобы былъ повсюду свѣтъ.
Есть-ли слава у меня
Или нѣтъ?
Мысль моя не на сегодня.
Мысль моя на сотни лѣтъ.
Эй ты славаі баба-сводня!
До тебя мнѣ дѣла нѣтъ.
Я кричу тому, чьи уши
Слышать тайное хотятъ.
И повѣрившія души,
И постигнувшія души
Вслѣдъ за мною въ даль чудесную,
Въ высь небесную
Улетятъ.
Сколькимъ душамъ близокъ я?
Сколькимъ душамъ дорогъ я?
Сколькимъ душамъ мысль моя
Свѣтъ даетъ?
Вотъ мой стихъ летитъ — поетъ.
Сколькимъ душамъ онъ поетъ?
Сколько душъ къ себѣ зоветъ
Мысль моя?
Эй ты слава! баба-сводня!
Ты считай. Мнѣ дѣла нѣтъ.
Я живу не на сегодня.
Я живу на сотни лѣтъ..
НѢТЪ.
Я одинъ, конечно. Но я жду кого-то.
Пусть я жду кого-то… Но одинъ-ли я?
Не одинъ, конечно. Я забылъ кого-то.
Правда-ли? Насъ двое? Не одинъ-ли я?
Нѣтъ. Ненужно. Страшно… Насъ, конечно, двое.
Двое, чтобы не былъ смертенъ ни одинъ.
Правда? Намъ не страшно? Правда? Насъ вѣдь двое?
Правда?
— Нѣтъ. Неправда. Страшно. И одинъ.
МОЙ СТРАХЪ.
Это было всегда,
Это будетъ всегда.
Говорю же теперь я о женскихъ сердцахъ.
И кто скажетъ мнѣ Да,
Кто не скажетъ мнѣ Да,
Все равно. Въ нихъ закрался невѣдомый страхъ.
Этотъ страхъ — это я.
И весь міръ — это я.
Но весь міръ — это страхъ, неизвѣданный страхъ.
Страхъ и дума моя,
Грусть и дума моя
Свѣтятъ страшнымъ предчувствіемъ въ женскихъ глазахъ.
Въ тѣхъ глазахъ, что любя,
Неизбѣжно любя,
Врали правду мою въ нашихъ длинныхъ ночахъ.
И покой свой губя,
Свое счастье губя,
Неизбѣжно губя,
Женскій умъ и душа покупали мой страхъ.
ЛЮБОВЬ, ЛЮБОВЬ.
Я вспомнилъ тебя. Да. Я вспомнилъ тебя, непонятую.
Ты помнишь: ко мнѣ ты пришла.
И много мгновеній со мною жила,
Даря мнѣ любовь необъятную.
Любовь. Любовь.
А помнишь-ли ты, какъ я былъ молчаливъ?
А помнишь-ли ты, сколько дней жили мы?
А помнишь-ли ты, какъ ты въ первую ночь
Сказала мнѣ: — Какъ ты красивъ! —
А были мы обняты облакомъ тьмы,
А это сказала ты въ первую ночь.
Не вѣрь же, что я говорю тебѣ прочь,
Любовь. Любовь.
Любовь, ты со мною вездѣ и всегда.
Я чую тебя за собой.
Идешь ты за мной. Я не вижу слѣда.
Но ты неизбѣжна. Ты вмѣстѣ съ судьбой.
Любовь. Любовь.
Я женщину вспомнилъ. Прости мнѣ, Любовь,
Мой спутникъ, мой Ангелъ, мой Богъ.
Я могъ лишь съ тобой. Безъ тебя я не могъ.
Любовь. Любовь.
ТЕПЕРЬ.
Опять я спустилъ занавѣску окна.
Желанье мое велико.
Желанье любви. Но не хочетъ она
Придти какъ царица, придти какъ весна.
Любовь отъ меня далеко.
Когда-то меня цѣловала любовь…
Теперь далеко
Любовь.
Я вспомнилъ тотъ день, тотъ весенній порывъ,
Когда я завѣсилъ окно.
Того же хочу я… Но, прошлое вскрывъ,
Я вижу въ душѣ моей чорный обрывъ.
И чувство… Другое оно.
Тогда мое счастіе было лишь ты.
Теперь же оно
Не ты.
Тогда я завѣсилъ окно и мечталъ.
Мечталъ, какъ ребенокъ-поэтъ.
Я строки Жюбви вдохновенно писалъ.
И выгналъ я свѣтъ. Но упорно вползалъ
Къ ребенку смѣющійся свѣтъ.
Того же хочу я. Но сталъ я не тѣмъ.
И выгналъ я свѣтъ
Совсѣмъ.
ТРЕТЬЯ.
Неизвѣстная и далекая,
Слушай ты.
Предо мной мечта одинокая,
Позади меня двѣ мечты.
Было три мечты у безпутнаго.
Двухъ ужъ нѣтъ.
Въ море страшнаго и минутнаго
Въ челнокѣ уплылъ твой поэтъ.
Въ челнокѣ уплылъ и съ собою взялъ
Три мечты.
Двѣ мечты мои богъ морской укралъ.
А послѣдняя это ты.
Кто же были тѣ двѣ мечты мои,
Я молчу.
Ночь. На морѣ ночь. Вонъ звѣзда вдали.
Доплыву туда. Долечу.
Я вдвоемъ плыву. Я съ мечтой плыву.
Далеко.
Я къ звѣздѣ лечу и тебя зову.
Тяжело мнѣ такъ. И легко.
Долечу туда въ безконечное,
Гдѣ звѣзда.
Тамъ въ бездонное море вѣчное
Брошу я мечту навсегда.
И настанетъ рай для безпутнаго.
Я — одинъ.
Въ морѣ страшнаго и минутнаго
Надъ судьбою я господинъ.
Цѣпи тамъ, на днѣ. Всѣ мечты на днѣ,
Три мечты.
Я плыву. Пою. Но изъ волнъ ко мнѣ
Чьи-то руки льнутъ. Это — ты.
УГАРЪ.
Лежи. Молчи. Мечтай. Молчи.
Я разведу огонь въ печи.
Я знаю все. Не нужно словъ.
Готова ты? И я готовъ.
Изъ склепа страха, тлѣнія
Воскреснутъ двѣ души.
Лежи. Лови мгновенія,
Они вѣдь хороши.
Молчи. Я лягу. Я приду.
Огонь получше разведу.
Молчи. Молчи. Успѣю лечь.
Пусть разгорится жарче печь.
Рѣшили мы ужасную
Загадку бытія.
Уйдемъ же въ высь неясную,
Уйдемъ же — ты и я.
Смотри, какъ плещется огонь.
Вотъ здѣсь монахъ… тамъ змѣй… тамъ конь…
Огонь сердитъ. Онъ хочетъ ѣсть.
Смотри. Смотри… Ужъ угли есть.
Богиню-Смерть незрячую
Тоска по насъ томитъ.
Закрою печь горячую,
Пусть дерево сгоритъ.
Утѣшься, Смерть. Лишь полчаса
Ты будешь слышать голоса
Твоихъ измученныхъ рабовъ.
Потомъ настанетъ сонъ вѣковъ.
Пора. Всѣ угли красные.
Вонъ синій огонекъ.
Пора всѣ дни неясные
Забросить за порогъ.
Пора, пора убить Судьбу.
Смотри. Ужъ я закрылъ трубу.
Лежи. Встрѣчай. Иду къ тебѣ.
Поговоримъ-ка о Судьбѣ.
Утѣшься, Смерть. Лишь полчаса
Ты будешь слышать голоса
Твоихъ измученныхъ рабовъ.
Потомъ настанетъ сонъ вѣковъ.
* * *
Я встрѣтился сегодня
— Вліянье свѣтлыхъ силъ —
Съ той женщиной, съ которой
Когда-то вмѣстѣ жилъ.
Съ той женщиной, которой
Я далъ любовь свою,
Съ той женщиной, чье тѣло
Когда-нибудь убью.
Мы встрѣтились сегодня,
И ясно стало намъ,
Обоимъ стало ясно,
Что счастье было тамъ.
Обоимъ стало ясно,
Что скучно впереди.
И души въ насъ кричали:
Вернись! Люби! Приди!
Но мы глядѣли злобно.
— Вліянье темныхъ силъ —
Никто изъ насъ другого
За что-то не простилъ.
И были мы врагами.
А души пѣли намъ,
А души намъ кричали:
Вернитесь въ прежній храмъ!
Но мы, какъ злыя дѣти,
Любили нашъ капризъ.
И оба внизъ глядѣли,
Глядѣли злобно внизъ.
И вмѣсто счастья скука;
И вмѣсто свѣта мгла.
Другъ къ другу души рвутся,
Но сердятся тѣла.
Умретъ она — вы знайте:
То я ее убилъ,
Чтобъ душамъ дать свободу
Изъ клѣтки темныхъ силъ.
НОЧНОЙ ЦВѢТОКЪ.
Она была ночнымъ цвѣткомъ,
Ночнымъ цвѣткомъ, чарующимъ и нѣжнымъ.
Дышала грудь ея дыханіемъ мятежнымъ.
Мы съ нею видѣлись ночной порой тайкомъ.
Ночной порой, когда всѣ люди спали,
Ко мнѣ ласкался мой ночной цвѣтокъ.
А днемъ я былъ угрюмъ и одинокъ,
Стремясь мечтой къ какой-то смутной дали.
Я видѣлъ солнце въ полуснѣ;
Усталый взоръ боялся свѣта.
Вопросомъ чуждымъ, безъ отвѣта,
Казалась жизнь людская мнѣ.
Но кралась ночь. Я оживалъ всѣмъ тѣломъ.
Я оживалъ трепещущей душой.
Шла ночь, всегда прекрасной и большой,
То въ платьѣ схимника, то въ платьѣ лунно-бѣломъ.
И при лунѣ и безъ луны
Она, почуявъ ночь, спѣшила
Забыть земные сны. Она въ мой домъ входила,
Чтобъ видѣть истинные сны.
И я дрожалъ, она же задыхалась,
Когда опять встрѣчались мы.
И вотъ опять качались волны тьмы.
И къ намъ, съ обоимъ намъ святая ночь ласкалась.
И въ чудныхъ снахъ намъ истина являлась.
И вѣчность бѣлая безшумно открывалась.
Такъ при лунѣ и безъ луны
Я жилъ въ чертогѣ пышнаго убранства,
Далекъ на страшныя пространства
Отъ надоѣвшей мнѣ, отъ скучной стороны.
О мой ночной цвѣтокъ! О истинные сны!
О, ЛЮБОВЬ МОЯ НОВАЯ!
Кто мнѣ скажетъ, что было
Въ эту ночь непонятную?
Мое сердце забыло
Эту ночь непонятную.
Эту ночь непонятную,
Необъятную.
Знаю только, что ты,
Ты, любовь моя новая,
По чертогу мечты
Разсыпала цвѣты
Неземной красоты.
Знаю только, что ты,
О, любовь моя новая,
Чѣмъ-то страшнымъ, какъ сила огня,
Убивала меня.
Ты всю ночь убивала меня,
О, любовь моя новая.
Я въ блаженствѣ, я въ мукахъ всю ночь умиралъ.
И куда-то я падалъ, куда-то взлеталъ.
Все искалъ. Все искалъ.
Находилъ и терялъ.
И всю ночь умиралъ,
За тебя умиралъ,
За тебя, о любовь моя новая.
Но нежданное утро ко мнѣ подошло
И мой сонъ унесло.
Нѣтъ. Твой сонъ унесло.
И желанную память о немъ замело.
И на міръ поглядѣвъ неподвижно и зло,
О, любовь моя новая,
Умеръ снова я.
Кто мнѣ скажетъ словами, что было тогда,
Въ эту ночь, богомъ сновъ вдохновленную,
Въ эту ночь, въ насъ обоихъ влюбленную?
Кто мнѣ скажетъ, что было тогда?
Кто мнѣ скажетъ?.. Никто. Никогда.
* * *
Если ты захочешь спать,
Я приду тебя ласкать,
Цѣловать,
Разбужу.
Я любовь тебѣ спою,
А потомъ на грудь твою
Съ плачемъ голову мою
Положу.
Долго плакать буду я,
Потому что страшно мнѣ,
Я поплачу и усну
Въ тишинѣ.
Долго плакать буду я,
На груди твоей усну.
То не я. Душа моя
Будетъ плакать и уснетъ.
Не уснетъ, а прочь уйдетъ
Въ тишину.
Прочь уйдетъ душа моя.
Прочь съ отравленной земли,
Чтобы быть отъ всѣхъ вдали.
Прочь уйдетъ душа моя
Въ невозможные края.
Въ невозможные края,
Гдѣ другой какой-то Я
Въ небо вѣчное летитъ,
Богу вѣчному кричитъ:
Счастливъ я!
MEMENTO MORI.
Я до разсвѣта буду вѣчностью,
Вселенной, богомъ, безконечностью,
Я до разсвѣта буду твой.
Я заслоню всѣ бездны чорныя,
Всѣ мысли страшныя, упорныя
Твоей кудрявой головой.
Твои глаза полуоткрытые
Вернутъ мнѣ радости забытыя.
Весь утону я въ ихъ лучахъ.
И гладя кудри шелковистые,
Я буду видѣть сны лучистые
И до утра забуду страхъ.
Вопьюсь въ тебя губами страстными.
И станутъ вмигъ они безгласными,
Они, мои колокола.
Колокола изъ тьмы ревущіе,
Колокола во тьму зовущіе,
Memento mori мнѣ поющіе
Со звономъ чорнаго стекла.
И буду я всю ночь, влюбленный,
Играть вселенной какъ мячомъ.
Но, страшной думой заражонпый,
Подъ первымъ утреннимъ лучомъ
Заплачу какъ ребенокъ сонный.
Она, моя сѣдая мгла,
Вездѣ. Вездѣ. И тамъ, и тутъ.
Они, мои колокола,
Memento mori мнѣ поютъ.
ПѢСНЯ ГЕНІЯ.
Къ твоей душѣ прикосновенія
Пріятны мнѣ.
Но я живу для вдохновенія.
И сладки мнѣ мои мученія.
Я для минутъ проникновенія
И въ ночь и въ день
Живу во снѣ
И ночь и день.
И жизнь моя — восторгъ забвенія
Сквозь сновидѣнія.
Твоя же жизнь — лишь скука пробужденія
И ничего не ищущая лѣнь,
Принявшая законы примиренія.
И потому ты для меня лишь тѣнь.
Ты не нужна для вдохновенія.
Пусть такъ. Но я живу во снѣ…
Твоей души прикосновенія
Пріятны мнѣ.
Но я хочу тебя любить…
Но я живу въ моей странѣ
И ты со мной не можешь жить
Въ моей странѣ.
Но я хочу тебя любить!
И ты со мною будешь жить
Въ моей странѣ…
Въ моей странѣ,
Гдѣ все во снѣ.
Да. Я хочу тебя любить.
Но, чтобы ты могла со мною жить
Въ моей странѣ,
Гдѣ все во снѣ,
Гдѣ правда смотритъ въ душу мнѣ,
Да, чтобы ты была во мнѣ,
Я сдѣлаю тебя богиней вдохновенія,
Я сдѣлаю тебя восторгомъ сновидѣнія,
Я сдѣлаю тебя строкой стихотворенія.
И ты, раба законовъ примиренія,
Ты какъ богиня вдохновенія,
Ты какъ восторгъ ночного сновидѣнія,
Ты какъ строка стихотворенія,
Сверкая искрами свободнаго огня,
Войдешь въ меня.
Да. Вырву я тебя изъ сѣти непреложности!
Въ объятіяхъ поэта-колдуна
Ты будешь призракомъ возможности
Столь невозможнаго восторженнаго сна.
Моей хотящею восторженною лаской
Я сдѣлаю тебя волшебной сказкой.
О! Прочь сомнѣнье — злая тѣнь!
Земная правда, прочь!
Ты будешь солнечная ночь.
Ты будешь лунный день.
ПРОКЛЯТОЕ.
Я гляжу впередъ. Но тамъ туманъ.
Можетъ быть, въ туманѣ бродитъ чья-то тѣнь.
Да. Теперь ужъ все туманно.
Потому что былъ проклятый день.
Этотъ день окончился такъ странно.
Этотъ день — онъ былъ обманъ.
Помнишь — ты пришла ко мнѣ печальная.
Ты хотѣла плакать. Ты любила.
Я сказалъ — но я былъ скорбь безмѣрная. —
Такъ сказалъ я: жизнь могила вѣрная.
Можетъ быть, какъ этотъ кубокъ — близкая;
Можетъ быть, какъ это солнце — дальняя.
Все равно; но наша жизнь — могила.
Такъ сказалъ я. Ты была печальная.
И хотѣла плакать. Ты любила.
День ушолъ. И ночь запѣла. Низкая,
Какъ могила.
Пѣла ночь: Я — ночь далекая.
Я — не ваша. Я не та.
Я — богиня одинокая.
Я — богиня темноокая.
Я — жестокая, жестокая,
Да, жестокая мечта.
Пѣла ночь: я — ночь влюбленныхъ.
Пѣла ночь: я — ночь влюбленная.
Я — молитва окрыленная
Для несчастныхъ прокажонныхъ.
Пѣла ночь. И мы, влюбленные,
Въ сводъ проклятой чорной тьмы
Закричали: это мы —
Прокажонные!
И запѣла ночь опять:
Ну! Молитесь-же несчастные!
Прокажонные! Ужасные!
Вы любовь потомъ возьмете,
Вы умрете — и уснете.
А теперь не время спать.
Мы молились, мы кричали,
Прокажонные.
Мы пропали въ чорной дали,
Позабывъ, что мы — влюбленные.
И пробывши вѣчность въ чорной дали,
Мы проснулись. Потому что спали.
Мы проснулись. Засмѣялись.
Оглядѣли тѣло бѣлое.
Но чего-то мы боялись.
Мы лежали. Не ласкались.
Въ наши души заползло
Что-то гадкое, несмѣлое.
Заползло чужое зло.
И хотѣли мы смѣяться. Не смѣялись.
И хотѣли мы молиться. Не молились.
Мы простились.
Мы разстались.
Кто-то скорбно въ насъ вздохнулъ.
А внѣ насъ изъ тьмы, изъ ночи
Загорѣлись чьи-то очи
И понесся чей-то голосъ: — Обманулъ!..
СЛУШАЙ ТЫ, ЛЮБОВЬ МОЯ.
Слушай ты, любовь моя.
Я скажу тебѣ, кто я.
Я — отвѣтъ.
Я — послѣдній твой отвѣтъ
На вопросъ твой о землѣ.
Я увидѣлъ страшный свѣтъ,
А живу я въ страшной мглѣ.
Мгла хохочетъ надо мной.
Свѣтъ хохочетъ надо мной.
Дикій холодъ, дикій зной
Безъ конца играютъ мной.
И хохочетъ за спиной
Дикій дьяволъ, дьяволъ мой.
Онъ хохочетъ надо мной,
Дьяволъ мой.
Слушай ты, любовь моя.
Я скажу тебѣ, кто я.
Я — обманъ.
Я — послѣдній твой обманъ
Изъ обмановъ роковыхъ.
Я иду изъ дальнихъ странъ
И земныхъ, и неземныхъ.
Я иду, чтобъ все узнать.
Но нельзя мнѣ все узнать.
Что узналъ, хочу оказать.
Но нельзя всего оказать.
Если хочешь жить, не вѣрь
Сказкамъ мозга моего.
Видишь: Всталъ громадный звѣрь.
Пахнетъ смертью отъ него.
Это я его убилъ,
Чтобъ онъ міръ не погубилъ.
Но не вѣрь мнѣ. Нѣтъ. Не вѣрь.
Я пришолъ изъ чуждыхъ странъ,
Гдѣ все плаваетъ во мглѣ.
Я живу, пою во снѣ.
Если ты повѣришь мнѣ,
Не забудь, что я — обманъ,
Я — послѣдній твой обманъ
На землѣ.
Слушай ты, любовь моя.
Я скажу тебѣ, кто я.
Я — мертвецъ.
Я живу. Но я — мертвецъ.
Мысль моя — предсмертный крикъ…
Потому что я проникъ
Въ свой таинственный конецъ.
Слушай ты, любовь моя.
Будемъ вмѣстѣ. Ты и я.
Раздѣли мою судьбу.
Хорошо лежать въ гробу,
Пахнуть смертью и мечтать,
Что мы будемъ жить опять.
Ты боишься? Но вѣдь я
Твой кумиръ, любовь твоя.
Не упрямься. Не борись.
Дикой волѣ покорись.
Нужно ближе быть къ концу.
Говорю тебѣ. Ложись.
Въ гробъ ложись. Ее мнѣ ложись,
Къ мертвецу.
ВЕСНА.
Я за тобой хочу идти.
Твоя любовь вернетъ меня въ былое.
Остановись же, время злое,
На полпути!
Стремленье новое мнѣ свято.
Любя, я подойду къ тебѣ.
Вотъ ты идешь зачѣмъ-то и куда-то.
Идешь, какъ хочется непрошенной судьбѣ.
И все твое давно другими взято.
Я все твое тебѣ верну.
И станешь ты изъ нищей полубогомъ.
Я прошепчу тебѣ о многомъ.
Душой глубоко въ душу загляну.
И ты уйдешь со мной въ мою весну.
Я счастливъ. Я нашолъ рыдающую душу,
Судьбою брошенную въ чорную тюрьму.
Я счастливъ. Я тюрьму твою разрушу.
Я вижу: больно богу твоему.
Я счастливъ. Я верну тебя ему.
Я счастливъ. Я тюрьму твою разрушу.
Опять я молодъ: я опять
Могу всего себя отдать.
Моя душа блаженствомъ захлебнулась.
Слезами прежними заплакала она.
Моя весна ко мнѣ вернулась.
Весна. Весна.
Я — будущность твоя. А ты — мое былое.
Намъ суждено обоимъ расцвѣсти.
Остановись же, время злое,
На полпути!
* * *
Между ночью и утромъ
Я проснулся и всталъ.
При свѣчахъ желтоокихъ
До утра я писалъ.
Я писалъ тебѣ письма,
Чтобъ ихъ сжечь, написавъ,
Потому что мы оба
Два цвѣтка среди травъ.
Мы глядимъ одиноко
Вверхъ, въ безлунную тьму.
Не поймешь ты поэта.
Я тебя не пойму.
Не поймемъ мы другъ друга,
Два красивыхъ цвѣтка.
Видишь травы, какъ море.
Наше море — тоска.
Видишь — разныя травы
Выше насъ поднялись.
Ты, второй на всемъ подѣ,
Ты, цвѣтокъ, поднимись.
Я поднялся. Не вижу —
Гдѣ ты, милый цвѣтокъ.
Выше травъ я поднялся.
И опять одинокъ.
ПРОЩАЙ-ЖЕ!
Свою душу губя, свое счастье губя,
Ты идешь по дорогѣ опасной.
Полюбить-ли тебя? Не любить-ли тебя?
Но вѣдь ты уже стала несчастной.
Я-ли буду съ тобой иль не я —
Все равно. Гдѣ желанья твои?
Все равно. Гдѣ свобода твоя?
Все равно. Гдѣ безумье любви?
Помнишь свѣчи ночныя. То было давно.
Былъ канунъ твоего умиранія.
Все возможно; все тамъ. А теперь все равно,
Потому что желанія
Улетѣли какъ птицы въ окно.
Полюбить-ли тебя, или нѣтъ?
Но вѣдь помнишь тогда: не хочу.
Ты теперь чуть ползешь; я лечу.
Ты другая. Я тотъ же поэтъ.
ПОМНИШЬ!
Помнишь, помнить тѣ мгновенія,
Надъ которыми летали
Духи чистой гордой дали
Безъ волненія.
Помнишь, волны золотились,
Волны моря необъятныя.
Помнишь, въ насъ желанья бились
Непонятныя.
Намъ хотѣлось… Но чего же?..
Есть любовь, мечты, участіе.
Намъ хотѣлось, чтобъ дороже
Было счастіе.
Намъ казалось страннымъ, дикимъ
Обладанье сномъ великимъ
Безъ святого искупленія,
Безъ мученія.
* * *
Вотъ ползетъ онъ ей навстрѣчу.
Ей навстрѣчу. А, хитрецъ!
Пусть я сплю, я васъ замѣчу,
Я замѣчу наконецъ.
Сонъ. Я съ нею. Мы — святое.
Вотъ нашъ богъ, и вотъ нашъ часъ.
…Не мѣшайте! Эй вы, двое!
Эта сказка не для васъ.
Въ счастьи двое. Насъ-же вдвое.
Двое лишнихъ. Кто изъ насъ?
* * *
Куда-то прочь, въ должны она
Меня несетъ волна незримая,
Въ безбрежность бьющая волна…
Люби меня, моя любимая,
Твоя любовь мнѣ такъ нужна.
Люби меня, моя любимая,
Люби меня въ минуты сна.
Мнѣ говорятъ, что ты развратница.
Чтожъ. Отдавайся. Чтожъ. Цѣлуй.
Смѣются люди. Имъ-же хуже.
Ты не грѣшна. Вѣдь я возьму-же
Твой первый чистый поцѣлуй.
Люби меня, моя любимая,
Люби меня въ минуты сна.
Ужъ я въ раю. А тамъ весна.
Ужъ я въ раю. Но тамъ нужна,
Но тамъ, въ раю, нужна привратница.
И ею будешь только ты.
Люби меня, люби, развратница,
Съ лицомъ невинной красоты.
Люби меня во онѣ развратница.
Того хотятъ мои мечты.
И любишь ты меня, любимая.
И видитъ то богиня она.
Вотъ насъ несетъ волна незримая,
Въ безбрежность бьющая волна.
Эй, люди. Слушайте! Въ безбрежность улетая,
Поетъ, кричитъ любовь святая
Несокрушимая.
СЛУШАЙ, ЖЕНЩИНА.
Я хочу увидѣть женщину — одну.
Люди храмы строятъ, строятъ въ вышину.
Я хочу, чтобъ храмъ поднялся въ вышину.
Я хочу увидѣть женщину — одну.
Слушай, женщина: Въ тебѣ великій богъ.
Будь же сказкой, чтобы онъ проснуться могъ.
Будь же сказкой, сказкой, сказкой.
Только сказкой, только сказкой,
Тихой сказкой, бѣлой сказкой.
Слышишь — богъ.
Слышишь! Ночью ночь поетъ.
Это богъ тебя зоветъ.
Богъ въ тебѣ. Но онъ въ тебѣ и за стѣною.
Но не хочетъ богъ быть вѣчно за стѣною.
Богъ — волна. Будь ты волною.
Будь не матерью, не другомъ, не женою:
Богъ волна. Будь ты волною.
Хорошо волнѣ съ волною,
Потому что двѣ волны
Вмѣстѣ — то же, что одна.
Знаешь — волны видятъ сны.
А вѣдь жизнь ничто безъ сна.
Жизнь для сна, для сказки и для храма.
Будь колдуньей, ибо Смерть упряма.
Смерть проникла въ жизнь давно.
Влѣзла старая въ окно.
Обмани. Открой окно.
Смерть смѣется надъ- людьми,
Потому что жизнь убога.
Смерть смѣется надъ людьми,
Но она боится Бога.
Смерть смѣется надъ людьми.
Смерть смѣется надъ людьми.
Ты же колоколъ возьми,
Громкій колоколъ возьми.
Въ громкій колоколъ звони
И старуху обмани.
REQUIEM.
Я впервые увидалъ твои глаза
Въ тѣ мгновенія, когда мечтала ты.
Въ тѣ мгновенія, когда твои мечты
Были святы, были чисты, какъ слеза.
Въ тѣ мгновенія страдала ты, какъ я.
И сказалъ я: Вотъ она, любовь моя!
Съ этой женщиной я буду видѣть свѣтъ!
Такъ оказалъ себѣ мечтающій поэтъ.
Полюбилъ я душу смутную твою
За случайныя мгновенія твои.
А теперь я скорбный requiem пою,
Скорбный requiem скончавшейся любви.
Ты другая, ты чужая, ты не та.
Ты не та, кого я съ болью полюбилъ.
И сегодня я любовь мою убилъ,
Потому что такъ велѣла мнѣ мечта.
Какъ въ пустынѣ вдругъ покажутся моря,
Умирающему сказку говоря,
Такъ твой взглядъ меня согрѣлъ и обманулъ.
Духъ твой спалъ. На мигъ проснулся. И уснулъ.
Ну прощай! Я ухожу изъ мертвыхъ странъ,
Изъ пустынь твоей обманчивой души.
Но не золъ я на невольный твой обманъ:
Для поэта и миражи хороши.
НА СКАЛѢ… ПОДЪ СКАЛОЙ.
На скалѣ расли цвѣты,
Два цвѣтка печально радостныхъ,
Подъ дыханьемъ вихрей сладостныхъ,
Подъ созвѣздіемъ мечты.
Это были — я и ты. Я и ты.
Подъ скалою города
Жили жизнью утомительной,
Мимолетной и стремительной.
И смотрѣли мы туда…
Это было… но когда? Но когда?
Мы смотрѣли внизъ. И зло
Не касалось нашей вѣчности,
Нашей гордой безконечности…
Въ города насъ не влекло…
Это было… И ушло… И ушло…
Ты томиться начала.
Ты была цвѣткомъ-царицею…
Изъ цвѣтка ты стала птицею,
И взлетѣла ты. Ушла.
Улетѣла въ страны зла… Въ страны зла.
И смотрѣлъ я на тебя
Съ думой горькою, печальною.
Вотъ ты стала точкой дальнею.
И заплакалъ я, скорбя,
Проклиная и любя… И любя.
Я одинъ. Я одинокъ.
Пролетаетъ время вѣчное.
Въ царство Духа безконечное
Смотритъ съ радостью цвѣтокъ.
Онъ прекрасенъ, дикъ, высокъ… Гордъ, высокъ.
Но однажды подъ скалой
Чье-то тѣло безобразное,
Все истерзанное, грязное
Я увидѣлъ подъ скалой.
Изъ туманныхъ странъ, гдѣ зло,
Чье-то тѣло приползло.
Долго билось подъ скалой.
И затихло подъ скалой… Подъ скалой.
Слушай женщина моя,
Эти двое — ты и я… Ты и я.
ЗАБУДЬ СВОИ КЛЯТВЫ.
Забудь свои клятвы. Забудь навсегда.
Убей порожденья грѣха и стыда,
Противныхъ уродливыхъ змѣй.
Я вижу онѣ обвились вкругъ тебя.
И каждый порывъ твой губя,
Шипятъ тебѣ: — Тише! не смѣй!
Нѣтъ воли твоей!
Мы впились въ тебя навсегда) навсегда.
Мы Нѣтъ свое скажемъ на каждое Да.
Изъ нашихъ тисковъ ты тогда лишь уйдешь,
Когда изсушонная нами умрешь.
Вотъ ты предо мною стоить,
И вижу я змѣй.
Стоишь ты и грустно безмолвно глядишь.
И знаю я; — слышишь: Не смѣй!
И сквозь вдохновенье свое
Я вижу все голое тѣло твое.
И вижу, и слышу я змѣй,
Что шепчутъ-шипятъ тебѣ: Тише! Не смѣй!
Я жду, чтобъ въ тебѣ зазвучали слова.
Но низко нагнулась твоя голова.
Змѣя посмотрѣла на губы твои
И шепнетъ противнымъ шипѣньемъ змѣи:
Не смѣй!
Лежитъ она грузно на шеѣ твоей,
Хвостомъ же лежитъ на груди,
Чтобъ чинно вздыхала высокая грудь.
А я тебѣ тихо шепчу: — Подойди!
"Полюбимъ другъ друга. Есть ночь впереди.
"И ночью мы вмѣстѣ найдемъ что нибудь,
"Поймемъ что нибудь.
"Люблю. Подойди!
"Я буду тебя цѣловать.
«Мы будемъ любить и мечтать»…
И вижу я — дрогнули ноги твои.
Но чорныя кольца противной змѣи
Сдавились на бѣлыхъ ногахъ.
Не двинулась ты. Ты стоишь и молчишь.
И ты на меня не глядишь.
Но вижу я въ милыхъ закрытыхъ глазахъ
Смущенье и страхъ.
Шепталъ я. Молчалъ я. Я съ грустью глядѣлъ.
И вдругъ я безумно тебя захотѣлъ.
И далъ я свободу божественнымъ чарамъ.
И сталъ я колдунъ.
И дрогнули звуки нетронутыхъ струнъ.
И дрогнули струны, запѣли пожаромъ
Въ душѣ у тебя.
И кинулась ты, позабывъ и любя,
На гордую грудь.
И былъ я колдунъ. И кричалъ: "Позабудь!
"Люби и забудь.
"Мы найдемъ что нибудь.
"Вся ночь впереди. Мы поймемъ что нибудь.
"Ты слышишь — мгновенья
"Въ огнѣ вдохновенья
"Поютъ о небесномъ восторгѣ забвенья,
"Поютъ о восторгѣ души.
«И пѣсни ихъ такъ хороши»…
И были мы вмѣстѣ, и были мы рядомъ.
И взглядъ околдованъ былъ взглядомъ.
И ночь надвигалась. И плыли мы къ ней.
И далъ я свободу божественнымъ чарамъ.
И наши тѣла загорѣлись пожаромъ.
Но вдругъ я разслышалъ шипѣніе змѣи.
Все то же: Не смѣй!
Они завладѣли твоими губами,
Твоими руками,
Твоими ногами.
Они поползли, поползли между нами,
Холодныя змѣи съ шипѣньемъ: Не смѣй!
И ты задрожала.
И ты закричала.
И ты убѣжала,
Обвитая сѣтью уродливыхъ змѣй.
И чорная ночь замолчала,
Угрюмая ночь колдуна.
Потомъ засмѣялась угрюмая ночь,
Кружилась, носилась, то ближе, то прочь
И долго смѣялась она,
Угрюмая ночь колдуна.
ЕЛЕНА.
Попуганный вѣтеръ леталъ по ущелью,
Когда мы вѣнчались въ ущельѣ глухомъ.
И мохъ былъ намъ брачной постелью.
И было намъ страшно вдвоемъ.
Она, прижимаясь ко мнѣ, до разсвѣта
Шептала одно: — О зачѣмъ?.. О зачѣмъ? —
Но я не придумалъ отвѣта,
И былъ я лишь страстенъ и нѣмъ.
Я скрылъ отъ Елены, когда мы вѣнчались,
Что славенъ я, знатенъ и дивно богатъ.
Вотъ сумракъ и буря промчались.
Поздравилъ насъ солнечный взглядъ.
Повелъ я Елену въ мой замокъ чудесный.
И къ ночи изъ замка трубятъ намъ привѣтъ.
Вотъ ровъ исполинскій, отвѣсный.
Вотъ въ окнахъ таинственный свѣтъ.
Вотъ слуги. Вотъ крики. Вотъ двери открылись.
Мы въ замкѣ. Повсюду цвѣты и огни.
Но вотъ занавѣски спустились.
Мы въ дивномъ чертогѣ одни.
Любя и веселый, я обнялъ Елену.
— Ну, съ кѣмъ ты вѣнчалась? Ты знаешь-ли, съ кѣмъ?
Она на парчовую стѣну
Глядѣла. Шептала: — Зачѣмъ?.. —
Навѣрно — подумалъ я — буря и ласки
Измучили умъ моей бѣдной жены.
И сталъ напѣвать я ей сказки,
Блестящіе звучные сны.
И взялъ я гитару. Ударилъ въ гитару.
Запѣлъ я:
Елена, смотри.
Вонъ очи зари
Пожаромъ горятъ.
Мнѣ въ очи глядятъ.
Умчимся съ тобою къ пожару!
Не бойся, что путь нашъ далекъ.
Съ тобою поэтъ и пророкъ,
Понявшій законы чудеснаго,
Проникшій въ страну неизвѣстнаго,
Пророкъ. Пророкъ.
Цѣлуй, чтобъ ты вѣчность узнала!
Счастливѣй не будешь ни съ кѣмъ!
Ты будешь… —
Елена рыдала
И дико кричала: — Зачѣмъ?.. —
— Безумная! — крикнулъ я громко невольно.
И стало мнѣ жалко. И стало мнѣ больно.
Елена кричала: — Зачѣмъ? О зачѣмъ?
Зачѣмъ ты великій? Зачѣмъ ты прекрасный?
Зачѣмъ я тебя такъ люблю?
Что будетъ съ тобой, Соломонъ мой несчастный?
Убью я тебя. Погублю… —
Елена кричала.
Вдругъ тихо такъ стало.
Она зашептала:
— Онъ бѣдный, больной, онъ несчастный еврей.
Вѣдь я его солнце. Вѣдь я его небо.
Теперь онъ одинъ… безъ хлѣба…
Пусти!.. Скорѣй!..
-омъ мужъ твой? — Пусти же!..
— Ты любишь? — Онъ плачетъ.
— Ты любишь? — Должна… Обѣщала… Пусти!.. —
Кругомъ потемнѣло. Сводъ залы сталъ ниже.
Вонъ конь на парчѣ загорѣлся и скачетъ.
Но я улыбнулся. — Ты можешь идти. —
Сказалъ. Улыбнулся. А зубы стучали.
Зубами стучала улыбка.
И такъ мы стояли, молчали.
Вдругъ стѣны и сводъ и коверъ закричали:
— Хо-хо! Вотъ смѣшная ошибка! —
Стоялъ я. Очнулся. Гляжу — никого
— Догнать! Воротить! — Слуги вбѣжали.
Я слышалъ: Кого? Кого?
И лица мелькали.
Подумалъ: Я, кажется, вспомнилъ о ней.
И крикнулъ: — Не надо! Зовите гостей!
Достаньте мнѣ женщинъ! Зовите гостей!
Открыть залу пира. Гостей!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И пиръ былъ веселый. И пиръ былъ могучій.
Въ немъ души сливались. Сливались тѣла.
И трубные звуки носились, какъ тучи.
И рѣчь какъ растенія юга цвѣла.
И время летѣло. И время стояло.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я вышелъ съ улыбкой на бѣлый балконъ.
Улыбкой разсвѣтное небо дышало.
Змѣился по небу серебряный звонъ.
Вонъ съ неба на землю дорога. Дорога…
А въ замкѣ ликуетъ восторженный пиръ.
Дорога моя… И онъ мой, этотъ пиръ.
И сталъ я жилищемъ счастливаго Бога.
И сталъ я великъ и безгрѣшенъ какъ міръ.
И долго такъ было. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .А… Кто эти двое?
Вонъ тамъ… На дорогѣ… Эй, это тамъ идетъ?
И правда-ли, сонъ-ли — узналъ я: Тѣ двое —
Елена и… тотъ.
И сердце забилось. И умъ помутился.
И — помню — я съ крикомъ упалъ и забылся.
Очнулся. Вокругъ меня гости мои.
Я, лежа на женскихъ горячихъ рукахъ,
Кричу — и кровавая пѣна во рту —
Кричу — и зрачки закатились наверхъ —
— Гоните ихъ прочь, прокажонныхъ!
ВЛАДЫКА.
Какъ красивъ мой дворецъ недоступный
Какъ красивъ мой нарядъ золотой.
Но я часто, владыка преступный,
Забавляюсь грѣховной мечтой.
Видя міръ изъ божественной дали,
Вспоминаю рабыню свою,
Ту, которую слуги ласкали.
И, безумецъ, я страстно пою:
— "Разлюблю я безбрежность святую
И влюблюсь я въ грѣховность твою.
Разорву я парчу золотую.
Я корону свою разобью.
"И окончится срокъ многодневный,
Срокъ, измышленный мною самимъ.
Я пойду за тобой, за царевной,
Я пойду, какъ простой пилигримъ.
"Я пойду. Я иду. Ты вѣдь слышишь?
Я иду, чтобы только взглянуть,
Чтобы воздухъ, которымъ ты дышишь,
Истомленною грудью вдохнуть.
"Вотъ идемъ мы: Я — нищій. Ты — геній.
Такъ идемъ мы. То видятъ года.
Мнѣ довольно моихъ сновидѣній.
Я не буду твоимъ никогда.
«Оглянулась ты, страстно мечтая.
Испугалась ты. Да. Это я.
Но на мнѣ не парча золотая.
Но разбита корона моя».
МАША.
Помнишь. Мы съ тобой встрѣчались.
Мы весной съ тобой встрѣчались.
Мы о жизни говорили,
По ночамъ безъ сна бродили,
Пили жизнь, весну, вино.
Мы разстались. Дни умчались.
Дни куда-то прочь умчались.
Наши солнца стали ниже.
И на годы стало ближе,
Ближе къ намъ сѣдое дно.
Оба мы любили Машу.
Помнишь Машу? Любишь Машу?
Мы ее любили нѣжно,
И нарочно безнадежно
И серьезно, и шутя.
За любовь, за гордость нашу,
За свободу, дерзость нашу
Двухъ поэтовъ полюбила,
А теперь уже забыла
Маша, дикое дитя.
Помнишь: Вечеръ. Два цвѣточка,
Два преглупенькихъ цвѣточка…
Помнить, какъ мы шли по лугу…
Нашу ревность другъ ко другу,
Благородство и мечты.
Есть теперь у Маши дочка.
Крошка дочка, чортикъ дочка.
Тѣ же губы, тѣ же глазки,
Тѣ же брови, какъ изъ сказки.
А отецъ — ни я, ни ты.
ГАЙОНЭ.
Она затаеннымъ страданьемъ страдала.
Она говорила, какъ будто вздыхала.
И двигалась странно, какъ будто во снѣ.
А звали ее Района.
Глаза ея круглые были.
Въ глазахъ ея грезы застыли.
И были то грезы испуга.
Да. Грезы испуга
Въ глазахъ Гайонэ.
И встрѣтились мы. И другъ друга
Мы смѣрили взглядомъ испуга.
Да. Взглядомъ испуга.
На мигъ обожгли мы другъ друга.
И стало насъ двое; двѣ жертвы испуга.
И были то я и она — Гайонэ.
И были то я и она Гайонэ.
Какъ бѣлые знаки на чорной стѣнѣ.
Какъ бѣлые знаки на чорной стѣнѣ,
Поставленной въ страшной, безмолвной странѣ.
И стало насъ двое. Мы оба сказали,
Сердцами сказали: — Насъ двое теперь.
Мы оба ужасное знали,
Мы оба, рыдая, дрожа, открывали
Проклятую чорную дверь.
И оба во тьму улетали.
За дверью во тьмѣ мы кого-то, крича, обнимали.
О счастье! О горе! Насъ двое теперь.
Мы оба сказали; сердцами сказали:
— Насъ двое теперь. Насъ двое теперь! —
И бѣлые знаки на чорной стѣнѣ,
Поставленной въ страшной странѣ,
Качнулись другъ къ другу въ провидящемъ снѣ.
И были тѣ знаки на чорной стѣнѣ —
Поэтъ и душа Гайонэ.
Въ молитвахъ безумныхъ созвучій
Въ ночи помолюсь о тебѣ, Гайонэ.
Сверкни-же ты, стихъ мой пѣвучій,
Сверкни, какъ зарница сквозь тучи!
Молись же мой страхъ; ты, мой геній могучій,
О младшей сестрѣ, о дрожащей душѣ Гайонэ!
ТАЛИСМАНЪ.
Разъ дала мнѣ женщина
Камень хризопразъ
И сказала милая,
Глядя мнѣ въ глаза:
— "Ну, прощай, единственный,
Милый, дорогой.
Въ память счастья нашего
Камень мой храни.
"Я люблю таинственный
Камень хризопразъ:
Въ немъ мнѣ ясно видится
Твой неясный взглядъ.
"Въ камнѣ томъ таинственномъ
Я тебя люблю.
Ты люби, храни его.
Онъ вѣдь отъ меня.
"Я хочу, чтобъ въ странствіяхъ
По чужой землѣ
Мною заколдованый,
Онъ тебя хранилъ.
"Ну, прощай, единственный,
Милый, дорогой…
Нѣтъ! Не до свиданія.
Навсегда прощай.
«Я вѣдь знаю милаго
Друга моего.
Ну, цѣлуй, единственный,
Ну, въ послѣдній разъ». —
Замолчала женщина.
Часъ мой подходилъ.
Ласками наполнилась
Комната моя.
И смѣясь мы плакали.
Я былъ въ прошломъ весь,
Клялся милой женщинѣ,
Что не разлюблю.
— «Ну, прощай, единственный,
Часъ твой подошолъ». —
Такъ сказала женщина,
Глядя въ пустоту.
Мы простились, тихіе.
Ждалъ меня корабль.
--"Слушай ты, мой, избранный,
Слушай. Подожди.
"Камень заколдованый
Заколдованъ такъ,
Чтобы мстить любимому
За измѣну мнѣ.
"Тайну камня мутнаго
Я хотѣла скрыть.
Я была ревнивая,
Злая я была.
"А теперь, единственный,
Въ нашъ прощальный часъ
Я люблю страданіемъ,
Я люблю, какъ мать.
«Мнѣ не нужно мщенія,
Я — одна любовь.
Если будешь съ женщиной,
Брось мой хризопразъ!» —
Я оставилъ женщину.
На корабль взошолъ.
Тридцать дней съ недѣлею
Моремъ ѣхалъ я.
Съ нами ѣхалъ въ Африку
Старичокъ еврей.
Онъ оправилъ въ золото
Камень хризопразъ.
Онъ спаялъ съ оправою
Золотую цѣпь.
Талисманъ таинственный
Я надѣлъ на грудь.
Далъ я клятву страшную
Не снимать его,
Камень мой таинственный,
Камень-талисманъ.
Тридцать дней съ недѣлею
Моремъ ѣхалъ я.
Полюбилъ я женщину
Тамъ на кораблѣ.
Брови — дуги чорныя,
Бѣлое лицо.
Сарра къ мужу ѣхала,
Въ Африку, въ Алжиръ.
Съ первыхъ дней желанія,
Съ первыхъ дней любви
Я въ душѣ почувствовалъ
Смертную тоску.
Про тоску давящую
Саррѣ я сказалъ.
И она сказала мнѣ
Вѣчное Люблю.
Цѣловалъ я новую
Женщину мою.
Но росла пугливая
Новая тоска.
Сталъ я съ мукой плачущей
Ненавидѣть жизнь.
Мнѣ хотѣлось броситься
Въ море съ корабля.
Жажду плыть все въ новое,
Новую любовь —
Все съѣдала страшная
Новая тоска.
Тридцать дней съ недѣлею
Моремъ ѣхалъ я.
И все съ большей страстностью
Умереть хотѣлъ.
Вотъ и ночь канунная.
Завтра мы — не мы.
Завтра, какъ невинную,
Сарру встрѣтитъ мужъ.
Ночь. То ночь канунная.
Завтра мы — не мы.
Мы всю ночь ласкаемся,
Чтобы быть вдвоемъ.
Мы вдвоемъ. Но мертвая
Страшная тоска
Затемняетъ счастіе,
Шепчетъ мнѣ: Умри.
Твердый и рѣшительный
Я себѣ сказалъ:
Какъ пріѣду въ Африку,
Нужно умереть.
Ночь прошла. До пристани
Оставался часъ.
Я смотрѣлъ, тоскующій,
На свою любовь.
Я смотрѣлъ. Но видѣлъ я
Мертвую тоску.
Да. Тоска. И вспомнилъ я
Камень хризопразъ.
Разстегнулъ рубашку я,
Посмотрѣлъ на грудь.
Тамъ оправленъ въ золото
Камень хризопразъ.
Камень заколдованый,
Не спасай меня.
Надоѣло счастіе,
Умереть хочу.
Утро. Къ чорной пристани
Подошолъ корабль.
Взялъ я Сарру за руку
И повелъ ее.
Велъ я Сарру блѣдную,
Думалъ не о ней.
Думалъ какъ-бы въ Африкѣ
Лучше умереть.
Сарра дико вскрикнула.
— Что съ тобой? Скажи. —
На меня нацѣлился
Чорный пистолетъ.
— «Мужъ мой! — Сарра вскрикнула;
Онъ тебя убилъ.
У него ревниваго
Вѣрный пистолетъ». —
И за грудь схватился я.
Бѣдный! Я былъ живъ.
Раскололся надвое
Камень хризопразъ.
МРАМОРНАЯ ЖЕНЩИНА.
Изъ мрамора сдѣлана женщина бѣлая.
Она на колѣняхъ стоитъ.
Стоитъ на могилѣ печально, но смѣлая.
Она въ бѣломъ платьѣ, она, бѣлотѣлая,
Куда-то съ надеждой глядитъ.
Глаза излучаютъ упорную силу.
На мраморѣ что-то; какъ будто слеза.
И я подошолъ. И я всталъ на могилу.
Она поглядѣла мнѣ прямо въ глаза.
И я отошолъ. И она, бѣлотѣлая,
Туда-же глядитъ, гдѣ былъ я.
Туда-же простерта рука ея бѣлая.
И вся она, грустная, страстная, смѣлая,
Въ ту сторону шепчетъ: — Твоя…
Я вновь подошолъ. И я вновь насладился
Той страстью, что женщина мнѣ говоритъ.
Со страстью я ей до земли поклонился.
И вижу: Въ бурьянѣ распятье лежитъ.
Распятье упавшее. Бѣлое. Бѣлое…
И всталъ я. И быстро ушолъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
ЗЕРКАЛА.
Шолъ я годы къ женщинѣ любимой.
Къ нелюбимой женщинѣ пришолъ.
Гдѣ предѣлъ Судьбѣ неумолимой?
Я искалъ Себя. Кого нашолъ?….
Я хотѣлъ, чтобъ зеркаломъ правдивымъ
Было то, къ чему меня влекло.
Подошолъ. Съ презрѣніемъ гадливымъ
Я смотрю въ прозрачное стекло.
Захлебнулся я въ безумномъ всѣ,
Весь я полонъ грозною мечтой.
Эй! Явись ты, зеркало живое,
Чтобъ увидѣлъ Я Мой ликъ святой.
И дыша священной злобой Бога,
Я разбилъ презрѣнное стекло.
Вотъ осколки. О, какъ много, много
Предо мной ихъ на землю легло!
A! Какъ сладко ихъ топтать ногами!..
Отошолъ. Вотъ острые края
Отражаютъ криками, слезами
Сотни сотенъ ликовъ. Это — Я.
Эй, Ты! Прошлый Я, двойникъ-искатель!
Посмотри, каковъ твой идеалъ.
Посмотри, какъ въ тысячахъ зеркалъ
Отражается Великій ихъ Создатель.
ВОСЕМЬДЕСЯТЪ ОДНА НОЧЬ.
Я почувствовалъ тебя
Безъ одежды, ярко голою.
Ты пришла ко мнѣ веселою,
Ты пришла ко мнѣ любя.
Ты смѣялась безъ смущенія,
Отдавалась безъ стыда.
Ты дарила мнѣ мгновенія.
Я не слышалъ увѣренія,
Что ты любить навсегда.
Ночь обоихъ насъ, трепещущихъ,
Искрометной страстью блещущихъ,
Охватила мягкой тьмой.
Ты шептала: — Милый мои…
Какъ русалки синеокія,
Холодны и горячи
Наши ласки. Но надъ нами
Кто-то бьетъ, шумитъ крыжами.
И зажогъ я три высокія,
Три святыя, желтоокія,
Три прозрачныя свѣчи.
Затрещалъ огонь мерцающій.
Испугался сумракъ тающій
И забился по угламъ.
Замолчало. Кто-же тамъ?
И гляжу я вверхъ, надъ нами.
Кто тамъ билъ, шумѣлъ крылами?
Никого. Лишь двое насъ.
Вновь ползетъ за часомъ часъ.
Тѣло бѣлое и голое
Безъ стыда ласкаю я.
А лицо твое веселое
Шепчетъ взоромъ; — Я твоя.
Свѣчи жолтыя, прозрачныя
Льютъ въ молчащій сумракъ сны.
И какъ числа семизначныя,
Ласки страстныя длинны.
Ласки длинныя и голыя…
Жолтый наглый свѣтъ свѣчей…
И смѣемся мы, веселые,
Ты ничья и я ничей.
Задремалъ я утомленный,
Къ утру тихо задремалъ.
Гдѣ-то быстро я леталъ,
Гдѣ-то долго пропадалъ.
Я проснулся изумленный.
Оглянулся. Гдѣ же ты?
Денъ мнѣ въ окна улыбается,
Свѣтъ свѣчей убить старается,
Гонитъ сонныя мечты.
Я гашу святыя свѣчи.
По не гаснетъ жолтый свѣтъ.
И пугающія рѣчи
Кто-то шепчетъ мнѣ въ отвѣтъ.
А тебя со мною нѣтъ.
Сорокъ дней горѣли свѣчи.
И пугающія рѣчи
Кто-то властно мнѣ шепталъ.
Сорокъ дней я весь дрожалъ.
Я въ мученьяхъ умиралъ.
Сорокъ первый день насталъ.
И погасли свѣчи длинныя,
Монастырскія, старинныя.
И тогда я задремалъ.
Вотъ забвеніе туманное.
Не темно и не свѣтло.
Сплю и слышу: Что-то странное
На постель мою легло.
Кто-то бьетъ меня крылами,
Кто-то мучаетъ меня.
Я очнулся. Тьма надъ нами.
Кто же здѣсь? Огня! Огня!
Зажигаю свѣчи длинныя,
Монастырскія, старинныя.
Свѣчи гаснутъ, не горятъ.
Не горятъ онѣ, проклятыя.
Кто здѣсь? Кто? Часы летятъ,
Непроглядной тьмой объятые.
Сорокъ медленныхъ ночей
Въ чорномъ мракѣ, безъ свѣчей,
Я лежалъ — не спалъ, страдающій,
Дикой смертью умирающій.
Кто-то страшный, кто — не знаю,
На постель ко мнѣ ложился,
Билъ крылами, дико злился.
И теперь я умираю.
PRIMA NOX.
Онъ счастливъ былъ невѣстою своей,
Онъ обожалъ ее. Но былъ противенъ ей.
Она скрывала отвращенье.
Она ждала, боясь. А онъ горѣлъ и ждалъ.
Онъ ждалъ мгновенья. И пришло мгновенье.
Онъ мужемъ сталъ.
Молчала ночь. И онъ, шумя дыханьемъ,
Смотрѣлъ въ упоръ въ любимые глаза.
И были круглые они, и въ нихъ была слеза.
Лицо дрожало ужасомъ, страданьемъ.
Она кричала.
Онъ шепталъ: — "Моя!..
"Я сомнѣвался. Вѣрю я.
"Ты богъ. Ты звѣрь. Ты вдохновенье.
"Ты упоенье.
"Въ твоихъ глазахъ любовь какъ небо глубока.
«Какъ ты дика! Любовь дика!»
ОДНА.
Поэта любилъ. И той, кого любилъ,
Онъ долгими ночами говорилъ
О красотѣ души, о красотѣ вселенной,
О добротѣ великой и нетлѣнной.
Что наканунѣ написалъ,
Онъ ей читалъ. Акордомъ вдохновенья,
То полнымъ вѣры, то сомнѣнья,
Уютный уголокъ ихъ трепеталъ.
И сердце женщины впитало
Все, что другое сердце отдавало.
Шли дни. Закона чувству нѣтъ,
И разлюбилъ ее поэтъ.
Ушолъ. И въ женскомъ сердцѣ стало
Обидно, больно, тяжело.
Но что-то новое въ немъ кладомъ залегло,
Какъ птица въ клѣткѣ трепетало.
За днями дни въ прошедшее неслись,
Полны какой-то непонятной жажды.
И птица вырвалась однажды, —
Въ слова правдивыя мученія влились.
Какъ прежде, ждетъ она царицы ночи.
И зажигаетъ двѣ свѣчи.
И для нея тѣ свѣчи — очи.
Неясныя еще, но ужъ родныя очи.
Вотъ ночь. Она и двѣ свѣчи.
И шепчетъ женщина: — Молчи мой умъ. Молчи.
Молчи. Молчи. —
И шепчетъ женщина, виски сжимая:
— Усни, усни тоска нѣмая!
Усни. Усни.
Проснись. Кричи во мнѣ, ты, Богъ новорожденный,
Въ моей душѣ судьбою заключенный!… —
И смотрятъ на нее печальные огни,
Какъ кто-то милый и влюбленный.
Вотъ утро раннее — незрячая сова —
Глядитъ безъ мысли. Свѣчи догорѣли.
На столъ склонилась голова.
Вся комната поетъ. Сюда влетѣли
Изъ сердца за ночь вѣрныя слова.
УХОДИТЕ, ВЕСЕЛЫЕ, ПРОЧЬ!
Страшно. Страшно, невѣдомый другъ!
Пожалѣй, какъ ребенка, меня.
Я боюсь наступившаго дня.
Я боюсь, что онъ кончится вдругъ.
Я разслышалъ какъ время шумитъ.
Я все вижу тяжолые сны.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вотъ въ пустынѣ громадный гранитъ.
Это идолъ святой тишины.
Мимо время летитъ и поетъ,
И гранитнаго бога сосетъ.
И худѣетъ онъ, терпитъ и ждетъ,
Ждетъ минуты, когда онъ умретъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я все вижу тяжолые сны.
Въ мягкой тьмѣ, подъ замкомъ тишины
Я ласкаю чужую жену.
Я забылся. Я счастливъ. Я богъ.
Въ мягкой тьмѣ Мой богатый чертогъ.
Я цѣлую чужую жену.
Вдругъ она обернулась къ окну,
Обернулась къ окну и дрожитъ.
А въ окно кто-то бѣлый глядитъ.
Холодѣетъ чужая жена.
И не движется больше она.
И летитъ и гудитъ тишина.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я все вижу тяжолые сны.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Начинается царство весны.
Злая кошка отъ страсти кричитъ.
Синій голубь отъ страсти ворчитъ.
Начинается царство весны.
Все — надежда, движенье и шумъ.
А во мнѣ чорный змѣй тишины —
Онъ заползъ изъ проклятой страны —
Все сосетъ мой испуганный умъ
И рожаетъ жестокіе сны.
Вотъ весна вдохновенно поетъ
И людей веселиться зоветъ.
Вонъ веселые люди поютъ
И съ собой веселиться зовутъ.
Уходите, веселые, прочь
И возьмите съ собою весну!
Предо мною промятая ночь.
Ночь, когда я навѣки усну.
ВИНО НОЧНОЕ.
Ночь ползетъ. Въ ея объятьяхъ
Звуки жизни пропадаютъ.
Музыканты въ пестрыхъ платьяхъ
Предо мной всю ночь играютъ.
Скрипки, флейты музыкантовъ
Разрѣзаютъ бархатъ ночи.
Съ неба строго смотрятъ очи,
Очи съ блескомъ брилліантовъ.
Изъ хрустальной жолтой чаши
Пью всю ночь вино монаховъ.
Вижу въ небѣ души наши,
Вижу тайны нашихъ страховъ.
Изъ развалинъ тучъ косматыхъ
Слышу сказки брилліантовъ.
Вижу звуки музыкантовъ
Вереницей змѣй крылатыхъ.
Вотъ проснулось все иное,
Все, что такъ боится свѣта.
Пью я, пью вино ночное
Отъ заката до разсвѣта.
Пью, чтобъ плыли брилліанты
Отовсюду. Отовсюду…
Я къ разсвѣту пьяный буду.
Эй вы! Громче, музыканты!
Изъ небеснаго, земного,
Изъ ночной пугливой ласки
Пью я радости иного,
Пью я строки новой сказки.
Мысли смѣлыя дробятся,
Какъ осколки брилліантовъ.
Звуки пестрыхъ музыкантовъ
Бога ночи не боятся.
Сказки. Сказки. Тѣнь отвѣта,
Сказки здѣшняго, иного.
Отъ заката до разсвѣта
Пью я скорбь вина ночного.
Думы, думы — брилліанты.
Брилліанты — сказки, грезы.
Ваши грани слезы, слезы…
Эй вы! Громче, музыканты!
ДІАЛОГЪ.
— Вамъ спать пора. Давно заря.
— Я сплю. Красивъ мой сонъ мучительный,
Какъ вопль пророка, упоительный,
Какъ пытка древности, мучительный.
Красивъ мой сонъ. Пускай заря
Глядитъ въ меня, какъ я горя.
Я вѣрю, что горитъ заря.
Я слѣпъ. Красивъ мой сонъ мучительный.
Я слѣпъ. Но вѣрю, что заря
Глядитъ въ меня какъ я горя.
Я сплю. Горячъ мой сонъ стремительный.
— Скорѣе спать! Вѣдь вы больны.
— Подите прочь! Я вижу сны.
Я сплю давно и вижу сны
Пропавшей страшной стороны.
ВЫЙДИ, СОЛНЦЕ!
Что-то въ небѣ солнца нѣтъ.
Солнце! Солнце, красный шаръ,
Я люблю твой жаркій свѣтъ,
Я люблю твой свѣтлый жаръ.
Солнце! Встань же надъ рѣкою.
Солнце! Въ рѣку загляни.
Поборись съ моей тоскою
И тоску мою подальше прогони.
Солнце! Солнце, красный шаръ,
Я люблю твой свѣтлый жаръ.
Я червонецъ брошу, Солнце,
Брошу въ рѣку. Пропадай!
Ты же золотомъ червонца,
Солнце другъ мой, богъ мой Солнце, поиграй.
Я люблю твой жаркій свѣтъ.
Солнце, гдѣ — ты? Солнца нѣтъ.
Солнце! Выйди надъ рѣкою,
Зло — смѣяться надъ людьми.
Поборись съ моей тоскою,
Душу скорбную лучами обними.
Солнце! Солнце! Красный шаръ!
Нуженъ мнѣ твой свѣтлый жаръ.
Нуженъ мнѣ твой жаркій свѣтъ.
Солнце… Солнце… Солнца нѣтъ.
СМЕРТЬ ЗЕМЛИ.
Вижу, вижу смерть земли.
Вотъ ужъ дни земли прошли.
Дни. Дни. Дни.
Все глотай, все ломая,
Вдругъ настанетъ ночь нѣмая.
Ночь. Ночь. Ночь.
Въ небѣ призракъ пролетитъ.
Громко людямъ прокричитъ:
Смерть! Смерть! Смерть!
И въ смятеніи великомъ
Такъ отвѣтятъ люди крикомъ:
А… А… А…
Вдругъ пророкъ послѣднихъ дней
Завопитъ толпѣ людей:
Богъ! Богъ! Богъ!
И въ отчаяньи великомъ
Такъ заплачутъ люди крикомъ:
Гдѣ? Гдѣ? Гдѣ?
УЩЕЛЬЕ ЧОРТА.
Часы летятъ куда-то,
Куда-то къ чорту чорному.
Чортъ по ущелью горному,
Безмолвному и чорному
Ползетъ, ползетъ куда-то,
Ползетъ, ползетъ… Ползетъ.
Ущелье дико сжато
Въ тискахъ нѣмыхъ высотъ.
И спятъ высоты горныя,
Межъ небомъ и землею спятъ.
Часы, какъ мухи чорныя,
Летятъ, летятъ. Всегда летятъ.
Летятъ въ ущелье, къ чорту въ пастъ.
Летятъ въ ущелье, чтобъ пропасть.
Ущелье дико сжато.
Отъ стаи мухъ темно.
Чуть видно солнце красное,
Пятнистое, неясное.
Откуда-то куда-то
Вверху ползетъ оно.
Часы летятъ, какъ стая мухъ,
Въ тиски нѣмыхъ высотъ.
Великій свѣтъ почти потухъ.
Въ нѣмомъ ущельи чортъ ползетъ.
Ползетъ, глотаетъ мухъ.
Часы летятъ, какъ стая мухъ,
Летятъ въ ущелье горное,
Безмолвное и торное.
Черно и тихо въ немъ.
Въ немъ звукъ замолкъ, въ немъ свѣтъ потухъ.
Въ немъ чортъ ползетъ, глотаетъ мухъ.
Черно и страшно въ немъ.
Лежитъ ущелье горное
Кольцомъ.
СКЕЛЕТЪ.
Я ѣхалъ куда-то на бѣломъ конѣ.
А ѣхалъ я будто во онѣ.
Деревья качались.
Деревья шептались
И справа и слѣва склонялись.
Склонялись ко мнѣ.
Деревья шептались. И воздухъ стоналъ.
А этой страны я не зналъ.
А конь мой боялся.
Мой конь спотыкался.
Мой конь извивался
И вправо и влѣво бросался.
Бросался и ржалъ.
Вдругъ бросился конь мой впередъ, какъ стрѣла.
И выбилъ меня изъ сѣдла.
Упалъ. Тихо стало.
А грудь застонала.
Кровь горло сжимала.
Кровь въ горлѣ ворчала.
А справа и слѣва молчала
Неясная мгла.
Вдругъ слышу: подковы стучатъ по землѣ.
Вдругъ вижу: бѣлѣетъ во мглѣ.
То кожъ мой несется.
Онъ въ стороны рвется.
Отъ ужаса вьется.
Скелетъ на немъ звонко трясется,
Трясется въ сѣдлѣ.
Скелетъ доскакалъ. Доскакалъ до меня,
Трясясь, хохоча и звеня.
Чу. Голосъ неясный,
Противный и властный:
— А! Вотъ ты! Прощай, мой прекрасный! —
И гонитъ коня.
СВИНЕЦЪ.
Рябь свинцовыхъ волнъ рѣки.
Хриплый гулъ свинцовыхъ тучъ.
Грезы счастья далеки.
Какъ ты страшенъ, какъ могучъ,
Ты, свинецъ моей тоски.
И плыву я въ челнокѣ
По темнѣющей рѣкѣ.
На душѣ моей свинецъ.
По темнѣющей рѣкѣ
Въ челнокѣ плыветъ мертвецъ.
Тучи ропщутъ злѣе, злѣе.
Мутнымъ волнамъ нѣтъ конца.
А свинецъ все тяжелѣе
Давитъ душу мертвеца.
Давитъ душу мертвеца
Глыба мертваго свинца.
Мой челнокъ все ниже, ниже
Входитъ въ мутный сонъ рѣки.
Мой конецъ все ближе, ближе.
Какъ тяжолъ свинецъ тоски.
Какъ тяжолъ свинецъ тоски.
Тащитъ онъ на дно рѣки.
Мой челнокъ пойдетъ ко дну.
Я въ послѣдній разъ вздохну.
И на тучи я взгляну.
Эти тучи прокляну.
И на волны я взгляну.
Эти волны прокляну.
И пойду ко дну, ко дну,
Чтобы слиться съ тайной дна,
Гдѣ смѣется тишина.
Вонъ на днѣ лежитъ мертвецъ.
Онъ ничтоженъ и могучъ.
Съ той же скукой безъ него
Наверху гудитъ свинецъ
Чорныхъ тучъ, тяжолыхъ тучъ.
Вонъ на днѣ лежитъ мертвецъ.
Съ той-же скукой безъ него,
Съ той-же жалобой тоски
Бьетъ расплавленный свинецъ,
Въ берегъ бьетъ свинецъ рѣки.
Вонъ на днѣ лежитъ мертвецъ.
А надъ нимъ рѣка — свинецъ.
А надъ нимъ громада тучъ,
Чорныхъ тучъ, свинцовыхъ тучъ.
Вонъ на днѣ лежитъ мертвецъ
И глотаетъ тишину.
А! какъ скученъ этой край.
Тамъ въ тоскѣ лежитъ мертвецъ.
Вотъ привсталъ. Ползетъ по дну.
Ищетъ онъ пропавшій ключъ.
Тѣмъ ключомъ былъ запертъ рай.
VITA NOSTRA.
Со стѣнъ тюрьмы
Сверкали искры свѣта непонятнаго
Изъ безучастной тьмы;
Сплетались въ страшные причудливые знаки.
Какъ миліонъ бѣсовъ въ остервенѣньи драки.
Былъ страшенъ голосъ свѣта непонятнаго.
Былъ страшенъ голосъ молчаливой тьмы.
А не того хотѣли мы.
Хотѣли мы простора необъятнаго,
Хотѣли солнца незакатнаго.
Но солнца нѣтъ. Простора нѣтъ. И мы
Легли во тьму на липкій полъ тюрьмы.
Легли на грязный липкій полъ.
Хохочутъ знаки съ чорныхъ стѣнъ.
Противный плѣнъ! Проклятый плѣнъ!..
…Гремитъ замокъ. Палачъ вошолъ.
ЧОРНАЯ, ЧОРНАЯ, ЧОРНАЯ.
Вонъ берега извиваются.
Нѣтъ имъ конца — берегамъ.
Волны-русалки ласкаются
Къ синимъ лѣсамъ и лугамъ.
Вечеръ. Трава стала — синяя.
Синіе листья молчатъ.
Бѣлою радостью инея
Бѣлыя чайки блестятъ.
Въ даль уходя, изгибается,
Съ синею ночью сливается
Синее чудо — рѣка.
Синяя ночь надвигается…
Въ сердцѣ моемъ содрогается,
Въ сердцѣ моемъ просыпается
Чорная птица — тоска.
Вотъ и проснулась, проклятая,
Вотъ я затихъ, не дыша.
Синею ночью объятая,
Какъ ты, рѣка, хороша!
Рѣчь, величаво-угрюмую
Синее небо поетъ…
Въ ночь окунаюсь и думаю:
Можетъ быть, птица уснетъ.
Крикнуло небо зарницею.
Ночь. Ты, какъ Богъ, хороша.
Молча слѣжу я за птицею,
Долго слѣжу, не дыша.
Звѣзды любовныя, ясныя,
Божья бездонная высь…
Поздно. Вотъ лапы ужасныя
Въ синюю рѣку впились.
Чорвыя крылья, громадныя,
Грузно надъ міромъ легли.
Птица!.. Вонъ блестки лампадныя
Съ божьяго неба ушли.
Вырвалась птица проклятая,
Чорная, чорная, чорная.
НАВЕРХУ.
Я шолъ все вверхъ. Вились ступени,
Ступени сверху шли ко мнѣ.
Я въ полночь подошолъ къ странѣ.
Къ святой странѣ, гдѣ жили тѣни.
Взглянулъ назадъ. Мой путь во мглѣ.
И тамъ струились внизъ минуты.
Ступени были дерзко круты
И были выбиты въ скалѣ.
Я улыбнулся. Отвернулся
Отъ бездны чорной и нѣмой.
И гордый дикій геній мой
Своей гордыни ужаснулся.
И ужаснулся онъ того,
Что смотритъ бездной путь пройденный,
Въ скалѣ высокой заключонный,
И тамъ не видно ничего.
И тихимъ шагомъ, весь разбитый,
Пошолъ я вглубь страны тѣней.
И страшный міръ мой, мной открытый,
Онъ мнѣ казался все страшнѣй.
Скала звенѣла подъ ногами.
И въ пустотѣ тонулъ мой взглядъ.
И кто-то прежними словами,
Словами смерти звалъ назадъ.
Назадъ къ землѣ. Назадъ въ былое.
Назадъ къ привычному грѣху.
Я сталъ молиться.
Здѣсь другое:
Здѣсь неба не было вверху.
Рѣшенье… Воля…
Гдѣ же тѣни?
Я шолъ сюда въ страну тѣней.
Меня вели сюда ступени,
Мильоны страшныхъ ступеней.
Да. Гдѣ же тѣни? Тусклымъ свѣтомъ
Свѣтилась гладкая скала.
И ни вопросомъ, ни отвѣтомъ —
Спросить, отвѣтить не могла.
Я шолъ. Все шолъ. Давно ступени,
Свои ступени потерялъ.
Назадъ нельзя. А! гдѣ вы, тѣни?
И я все шолъ. И я усталъ.
И я уснулъ. Тогда минуты
Сказали мнѣ, что тоже спятъ.
Ступени были дерзко круты
И шли наверхъ. Нельзя назадъ.
Я спалъ. И кто-то прикоснулся,
Какъ призракъ, къ тѣлу моему.
Здѣсь кто-то. Это-то. Я проснулся.
Здѣсь кто-то. Я сказалъ ему:
— Скажи, великій, кто ты? гдѣ ты?
Скажи, чтобъ понялъ я, кто ты? —
Я ждалъ, что вдругъ изъ пустоты
Польются страшные отвѣты.
Молчанье жуткое кругомъ.
Блеснуло что-то, какъ зарница.
Молчанье. Жду. И будто птица
Меня ударила крыломъ.
И только. Страшныя минуты
Ползли по мнѣ куда-то въ Адъ.
А! Страшно здѣсь. Нельзя назадъ:
Ступени были слишкомъ круты.
— Явитесь вы! Я долженъ знать!
Мой сонъ не долженъ быть обманомъ! —
И голосъ мой гудѣлъ вулканомъ.
Молчатъ. Я началъ понимать.
И я упалъ въ тоскѣ безсилья.
Хотѣлось плакать и молить.
Тогда невидимыя крылья
По тѣлу стали бить и бить.
— Уйди. Я понялъ все. Не надо! —
И посмотрѣлъ я, не боясь.
Пучиной огненнаго взгляда
Великій Я смотрѣлъ, смѣясь.
И онъ сказалъ:
— Я здѣсь давно.
А ты здѣсь день.
Ты человѣкъ. Но я не тѣнь,
Какъ ты не тѣнь.
Не рвись назадъ. Намъ путь закрытъ.
И навсегда.
Не плачь. Не плачь. Твоя слеза
Меня смѣшитъ.
И Я вѣдь здѣсь. А Я давно,
И навсегда.
Смотри же смѣло мнѣ въ глаза,
Мой навсегда.
Смотри. Смотри. Вѣдь ты узналъ
Себя во мнѣ.
Вотъ ты нашолъ кого искалъ
Въ нѣмой странѣ.
И вотъ ты здѣсь. Я жду тебя
Давно. Давно.
И вотъ ты мой. Люблю тебя.
Давно. Давно.
Онъ говорилъ спокойно, властно,
И Онъ замолкъ, когда сказалъ.
Сказалъ. Замолкъ. И въ губы страстно
Меня огнемъ поцѣловалъ.
И мы вдвоемъ. Какъ голы скалы…
Ни звука. Видно далеко.
Черезъ бездонные провалы
Перелетаемъ мы легко.
Онъ говоритъ. А я внимаю.
Но вспоминаю и томлюсь.
Но съ каждымъ часомъ — знаю, знаю! —
Мудрѣе, больше становлюсь.
Порой въ сіяньи идеала
Я вижу умъ свой, какъ свѣчу.
Тогда ложусь на край провала
И внизъ тоску мою кричу.
Я вижу тамъ людей забытыхъ,
Обросшихъ шерстью и грѣхомъ.
Кричу о тайнахъ, мной открытыхъ.
Кричу. И голосъ мой, какъ громъ.
То богъ-дитя, тоской объятый,
Тоской по Богѣ-Силъ, кричитъ.
А Онъ стоитъ за мной, крылатый,
И улыбается, молчитъ.
ПТИЦА КРАСНАЯ.
За лѣсомъ вспыхнула заря
И полетѣла птицей красной
Отъ нашей ноли въ міръ неясный,
О страхѣ пѣсней говоря.
И пѣсня въ мірѣ необъятномъ
Звучала крикомъ непонятнымъ.
И пѣла птица о землѣ;
О нашемъ злѣ, о нашемъ горѣ.
И слушалъ Духъ въ нѣмомъ просторѣ
Слова о горѣ и о злѣ.
И Духъ покойный, Духъ неясный
Не зналъ, кто этотъ демонъ красный.
А птица красная неслась,
Неслась, крича и тихо тая.
И тишь нѣмая, тишь святая,
Какъ кисея разорвалась.
Съ тѣхъ поръ вселенная рыдаетъ.
Съ тѣхъ поръ великій Духъ страдаетъ.
ВОЛНЫ.
Я все смотрѣлся въ волны мутныя
Безцѣльно плещущей рѣки.
И мнѣ казалось: Волны мутныя
Рисуютъ облики минутные
Моей рыдающей тоски,
Тоски всегдашней, неизмѣнной,
Тоски и тлѣнной и нетлѣнной.
Я все смотрѣлся въ они мутныя
Моей рыдающей тоски.
И мнѣ казалось: Они мутныя
Рисуютъ отблески минутные
Безцѣльно плещущей рѣки,
Рѣки подъ солнцемъ неизмѣннымъ,
Подъ солнцемъ тлѣннымъ и нетлѣннымъ.
ГРУЗИНСКАЯ ПѢСНЯ.
(Пушкинъ. Путешествіе въ Арзрумъ.)
О, душа, въ раю рожденная,
Ты родилась для меня.
Отъ тебя, душа недавняя,
Отъ тебя, душа безсмертная,
Счастья жду я, жизни жду.
Отъ тебя, весна цвѣтущая,
Двухнедѣльная луна,
О, хранитель, о, избраница,
Отъ тебя я жизни жду.
Вотъ лицо твое въ сіяніи.
Ты улыбкой веселишь.
Для меня твой взоръ — вселенная,
Отъ тебя я жизни жду.
Роза горная, священная
Подъ алмазами росы,
Гордость Бога, счастье тихое,
Потаенное сокровище,
Отъ тебя я жизни жду.
Березы чуткія
Во мглѣ синѣющей
Бѣлы. Бѣлы.
Вотъ волны жуткія
Мнѣ душу грѣющей
Вечерней мглы.
Вотъ день кончается.
Одинъ, до вѣчности
Доплывшій день.
Вверху качается
Тѣнь безконечности,
Ночная тѣнь.
Вотъ холодъ носится
Волной звенящею.
А мнѣ тепло.
Вотъ тьмой мертвящею
Ночь въ душу просится.
А мнѣ свѣтло.
Надъ жизнью слабою
Ночь позабавится
Мильономъ глазъ.
День съ ночью справится,
Съ ея отравою
Въ который разъ!
Съ мечтой угрюмою
Иду я. Думаю:
— Зачѣмъ я здѣсь? —
И слышу пѣніе,
Небесъ велѣніе:
— Вотъ міръ. Онъ весь. —
А я — великое,
Я — полудикое,
Иду — молчу.
Вотъ вѣтеръ носится.
Богъ въ душу просится.
Его хочу.
ДВОЙНИКИ.
Проснулся рано. Плакалъ. Вспомнилъ сонъ.
И вспомнилъ то, что вижу не впервые
Я этотъ сонъ.
Я видѣлъ двойника. Двойникъ былъ этотъ сонъ.
Съ великимъ горемъ
Увидѣлъ сквозь туманъ пески береговые
Утесъ-титанъ, обвитый моремъ
Со всѣхъ сторонъ.
Онъ былъ когда-то тамъ. И былъ зарытъ въ землѣ.
Вѣка и море берегъ рыли.
Утесъ отъ суши отдѣлили.
И онъ, угрюмымъ богомъ ставъ,
Врагомъ невидимой землѣ,
Вновь увидалъ ее во мглѣ.
И закачался, увидавъ.
Я вспомнилъ сонъ. Я видѣлъ двойника.
Я вспомнилъ сны. Я видѣлъ двойниковъ.
Изъ сотенъ строгихъ любящихъ зрачковъ
Въ меня глядѣла юная тоска.
И строгій голосъ, любящій меня,
Святой слезою ангела звеня,
Во тьмѣ ночей мнѣ сотни разъ шепталъ:
— Ты все нащолъ. Но что-то потерялъ. —
Утесъ закачался. Онъ видитъ вдали
Полоску песчаной земли.
"Я что-то оставилъ, я что-то забылъ
"Въ странѣ, гдѣ я плѣнникомъ былъ.
«Быть можетъ то травка, быть можетъ то птичка…»
И сталъ подниматься тяжолый громадный,
Качаясь и море сѣдое качая,
Утесъ величавый, утесъ одинокій,
Чтобъ лучше неясную даль разглядѣть.
Качается камень, качается море.
И вотъ рыбаки гонятъ къ берегу лодки.
И шепчутъ молитвы, и шепчутъ заклятья,
Боясь испугаться, боясь умереть.
ВѢНОКЪ.
По рѣкѣ плыветъ вѣнокъ,
Увядающій вѣнокъ.
Сѣлъ я въ маленькій челнокъ.
По рѣкѣ пустилъ челнокъ.
Мой челнокъ легко плыветъ.
Впереди вѣнокъ плыветъ.
Ну, челнокъ мой. Ну, впередъ.
Внизъ легко вѣдь. Ну. Впередъ.
Ближе. Ближе. Сто шаговъ.
Ближе. Ближе. Пять шаговъ.
Вижу онъ изъ васильковъ.
Мой вѣнокъ изъ васильковъ.
Вижу: тонетъ мой вѣнокъ,
Увядающій вѣнокъ.
Ну. Скорѣе ты, челнокъ.
И домчался мой челнокъ.
Поздно. Руку протянулъ.
Быстро руку протянулъ.
Поздно. Онъ уже тонулъ.
Смутно видный, онъ тонулъ.
А челнокъ мой внизъ несло.
Быстро внизъ рѣкой несло.
Что-то всплыло. За весло!
Заработало весло.
Вижу: ленточка всплыла,
Мутно-красная всплыла.
Вдругъ легла на рѣку мгла,
Какъ сѣдая вѣдьма, мгла.
Вѣтеръ волны поднималъ,
Пыль земную поднималъ.
Вотъ я ленточку поймалъ,
Мутно-красную поймалъ.
Вижу: Выжжены слова,
Золотымъ клеймомъ слова.
Слышу: Крикнула сова.
Рано крикнула сова.
Вѣтеръ дико хохоталъ.
Надо мною хохоталъ.
Я два слова прочиталъ.
Лишь два слова прочиталъ.
Дальше было много словъ,
Золотыхъ, чуть видныхъ словъ.
Дикій вѣтеръ, гулъ валовъ,
Гулъ испуганныхъ валовъ.
Вѣтеръ ленту подхватилъ,
Засмѣялся, подхватилъ.
Поигралъ и утопилъ,
Въ мутной влагѣ утопилъ.
Я два слова прочиталъ.
Лишь два слова прочиталъ.
Вѣтеръ дико хохоталъ,
Надо мною хохоталъ.
Ждетъ тебя — вотъ тѣ два слова,
Два проклятыхъ глупыхъ слова.
Хохоталъ тяжолый вѣтеръ.
Хохоталъ проклятый вѣтеръ.
Я съ тоской смотрѣлъ на дно,
Гдѣ лежатъ теперь два слова.
Что мнѣ два проклятыхъ слова?
Хоть бы третье. Хоть одно.
Ихъ же было много тамъ.
Много словъ.
Хохотъ вѣтра, гулъ валовъ
Злятся хоромъ: Не отдамъ!
КАКЪ ГУДѢЛИ ЗЛЫЯ ТУЧИ.
Какъ-то грустно, какъ-то строго
На меня глядитъ мечта…
Предо мной одна дорога,
И пуста дорога та.
Все во мнѣ съ тоскою знаетъ,
Что все то-же впереди.
А мечта мнѣ повторяетъ,
Повторяетъ мнѣ: — Иди!
Да. Иди. Мечтай и мысли.
И найдешь. Найдешь. Найдешь. —
Тучи чорныя повисли.
Шепчутъ тучи: — Ты умрешь.
Да. Ты, можетъ быть, найдешь.
Но къ чему величье мысли…
Ты умрешь. Умрешь. Умрешь. —
Шепчутъ тучи глухо, властно:
— Не узнаешь ты конца.
Будетъ все тебѣ неясно.
Вотъ умрешь ты. И безстрастно
Мы прикроемъ мертвеца.
Да. Есть свѣтъ. Онъ свѣтитъ ясно
Безъ начала, безъ конца.
Но къ чему для мертвеца
То, что вѣчно, что прекрасно?
Въ простотѣ своей ужасно
То, что будетъ безъ конца. —
Шепчутъ тучи: — Пусть упрямо
Говоритъ тебѣ мечта:
«Эй, или все прямо, прямо…»
Но вѣдь истина проста:
Пусть ты полонъ дикой силы,
Пусть идешь ты все впередъ,
Какъ мечта тебя зоветъ.
Ты дойдешь лишь до могилы…
До могилы. До могилы…
Пусть тебя зоветъ мечта.
Но вѣдь истина проста. —
Такъ гудѣли алыя тучи.
Злыя тучи. Злыя тучи.
Я съ тоской пошолъ впередъ,
Такъ мечта меня зоветъ.
Эй вы! Смѣйтесь, злыя тучи!
Я иду впередъ.
НА РАЗСВѢТѢ.
Съ пустынной площади едва слетѣла ночь.
Туманъ какъ молоко. Забытые огни.
— Зачѣмъ мы здѣсь съ тобой! Уйдемъ отсюда прочь.
Какъ пусто здѣсь, мой другъ… Но нѣтъ. Мы не одни.
Смотри, какъ страшно здѣсь. Какая мгла кругомъ.
Мнѣ показалось… да… — боюсь тебѣ сказать, —
Что страшный чорный звѣрь забылся чуткимъ сномъ.
Проснется. Поглядитъ. О. Не могу я ждать…
— Но мы одни, мой другъ. Не бойся. Что съ тобой?
Что видишь ты? Скажи. Я прогоню твой сонъ.
Дай руку мнѣ скорѣй; ее своей рукой
Сожму я крѣпко…
— Ахъ! ты слышешь этотъ стонъ!
То стонъ людей. То смерть сжимаетъ ихъ въ когтяхъ.
Я слышу мертвый крикъ. Они меня зовутъ.
Я вижу лица ихъ. Отчаянье въ глазахъ…
Бѣжимъ! Здѣсь смерть вокругъ. Она творитъ свой судъ.
— Но что ты говоришь! Здѣсь тишина кругомъ.
Чьи лица видишь ты? Кто можетъ здѣсь кричать?
— Я правду говорю. Уйдемъ, мой другъ. Уйдемъ!
На волю! Въ поле. Въ лѣсъ! Вонъ крикъ. Вонъ стонъ опять.
— Чьи стоны слышишь ты?
— Людей. Людей. Людей.
— Но люди спятъ теперь.
— Увы. Они не спятъ.
Вонъ сѣрный дымъ ползетъ изъ тысячи грудей.
Какъ сѣрный дымъ шипитъ! О — о! здѣсь цѣлый адъ.
Гляди, гляди наверхъ. Ты скажешь — тамъ туманъ.
Ты окажешь — небо тамъ. Ты скажешь — облака.
Тамъ смерть за смертный грѣхъ. Тамъ смерть за нашъ обманъ.
На волю! Въ лѣсъ, въ поля! Тоска. Тоска. Тоска..
ГОРОДСКІЯ ВИДѢНІЯ.
Что это? Что это? Страшныя головы,
Дикія лица изъ оконъ глядятъ,
ѣду я мимо домовъ заколдованныхъ,
Ѣду я городомъ мимо домовъ.
Словъ мнѣ! О, дайте мнѣ словъ человѣческихъ!
Словъ!.. Чтобъ я понялъ, что жизнь еще есть.
Страшныя головы. Рты безсловесные,
Дикія очи. А городъ молчитъ.
Ночь издѣвается. Сердце кричитъ.
Городъ молчитъ. Онъ нарочно молчитъ.
Что это близкое? Что монотонное?
Что неотвязное? Это подковами,
Сѣрая лошадь стальными подковами
Въ дно городское уныло стучитъ.
Страшныя головы. Окна безочотныя.
А! вотъ и спутникъ сидитъ впереди.
— Ну, говори! — Но молчитъ и не движется
Шляпа высокая, сѣрый камзолъ.
— Умеръ ты? — Спутникъ съ бичомъ неразмотаннымъ
Камнемъ застылъ. Онъ сидитъ и молчитъ.
Умеръ онъ? Сѣрая лошадь подковами
Въ дно городское упрямо стучитъ.
Ѣду. Зачѣмъ же? Все новыя головы.
Страшныя головы… — Стой! —
Нѣтъ, онъ не слышитъ. А городъ сдвигается.
Давитъ зловѣщей мечтой.
Городъ шевелится. Стѣны сдвигаются.
Бѣгаютъ въ страхѣ огни.
Лица изъ оконъ глядятъ, насмѣхаются.
Эй ты! Гони же! Гони!
Что-то ворвалось сюда нелюдское.
Въ городъ ворвалось… Ломаетъ, кричитъ…
Лошадь — машина упрямо стучитъ
Въ дно городское.
Спутникъ молчитъ.
Спитъ? Иль мертвецъ?
— Слышишь ты! Въ городъ ворвался конецъ!
Ну-же! Гони!
СИМФОНІЯ.
Кто-то душу мою окрыленную,
Кто-то душу мою оскорбилъ.
Душу, грустью земной истомленную,
Истомленную тайной могилъ,
Кто-то душу мою оскорбилъ.
Кто-то грязной рукой,
Кто-то грубой рукой,
Хохоча надъ тоской,
Надъ безумной тоской,
Оскорбилъ мою душу лучистую,
Какъ сіянье луны серебристую,
Душу чистую
Оскорбилъ.
И своимъ небесамъ я на судъ отдаю
Душу мою,
Чистую душу мою,
Чистую душу мою оскорбленную.
Кто окрыленную,
Кто истомленную,
Кто оскорбилъ мою душу влюбленную,
Душу влюбленную въ Бога любви?
Кто натянулъ такъ созвучно звенѣвшія,
Струны размѣренно пѣвшія,
Струны мои?
Кто испугалъ меня хохотомъ грязнымъ
Ночью во снѣ?
Кто прикоснулся лицомъ безобразнымъ,
Кто прикоснулся ко мнѣ?
Помню отъ смѣха все красное,
Помню лицо человѣчье неясное…
Будто бы слились въ немъ тысячи лицъ.
Грязная гидра ко мнѣ прикоснулась.
Гидра хохочетъ. Душа ужаснулась,
И надо мной развернулась
Грусть безъ границъ.
Грусть изумленная,
Долгой борьбой вдохновленная
И обнажонвая
Грусть.
Грусть. Полюбилъ я ее,
Полюбилъ за страданье свое,
Ее,
Эту грусть,
Грусть за душу мою оскорбленную.
Развернулась мертвящая грусть надо мной.
Показалась мнѣ новой страной
Эта горькая тихая грусть.
Пусть обидѣли душу мою истомленную,
Душу въ правду влюбленную.
Пусть обидѣли душу мою окрыленную.
Пусть.
Кто окрыленную,
Кто истомленную,
Кто загрязнилъ мою душу влюбленную,
Душу влюбленную въ правду боговъ,
Въ страны боговъ?
Душу понявшую тайну вѣковъ?
Кто загрязнилъ мою душу нетлѣнную,
Душу мою вдохновенную?
Ты. Духъ земли.
Ты подошолъ. И мечты потускнѣли.
И черезъ путь къ моей цѣли
Тѣни огромныя,
Темныя
Тѣни легли.
Ты оскорбилъ мою душу лучистую.
Ты, духъ земли.
Душу мою серебристую,
Душу чистую
Ты загрязнилъ.
Это ты мою душу собой загрязнилъ,
Душу скорбью земной истомленную.
Истомленную тайной могилъ,
И великой мечтой окрыленную.
Но не бойся душа. Мы сильнѣе его.
Улетимъ мы съ тобою куда захотимъ.
А врагу моему
— А! проклятье ему! —
Мы ему не дадимъ,
Не дадимъ мы ему
Ничего, ничего.
ГОРОДСКОЙ САДЪ.
Жилъ я въ древнемъ иноземномъ городкѣ.
Мой балконъ висѣлъ надъ садомъ городскимъ.
И угрюмъ былъ садъ столѣтній. А за нимъ
Пѣна моря извивалась на пескѣ.
Пѣна моря вдалекѣ
Извивалась на пескѣ.
И надъ садомъ и надъ моремъ теплый май
Пѣлъ безъ словъ о чомъ-то нужномъ для меня.
Маи мнѣ пѣлъ. А пѣлъ мнѣ май про свѣтлый рай,
Сказку, истину отъ всѣхъ чужихъ храня.
Море, сказкою звеня,
Пѣло только для меня.
Ту-же сказку пѣлъ мнѣ садъ, столѣтній садъ.
Прижимался онъ къ балкону моему.
Пѣна моря шла то къ саду, то назадъ…
Все смотрѣлъ я. Я смотрѣлъ то въ свѣтъ, то въ тьму.
Я смотрѣлъ то въ свѣтъ, то въ тьму.
Я отдалъ себя всему.
Много мыслей подарилъ мнѣ этотъ май,
Пролетѣвшій надъ приморскимъ городкомъ.
Въ этотъ мѣсяцъ я не думалъ ни о комъ.
Садъ и море мнѣ шептали: Понимай.
Понимай же, понимай
Человѣка, землю, рай.
Въ ночь, когда кончался май, на кораблѣ
Нужно было мнѣ уѣхать далеко;
И въ прощальный день на чуждой мнѣ землѣ
Всталъ я рано. Всталъ я свѣтлый и легко.
Утро въ сизой мокрой мглѣ
Проползало по землѣ.
Съ грустной радостно я вышелъ на балконъ,
Чтобъ въ саду оставить мой прощальный взглядъ.
Я взглянулъ. Мой нелюдимый дикій садъ —
То не онъ уже. Конечно, то не онъ.
Дикій садъ мой — то не онъ.
Люди шли со всѣхъ сторонъ.
Люди шли. Скребли лопатами траву.
Прикрѣпляли всюду флаги, фонари.
Я смотрѣлъ. То было сказкой наяву,
Гадкой сказкой въ свѣтѣ утренней зари.
Говоръ, флаги, фонари
Въ свѣтѣ утренней зари.
Я смотрѣлъ и милый садъ не узнавалъ.
Чуждымъ голосомъ мой садъ заговорилъ.
Кто-то красную бумагу наклеилъ,
Наклеилъ на старый дубъ. Я прочиталъ;
Я съ балкона прочиталъ:
Будетъ музыка и балъ.
Прочиталъ: Сегодня праздникъ городской
Въ честь чего-то, въ честь кого-то. Я смотрѣлъ.
Я хотѣлъ смотрѣть. И злобно не хотѣлъ.
И наполнился я тихою тоской.
Я смотрѣлъ съ нѣмой тоской
Въ садъ покорный городской.
Майскій день, послѣдній майскій день
Началъ съ моря весело смотрѣть.
На траву легла отъ вѣтокъ тѣнь
И сплелась въ причудливую сѣть.
Но въ причудливую сѣть
Не хотѣлось мнѣ смотрѣть.
День все шолъ. Онъ шолъ изъ утра въ ночь впередъ.
Все мѣнялся мой любимый дикій садъ.
Сталъ змѣей вползать въ мой садъ чужой народъ,
Сталъ гулять, бродить впередъ, бродить назадъ.
И обиженный мой взглядъ
Все смотрѣлъ въ ожившій садъ.
Тѣни вечера на старый садъ легли,
Музыканты въ старый садъ толпой пришли.
И раздался ихъ веселый глупый вой
Надъ веселою, надъ глупою толпой…
Дальше, дальше отъ земли!
Ждетъ корабль меня вдали.
И у толъ я на корабль съ моей тоской,
Чтобы быть отъ прошлыхъ дней моихъ вдали.
Вотъ и море. Кто-же шепчетъ мнѣ съ земли?
Это садъ мой. Садъ столѣтній городской.
Садъ столѣтній городской
Что-то шепчетъ мнѣ съ тоской.
Прочь, не нужно, глупый садъ, столѣтній садъ.
Разойдемся. Я впередъ, а ты назадъ.
Вдругъ подуло. Потемнѣло. И земля
Слилась съ небомъ. То со страхомъ видѣлъ я.
Злятся небо и земля.
Такъ я видѣлъ съ корабля.
Буря. Дождь идетъ. Изъ тучи дождь идетъ.
Старый садъ мой закачался и реветъ.
Гонитъ прочь своихъ разряженныхъ гостей
И кидаетъ въ нихъ осколки фонарей.
Садъ кричитъ толпѣ гостей:
Прочь вы! Прочь вы! Прочь скорѣй!
Снялся съ якоря корабль мой и поплылъ.
Буря пылью ослѣпляла мнѣ глаза.
Опустѣлъ мой старый садъ и грозно вылъ,
И носилась въ немъ сверкавшая гроза.
Старый садъ мой злился, вылъ.
Я смѣялся. Въ море плылъ.
ЧЕРЕЗЪ ЛѢСЪ.
Это было въ лѣсу, вѣчно темномъ, какъ ночь;
Это было въ дремучемъ лѣсу.
Кто идетъ тамъ? То я свое горе несу.
Люди прочь! Звѣри прочь! Птицы прочь!
Пусть тотъ лѣсъ безъ конца. Я иду черезъ лѣсъ,
Чтобы выйти туда, гдѣ не лѣсъ.
Пусть мнѣ страшно идти; пусть не видно небесъ.
Но вѣдь есть же просторъ безконечныхъ небесъ,
Синева вѣчно юныхъ небесъ.
Я несу мое горе. И мнѣ тяжело.
Но не вѣрьте мнѣ. Жизнь хороша.
Я унесъ вашу смерть, я унесъ ваше зло,
Проглотилъ вашу ночь, чтобъ вамъ было свѣтло;
Истерзалъ свою душу, чтобъ ваша душа,
Міровая живая душа,
Стала выше, чѣмъ мертвое зло.
Это было въ лѣсу, вѣчно темномъ, какъ ночь.
Но тоска, но отчаянье — прочь!
Вижу! Солнце кричитъ сквозь деревья, вдали,
Освѣщая пустыню Земли.
Скоро сброшу я, сброшу я ношу свою.
Будетъ солнце… А я вѣдь — сова.
И другія слова я землѣ пропою.
Но какія то будутъ слова?
БОРЪ.
Окно открыто. Окно такъ низко.
А за окномъ квадратный дворъ.
Я сплю. И вижу. Ползетъ… Вотъ близко.
Вотъ подъ окномъ… Лукавый воръ.
Вотъ онъ влѣзаетъ. Я сплю и знаю:
Лукавый воръ — онъ не убьетъ.
И крѣпче, крѣпче я запылаю.
И вижу — воръ мой крестъ беретъ.
Стоитъ громадный, стоитъ священный
Въ лучахъ блаженства своего
Мой крестъ тяжолый самоявленный
У изголовья моего.
Въ немъ силы много. Въ немъ вѣсу много.
Онъ стопудовый. Онъ литой.
И крупный жемчугъ, какъ слезы Бога,
Вонзился въ крестъ мой золотой.
Я спалъ и видѣлъ, какъ воръ подкрался
И крестъ громадный обхватилъ.
Я не боялся. Не просыпался
И лишь шепнулъ: — Не хватитъ силъ. —
Въ усильяхъ тщетныхъ воръ извивался.
Вдругъ произнесъ хрипя хулу.
Крестъ накалился, громъ разорвался.
И воръ исчезъ въ окно, во мглу.
Проснулся. Крестъ мой самоявленный
Стоитъ весь гордый, весь святой,
И тихій жемчугъ съ тоской священной
Слезится въ глыбѣ золотой.
СНѢГЪ.
Съ неба далекаго, съ неба великаго
Сыпался, сыпался бѣлый задумчивый
Снѣгъ.
Шолъ я нерадостный. Шолъ я измученный.
Но успокаивалъ душу болящую
Снѣгъ.
— Бѣлыя бабочки, гости нездѣшніе —
Думалъ я, глядя, какъ падалъ задумчивый
Снѣгъ.
— Гости нездѣшніе… Чистые, чистые… —
Думалъ я, съ болью топча бѣлорадостный
Снѣгъ.
— Думай о вѣчности. Думай о мудрости… —
Такъ мнѣ шепталъ, изъ далекаго падая,
Снѣгъ.
Вдругъ въ сторонѣ кто-то крикнулъ испуганно.
Люди бѣгутъ. Застоналъ подъ ногами ихъ
Снѣгъ.
Бросился къ людямъ я. О! Что увидѣлъ я…
Снѣгъ окровавленный… Снѣгъ окровавленный…
Горько обиженный, смертно обиженный
Снѣгъ…
ВОЛГА.
Вечеръ долго, долго
Заревомъ играетъ.
Какъ протяжно Волга
Пѣснями вздыхаетъ.
Кто-то спитъ нѣмой
Подъ волнистой тьмой.
Спитъ.
На горѣ усадьба бѣлая стоитъ
На горѣ усадьба крышами блеститъ.
А внизу въ рѣкѣ нѣмой
Кто-то мертвый и нѣмой,
Перевитый чорной тьмой
Спитъ.
Надъ рѣкою пѣсни вьются,
Пѣсни тихія, закатныя,
Пѣсни дымомъ вьются,
Пѣсни птицей вьются,
И объ воду бьются
И объ небо бьются.
И рыдаютъ въ пѣсняхъ души необъятныя,
Для самихъ себя навѣчно непонятныя.
И кричатъ изъ душъ надежды невозвратныя,
Души стонутъ злобнымъ горемъ, злобной скукою горя,
И глотаетъ пѣсни русскія закатныя
Ярко красная заря.
Надъ рѣкою пѣсни стонутъ,
Будто стонетъ вся рѣка.
Въ чомъ-то души, будто гири, тонутъ
То тоска.
На горѣ, въ усадьбѣ бѣлые цвѣты
Спятъ надъ Волгой сонной,
Надъ Волгой сонной,
Какъ привидѣнья…
По Волгѣ сонной
Куда-то медленно плывутъ плоты,
Плывутъ плоты,
Какъ тѣни скучнаго терпѣнья.
А на плотахъ какъ привидѣнья
Сидятъ, лежатъ живые люди.
Сидятъ, лежатъ и пѣсней рвутъ живыя груди,
Чтобъ позабыть.
Чтобъ позабыть, заплакать и не быть.
Не быть. Не быть.
Какъ хорошо топить безплодныя мечты,
Какъ хорошо топить мечты въ тоскѣ.
Внизъ по рѣкѣ плывутъ плоты,
Внизъ по рѣкѣ.
Плывутъ слова, слова тоски.
А кто-то спитъ на днѣ рѣки.
А кто-то спитъ въ водѣ нѣмой,
Громадный, страшный и нѣмой,
Весь перевитый норной тьмой,
Лежитъ. Молчитъ.
Онъ спитъ.
Смѣяться заревомъ наскучило зарѣ.
Въ усадьбѣ бѣлой на горѣ
Потухли стѣны, окна, крыши.
Вдругъ пятна чорныя родились вдалекѣ,
Тамъ, гдѣ закатъ. Поплыли по рѣкѣ
И разбѣжались вдругъ, какъ мыши.
Молчатъ слова тоски. Звѣзда блеститъ слюдой.
Вздохнулъ лежащій подъ водой.
И надъ рѣкой повѣяло бѣдой.
Кто за насъ — или за нами!
И сомкнутыми рядами
Мы пройдемъ надъ головами
Опрокинутыхъ враговъ.
Кто за насъ — или за нами,
Чтобы не было рабовъ!
Кто мы! Насъ много. Мы — люди великой свободы.
Мы за страданья доступнаго счастья хотимъ.
Родина! Родина! Даромъ пропавшіе годы,
Даромъ пропавшую мощь мы тебѣ возвратимъ.
Кто за насъ — или за нами!
Мы возможнаго хотимъ.
Мы свой хлѣбъ беремъ горбами..
Русь вѣка питалась нами.
Мы на Волгѣ бурлаками;
Подъ камнями съ фонарями
Мы за тачками бѣжимъ;
По желѣзу молотками
Мы стучимъ, стучимъ, стучимъ.
Кровью горячей мы рабство вѣками поили.
Рабство падетъ отъ ударовъ житейскихъ наукъ.
Все впереди. Не напрасно года проходили.
Прадѣдъ не зналъ, до чего дострадается внукъ.
Кто за насъ — или за нами!
Мы пойдемъ впередъ толпами.
Жизнь и правда насъ зовутъ.
Будутъ дни… Блестя штыками,
На своихъ свои пойдутъ,
Но не разъ враги предъ нами
Жорла пушекъ повернутъ.
Вѣчная память погибшимъ за дѣло святое.
Вѣчная память замученнымъ въ тюрьмахъ гнилыхъ.
Вѣчная память сказавшимъ намъ слово живое.
Вѣчная память… И месть за нихъ!
ТРИ ЗНАМЕНИ.
Надъ землею вьется знамя, знамя чорное.
Знамя чорное, громадное, какъ туча.
Стонетъ, плачетъ чья-то грудь подъ пыткою.
Долго стонетъ… Какъ она могуча!
Въ грудь могучую,
Въ грудь живучую,
Злымъ судьей на смерть осужденную,
Кто-то сталь вонзилъ раскаленную.
Кто?
Кто этотъ великанъ, свалившій великана?
Какъ шла борьба? Великая борьба?
Судьба ли это? Или не судьба?
И не было-ли здѣсь обмана?
Не видно ничего. Откуда тьма кругомъ?
А! Знамя чорное родило эту тьму.
Чуть слышно борется замученный съ врагомъ.
Куда вошолъ я? А! Въ тюрьму.
Вотъ знамя чорное замкнулось аркой свода.
Какъ душно здѣсь! И хочется кричать.
И я рванулся. Закричалъ: — Свобода! —
А эхо мнѣ отвѣтило: — Молчать! —
Тюрьма. Мы всѣ живемъ въ тюрьмѣ,
Подъ чорнымъ знаменемъ окаменѣлымъ.
Въ тюрьмѣ, гдѣ можно лишь страдать душой и тѣломъ
Иль ползать гадами во тьмѣ.
Во тьмѣ! Во тьмѣ!
Вы, что родились
Подъ чорнымъ знаменемъ,
Подъ страшнымъ символомъ бича и тьмы,
Давайте грезить
О свѣтломъ времени,
О дняхъ паденія твердынь тюрьмы.
Давайте грезить.
Вотъ знамя чорное
Въ клочки разорвано. Горитъ въ кострахъ.
Тюрьма упала.
Бѣгутъ тюремщики,
Въ преступныхъ душахъ ихъ и злость, и страхъ.
Ужъ мы свободны.
Вотъ символъ новаго —
Мы знамя бѣлое несемъ впередъ.
Ужъ мы не стало
Рабовъ закованныхъ.
Ужъ мы — стихія. Ужъ мы — народъ.
Проходятъ годы.
И трудъ свободнаго,
И геній смѣлаго творятъ, творятъ.
Надъ нами знамя
Святое, бѣлое,
И нѣтъ возврата намъ въ тюрьму, назадъ.
Но кто это? Кто тамъ? Подходятъ сюда…
Ихъ много. Какъ много… Все страшныя лица.
Эй! Кто вы, бродяги? Вонъ наша граница!
Здѣсь строится мирное царство труда.
Эй! Кто вы, бродяги? Откуда? Куда?
— Не бродяги мы. Не люди мы.
Мы — лишь призраки людей.
Стоны, слезы — мы. Мы вырвались
Изъ раздавленныхъ грудей.
Наше небо — пропасть чорная,
Каждый день нашъ — чорный день.
Мы изъ тюрьмъ идемъ, изъ каторги,
Изъ голодныхъ деревень.
Тамъ религія — безправіе.
Тамъ пророки — палачи.
Тамъ земля и стѣны шепчутъ:
— Эй! Молчи! —
А! Страшно мнѣ. Сквозь тьму, сквозь стѣны
Я вижу все. Я вижу все.
Вонъ ночью вѣшаютъ кого-то,
Вонъ бьютъ кого-то… по лицу…
А! Страшно. Гдѣ мой сонъ прекрасный?
Гдѣ знамя бѣлое мое?
Въ моей душѣ нѣтъ ликованія,
Но гнѣвъ растетъ въ моей душѣ.
И вижу я теперь не знамя бѣлое —
Вонъ знамя красное, какъ зарево, горитъ.
Я слышу дикій крикъ: «О! будьте прокляты!»
И знаю я, кому и кто кричитъ.
И хочется и мнѣ кричать: «О! будьте прокляты!»
Бѣжать и оставлять кровавый слѣдъ.
И хочется поднять стаканъ вина безумнаго,
Вина кроваваго,
И пить, и пить за красный цвѣтъ…
ВЪ РУБИЩѢ… ВЪ ЗОЛОТѢ…
Я пришолъ къ вамъ въ рубищѣ, плачущій, измученный.
Я пришолъ къ вамъ въ рубищѣ, дряхлый и больной.
Муки человѣчества, все его отчаянье,
Все его безуміе — все на мнѣ, со мной.
Я пришолъ въ полуночи, страшный окровавленный,
Снятый бѣлымъ ангеломъ съ чорнаго креста.
Не лечилъ я ранъ своихъ. Я все шолъ… Смотрите-же!
Грязный я. Израненный. Лишь душа чиста.
Страшенъ я. Душа чиста.
Я пришолъ. Сошолъ съ креста.
Я висѣлъ, висѣлъ вѣка надъ чорной бездною.
На крестѣ висѣлъ съ улыбкой мертвеца.
Духъ мой, мозгъ мой, духъ и мозгъ мой стали бездною.
Я воскресъ. Пришолъ, чтобъ пѣснею, какъ саблею желѣзною,
Разсѣкать сердца.
Я пришолъ, чтобъ саблею желѣзною
Вскрыть сердца, не бывшія надъ бездною.
Вскрыть сердца. Вложить въ сердца
Жажду вѣчнаго исканія,
Жажду гордаго страданія,
Всепрощенье пониманія,
Тайный смыслъ чередованія
Лжи и правды безъ конца.
Вы, любовью обойденные,
Вы, судьбою оскорбленные,
Оскорбленные людьми,
Вы, невинно заключонные,
Я вамъ всѣмъ шепчу: — Пойми.
Всѣмъ, всѣмъ, всѣмъ шепчу: — Пойми.
Не подумай ты, что нѣтъ во мнѣ любви.
Выну душу я… Ты видишь — вся въ крови.
Осмотри ее. Возьми,
И пойми. Пойми, пойми.
Все пойми.
Вамъ, любимцы счастья сытаго,
Счастья въ пошлости зарытаго,
Я вамъ всѣмъ скажу: — Пойми.
Посмотри на все, что взялъ ты,
Вспомни все, что потерялъ ты,
И, вздохнувъ, пойми.
Вамъ, слѣпые лжеучители,
Вамъ, унылые носители
Одряхлѣвшихъ, правдъ земли,
Вамъ, противные мучители,
Вамъ, гнилая грязь земли,
Я и вамъ скажу: — Пойми… И боли.
Пойми… И боли.
Вамъ, кто ни холоденъ, ни горячъ,
Вамъ, кому равно безцѣльный звонъ
Ложъ и правда, хохотъ и плачъ,
Вамъ, кому имя — Легіонъ,
Я и вамъ всѣмъ скажу: — Пойми.
Загляни въ себя и найдешь
Цѣлый міръ, потерянный тобой.
Стой. Стой. Куда ты идешь?
Иди въ бой!
Къ врагамъ, иди къ намъ!
Будь здѣсь, или тамъ!
Но въ бой!
Это вамъ я, вамъ я говорю,
Вамъ, кому имя Легіонъ;
Вамъ, кто ни холоденъ, ни горячъ.
Я пришолъ къ вамъ въ рубищѣ, умудренный опытомъ,
Опытомъ страданія мыслящей души.
Я пришолъ измученный. Не лечилъ я ранъ своихъ,
Не стиралъ я слезъ своихъ. Слезы хороши.
О. Страданья хороши!
Это пища для души.
Но и ты страдать спѣши,
Братъ.
Я пришолъ къ вамъ ищущій, чтобъ сказать вамъ ищущимъ:
Надѣвайте рубища на тѣла свои.
Надѣвайте рубища, рубища исканія,
Рубища страданія, рубища любви.
Въ каждомъ есть божественный,
Гордый, сильный, радостный
Духъ.
Въ каждомъ есть загаженный,
Подлой лѣнью дышащій
Звѣрь.
Пусть умретъ поганый звѣрь!
Пусть окрѣпнетъ вѣчный духъ!
А пока въ тебѣ огонь не потухъ,
Вѣрь!
Да возникнетъ радостный, полубогъ воинственный,
Ликованьемъ дышащій! Да живетъ мечта!
Я пришолъ къ вамъ, плачущій, старый страшной старостью,
Я вамъ земно кланяюсь, снятый со креста.
Я пришолъ къ вамъ въ рубищѣ…
…Я пришолъ къ вамъ въ золотѣ. Молодой. Красивый.
Я пришолъ къ вамъ въ золотѣ. Слышите — звенитъ!
Я прошолъ исканія. Я — уже нашедшій,
Былъ я воскъ слезящійся, сталъ — гранятъ.
Я пришолъ къ вамъ въ золотѣ, чтобъ одѣть васъ въ золото,
Въ ризы побѣдителей пошлости земной.
Я пришолъ къ вамъ въ золотѣ, чтобъ вселить въ васъ демона.
Демонъ гордой смѣлости вьется надо мной.
Пусть онъ вьется и надъ вами,
Этотъ демонъ красоты,
Красоты великой воли
И достигнутой мечты.
Ты, прошедшій сквозь страданія,
Побѣдившій испытанія,
Ты, шептавшій: — Я найду.
Ты потомъ, ставъ побѣдителемъ,
Крикнешь всѣмъ врагамъ, хулителямъ:
— Прочь съ дороги! Я иду!
Прочь съ дороги! Я иду! —
Вотъ я вижу васъ иными.
Всѣ вы въ золото одѣты.
Провалились и забылись
Стародавніе завѣты.
Вотъ вы мыслите свободно.
Вотъ вы любите свободно.
Вамъ какъ глупость, глупость дѣтства,
Вспомнить прошлое смѣшно.
Въ каждомъ — Богъ; прекрасный, смѣлый,
Гордо — смѣлый! Мощно смѣлый!
И никто уже не шепчетъ: Мнѣ отъ бога не дано.
Въ каждомъ Богъ ужасный, смѣлый,
Дико-смѣлый, властно-смѣлый…
Здравствуй Солнце! Здравствуй Геній!
Здравствуй Новый Человѣкъ!
ЗА МНОЙ!
Въ борьбу! Въ борьбу!
Въ борьбу за жизнь, за совершенство.
Въ борьбу за вѣчное блаженство!
Идемъ въ борьбу! Идемъ въ борьбу!
Мы разобьемъ врага — Судьбу!
Въ борьбу! Въ борьбу!
Надъ нашимъ міромъ, сномъ объятымъ,
Гляди: Лежитъ чудовищемъ хвостатымъ,
Лѣнивою, увѣренной змѣей,
Лежитъ надъ грязною землей
Нашъ врагъ — Судьба.
Пусть загремитъ борьба съ чудовищемъ проклятымъ.
Борьба! Борьба!
Лежитъ чудовище надъ нами,
Лежитъ чудовище проклятое,
Лежитъ чудовище хвостатое,
Чтобъ мы не сдѣлались богами.
Лежитъ оно безсмѣннымъ стражемъ,
Чтобъ небо было лишь миражемъ
Всегда надъ нами.
Убьемъ врага! Убьемъ Судьбу!
Въ борьбу! Въ борьбу!
Врагъ будетъ мертвъ. Но сквозь вѣка безсчотные,
Но сквозь вѣка безцѣльно-беззаботные
Должны пройти рабы земные
Подъ тяжестью грѣха, какъ подъ мѣшкомъ свинца
Чтобы вступить во времена иныя,
Въ начало свѣтлаго конца.
Но, можетъ быть, пройдутъ вѣка унылые,
Какъ тысячи такихъ уже прошли,
И такъ-же будутъ спать безкрылые,
И такъ-же будутъ спать унылые
Рабы земли.
Пусть такъ. Пусть такъ. Но жалкаго терпѣнья,
Но сна души я не хочу.
Я полечу одинъ съ гнилыхъ болотъ забвенья,
Я полечу наверхъ съ гнилыхъ болотъ терпѣнья.
Съ гнилыхъ болотъ на крыльяхъ вдохновенья
Я полечу.
Приближусь я къ чудовищу хвостатому
И. такъ скажу ему, проклятому:
— Пусти меня, проклятый, къ небесамъ! —
Пропуститъ змѣй, Онъ испугается.
Вѣдь онъ, проклятый, сомнѣвается,
Что даромъ я себя ему отдамъ.
Онъ чуетъ месть души моей обиженной,
Земнымъ томленіемъ униженной;
Онъ чуетъ месть моей святой души.
Боится онъ копья-святыни,
Которое я выковалъ въ тиши,
Въ пескахъ пустыни.
Пусть я одинъ прорвусь съ копьемъ въ рукахъ,
Прорвусь межъ чорныхъ лапъ урода-змѣя;
Прорвусь, найдя себя и потерявши страхъ,
Найдя себя, создавъ себя и смѣя.
Пусть я одинъ. Но почему одинъ?
Ну, отвѣчайте мнѣ зачѣмъ вы такъ убоги?
Богами были вы. Теперь вы полубоги.
А каждый для себя и рабъ и господинъ.
Пусть я одинъ. Но почему одинъ?
Я — полубогъ. Вы — полубоги.
Я не одинъ.
Уйдите на года въ безбрежныя пустыни.
И въ васъ проснется духъ святыни,
Вы выкуете копья для борьбы
Съ врагомъ, съ чудовищемъ Судьбы.
За мной! За мной, рожденные рабами,
За мной! Чтобъ стать полубогами!
Мы первые орлы тоски земной.
За мной! Вѣдь небо-же, не камни-же надъ нами…
За мной! За мной!
ПСАЛМЫ.
правитьПСАЛОМЪ ПЕРВЫЙ.
Я люблю тебя. Но идти къ тебѣ
Не хочу.
Непонятный знакъ есть въ моей судьбѣ.
Я люблю тебя. Не иду къ тебѣ.
Въ одинокой тьмѣ я зажогъ свѣчу.
Я лежу. Молчу.
Сквозь свою слезу на свою свѣчу
Я смотрю.
Я тебя люблю. Я тебя хочу.
Я хочу кричать. Но лежу молчу.
И горю.
И проходитъ часъ. Проползаетъ часъ.
И въ блестящей тьмѣ двое насъ.
И свѣча-алмазъ,
Одинокій глазъ —
Освѣщаетъ насъ.
И летятъ часы. И за часомъ часъ
Какъ орлы летятъ,
Въ небеса летятъ
Мимо насъ.
И орлы летятъ,
И орлы хотятъ,
Чтобъ я былъ объятъ
Неземнымъ огнемъ.
Жжотъ меня огонь. И тебя онъ жжотъ.
Мы вѣдь оба въ немъ.
Это богъ мечты насъ обоихъ жжотъ.
Нашъ свободный богъ насъ къ себѣ зоветъ.
Любитъ насъ и жжотъ
Неземнымъ огнемъ.
А часы-орлы мимо насъ летятъ,
Въ небеса летятъ.
И орлы хотятъ,
Чтобъ я былъ твоимъ,
Ты моей.
Такъ орлы хотятъ.
И кричу я имъ:
— Въ небеса скорѣй!
Донесите вѣсть небесамъ моимъ:
Я люблю. Люблю и любимъ. —
Я люблю тебя. Я хочу къ тебѣ.
И лежу одинъ. Не иду къ тебѣ.
На свѣчу смотрю.
И въ блестящей тьмѣ я горю.
Непонятный знакъ данъ моей судьбѣ.
Знакъ моихъ небесъ. Онъ горитъ на мнѣ.
Этотъ знакъ — ничей.
Но въ его огнѣ
Много есть лучей
Для тебя.
Онъ горитъ на мнѣ, непонятный знакъ.
И его изъ васъ, изъ людей
Не сотретъ никто и никакъ.
Этотъ знакъ и мой и ничей.
Я живу, молясь и скорбя,
Распиная плоть, распиная духъ,
Чтобъ найти боговъ въ глубинѣ себя.
Я живу, томясь и горя,
Чтобы мой огонь не потухъ.
Капли чистыхъ слезъ для меня моря.
Въ нихъ я вижу міръ.
Я пою, любя,
То, что я нашолъ въ глубинѣ себя.
Для себя.
А нашолъ я міръ.
Въ мірѣ томъ кипятъ дикія моря,
Истину боговъ сказкой говоря.
И великъ мой міръ.
Одинокъ мой міръ.
Міръ мой — это все. Міръ мой — это я.
Вѣчность до меня, истину тая
Въ глубинѣ своей, облетала міръ.
И была ничья,
А теперь моя.
Вѣчность — это я.
Какъ красивъ мой міръ!
Это я — мой міръ.
Кто я? Я волна,
Впившая въ себя
Правду голубыхъ, мчащихся небесъ;
Я — волна,
Впившая въ себя
Правду дна.
Кто я? Я струна,
Что звучитъ одна
Радостью небесъ,
И весь міръ любя,
Слушаетъ себя,
Слушаетъ съ тоской.
Кто я? Я сѣдой, я дремучій лѣсъ.
Вѣковой,
Дремлющій съ тоской
Надъ рѣкой.
Кто я? Я — звѣзда
Голубыхъ небесъ,
Знающая правду чудесъ;
Я звѣзда,
Для которой нѣтъ
Да и Нѣтъ,
Нѣтъ и Да.
Я — звѣзда,
У которой нѣтъ
Требующихъ жертвы боговъ;
Я — звѣзда,
У которой нѣтъ
Ей ненужныхъ словъ:
Никогда
И Всегда.
Кто я? Я — слеза
Тихихъ и большихъ, въ даль глядящихъ глазъ.
Я — упорный взглядъ.
Я — огонь лампадъ,
Что глядитъ съ тоской въ образа.
Кто я? Я — алмазъ,
Отразившій міръ.
Кто я? Я и жрецъ, и его кумиръ.
Я развратный царь и святой аскетъ.
Кто я? Я — Никто.
Что я? Я — Ничто.
Кто я? Кто я? Кто?
Я — Поэтъ.
Я — душа моя.
То, что сдѣлалъ я,
Могутъ сдѣлать всѣ. Всѣ, кому дано
Заглянуть къ богамъ и на дно.
Я родился вновь
Въ правду и въ любовь,
Въ правду и въ мечту, чтобы пѣть,
Чтобъ въ меня вошли
Музыка и кровь;
Чтобы на лицѣ плачущей земли
Мнѣ слезой блестѣть.
ПСАЛОМЪ ВТОРОЙ.
Посылая проклятья Судьбѣ,
Я зову тебя ночью къ себѣ.
Я имя твое повторяю,
Лучистое имя твое.
Я сердце свое
Ножомъ ударяю.
Ножомъ ударяю. Тоской безнадежной горю.
И сердце кричитъ. А я говорю,
А я говорю ему: — Пой!
Пой, сердце, пѣвучей тоской!
Пой, сердце, о ней, чтобъ я видѣлъ ее. —
Я такъ говорю. И сердце свое
Ножомъ ударяю.
И сердце кричитъ и поетъ.
И я его пѣсню словами любви повторяю,
Словами премудрой любви.
И ловятъ въ себя души чистыя
Слова золотистыя,
Лучистыя
Созвучья мои.
Вотъ часъ я пою. Я такъ мало сказалъ.
Я такъ много сказалъ.
Я усталъ. Не усталъ.
Чуть сердце замолкнетъ, — Кричи! — повторяю
И сердце ножомъ ударяю.
И сердце кричитъ,
Ж сердце поетъ,
И сердце болитъ,
И сердце въ бездонное море зоветъ
Души чистыхъ людей,
Души гордыхъ людей.
Туда, гдѣ все вѣчно, туда, гдѣ нѣтъ дней,
Зоветъ. Зоветъ.
И вьются созвучья мои,
Какъ кольца лукавой змѣи.
Вотъ стихъ мой по небу летитъ, какъ орелъ.
Вотъ стихъ мой въ долину сошолъ.
Вотъ стихъ мой на скалы тяжолыя,
На скалы голыя,
Летитъ, какъ лань.
— Пой, сердце, пѣвучей тоской! —
Но сердце дрожитъ подъ рукой.
О, какъ сердце болитъ!
Сердце кричитъ:
— Умру. Перестань.
Умру. Перестань.
Не бей.
ПСАЛОМЪ ТРЕТІЙ.
Ты — звѣзда, издалека сверкающая,
Прорезающая
Тьму.
Ты — царица, мою вѣковую тюрьму
Освещающая
И меня призывающая
Къ пиру праздничному своему.
Ты — мечта, всѣ мечты окрыляющая.
Подойду я къ тебѣ. Подойду.
Кто же ты? Ты не женщина. Нѣтъ.
Все равно, все равно, если хочетъ поэтъ!
И со мною ты завтра же будешь въ аду.
Да. Въ аду. Потому что за дерзость мою
Уготованъ мнѣ адъ. Но мой адъ на землѣ.
Ну, царица моя! Я зову. Я пою.
Будь женою моей на землѣ.
Ну, иди-же въ тюрьму. Ну, иди-же, любя.
Обниму я тебя. Поцѣлую тебя.
И звѣзда, издалека сверкавшая,
Прорѣзавшая
Тьму,
Станетъ биться въ тюрьмѣ,
Дико плача во тьмѣ.
Но никто не откроетъ тюрьму.
Я безумно хочу. Въ первый разъ я люблю.
Погублю я тебя. Погублю.
Погублю за безбожность чужого грѣха.
Погибай. Все равно.
Мнѣ осталось одно.
Ха. Ха. Ха.
Погибай-же звѣзда, издалека сверкавшая,
Прорѣзавшая
Тьму.
Погибай-же, царица, мою вѣковую тюрьму
Освѣщавшая.
СКАЗКИ.
правитьСКАЗКА ПЕРВАЯ.
Зазвените отроки непонятной сказки!
Много есть загадокъ въ тайникахъ души.
Кто-то въ красномъ замкѣ проситъ женской ласки.
Онъ по замку бродитъ.
Вотъ онъ въ залу входитъ.
Пусть шаги безумца постучатъ въ тиши.
Пусть! Никто не слышитъ, какъ звенитъ и плачетъ
У колонъ высокихъ радужный хрусталь.
И никто не видитъ, какъ змѣится, скачетъ
Тѣнь по краснымъ стѣнамъ, убѣгая вдаль.
А безумецъ бродитъ.
Онъ стучитъ. Выходитъ,
На балконъ выходитъ. На большой балконъ.
Паркъ въ неясномъ тонетъ.
Кто-то въ паркѣ стонетъ,
А въ мозгу безумца надоѣвшій звонъ.
Звонъ мозги шевелитъ, будто цѣпь большая.
Звонъ тотъ заглушая,
Молится поэтъ.
Молится кому-то, чтобъ пришла Елена.
Но опять измѣна.
И Елены нѣтъ.
Онъ-же внятно слышитъ:
Кто-то въ паркѣ дышетъ.
Гдѣ-то тамъ Елена спряталась, молчитъ.
Онъ-же любитъ, хочетъ.
Вдругъ сова хохочетъ,
Такъ сова пророчитъ,
Такъ изъ тьмы кричитъ:
— Будетъ все въ страданьи, будетъ все въ тревогѣ,
Все въ тоскѣ, какъ морѣ, будетъ все въ одномъ.
Всѣ идутъ куда-то по своей дорогѣ,
Но: твоя дорога спуталась узломъ. —
Въ паркѣ замолчало. И никто не дышетъ.
И безумецъ слышитъ
Только тишину.
Море мертвой ночи.
Въ небѣ гаснутъ очи.
Воздухъ не колышетъ
Мертвую волну.
СКАЗКА ВТОРАЯ.
Зазвените строки непонятной сказки.
Много есть загадокъ въ тайникахъ души.
Вонъ блестятъ въ пещерѣ маленькіе глазки.
Много ихъ. То гномы,
Маленькіе гномы.
— Ну, попойте, гномы.
Пѣсни ваши, гномы,
Право, хороши.
Ну-же! Пойте, гномы. Я вамъ денегъ дамъ. —
И запѣли гномы хоромъ:
Трамъ. Трамъ. Трамъ…
Трамъ. Трамъ. Трамъ…
Подъ землею есть дорожки.
Наши маленькія ножки
Подъ землей бѣгутъ, бѣгутъ.
Мы то тамъ, то тутъ.
Дѣдъ нашъ — царь длиннобородый,
И мы всѣ его породы.
Мы родимся охъ него.
Женщинъ нѣтъ здѣсь никого.
Дѣдъ далеко,
Дѣдъ глубоко
Тамъ, тамъ, тамъ.
И нельзя къ нему пробраться.
Онъ не любитъ. Будетъ драться
И бодаться.
Трамъ. Трамъ. Трамъ.
Дѣдъ безсмертенъ. Не умретъ онъ никогда.
Онъ запрятанъ кѣмъ-то въ землю навсегда.
Мы же смертны. Всѣ умремъ.
Но мы смерти не боимся,
Не томимся
И поемъ:
Трамъ. Трамъ. Трамъ.
Какъ мы милы, гномы-крошки…
Наши маленькіе рожки
Украшаютъ гномій лобъ.
Какъ мы милы, гномы-крошки.
Подъ землею есть дорожки…
Наши маленькія ножки
По дорожкѣ: тонъ, тонъ, тонъ.
Мы живемъ, чтобъ наслаждаться,
Любимъ мы шутя бодаться,
Любимъ мы перекликаться
И смѣяться,
И кататься
По землѣ.
Мы о людяхъ много знаемъ,
Что ютятся наверху, на землѣ.
Но мы сказокъ ихъ совсѣмъ не понимаемъ.
Есть тамъ сказки о добрѣ и о злѣ.
Тамъ есть сказки о богахъ
И о томъ, что будто есть предсмертный страхъ.
Есть тамъ глупенькія сказки
Объ утѣхахъ женской ласки.
Ну. Довольно. Трамъ. Трамъ. Трамъ.
Мы въ пещерѣ отдохнули,
Глотки пѣсенкой продули.
Намъ пора бѣжать.
Намъ пора играть.
Трамъ. Трамъ. Трамъ.
Эй ты. Слушай, длинный, бѣлый.
Ты, съ козлиной бородой!
Отъ тебя несетъ бѣдой.
Ты какъ будто слишкомъ смѣлый.
Ты чего забрался къ намъ?
Убирайся. Трамъ. Трамъ. Трамъ.
Ты мѣшаешь намъ.
Убирайся. Видишь, норка. Намъ свободно тамъ,
Тамъ мы прыгаемъ съ разбѣга другъ на друга.
А тебѣ тамъ будетъ туго.
Убирайся. Ну.
Мы побѣгаемъ немножко.
Видишь, норка. Тамъ дорожка.
А потомъ пора ко сну.
Трамъ. Трамъ. Трамъ.
Убирайся. Убирайся.
Да смотри не возвращайся.
Трамъ. Трамъ. Трамъ.
Мы не любимъ слишкомъ важныхъ.
Ты хотѣлъ намъ денегъ дать.
Ну, давай. Да не бумажныхъ.
И къ чему бумажки эти!
Люди глупы. Люди дѣти.
Намъ ихъ не понять.
Ну, а вашимъ круглымъ золотомъ мы любимъ поиграть.
Братцы, ну въ послѣдній разъ,
Чтобы помнилъ онъ объ насъ.
Трамъ. Трамъ. Трамъ.
Хорошо здѣсь намъ.
Мы счастливы, гномы-крошки.
Какъ красивы наши рожки,
Наши маленькіе рожки.
Подъ землею есть дорожки.
Безконечныя дорожки.
По дорожкѣ наши ножки
Тонъ. Тонъ. Тонъ.
Братцы. Дружно: Тонъ. Тонъ. Тонъ.
Гость незваный, ты о гномахъ разскажи.
Только къ намъ не возвращайся.
Убирайся!
Бжи!..
ПРОРОЧЕСТВА.
правитьПРОРОЧЕСТВО ШЕСТОЕ.
Слушай, воронъ, чорный воронъ,
Мудрый воронъ Нэвэрморъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ночь ползетъ. Луна погасла.
Я лечу съ высокихъ горъ.
Я лечу и подо мною
Дьяволъ стелетъ темноту.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я во снѣ увидѣлъ дѣву,
Но не ту, не ту, не ту.
Я во снѣ увидѣлъ дѣву.
Дѣва сына зачала.
Отъ меня-ли? Для меня-ли?
Ночь гудѣла. Ночь ползла.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я во снѣ увидѣлъ сына,
Сына дѣвы, сына сна.
Онъ глядѣлъ въ меня упорно
Изъ бездоннаго окна.
Онъ былъ въ язвахъ, онъ былъ страшенъ,
Кровь текла съ его лица.
Онъ живой былъ. Но глядѣлъ онъ
Тусклымъ взоромъ мертвеца.
И молчалъ онъ. И глядѣлъ онъ
Изъ бездоннаго окна.
За окномъ съ бездоннымъ гуломъ
Хохотала тишина.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я во снѣ увидѣлъ дѣву,
Ту, которую любилъ.
Я съ любимой, милой дѣвой
О любви заговорилъ.
Говорилъ я: — "Ночь трепещетъ.
"Слышишь ты, какъ ночь поетъ.
"Жизнь умретъ. Любовь безсмертна.
"Тотъ, кто любитъ, не умретъ.
"Будемъ вмѣстѣ. Скажемъ ночи,
"Вѣчной ночи — подожди.
"Ну, цѣлуй-же, обнимай-же,
"Ну, гляди въ меня, гляди.
"Дай мнѣ счастье. Дай мнѣ вѣчность
«Дай мнѣ жизнь иныхъ свѣтилъ».
Но молчала, но смѣялась
Та, кого я полюбилъ.
И глаза въ меня глядѣли,
Но не тѣ, не тѣ, не тѣ.
Въ тѣхъ горѣло, въ тѣхъ свѣтилось
Поклоненіе мечтѣ.
Понялъ я — со мной играетъ
Месть рыдавшихъ обо мнѣ.
Полюбившихъ нелюбимыхъ,
Всѣхъ, кого я зналъ во снѣ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сонъ мой, сонъ, тысячелѣтній.
Чорныи сонъ. Тяжолый сонъ.
Сонъ подъ страшный похоронный,
Подъ гудящій чорный звонъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я во снѣ увидѣлъ ночи.
Длинный рядъ нѣмыхъ ночей.
Въ нихъ леталъ, бродилъ мой Геній.
Но онъ былъ уже ничей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я во снѣ летѣлъ, какъ камень,
Внизъ летѣлъ съ высокихъ горъ…
Слушай, воронъ, мудрый воронъ,
Чорный воронъ Нэвэрморъ.
Я съ тобою, чорный воронъ,
Я съ тобою говорю.
Ты все знаешь и спокоенъ,
Я же плачу и горю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чорной ночью разъ я слушалъ
Гулъ моихъ колоколовъ.
Я рѣшалъ загадку Смерти
Острой грезой мудрыхъ сновъ.
И чтобъ страхомъ одинокимъ
Не смутился разумъ мой,
Чорный воронъ молчаливый,
Мудрый воронъ былъ со мной.
Двѣ свѣчи. Тонули стѣны,
Потолокъ тонулъ во мглѣ.
Чорный воронъ неподвижно
Помѣстился на столѣ.
Говорилъ я. Воронъ слушалъ.
Говорилъ я: — "Жизнь пройдетъ.
"Свѣтъ погаснетъ. Ночь настанетъ.
"Что родилось, то умретъ.
«Страшно, воронъ. Страшно, мудрый» —
Воронъ слушалъ и молчалъ.
А во мнѣ все кто-то плакалъ,
Кто-то бился, хохоталъ.
Кто-то что-то подсказалъ мнѣ.
Но понять я не хотѣлъ.
И спокойнымъ трезвымъ взглядомъ
Я на ворона глядѣлъ.
Говорилъ я: — "Правда ужасъ…
«Но для мудрыхъ правда — ложь».
Это кто-то подсказалъ мнѣ.
Закричалъ я: — «Ну, такъ что-жъ?»
Но тотчасъ-же я счастливымъ
Громкимъ голосомъ запѣлъ:
— "Духъ могучій, духъ счастливый
"Въ безконечности летѣлъ…
"Вѣчный разумъ съ вѣчнымъ духомъ
"О блаженствѣ говоритъ.
"Духъ могучій, духъ счастливый
"Въ безконечности летитъ.
"Вотъ въ кольцѣ вѣка кружатся,
"И нельзя имъ умереть.
"Будетъ вѣчно духъ могучій
"Въ безконечности летѣть.
«Духъ счастливый…»
Но внезапно
Я замолкъ. Гудѣла ночь.
Ужасъ всталъ. И закричалъ я,
Но кому — не знаю: — «Прочь».
Въ этотъ мигъ шаги отучали
Быстро, быстро вдалекѣ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дверь открылась. И явился
Докторъ въ бѣломъ парикѣ.
Старый докторъ улыбался,
Быстро руки потиралъ.
И сказалъ, усѣвшись въ кресло:
— Excusez. Не помѣшалъ? —
Въ это время мудрый воронъ
Въ темный уголъ улетѣлъ.
--«Воронъ!» крикнулъ я сердито.
Онъ опять на мѣсто сѣлъ.
— Это воронъ?… Очень мило! —
Бритый докторъ говоритъ.
— Это онъ пѣлъ: — духъ счастливый
Въ безконечности летитъ? —
«Нѣтъ, не онъ. Но что вамъ нужно?
Вы, навѣрно, докторъ?» — Да. —
«Что вамъ нужно?» Онъ смѣется.
«Ну, сидите. Не бѣда».
Мы надолго замолчали.
Ночь гудѣла. Воронъ спалъ,
Опустивъ свои клювъ тяжолый.
Я сердиться пересталъ.
Я глядѣлъ куда-то въ пропасть,
Въ пропасть неба, въ пропасть тьмы.
Старый докторъ что-то думалъ.
Долго такъ сидѣли мы.
Я глядѣлъ куда-то въ пропасть.
Видѣлъ вѣчность и конецъ.
Вотъ лечу я. Я — безсмертный.
Вотъ лежу я. Я — мертвецъ.
Вижу: Чьи-то руки держатъ
Слезно-жолтую свѣчу.
Воронъ спитъ. Мнѣ стало страшно.
И сказалъ я: «Не хочу!»
Я сказалъ невольно громко.
Старый докторъ тихо всталъ.
И меня рукой костлявой
Долго за руку держалъ.
Посмотрѣлъ онъ грустно-строго,
Долго, долго мнѣ въ глаза.
И тогда-то я увидѣлъ…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гладь небесъ какъ бирюза.
Въ синемъ небѣ, какъ слеза,
Свѣтитъ мой погибшій Геній.
Онъ не знаетъ впечатлѣній
Мною прожитаго дня.
И не видитъ онъ меня.
Небо синее чернѣетъ,
Небо гаснетъ, холодѣетъ.
Вижу дальше — стала тьма.
Грозно встала Смерть сама.
Встала не скелетомъ бѣлымъ,
И не чортомъ грозно-смѣлымъ,
И не богомъ. Нѣтъ. Не то.
Я почувствовалъ Ничто.
Все погасло. Все забылось.
Все спокойной тьмой покрылось.
Отъ сознанья моего
Не осталось ничего.
Видѣлъ я одно мгновенье:
Геній мой растаялъ въ мглѣ.
И потомъ ни сновидѣнья,
Ни любви, ни вдохновенья,
Ни тоски, ни сожалѣнья,
Что я самъ зарытъ въ землѣ.
Я сталъ мертвымъ. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . Вѣчность . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . — Встаньте. —
Кто-то громко мнѣ сказалъ.
Я проснулся. Старый докторъ
Крѣпко руку мнѣ сжималъ.
Какъ остатокъ сновидѣнья,
Слышалъ я далекій шумъ.
— Вотъ что. — Началъ докторъ строго: —
Что вы губите свой умъ?
Я все слышалъ. Что за страхи?
C’est donc bête. Мы всѣ умремъ.
Все такъ просто. Но… sapristi!..
Нужно жить, пока живемъ.
Счастье есть во воемъ. Въ наукѣ…
Ну, въ искуствѣ… Ну, въ любви…
C’est pour èa, mon cher maestro,
Le Bon Dien nous donne la vie. —
Я глядѣлъ усталымъ взоромъ,
Я спросилъ. Отвѣта нѣтъ.
Я спросилъ у правды мыслью.
— Mais, q’avez-vous, mon poиte? —
И тогда я громко, быстро
Въ темноту заговорилъ:
— "Кто мнѣ жизнь, живую душу,
"Счастье, горе подарилъ?
«Кто посмѣлъ создать» — и голосъ
Мой гудѣлъ, гремя, звеня: —
— "Кто посмѣлъ создать не камень,
"Не растенье, а меня!
"Я весь міръ. Я больше міра.
"Я его пересоздалъ.
"До меня онъ былъ прозрачный
"И ничтожный идеалъ.
"Міръ теперь смѣется, плачетъ,
"Любитъ, хочетъ и поетъ.
"Потому что мнѣ такъ нужно.
"Я умру и все умретъ.
"Я умру и все исчезнетъ,
"Что я муками создалъ.
"И останется бездушный
"И ничтожный идеалъ.
"Я умру и весь исчезну.
"Я не вѣрю: я — старикъ.
"Я не вѣрю!.. Но я вѣрю,
"Потому что я великъ.
"Вотъ минута просвѣтлѣнья;
"И я вижу только тьму.
"Нѣтъ. Я стану вновь безумцемъ
"И безсмертіе пойму.
"Докторъ, слушайте. Есть вещи
"Недоступныя умамъ.
"Я однажды видѣлъ чудо.
"Видѣлъ я подземный храмъ.
"Что онъ есть, я зналъ и раньте.
"Но войти въ него не могъ.
"Долго въ этотъ храмъ проклятый
"Не пускалъ меня мои богъ.
"Онъ былъ правъ. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .Рѣка подземная
"Въ храмѣ томъ текла.
"Хлопья сажи. Сырь тюремная.
"Сажа, сырь и мгла.
"Холодящая и жгучая
"Мгла вилась кругомъ.
"Тамъ горѣла нефть вонючая
"Дымнымъ огонькомъ.
"Нефть вонючая и чорная
"Жертву — падаль легла.
"И вездѣ крутомъ упорная
"Мгла вилась, ползла.
"Плыли тѣни безобразныя,
"Исчезали вдругъ.
"Это звѣри, звѣри разные
"Двигались вокругъ.
"Звѣри прыгали, бѣжали,
"И летѣли, и ползли.
"Подбирали трупы братьевъ,
"Падаль въ пламя волокли.
"Черезъ пламя я увидѣлъ
"Смутно, смутно, какъ вдали:
"Въ чорномъ тронѣ развалился —
"Въ грязномъ тронѣ изъ земли
«Чорный дикій Даръ Земли».
Говорилъ я. Волновался.
Докторъ пальцами стучалъ.
Вижу: Воронъ закачался.
Слышу: Воронъ закричалъ.
Докторъ снова: — Успокойтесь. —
Руку жметъ.
— Кто? Когда? Зачѣмъ умретъ?..
— Успокойтесь — …
— «Кто умретъ?!» Спросилъ я тоже.
Докторъ вторитъ: — Кто умретъ?
Вы вѣдь только что кричали:
Онъ умретъ, умретъ, умретъ!… —
Замолчали.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Снова докторъ: — ..Царь Земли…
Дикій, чорный Царь Земли…
Что-же дальше?.. Продолжайте. —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я же видѣлъ: Тамъ, вдали,
Тамъ, внизу, гдѣ Царь Земли,
Я, какъ чорный трупъ, сгоралъ…
Жду… Сгорѣлъ… И я сказалъ:
— «Отгадайте».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Снова время. Говорили.
Что — забылъ.
219
Кто умретъ?.. Какъ будто не рѣшили.
Докторъ слишкомъ скрытенъ былъ.
Надоѣлъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . Кто я?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .Забылся. . . . . . . . . . . . .
Вижу: Новый Богъ спустился.
Не родился, а опустился.
Вновь поднялся. . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . Я лечу.
Я, какъ чорный сонъ, лечу,
Какъ безумный сонъ, лечу.
Снова докторъ: — Продолжайте.
Bien. На тронѣ изъ земли
Чорный, грязный Царь Земли.
Продолжайте. —
Я схватилъ его за плечи и кричу:
— «Отгадайте!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Снова время. Что-то было.
Чьи-то крики, чей-то смѣхъ.
Я-же думалъ: Что-то было,
Но давно… Здѣсь чей-то грѣхъ.
Чей-то грѣхъ. Но чей-же грѣхъ?
Разсердился. Слышу смѣхъ.
Кто смѣялся — я не знаю.
Но не докторъ: онъ молчалъ.
Смѣхъ. И стало мнѣ понятно
Чудо — Смерть живыхъ началъ.
Все, что слышалъ, все, что видѣлъ
Въ грязныхъ тюрьмахъ бытія
Въ этотъ мигъ возненавидѣлъ
Кто-то… Кто-то… Но не я.
Я-же могъ еще смѣяться:
Ибо слышалъ чей-то смѣхъ.
Я былъ грѣшенъ, грубо грѣшенъ:
Ибо понялъ чей-то грѣхъ.
— "Грѣшенъ. Грѣшенъ. Дай безуміе,
"Богъ мой… Богъ.
"Я почти какъ люди жалокъ,
"Богъ мой… Богъ.
"Грѣшенъ. Грѣшенъ. Дай незнанія
"Дѣлъ враговъ твоихъ.
"Я же знаю, знаю, знаю
"Всѣхъ враговъ твоихъ.
"Пусть боятся тѣ безумія,
"Говорятъ: Умру.
"Богъ мой… Милый!.. Пусть безумцемъ
"Стану и умру.
"А!.. опять все то-же слово…
"Кто пропѣлъ сейчасъ: Умру…
"Богъ мой, Богъ… Убей несчастнаго,
"Сдѣлай брата самовластнаго.
"Богъ? Зачѣмъ? Одно безуміе.
"Я? Зачѣмъ? Одно безуміе.
"Я безуменъ? Кто сказалъ?
"Я — ничто. А то безуміе —
"Идеалъ.
"А! Опять все то-же слово!
"Кто кричалъ, что я умру?
"Это слово — только слово.
"…Люди! Люди! Все готово!
"Я живу и не умру!
Такъ я гнался за безуміемъ
И въ блаженствѣ и въ тоскѣ.
Много слышалъ старый докторъ,
Глупый докторъ въ парикѣ.
Время пало. Вдругъ изъ мрака
Слышу: Крикъ.
Въ морѣ мрака
Кружитъ бѣлая собака,
Кружитъ, кружитъ… Не собака,
А парикъ.
А за нимъ несется крикъ,
Хохотъ-крикъ:
— Отгадайте! Отгадайте! —
Тутъ я вспомнилъ: Онъ сказалъ,
Кто онъ — я тогда не зналъ:
--"Что же дальше? Продолжайте.
"Грѣшенъ. Грѣшенъ… Продолжайте.
«Интересно. Продолжайте!» —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Снова время пало ницъ.
Ни столѣтій, ни мгновенья.
Предвкушенье наслажденья
Безъ границъ.
Снова время. Мгла разсвѣта.
Дверь открыта. Гаснутъ свѣчи.
Близко топотъ ногъ и крикъ.
Пожирая мглу разсвѣта,
Весь побѣдный, гордый, чорный,
Я сижу на грудѣ книгъ,
И въ когтяхъ моихъ парикъ.
ПРОРОЧЕСТВО СЕДЬМОЕ.
Пришолъ мой страшный Царь,
Владыка чорной скуки.
И вновь повисли руки,
И скучно мнѣ до муки,
Какъ часто было встарь.
Вернулся Чорный Царь.
Во тьму мертвящей скуки
Внесу я мои фонарь.
Сюда! Мечты завѣтныя!
Вотъ мой фонарь старинный.
Но стекла разноцвѣтныя
Черны. Черны. Черны.
И вереницей длинной
По нимъ не пляшутъ сны.
Глядитъ, какъ мертвый, мой фонарь.
Его задулъ мой Чорный Царь.
А въ фонарѣ завѣтномъ
Зажогъ я перевитую,
Испытанную временемъ
Старинную свѣчу.
Вотъ въ мракѣ безотвѣтномъ
Стою подъ чорнымъ бременемъ.
Вдругъ вижу дверь закрытую.
Туда, туда хочу.
Открылъ я дверь забытую.
Вхожу я въ дверь открытую,
Куда-то въ свѣтъ вхожу.
И вспомнивъ мысль неясную,
Забытую, прекрасную,
Я на лампаду красную
Восторженно гляжу.
Блеститъ лампада красная.
Яснѣетъ мысль неясная.
Но кто тамъ за лампадою?
Тамъ чье изображеніе?
Нежданною усладою
Душа моя полна.
Будь проклято забвеніе!
Вѣдь то изображеніе —
Она, она, она.
Молитвою горячей
Предъ той, кого любилъ,
Кого любилъ когда-то,
Молитвою горячей
Я душу оживилъ.
Я душу сдѣлалъ зрячей.
Въ душѣ легко и свято.
Въ ней пѣснею горячей
Поетъ, какъ изъ могилъ,
Мильонъ забытыхъ силъ.
Мильонъ забытыхъ силъ поетъ.
Она къ себѣ меня зоветъ.
Я видѣлъ душу страстную.
И помолившись страстно,
Я взялъ лампаду красную,
Понесъ туда, гдѣ Чорный Царь
Задулъ старинный мой фонарь,
Задулъ такъ грубо властно.
Я внесъ лампаду красную,
И сталъ я какъ во снѣ.
Онъ здѣсь еще, мой Чорный Царь.
А измѣнившій мнѣ фонарь,
Онъ засверкалъ извнѣ.
Онъ, мой фонарь завѣтный,
Старинный, разноцвѣтный…
А былъ я какъ во снѣ.
Сказалъ: — Свѣти лампада.
И ты, святой фонарь,
Сверкай какъ встарь.
Такъ надо.
Обоихъ васъ хочу. —
И вынулъ я старинную,
На много жизней длинную,
Задутую свѣчу.
И отъ лампады красной
Все помнящей и страстной
Зажогъ мою свѣчу,
Мою свѣчу старинную,
На много жизней длинную,
Свѣтящую куда-то,
Куда-то въ міръ неясный,
Гдѣ вѣчно и гдѣ свято.
Да. Отъ лампады страстной
Зажогъ я ту свѣчу.
Свѣти мое завѣтное!
Ты, море многоцвѣтное,
Гори. Гори. Гори!
А! Пропади ты, Чорный Царь!
И вдругъ пропалъ мой Чорный Царь.
А онъ, завѣтный мой фонарь,
Вдругъ расцвѣтился весь какъ встарь,
Оживши изнутри.
Но нѣтъ. Но нѣтъ. Но нѣтъ. Онъ встарь
Свѣтилъ тусклѣе, мой фонарь.
Поплыли многоцвѣтныя
Ожившія моря.
И вновь я сталъ пророкомъ.
И сталъ я пѣть, горя.
Свѣча блаженнымъ окомъ
Сквозь стекла многоцвѣтныя
Мнѣ пѣла сны отвѣтные
На мой нѣмой вопросъ.
И я летѣлъ. Я росъ.
Растетъ, летитъ душа моя.
Вдругъ шумъ звенящій слышу я.
И страшныя, неясныя
Догадки горько властныя
Вошли — вонзились въ разумъ мой.
Гляжу: Осколки красные
Лежатъ передъ мной
Горячіе,
Незрячіе.
Лампада догорѣла.
Лишь синій огонекъ
То низокъ, то высокъ.
Лампада догорѣла.
И синій огонекъ
Какъ вѣчный духъ изъ тѣла
Куда-то улетѣлъ.
Какъ вѣчный духъ изъ тѣла
Въ прообразъ смертныхъ тѣлъ.
Тогда-то дверь забытая,
Та дверь полуоткрытая
Закрылась, заскрипѣла.
И я услышалъ пѣніе
Далекое, далекое…
Какъ вѣчное забвеніе
Глубокое, глубокое:
— Пророкъ… Пророкъ… Пророкъ… —
Въ душѣ моей смятеніе.
И сталъ я страшно одинокъ
И слабъ, какъ синій огонекъ.
Все дальше плыло пѣніе,
Все тише было пѣніе:
— Пророкъ… Пророкъ… Пророкъ… —
И страшно, страшно стало мнѣ.
Гляжу: А двери нѣтъ.
Стѣна. Кругомъ стѣна.
Лежатъ осколки красные.
Вдали чуть шепчетъ пѣніе:
— Пророкъ… Пророкъ… Пророкъ… —
А мой фонарь блеститъ,
Горитъ какъ никогда…
Одинъ. Одинъ. Одинъ.
Вдругъ кто-то прокричалъ,
И страшенъ былъ тотъ крикъ:
— Я здѣсь. Я здѣсь. Я здѣсь! —
ПРОРОЧЕСТВО ВОСЬМОЕ.
Ѣду я въ золотой колесницѣ моей,
Въ золотой колесницѣ.
А везутъ колесницу двѣнадцать коней.
А Земля велика и летимъ мы по ней;
Мы летимъ: колесница и я и двѣнадцать коней.
И летимъ мы, подобные птицѣ.
Мы летимъ по Землѣ, все впередъ по Землѣ,
То при солнцѣ, то въ лунной трепещущей мглѣ,
То въ тискахъ неподвижной невидящей ночи.
И тогда загораются очи коней,
Чтобы путь освѣтить колесницѣ моей;
Очи дикихъ, двѣнадцати дикихъ коней.
Изумленныя страшныя очи.
А лечу я затѣмъ, чтобъ сорваться съ Земли,
Оторваться отъ скучной и страшной Земли.
Но пока мои кони, двѣнадцать коней,
Съ золотой колесницей моей
Оторваться съ Земли не могли.
И вздымаются кони мои,
Чтобъ прыгнуть, чтобъ летѣть съ колесницею.
И кричу на коней дикимъ голосомъ я.
И на Небо летитъ колесница моя.
Но опять опускается раненой птицею.
Мы опять на Землѣ. И хохочетъ Земля.
Мы летимъ. И конецъ приближается къ намъ.
Мы летимъ по Землѣ, по унылымъ степямъ.
Мы летимъ по Землѣ мимо красныхъ высотъ,
Мимо чорныхъ лѣсовъ, мимо тонкихъ болотъ.
То летимъ мы къ зарѣ, то летимъ отъ зари.
Но конецъ приближается къ намъ.
Изъ лѣсовъ, изъ пещеръ по ночамъ
Нападаютъ на насъ дикари.
Вотъ они, дикари, приближаются.
Мои кони изъ силъ выбиваются,
Чтобъ подняться съ Земли.
Вотъ они, дикари, приближаются.
Дикари свои стрѣлы бросаютъ,
Ядовитыя стрѣлы свои.
И всѣ стрѣлы въ меня попадаютъ.
И хрипятъ мои кони, двѣнадцать коней.
Они знаютъ, какъ раны ихъ князя болятъ.
И хрипятъ мои кони, несутся, хрипятъ,
Унося колесницу отъ злыхъ дикарей.
Не хотятъ мои кони, двѣнадцать коней,
Не хотятъ они смерти моей.
И горятъ ихъ ужасныя дикія они,
Вырывая дорогу изъ ночи.
Ѣду я въ золотой колесницѣ моей,
Въ золотой колесницѣ,
Запряжонной двѣнадцатью дикихъ коней.
И летимъ мы, подобные птицѣ.
То летимъ мы къ зарѣ, то летимъ отъ зари.
Нападаютъ на насъ дикари по ночамъ.
Разорвали все тѣло мое дикари.
Но двѣнадцати дикимъ желѣзнымъ конямъ
Не могли нанести дикари,
Въ безконечномъ пути
Не могли нанести
Ни одной ядовитой разорванной раны.
И несутъ меня кони впередъ.
И подъ нами Земля. Это каменный сводъ.
А хранитъ онъ земные обманы.
Мы летимъ, чтобъ уйти отъ обмановъ Земли.
Но пока мои кони сорвать не могли
Колесницу съ Земли.
Въ золотой колесницѣ я дико лечу,
На коней изумленныхъ кричу.
Я спѣшу, потому что болятъ мои раны.
Только кони жалѣютъ меня,
Унести колесницу на Небо хотятъ.
И летятъ, и летятъ,
Какъ порывы степного огня.
Мои раны болятъ,
Мои кони летятъ.
Вотъ опять дикари приближаются!
Эй! Скорѣе на Небо вы, кони мои!
Кони! Выше отъ дикой, отъ страшной Земли!
Ночь черна. Дикари приближаются!
Кони! Кони мои!
Стрѣлы въ старыя раны впиваются!
Взвились бѣшено кони мои.
И сорвались съ проклятой Земли,
И сорвались двѣнадцать коней съ колесницею.
Колесница, и кони, и я.
Но опять колесница моя
Опустилась на Землю подбитою птицею.
По Землѣ мои кони летятъ.
Мои раны сильнѣе болятъ.
Обернулся послѣдній, двѣнадцатый конь,
Обернулся ко мнѣ и глядитъ.
Онъ глядитъ. Его очи — огонь.
Онъ глядитъ. Говоритъ.
— Долго, долго летѣли, безумные, мы
Среди свѣта и тьмы.
Ты летѣть намъ велѣлъ.
Ты на Небо хотѣлъ.
Коль велишь ты двѣнадцати слугамъ своимъ,
Мы опять полетимъ. Сквозь вѣка полетимъ.
Но вѣдь ты умираешь отъ стрѣлъ.
Слушай. Знаешь подземныя страны.
Тамъ не Рай. Но тамъ тихій, покойный Аидъ.
Для больныхъ хороши его страны.
Слушай. Мы повеземъ колесницу въ Аидъ.
Тамъ ты будешь летать свои раны. —
Такъ двѣнадцатый конь говоритъ.
ПРОРОЧЕСТВО ДЕВЯТОЕ.
Я уснулъ при свѣтѣ солнечномъ.
Я проснулся въ темнотѣ.
Засыпалъ я — люди плакали.
А теперь они не тѣ.
Въ темнотѣ, дрожа отъ бѣшенства,
Какъ шары, шары огня
Смотрятъ злыя, смотрятъ дикія,
Очи смотрятъ на меня.
И тоска, и страхъ невѣдомый
— Разсказать о нихъ нельзя —
Поползли по мнѣ какъ гадины,
Обжигая и скользя.
Темнота. Людей не вижу я.
Только бѣшенство огней.
Тишина. Вдругъ звукъ, какъ ненависть,
Звукъ какъ злость родился въ ней.
Это зубы тѣхъ невидимыхъ
Дикимъ бѣшенствомъ скрипятъ;
Зубы тѣхъ переродившихся,
Что вокругъ меня стоятъ.
И быстрѣе, злѣе гадины
Обжигая, поползли.
Такъ проснулся я. И сны мои
Скорбно плакали вдали.
Вдругъ насыщенную бѣшенствомъ,
Ожиданьемъ, скрипомъ тьму
Разорвалъ, какъ сталь звенящая,
Крикъ звенящій: — Смерть ему! —
И глаза на жертву бросились.
Руки бросились. Впились.
И кому-то въ мукахъ Іова
Я шепнулъ во тьму: Явись.
Сны мои какъ громъ заплакали.
И за мигъ передъ концомъ
Каждый сонъ сталъ вѣщей птицею
Съ человѣческимъ лицомъ.
Слышалъ я какъ будто издали:
— Смерть имъ, птицамъ колдуна! —
Видѣлъ я борьбу ужасную
Сквозь свинцовый пологъ сна.
Такъ я умеръ, весь истерзанный,
Умеръ съ ужасомъ въ глазахъ.
Помню дальше: Дѣти божіи.
Помню: Я на ихъ рукахъ.
ПРОРОЧЕСТВО ДЕСЯТОЕ.
Я — это храмъ, гдѣ святые напѣвы.
Я — это дымъ, что змѣится дрожа.
Я — это ночь повѣнчавшейся дѣвы.
Я — это мигъ предъ ударомъ ножа.
Я — …Но насъ двое предъ Божьими взорами.
Два гладіатора въ страшной борьбѣ.
Рубимся мы за стѣной, за затворами.
Двое. Такъ нужно всесильной Судьбѣ.
Двое… До взмаха меча побѣдителя.
Смерть одного. Вотъ начало конца.
Чудо… Но сбудется! — Власть мертвеца.
Власть мертвеца-искупителя.
Смерть — есть начало конца.
Чудо… Но сбудется. Власть побѣжденнаго!
Власть побѣжденнаго — въ гробъ заключоннаго.
Въ гробъ заключоннаго — снова рожденнаго.
Власть. Ибо Смерть есть начало Конца.
Я побѣжденный — развалины храма;
Камень съ обжогами чорнаго дыма;
Дѣва убитая, мать новой жизни,
Ножъ, успокоенный чорною кровью.
Все это будетъ. Ты этому вѣрь.
Помнишь — сказалъ тебѣ, кто я теперь:
Я — это храмъ, гдѣ святые напѣвы.
Я — это дымъ, что змѣится дрожа.
Я — это ночь повѣнчавшейся дѣвы.
Я — это мигъ предъ ударомъ ножа.
ПРОРОЧЕСТВО ОДИННАДЦАТОЕ.
Къ вамъ пришолъ.
Вновь ушолъ
Въ свѣтлый міръ, далекій.
Въ свѣтлый міръ
Званъ на пиръ
Странникъ одинокій.
Закричалъ веселый стражъ:
— Вотъ онъ, странникъ! Снова нашъ! —
Моремъ звуковъ и огня
Братья встрѣтили меня.
— Мы тебя уже не ждали…
Онъ пришолъ! Онъ снова нашъ!
Первый! Первый! Мы не ждали…
Онъ пришолъ изъ Чорной Дали!..
Онъ пришолъ! Пришолъ живой… —
Вдругъ ужасный крикъ рванулся:
--…Стойте! Съ мертвой головой! —
Я не понялъ. Ужаснулся.
И, живой и не живой,
Сталъ, поникнувъ головой.
Тихо. Братья замолчали.
Жду. И братья закричали:
— Правда! Съ мертвой головой!
Братъ нашъ съ мертвой головой. —
Пиръ затихъ. Всѣ зарыдали.
Вдругъ донесся хохотъ-вой
Изъ далекой Чорной Дали:
— Онъ вернулся къ вамъ… Не ждали?..
Только съ мертвой головой. —
ПРОРОЧЕСТВО ДВѢНАДЦАТОЕ.
Смерть отъ меня въ испугѣ отшатнулась,
Оставивъ мнѣ свободу примиренія.
Орбита солнца моего качнулась.
И я ушолъ изъ вѣчности въ мгновенія.
И я ушолъ изъ вѣчности въ мгновенія,
Увелъ съ собою Звѣря вдохновенія.
Увелъ съ собою Звѣря вдохновенія,
Въ блестящій міръ изъ заключенія.
Мой мрачный Звѣрь, святой тоской объятый,
Мой Звѣрь крылатый
Сказалъ мнѣ такъ:
— Зачѣмъ и какъ мнѣ съ Богомъ разставаться?
Перерождаться
Зачѣмъ и какъ? —
А я сказалъ: — Насъ Смерть оставила.
Вотъ я дышу свободно въ первый разъ,
Твоя же мощь Ее заставила
Покинуть насъ.
Свободенъ я. Я буду наслаждаться.
Лети за мной! Ты видишь — я лечу.
А Звѣрь сказалъ: — Перерождаться
Я не хочу.
И съ нашимъ Богомъ разставаться
Я не хочу.
Вотъ мьт ушли отъ Смерти и отъ Бога.
Пускай тебѣ ясна твоя дорога.
А я съ тобой вдвоемъ, безъ Бога
Не полечу. —
Тогда я крикнулъ: — Умеръ старый Богъ.
Я — новый Богъ. —
Лечу. Летитъ мой Звѣрь крылатый,
Священнымъ ужасомъ объятый.
Летимъ все въ даль, летимъ все въ высь.
Вдругъ Звѣрь кричитъ: — Остановись! —
И камнемъ палъ. — Остановись! —
И слышу: — Мы съ тобой страдали
И проклинали, и рыдали,
Когда ты былъ еще не Богъ.
И люди внявшіе страдали
И проклинали и рыдали
И изсыхали отъ печали.
Но ты одинъ, одинъ сталъ Богъ.
Всѣ тѣ, кто шли тогда за нами,
Теперь не съ нами,
О мой Богъ.
О сдѣлай, сдѣлай ихъ богами,
Мой Богъ.
Намъ хорошо. Такъ будетъ вѣчно.
А тѣ безъ насъ вернутся съ полпути.
Что дѣлать имъ? —
— Страдать, конечно.
Лети! —
ЗАПОВѢДИ.
I.
Пойми себя.
II.
Понявъ себя, создай себя другого.
Рожденный отъ людей — ничто.
Великъ рожденный отъ себя.
III.
Создавъ себя, люби свою святыню.
Люби себя, меня и тѣхъ, кто намъ подобенъ.
А остальныхъ зови.
IV.
Знай, что Земля не все. Въ тебѣ лишь часть земного.
И не равны тебѣ животныя Земли.
Ты можешь стать сильнѣе Смерти.
Тѣхъ, кто убилъ въ себѣ живую душу,
Спокойно презирай. Они умрутъ.
V.
Земная жизнь твоя не благо и не зло. А неизбѣжность.
VI.
Ты — сынъ не города и года.
А сынъ вселенной и вѣковъ.
Такъ поступай.
VII.
Ни изъ-за выгодъ, ни по приказанью
Не дѣлай ничего, что глупо и не нужно.
Не будь осломъ, везущимъ идіота.
VIII.
Мущина къ женщинѣ и женщина къ мущинѣ
Не приближайтесь не любя.
Но полюбивъ, идите за Любовью.
Пусть дастъ вамъ заповѣдь свою.
IX.
Твори.
Творя, давай лишь наивысшее,
Едва доступное тебѣ.
Ни передъ чѣмъ не наклоняйся.
И дѣтямъ говори какъ старикамъ.
X.
Стремись быть Божествомъ и будешь Человѣкомъ.
XI.
Чтобъ жизнь твоя была трагедія.