Стихотворения (Преширн; Корш)/ДО

Стихотворения Франца Преширна
авторъ Федор Евгеньевич Корш

Опубл.: 1901. Источникъ: az.lib.ru

СТИХОТВОРЕНІЯ ФРАНЦА ПРЕШИРНА.

Со словѣнскаго и нѣмецкаго подлинниковъ ПЕРЕВЕЛЪ Ѳ. Коршъ. Москва. Типографія Г. Лисснера и А. Гешеля, преемн. Э. ЛИССНЕРА и Ю. РОМАНА. Воздвиженка, Крестовоздвиж. пер., д. Лисснера. 1901.

ПРЕДИСЛОВІЕ ПЕРЕВОДЧИКА.

Такъ, творчествомъ занять,

Всѣмъ чуждый, поэтъ
Но смерти возстаютъ
Во славѣ на свѣтъ.
Преширнъ, "Пѣсни" 12 cm. 29—32.

I.

20 ноября (3 декабря н. ст.) текущаго года исполняется ровно сто лѣтъ со дня рожденія Преширна, лучшаго изъ словѣнскихъ и одного изъ лучшихъ славянскихъ поэтовъ вообще.

Такъ какъ предлагаемый переводъ его стихотвореній, въ качествѣ юбилейнаго дара въ память и честь тому, кѣмъ могутъ гордиться всѣ славяне, разсчитанъ не на ученыхъ славистовъ, а на любителей поэзіи, независимо отъ круга ихъ познаній и занятій, переводчикъ счелъ своимъ долгомъ облегчить по мѣрѣ силъ пониманіе своего труда читателямъ не только посредствомъ примѣчаній при текстѣ, но также путемъ предварительнаго сообщенія нѣкоторыхъ свѣдѣній о поэтѣ, объ окружавшей его средѣ и объ его произведеніяхъ.

Словѣнцы, иначе словинцы^[1], которыхъ теперь насчитывается около 1½ милліона, принадлежатъ къ юго-славянской вѣтви, къ которой относятся также сербо-хорваты, болгары и то племя, которое говорило на церковно-славянскомъ языкѣ. Словѣнцы живутъ въ юго-западной части Австріи и въ сѣверо-восточномъ углу Италіи, а именно въ Крайнѣ (Верхней, т.-е. горной, Нижней, т.-е. равнинной, и Внутренней, орографически менѣе опредѣленной, откуда дѣленіе жителей на горенцевъ и доленцевъ), Хорутаніи, Штиріи, Истріи, юго-западной Венгріи и во Фріулѣ (резьяне). Но и въ этихъ мѣстностяхъ они отчасти перемѣшаны съ нѣмцами, мадьярами и итальянцами, не говоря уже о хорватахъ. Особенно крѣпко засѣли нѣмцы въ главномъ городѣ Штиріи, Градцѣ (по-нѣмецки Gratz), съ его университетомъ. Плотнѣе всего словѣнское населеніе въ Крайнѣ, главный городъ которой, Любляна (по-нѣмецки Laibach), представляетъ собою средоточіе умственной дѣятельности и гражданственности словѣнцевъ.

Въ Крайнѣ, именно въ Верхней, родился и Францъ Ксаверій Преширнъ (France Ksaverij Prešérin, какъ онъ писалъ самъ, или Prešeren, Preširen, какъ пишутъ его Фамилію теперь, произнося ее также двояко — съ é или съ і въ среднемъ слогѣ). Родомъ онъ былъ крестьянинъ изъ горенскаго села Вербы (Vrba). Красоты его родного края, прелестнѣйшаго уголка всей словѣнской земли, воспѣты имъ въ поэмѣ «Крещеніе при Савицѣ» (ст. 33—40). Семья Преширновъ состояла изъ отца (Симона, прозвищемъ Рыбака), матери, пяти дочерей и трехъ сыновей; изъ нихъ двѣ дочери были старше Франца, а два сына моложе его. Такъ какъ мать знала по-нѣмецки, Францъ познакомился съ этимъ языкомъ, вѣроятно, еще дома. Благодаря денежной помощи своего дѣда (брата матери отца), Іосифа Преширна, священника въ Нижней Крайнѣ, онъ поступилъ семи лѣтъ въ народную школу въ мѣстечкѣ Рыбницѣ, верстахъ въ 35 на ю.-в. отъ Любляны. Такимъ образомъ Преширнъ и по происхожденію и по первоначальному образованію — чистый горенецъ, и притомъ стоявшій близко къ народу. То и другое отразилось на его творчествѣ: въ языкѣ — значительной примѣсью горскихъ словъ, грамматическихъ формъ и особенностями горскаго выговора, которыми объясняются у него нѣкоторыя ударенія и риѳмы, но также глубокимъ знаніемъ народной рѣчи во всѣхъ ея оттѣнкахъ — отъ трогательной нѣжности (въ лирикѣ) до грубоватаго юмора съ весьма крупной солью (въ сатирѣ), а въ содержаніи — любовью къ народнымъ формамъ поэзіи и реализмомъ изображенія, не тѣмъ вымученнымъ, искусственнымъ и потому преувеличеннымъ и умышленно грязнымъ, который теперь встрѣчается въ литературахъ романскихъ народовъ и заклейменъ еще въ древности Гораціевымъ «incredulus odi» (возмущаюсь, не вѣря), а тѣмъ здоровымъ, естественнымъ, состоящимъ въ вѣрности тому, что есть, а не тому, что бываетъ, который свойственъ особенно славянамъ и нашелъ себѣ превосходное выраженіе не только у русскихъ, но и у поляковъ, при всей ихъ наклонности къ мистицизму и фантастичности.

Любознательность, соединенная съ необыкновенными способностями, которыя Преширнъ обнаружилъ уже въ сельскомъ училищѣ, искушала его, какъ «хитрая змѣя» (см. сонетъ 21), къ пріобщенію высшей наукѣ, и вотъ въ 1811 г. онъ поступилъ въ Люблянскую гимназію. Несмотря на недостатокъ времени, значительную часть котораго онъ долженъ былъ посвящать урокамъ для добыванія средствъ къ жизни, онъ и тамъ шелъ однимъ изъ первыхъ. По окончаніи курса въ гимназіи, онъ отправился въ 1822 г. въ Вѣну для занятія юридическими науками. Выборъ этой спеціальности былъ обусловленъ, вѣроятно, тою же заботой о хлѣбѣ насущномъ. А пока онъ еще пріобрѣталъ тѣ познанія, изъ которыхъ разсчитывалъ извлечь со временемъ матеріальную пользу, онъ и въ Вѣнѣ долженъ былъ поддерживать свое существованіе уроками латинскаго и греческаго языковъ. На этотъ разъ обученіе молодежи повлекло къ знакомству, которое внесло имя словѣнца Преширна въ исторію нѣмецкой литературы: между его учениками въ Клинковстрёмовомъ институтѣ оказался люблянскій нѣмецъ, Антонъ Александръ графъ Ауэрснергъ, впослѣдствіи весьма извѣстный нѣмецкій поэтъ, писавшій подъ псевдонимомъ Анастасія Грюна (Зеленца, какъ перевелъ Преширнъ въ заглавіи своей мастерской передачи его стихотворенія «Три желанія»). Такъ какъ разница въ годахъ между ученикомъ и учителемъ не достигала шести лѣтъ (графъ Ауэрспергъ родился 31 марта = 12 апрѣля 1806), взаимныя отношенія двухъ земляковъ, при одинаковости наклонностей, скоро перешли въ дружбу, которая, правда, по различію условій жизни того и другого поддерживалась позже лишь издали и, кажется, довольно слабо, однако по смерти учителя была увѣковѣчена благодарнымъ ученикомъ въ стихотвореніи въ память Преширна (Nachruf an Preschiren). Уже въ то время Преширнъ писалъ стихи по-нѣмецки и, конечно, по-словѣнски, но изъ нихъ обнародовано было тогда же лишь одно, «Дѣвицамъ», появившееся одновременно въ словѣнскомъ подлинникѣ и въ нѣмецкомъ переводѣ автора въ 1827 г. въ люблянскомъ нѣмецкомъ «Иллирійскомъ Листкѣ».

Вѣнѣ же былъ Преширнъ обязанъ и другимъ знакомствомъ, также самымъ дружескимъ, но противоположнымъ первому по распредѣленію ролей: этотъ другъ былъ извѣстный чешскій филологъ, поэтъ и патріота Францъ-Ладиславъ Челаковскій (1799—1852), который оказалъ сильное вліяніе на молодого Преширна, ознакомивъ его на мѣстѣ, въ Прагѣ, куда свозилъ его на вакаціяхъ, съ тогдашнимъ движеніемъ чеховъ во имя подъема народнаго духа и на пользу сближенія съ прочими славянами на почвѣ науки и дѣятельнаго сочувствія между соплеменниками. Что проповѣдь Челаковскаго не пропала въ этомъ случаѣ даромъ, тому очевиднымъ доказательствомъ служатъ многія стихотворенія Преширна изъ разныхъ эпохъ его жизни. Челаковскій, какъ поэтъ, первый изъ славянъ оцѣнилъ Преширново дарованіе, а Преширнъ до конца жизни сохранилъ почтительное отношеніе не только къ Челаковскому, но и къ чехамъ вообще, что засвидѣтельствовалъ — правда, вскользь — отзывомъ «ученика» въ сатирѣ «Новая литературная школа». Благодаря чехамъ, Преширнъ ознакомился съ трудами отца славянской филологіи, Іосиѳа Добровскаго, (1753—1823), въ которомъ признавалъ своего учителя и знаменитый славистъ изъ Преишрновыхъ земляковъ, Варѳоломей Копытарь (1780—1844), строгій судья первыхъ его поэтическихъ опытовъ, посовѣтовавшій ему отложить ихъ на время въ сторону. Изъ того же источника Преширнъ заимствовалъ, вѣроятно, свои познанія по другимъ славянскимъ языкамъ. Насколько онъ былъ силенъ въ нихъ, судить трудно, но во всякомъ случаѣ онъ сумѣлъ въ 1837 г. перевести съ польскаго (почему-то на нѣмецкій языкъ) стихотворенія Мицкевича «Покорность судьбѣ» (Rezignacya) и Корытка «Люблянскимъ красавицамъ», не считая замѣчаній «ученика» въ той же сатирѣ объ иноязычныхъ примѣсяхъ у сербовъ, русскихъ, поляковъ и чеховъ. Возможно, что Корытко, сосланный въ 30-хъ годахъ изъ Галиціи въ Любляну и тамъ сблизившійся съ Преширномъ, помогалъ ему въ этихъ двухъ переводахъ.

Въ 1828 г. Преширнъ пріобрѣлъ степень доктора правъ и причислился въ Люблянѣ къ прокуратурѣ въ качествѣ практиканта, не получающаго вознагражденія. Не добившись платной должности, онъ въ 1831 г. вышелъ въ отставку. Это была первая и послѣдняя его попытка на поприщѣ казенной службы. Можетъ-быть, въ поискахъ за мѣстомъ, онъ попалъ въ слѣдующемъ году въ Цѣловецъ (Klagenfurt), гдѣ вошелъ въ близкія сношенія съ двумя литераторами — священниками Урбаномъ Ярникомъ и Антономъ Сломшекомъ, впослѣдствіи епископомъ. Около того же времени онъ выдержалъ испытаніе на присяжнаго повѣреннаго, послѣ чего, уже снова въ Люблянѣ, его землякъ-пріятель, докторъ Хробатъ, предложилъ ему въ своей адвокатской конторѣ мѣсто письмоводителя. Хробатъ, высоко цѣня Преширна, такъ хорошо умѣлъ ладить со своимъ чудаковатымъ подчиненнымъ, къ тому же не очень уживчивымъ, что могъ не только держать его у себя на службѣ нѣсколько лѣтъ, но даже извлечь значительную пользу своему дѣлу изъ его выдающихся способностей.

Къ этому времени, именно къ 1830 г., относится рѣшительное выступленіе Преширна на писательское поприще. Исторія словѣнской искусственной поэзіи въ связи съ разработкой языка состоитъ приблизительно въ слѣдующемъ.

До XIX в. словѣнская интеллигенція говорила и писала почти только по-нѣмецки. Словѣнская письменность за это время, впрочемъ очень скудная, находилась въ рукахъ духовенства, которое, стоя близко къ народу, не забывало родного языка и старалось на немъ поучать народъ устно и письменно. Такимъ составомъ писателей и читателей опредѣляются и содержаніе и форма тогдашней словѣнской литературы: это были молитвы, разсказы изъ священной исторіи, нравоучительныя повѣствованія и размышленія въ прозѣ и отчистивъ стихахъ, также популярныя сочиненія по сельскому хозяйству, лѣчебники и т. п. книжки, чисто прикладныя, написанныя на простонародномъ языкѣ по говору той мѣстности, въ которой проповѣдывало данное духовное лицо. Между духовными были люди, искренне преданные своей народности и языку и по мѣрѣ силъ и умѣнья отстаивавшіе ихъ отъ нѣмецкаго вліянія. Этимъ «родолюбьемъ», какъ выражаются словѣнцы, въ значительной степени объясняется могущество тамошняго духовенства среди народа. При обособленности дѣйствій каждаго сельскаго священника и при низменности духовнаго уровня ихъ паствы образованіе единаго письменнаго языка, годнаго для выраженія всевозможныхъ отвлеченныхъ и культурныхъ понятій, было немыслимо, какъ и развитіе разнообразной и умственно свободной литературы. А между тѣмъ духовенство считало родную письменность, и не безъ причины, своимъ созданіемъ и потому своею собственностью. Отсюда понятно, почему не малая часть его впослѣдствіи отнеслась къ переходу литературы въ свѣтскія руки и къ новому, болѣе или менѣе искусственному, языку далеко не дружелюбно, особенно духовныя лица янсенистскаго направленія, отличавшагося преувеличенной строгостью по части нравственности.

Первымъ самостоятельнымъ поэтомъ словѣнцевъ былъ Валентинъ Водникъ^[2] (1758—1819), по общественному положенію священникъ и директоръ училищъ въ Крайнѣ и въ Приморьѣ, по призванію — литераторъ и филологъ, знаменитый и до сихъ поръ не только своимъ значеніемъ въ родной письменности, но и глубоко прочувствованнымъ поэтическимъ привѣтомъ Наполеону за его попытку созданія новой, относительно свободной, Иллиріи, въ составъ которой должны были войти и словѣнскія земли (1809). Каковы бы ни были слабыя стороны Водника, онъ возбудилъ интересъ къ поэтическому творчеству народномъ языкѣ, что имѣло тѣмъ болѣе важныя послѣдствія, что почти совпало по времени съ духовнымъ возрожденіемъ прочихъ австрійскихъ славишь, и даже указалъ тѣ три образца, которыхъ держалось большинство послѣдующихъ словѣнскихъ поэтовъ: прежде всего — поэзію народную, потомъ — древне-классическую и нѣмецкую (ср. его «Мой памятникъ», ст. 21—24). Онъ же установилъ въ общемъ и стихотворныя формы. Объ авторитетности его еще въ 30-хъ годахъ можно заключить хоть бы изъ послѣдней «газели» Преширна. Его памяти посвящены Преширномъ сочувственная «пѣсня» 12 и добродушная «эпиграмма» 12, напоминающая совсѣмъ недобродушный отзывъ о немъ Копытаря: «краснощекій, упитанный попикъ».

Въ началѣ XIX в. вмѣстѣ съ интересомъ къ литературѣ между словѣнцами пробудился интересъ къ языку, замѣтный впрочемъ еще съ конца XVIII в.: Копытарь еще въ 1808 г. составилъ словѣнскую грамматику на научной (по-тогдашнему) основѣ, а въ 20-хъ годахъ Петръ Дайнко (Danjko) и Францъ Метелко, также авторы грамматикъ (1825 и 1830 гг.), пытались преобразовать, каждый по-своему, словѣнское правописаніе, остававшееся безъ измѣненія со временъ Адама Бохорича, автора первой грамматики словѣнскаго языка (1584 г.). Возгорѣлась «азбучная война», въ которой принялъ участіе и Преширнъ сонетомъ 18.

Что касается чисто литературнаго движенія, то въ немъ не послѣднее мѣсто занимали двое Преширновыхъ друзей, Матвѣй Чопъ и Андрей Смоле (Smole род. Smoléta, т.-е., по-русской Фонетикѣ, Смол''я, род. Смоляти). Первый, другъ Преширна съ отрочества, обладавшій обширными познаніями по части языковъ и литературы, особенно поэтической (см. у Преширна въ «Разныхъ стихотвореніяхъ» 2, въ посмертныхъ 11, въ нѣмецкихъ 5), имѣлъ сильное вліяніе на Преширна особенно тѣмъ, что понакомилъ его съ итальянской поэзіей и, можетъ-быть, также съ испанской, изъ которыхъ онъ и заимствовалъ стихотворныя формы сонета, терцина, октавы, глоссы и романса (о чемъ см. ниже), бывшія въ то время въ ходу у нѣмецкихъ романтиковъ, вліяніе которыхъ на Преширна сказалось и въ отдѣлѣ «Баллады и романсы», гдѣ онъ помѣстилъ между прочимъ свой поистинѣ художественный переводъ Бюргеровой «Леноры». Кружокъ литераторовъ, примыкавшихъ къ Чопу, стараясь о соединеніи писательскихъ силъ, пришелъ къ мысли объ изданіи журнала. Осуществителемъ ея явился Михаилъ Кастелецъ въ своей «Крайневой Пчелкѣ» (Kranjska Čebélica или, по тогдашнему правописанію, Zhbeliza), первая книжка которой вышла въ 1830 г. Преширнъ привѣтствовалъ это событіе сонетомъ, полнымъ надеждъ и благодарности Кастельцу (см. въ посмертныхъ 9), и значительно содѣйствовалъ успѣху новаго изданія, помѣщая въ немъ свои стихотворенія. О первыхъ четырехъ книжкахъ «Пчелки», какъ о складѣ родной поэзіи, онъ говоритъ во второй строфѣ своей глоссы (Разныя стих. 6). Однако здѣсь его ждали разочарованія: съ одной стороны, Кастелецъ оказался — по крайней мѣрѣ, въ глазахъ Преширна — не совсѣмъ на высотѣ своей задачи, да и сотрудники его по стихотворной части нерѣдко грѣшили то въ формѣ, то въ содержаніи, что вызывало болѣе или менѣе рѣзкія насмѣшки поэта (см. эпиграммы 4, 5, 6, 7, 8 и 11); съ другой стороны, собственныя стихотворенія Преширна навлекали на себя осужденія, преимущественно отъ литературныхъ старовѣровъ, смотрѣвшихъ враждебно на вводимыя имъ въ отечественную поэзію новыя формы и находившихъ какъ эти нововведенія, такъ и содержаніе его произведеній, по большей части эротическихъ, безнравственными. Выли, повидимому, и такіе критики, которые находили, что лучше было бы ему писать по-нѣмецки, какъ нѣкоторые другіе словѣнцы (ср. «Сонетный вѣнокъ» 6, въ посмертныхъ 9, особенно въ нѣмецкихъ 4). На эти обвиненія Преширнъ откликался не разъ, и на двухъ языкахъ (см. «Разныя стихотворенія» 3, гдѣ нападки литератора направлены именно на тѣ роды поэзіи, которые Преширнъ старался привить на словѣнской почвѣ, не исключая трагедіи, о чемъ ниже; также «Газели» 7, нѣм. 1, I—III и, можетъ-быть, «Пѣсни» 17 и «Баллады и романсы» 12). Не одобрилъ его и Колытарь, авторитетъ котораго онъ признавалъ въ дѣлѣ языка (эпигр. 18), но не поэзіи (ср. сонетъ 20). Самоувѣренность этого ученаго отмѣчена также въ эпиграммѣ 17. Но онъ притѣснялъ Преширна и «Пчелку», между прочимъ, также въ качествѣ главнаго цензора въ Вѣнѣ, откуда злосчастный журналъ отсылался на просмотръ послѣ придирчивой рецензіи люблянскаго цензора, каноника Паушка, «ограниченнѣйшаго янсениста», какъ его называетъ Преширнъ въ письмѣ къ Челаковскому 1833 г., и послѣ критики Чопа, по мнѣнію Паушка, слишкомъ слабой. Эти цензурныя преслѣдованія кончились тѣмъ, что въ 1833 г. послѣ четвертой книжки «Пчелка» прекратилась до 1848 г., и Преширну осталось удовольствоваться «Иллирійскимъ Листкомъ», гдѣ онъ иногда и прежде помѣщалъ свои стихотворенія. Огорчало Преширна и равнодушіе большинства словѣнцевъ къ поэзіи вообще (см. «Разныя стихотворенія» 6 и «Сонеты» 7 VII), а еще болѣе — къ родному краю и своей народности (см. «Сонеты» 7 VIII и 7 IX), которымъ онъ былъ преданъ всею душою. Тѣмъ сильнѣе раздражили его такъ называемые иллирійцы, желавшіе объединенія всей наполеоновской Иллиріи въ отношеніи письменнаго языка, при чемъ словѣнцы, по ихъ мнѣнію, должны были отказаться отъ своей литературной самостоятельности въ пользу хорватовъ, какъ болѣе многочисленныхъ. Во главѣ этого направленія стоялъ кайкавецъ (хорватъ) Людевитъ Гай (1809—1872), который съ 1834 г. началъ проводить его въ основанномъ имъ журналѣ «Хорватскія Вѣдомости» (Novine Horvatzke), переименованномъ имъ въ 1836 г. въ «Иллирскую Денницу» (Danica Ilirska), гдѣ онъ употреблялъ искусственный языкъ, «иллирскій», на далматинской (дубровницкой) основѣ и мало-по-малу ввелъ чешское правописаніе, принятое теперь одинаково какъ хорватами, такъ и словѣнцами. Особенно чувствителенъ былъ для Преширна переходъ его друга, даровитаго словѣнскаго поэта Станка Враза (1810—1851), къ хорватамъ. И Гаю за его языкъ и Вразу за его измѣну досталось отъ Преширна въ двухъ язвительныхъ эпиграммахъ 19 и 21^[3]. Не забудемъ и Преширновыхъ неудачъ по службѣ: четыре раза добивался онъ казеннаго мѣста и всѣ четыре раза получалъ отказъ, — вѣроятно, за вольнодумство, которое приписывалось ему многими. Къ этимъ причинамъ недовольства условіями жизни и ближними присоединялось и служило имъ удобной почвою то живое представленіе идеала и невольное исканіе его воплощенія во внѣшнемъ мірѣ, о которомъ обстоятельно и краснорѣчиво говоритъ Іосифъ Стритарь въ своей статьѣ о Преширновомъ творчествѣ, помѣщенной впереди изданія 1866 г. Разочарованіе Преширна въ этомъ направленіи, относящееся уже ко всему роду человѣческому, копилось и росло, конечно, съ годами, но въ 1833 г. случилось одно событіе, которое, хотя, можетъ-быть, само по себѣ и не было безусловной причиной его послѣдующаго пессимистическаго міросозерцанія, т.-е. едва ли имѣло такое важное значеніе въ жизни поэта, что, если бы дѣло пошло иначе, онъ оказался бы пѣвцомъ жизненныхъ радостей, но въ его глазахъ было какъ бы поворотнымъ пунктомъ въ развитіи его отношенія къ міру, людямъ и человѣческой участи или послѣднею каплей, переполнившей чашу его разочарованія. То была несчастная любовь, о которой Стритарь говоритъ именно въ указанномъ смыслѣ, что «то былъ бы ребяческій вопросъ, что было бы, вели бы Преширнова любовь была услышана». Предметомъ этой любви была дочь люблянскаго купца Примца, Юлія. Есть преданіе, что Преширнъ влюбился въ нее еще гимназистомъ, когда давалъ ей уроки. Но это извѣстіе находится въ такомъ рѣзкомъ противорѣчіи съ показаніями самого Преширна, что свидѣтельствуетъ только о томъ, какъ мало словѣнцы знали своего лучшаго поэта. Прежде всего — онъ самъ заявляетъ въ сонетѣ 6, что влюбился въ Юлію, увидавъ ее тогда чуть ли не въ первый разъ, въ Страстную субботу 1833 г. Далѣе: если бы онъ училъ ее еще во время своего пребыванія въ гимназіи, разница въ годахъ между ними не могла бы быть велика, а въ газели 5, написанной во всякомъ случаѣ не позже 1833 г., т.-е. когда Преширну было около 33 лѣтъ, ясно сказано, что Юлія едва вышла изъ дѣтскаго возраста. Если стихотвореніе 3 въ «Балладахъ и романсахъ» относится къ Юліи (въ чемъ, кажется, нѣтъ сомнѣнія), это свидѣтельство о возрастѣ Юліи подтверждается самымъ рѣшительнымъ образомъ. Указаніе на недавнее ея появленіе въ свѣтъ даетъ и газель 4, любопытная также въ томъ отношеніи, что въ ней есть намекъ на увлеченіе Преширна другими дѣвицами, очевидно, предшествующее его любви къ Юліи. Впрочемъ эти соображенія и не нужны теперь, послѣ изысканій проф. Лѣвца, который добылъ точную справку, что Юлія Марія Примецъ (или, по-словѣнски, Примчева) родилась 19 (31) мая 1816 года. Упомянутое преданіе мы можемъ смѣло отнести на счетъ свойственнаго публикѣ стремленія къ вящшему опоэтизированію всѣмъ извѣстной любви поэта посредствомъ обращенія ея въ первую, что, впрочемъ, дѣлаютъ иногда и сами поэты, какъ Проперцій, который заявляетъ въ своей вступительной элегіи, что

Впервые Кинѳіи плѣнилъ мнѣ сердце взоръ,

Неуязвленное любовью до тѣхъ поръ,

хотя въ другомъ мѣстѣ признается, что у Кинѳіи была, по малой мѣрѣ, одна предшественница. Да и вообще та любовь поэта, которая составляетъ какъ бы средоточіе его духовной жизни, рѣдко бываетъ первая, и понятно, почему: самая наличность такого средоточія предполагаетъ сложность умственной и душевной дѣятельности, недоступную человѣку, очень юному и не успѣвшему потолкаться въ мірской суетѣ. Итакъ, когда Преширнъ влюбился въ Юлію, ей было лѣтъ 17, а онъ былъ какъ разъ въ томъ возрастѣ, когда у большинства мужчинъ, еще одинокихъ, является въ душѣ трудно преодолимое стремленіе къ пріобрѣтенію, такъ сказать, сердечнаго якоря, при помощи котораго всѣ страсти человѣка должны осѣсть и успокоиться, а мечты — кристаллизоваться въ опредѣленную форму, послѣ чего только и можетъ начаться правильная, ничѣмъ не смущаемая дѣятельность, составляющая призваніе мужчины. Преширнъ обратилъ вниманіе на Юлію, повидимому, однимъ изъ первыхъ, но не одинъ: она влекла къ себѣ сердца своей молодостью и красотою, особенно своими лучезарными взорами (см. «Пѣсни» 4 и 9, «Балл. и ром.» 3, «Сонеты» 6, 7 V, 7 X, 7 XIII, 10; впрочемъ и до Юліи «Разныя стих.» 1 и 4, ст. 12, сонетъ 3; ср. также «Балл. и ром.» 4, ст. 9—12 и 33—34, и 11, ст. 127—128, что поучительно сопоставить съ «Разн. стих.» 1). Глаза считаются чѣмъ-то въ родѣ оконъ, изъ которыхъ выглядываетъ душа; и это наблюденіе, пожалуй, вѣрно, но для надлежащаго примѣненія его необходимо, чтобы взоръ самого наблюдателя не былъ застланъ дымкою любви, пока еще безпредметной и находящейся въ состояніи возможности, но готовой вспыхнуть яркимъ и жгучимъ пламенемъ при первой встрѣчѣ съ «ней», которая зачастую и бываетъ первой встрѣчной въ данную минуту. Само собою разумѣется, что эти соображенія нисколько не касаются чести избранницы Преширна: она, какъ говорятъ, была въ самомъ дѣлѣ красива, хотя нѣсколько мала ростомъ, и притомъ отличалась нѣкоторымъ остроуміемъ и присутствіемъ умственныхъ интересовъ, если только послѣднее показаніе не есть выводъ, отнюдь не обязательный, изъ ея предпочтенія мужского общества передъ женскимъ. Мало того: при всемъ сочувствіи къ поэту несправедливо было бы заключить что-либо невыгодное для нея изъ того обстоятельства, что она предпочла геніальному Преширну обыкновеннаго смертнаго, его соперника еще по гимназіи, Антона фонъ-Шёйхенштуэля (Scheuclienstuel), по внѣшности, вѣроятно болѣе привлекательнаго. Въ самомъ дѣлѣ: чѣмъ могъ Преширнъ плѣнить Юлію? своими стихами? но она, воспитанная, какъ всѣ современныя ей словѣнки изъ порядочнаго общества, на нѣмецкомъ языкѣ и по нѣмецкимъ образцамъ, смотрѣла на нихъ пренебрежительно, да едва ли ихъ вполнѣ и понимала (ср. «Сонеты» 7 VI), кромѣ четырехъ относящихся къ ней нѣмецкихъ сонетовъ. Но и помимо того исторія литературы знаетъ очень мало примѣровъ любви, снисканной стихами, за исключеніемъ эпохъ, когда воспѣваніе красавицъ было поддерживаемо модой, какъ во времена трубадуровъ; а вообще женщины принимаютъ любовь поэтовъ съ инстинктивнымъ недовѣріемъ, чувствуя, что она направлена не собственно на нихъ, а на что-то существенно иное. Это иное есть идеалъ, и Преширнъ, самъ того не зная, въ своихъ жалобахъ на равнодушіе Юліи, былъ, какъ выражается тамъ же Стритарь, «пѣвцомъ дисгармоніи между идеаломъ и жизнью въ образѣ несчастной любви» Что касается внѣшнихъ прелестей, весьма важныхъ на взглядъ такой свѣтской барышни, какъ Юлія (ср. сонетъ 14), то Преширнъ ими рѣшительно не обладалъ: онъ не былъ ни красивъ, ни ловокъ; въ обществѣ молодыхъ дамъ онъ терялъ много тѣмъ, что не получилъ салоннаго воспитанія. Относительно общественнаго положенія фонъ-Шёйхеніитуэль, сынъ бывшаго Преширнова начальника, стоялъ несравненно выше. Сверхъ того, при всей своей добротѣ, врожденной деликатности и тонкости пониманія всего, что касается ближняго, Преширнъ былъ, повидимому, нѣсколько тяжелъ въ отношеніяхъ, особенно такихъ близкихъ, какъ любовь, въ которой онъ долженъ былъ проявлять обидчивость, тѣмъ болѣе щекотливую, чѣмъ меньше онъ, какъ человѣкъ, очень умный и прямо смотрящій на предметы, сознавалъ въ себѣ силъ для завоеванія сердца любимой женщины, въ то же время не поддаваясь внушеніямъ этой чувствительности настолько, чтобы удалиться разъ навсегда, потому что, помимо любви, его поддерживала въ исканіяхъ и надежда, неизмѣнно присущая всякому желанію и возрастающая вмѣстѣ съ нимъ, какъ замѣтилъ еще Петрарка (al desio cresce la spenie). Однако Юлія, хотя уже въ 1833 г. была просватана своей всевластной дома матерью за Фонъ-Шёйхенштуэля, отдала счастливцу предпочтеніе не съ разу: слѣды ея колебанія между двумя обожателями можно найти въ нѣсколькихъ стихотвореніяхъ, особенно въ «Посмертн.» 10, очевидно, одномъ изъ раннихъ, а замужъ вышла она только въ 1840 г. Въ газеляхъ нѣтъ даже намека на соперника, а видны только отговорки Юліи въ отвѣтъ на его ухаживанье. Но мало-по-малу, вѣроятно, уже тогда, когда Юлія начала склоняться къ другому ухаживателю, отношенія между нею и Преширномъ становились все натянутѣе, и съ ея стороны все яснѣе выказывалось желаніе отъ него отдѣлаться (см. «Пѣсни» 4, 5, 6, 7, «Сонеты» 7, 10, 12, 13, 14). При обзорѣ отдѣльныхъ стихотвореній мы увидимъ нѣсколько такихъ, которыя можно понять въ смыслѣ предостереженія Юліи отъ поспѣшнаго довѣрія къ другому ухаживателю, все болѣе оттиравшему бѣднаго поэта, но такое ихъ толкованіе представляется тѣмъ болѣе опаснымъ, что послѣдовательность Преширновыхъ произведеній по годамъ во многихъ случаяхъ неизвѣстна, по крайней мѣрѣ тѣмъ, кому недоступны его бумаги (въ Люблянскомъ музеѣ), если только въ нихъ есть хронологическія указанія, относящіяся къ его поэтической дѣятельности; что касается опредѣленія хронологіи отдѣльныхъ стихотвореній по нумерамъ нѣмецкаго «Иллирійскаго Листка», «Пчелки», «Карніоліи» и другихъ повременныхъ изданій, то не должно забывать, что «напечатано» и «написано» — не одно и то же, и что первое годится только для установленія времени, послѣ котораго данное стихотвореніе не могло быть написано. Такъ напр. «Пѣсню» 2 было бы очень соблазнительно понять въ смыслѣ предостереженія Юліи отъ чрезмѣрной разборчивости въ женихахъ, но это стихотвореніе, какъ мы видѣли, предшествуетъ любви Преширна къ Юліи, по малой мѣрѣ, за шесть лѣтъ. Мало того: нѣкоторыя стихотворенія, относящіяся несомнѣнно къ главной любви поэта, т.-е. къ 30-мъ годамъ, появились въ печати впервые въ его изданіи, незадолго до его смерти. Какъ бы то ни было, когда Преширнъ убѣдился окончательно въ любви Юліи къ его сопернику — что, какъ было замѣчено выше, при упрямствѣ надежды, совершилось, конечно, нескоро, напр., можетъ-быть, только послѣ подмѣченнаго имъ ея взгляда на избранника (см. сонетъ 14), — произошелъ рѣшительный разрывъ («Пѣсни» 8), приблизительно въ 1836 г., и послѣдовало разочарованіе въ той, которая въ теченіе почти трехъ лѣтъ была его божествомъ («Пѣсни» 9). Какъ безукоризненно порядочный человѣкъ., какъ настоящій мужчина въ лучшемъ смыслѣ этого слова, онъ выразилъ въ своихъ стихахъ это разочарованіе только тѣмъ, что призналъ ошибочнымъ свое идеализированіе обыкновенной дѣвушки, не выказывая никакого раздраженія противъ нея и не пытаясь оправдать свою ошибку какъ-нибудь ей въ ущербъ. Самая рѣзкая выходка у него въ этомъ направленіи — «Разныя стихотворенія» 3 ст. 124—126 — относится къ болѣе раннему времени и направлена противъ краинскихъ дѣвицъ вообще, за которыхъ и обидѣлся, какъ это ни странно, цензоръ Копытарь.

Какъ противъ предположенной здѣсь послѣдовательности событій по вызваннымъ ими стихотвореніямъ, такъ и противъ заключеній изъ того же источника объ исторіи любви Преширна къ Юліи, изложенныхъ отчасти ниже, раздадутся, вѣроятно, возраженія, основанныя на трудахъ новѣйшихъ изслѣдователей Преширновой жизни, особенно проф. Лѣвца. Эти ученые относятся съ большимъ недовѣріемъ къ поэтическимъ показаніямъ самого Преширна, считая ихъ чуть не сплошь вымысломъ. Само собою разумѣется, строить біографію какого бы то ни было поэта по его стихотвореніямъ нельзя, если только онъ въ самомъ дѣлѣ поэтъ, а не простой перелагатель своей жизни въ стихи. Но поэтъ поэту рознь: только «поддѣльные» поэты или, по крайней мѣрѣ, вдохновляющіеся не изъ дѣйствительности, а изъ книги, сознательно выдумываютъ предметы для своихъ произведеній, но у поэтовъ истинныхъ, какъ бы скромно ни было ихъ дарованіе, особенно у лириковъ, каждое стихотвореніе есть, какъ говоритъ Гёте, стихотвореніе на случай (ein Gelegenheitsgedicht), потому что нѣтъ поэзіи безъ творческаго настроенія, а жизненныя событія производятъ въ поэтическихъ душахъ такія настроенія, — конечно, не всегда, не всякія событія и не одни и тѣ же во всѣхъ поэтахъ. У Преширна нѣтъ ни одного стихотворенія, не коренящагося въ дѣйствительности. Хотя она, вѣроятно, является у него, какъ вообще у настоящихъ поэтовъ, претворенною свойствами поэтическаго настроенія, безсознательно приспособляющаго къ себѣ самое обстоятельство, которымъ оно вызвано, и потому тотъ, кто хочетъ извлечь изъ его стихотворенія біографическое данное, долженъ остерегаться именно съ этой стороны* но въ реальности повода ему нечего сомнѣваться. Итакъ, если Преширнъ кому-то говорилъ, что онъ, правда, одно время былъ «страшно влюбленъ» въ Юлію, но никогда съ ней не говорилъ ни слова, а съ другой стороны, изъ его стихотвореній можно заключить, что онъ съ ней разговаривалъ не разъ, невольно припоминаются слова Гёте въ посвященіи An die Günstigen:

Niemand beichtet gern in Prosa;

Doch vertraun wir oft sub rosa

In der Musen stillem Hain.

Да и можно ли влюбиться хоть въ писаную красавицу сколько-нибудь прочно, не перекинувшись съ ней ни однимъ словомъ? Говорятъ также, будто самое имя Преширново никогда не упоминалось у Примцевъ кромѣ одного раза по поводу одного его стихотворенія («Пѣсни» 15), да и то ни мать, ни дочь, выслушавъ эти стихи отъ посланнаго Преширномъ агента Мюллера, не сказали ничего, ни о нихъ ни объ ихъ сочинителѣ; но это прямо противорѣчитъ словамъ самого Преширна, слышаннымъ отъ него, повидимому, многими: «Я знаю, что чрезвычайно разсердилъ Примцевъ своими стихотвореніями»: отсюда слѣдуетъ, что о немъ тамъ говорили во всякомъ случаѣ не разъ, особенно если правда, что, узнавъ о гнѣвѣ Юліи на него, онъ написалъ и напечаталъ нарочно нѣсколько нѣмецкихъ сонетовъ о ней (въ 1834 г., т.-е. на второй годъ своей любви къ ней). На существованіе между нимъ и Юліей знакомства, болѣе близкаго, чѣмъ обожаніе издали, указываетъ и то, что нѣкоторые изъ относящихся къ ней стихотвореній онъ не обнародовалъ до 1847 г., когда она давно уже была замужемъ и жила не въ Люблянѣ, гдѣ многіе ее знали, а въ Новомъ Мѣстѣ (Rudolfsxverth), въ Нижней Крайнѣ. Эти стихотворенія суть сонеты 6, 7 («Сонетный вѣнокъ» изъ 15 сонетовъ), 8, 9, 12, 13 и 14. Вотъ нѣсколько соображеній о времени ихъ возникновенія. Прежде всего — вѣроятно ли, чтобы эти 22 сонета были написаны незадолго до ихъ изданія? Очевидно, нѣтъ, да никто этого и не думаетъ. Но когда же они были написаны? Сонеты 1, 2 и 3 размѣщены Преширномъ въ сборникѣ его стихотвореній по порядку ихъ появленія въ «Пчелкѣ», 4 (1832 г.) и 5 (1831) — въ обратной послѣдовательности, вѣроятно, по ихъ содержанію, а между тѣми (9 и 12) и дальше (за 14) поставлены остальные сонеты Юліина цикла, напечатанные прежде въ."Иллирійскомъ листкѣ": 10,11,15,16 (въ 1836 г.) и 17 (1837). Въ виду такого расположенія сонетовъ, хронологическаго кромѣ одного случая, слѣдуетъ, кажется, предположить, что сонеты, обнародованные впервые въ 1847 г., были написаны въ 30-хъ годахъ, а именно 6, можетъ-быть, въ 1833 или 1834, «Сонетный вѣнокъ» и прочіе — въ 1835 и 1836. Кромѣ тога акростихъ съ именемъ Юліи въ послѣднемъ сонетѣ «Вѣнка» сохранился лишь въ нѣкоторыхъ экземплярахъ изданія, а въ другихъ уничтоженъ посредствомъ перестановки словъ въ нѣсколькихъ стихахъ — почему? да потому, конечно, что «Сонетный вѣнокъ» со скрытымъ въ немъ именемъ былъ извѣстенъ кое-кому вскорѣ послѣ того, какъ былъ написанъ, подобно «Небесной процессіи», ходившей по рукамъ въ 1835 г., а напечатанной лишь въ 1848. Ясно, что поэтъ на этотъ разъ не хотѣлъ раздражать Юлію, Добывшую тогда еще не замужемъ и жившую въ Люблянѣ, гдѣ жилъ и онъ. Къ тому же ведутъ и нѣкоторыя другія стихотворенія, о которыхъ рѣчь будетъ ниже. Все это естественнѣе при личномъ знакомствѣ, чѣмъ при безмолвномъ созерцаніи, до котораго другой сторонѣ нѣтъ дѣла. Что до ссылки на то, что Преширнъ въ своихъ письмахъ къ Чопу въ 1832 г., говоря о многихъ женщинахъ, не упоминаетъ о Юліи, то это обстоятельство объясняется вполнѣ заявленіемъ самого Преширна,.что онъ влюбился въ Юлію въ 1833 г., когда она, какъ можно думать на основаніи «Доктора» и «Газелей», въ первый разъ появилась въ обществѣ.

Вообще біографы мало вѣрятъ Преширну въ его поэзіи, не вѣрятъ между прочимъ и самой его любви или, по крайней мѣрѣ, тому, что она длилась нѣсколько лѣтъ. Они говорятъ, что такой умный человѣкъ, какъ Преширнъ, не могъ такъ долго увлекаться мечтой, несостоятельность которой была ему хорошо извѣстна, тѣмъ болѣе, что съ 1836 г. онъ любилъ другую, и любилъ съ такимъ успѣхомъ, что въ 1842 г. у него было отъ нея уже двое дѣтей. Какова была эта любовь, кажется, въ точности неизвѣстно, но вѣрно иного рода, чѣмъ къ Юліи, какъ и Петрарка любилъ свою сожительницу, подарившую ему еще большее потомство, очевидно, не такою любовью, какъ Лауру: эти возлюбленныя обоихъ поэтовъ не оставили никакого слѣда въ ихъ поэзіи. Любовь платоническая (въ подлинномъ смыслѣ этого слова), которая живетъ и дышитъ въ твореніяхъ Петрарки и Преширна, можетъ продолжаться очень долго, потому что носящій ее въ себѣ поддерживаетъ ее безотчетно самъ, дорожа ею, какъ такимъ чувствомъ, которое непрестанно представляетъ его душѣ идеалъ, облеченный въ конкретную форму. Это свойство чистой, возвышенной любви должно было особенно сказаться въ Преширнѣ, который, какъ справедливо замѣчаетъ проф. Лѣвецъ, такъ рано дошелъ до разочарованія въ осуществимости идеала на землѣ именно потому, что вступилъ въ жизнь съ чрезмѣрно идеалистическими требованіями отъ нея.

Возвратимся къ вопросу, насмѣшливо поставленному Стритаремъ: «что было бы, еслибы Преширнова любовь была услышана?». А было бы въ сущности то же самое: если бы Юлія вышла замужъ за Преширна, онъ, конечно, почувствовалъ бы себя на верху блаженства, но не какъ поэтъ, какимъ онъ влюбился, а какъ человѣкъ, почему это радостное состояніе его духа оставило бы въ поэзіи слѣдъ едва примѣтный, а затѣмъ, по удовлетвореніи человѣческой страсти, въ немъ опять проснулся бы поэтъ, и тогда точно такъ же явилось бы разочарованіе въ женщинѣ, недавно его вдохновлявшей.

Выше было сказано, что неудачи повели Преширна къ разочарованію въ людяхъ и мірѣ; далѣе, при разборѣ его произведеній, мы найдемъ у него признаки пессимистическаго настроенія. Однако Преширна нельзя назвать пессимистомъ въ обычномъ смыслѣ этого слова: настоящій пессимизмъ, какъ бы величественъ и живописенъ ни былъ по внѣшности, какое бы участіе ни возбуждалъ къ одержимому имъ человѣку вслѣдствіе тѣхъ страданій, которыя онъ ему причиняетъ, все-таки бываетъ основанъ въ концѣ концовъ на эгоизмѣ и къ утвержденію, что все на свѣтѣ никуда не годится, прибавляетъ молча: «кромѣ меня». Преширнъ могъ быть недоволенъ окружающимъ и подъ вліяніемъ своихъ личныхъ неудачъ относиться къ нему подъ часъ даже съ раздраженіемъ, но ни широта его ума, ни доброта его сердца не допускали его до узко-субъективной браковки всего сущаго за исключеніемъ собственной особы. Потому пессимистомъ онъ можетъ быть названъ только условно, такъ какъ 1) рядомъ съ мрачными нотами у него часто слышатся, если не радостныя, то производящія примирительное впечатлѣніе тѣмъ добродушіемъ, которымъ онѣ, очевидно, внушены, 2) его пессимизмъ состоитъ не въ самодовольномъ осужденіи этого міра, а въ скорби объ его несоотвѣтствіи идеалу, и 3) онъ вѣрилъ въ осуществленіе этого идеала въ будущей жизни и отчасти даже въ этой, только не теперь, а позже, когда люди поймутъ, въ чемъ состоитъ ихъ истинное благо. Если авторъ этихъ строкъ вѣрно опредѣлилъ романтизмъ, какъ исканіе готоваго воплощенія идеала на землѣ, а идеализмъ — какъ признаніе идеала трансцендентнымъ (см. «Римская элегія и романтизмъ»), то Преширнъ, отдавъ дань романтизму въ молодости, мало-по-малу, путемъ естественнаго развитія своего міросозерцанія, дошелъ до чистаго идеализма, который по отношенію къ этому міру имѣетъ у него нѣсколько пессимистическій характеръ только вслѣдствіе исторіи своего раскрытія въ его душѣ.

Потерявъ надежду наличное счастіе, Преширнъ естественно съ тѣмъ большею страстностью мечталъ о счастіи общемъ. Памятникъ его желаніямъ въ этомъ направленіи представляетъ собою его пѣсня на новый 1844 годъ («Посмертн.» 3). Но мечты оставались мечтами, а между тѣмъ его изнемогающій духъ лишился и послѣдней поддержки въ лицѣ стараго друга, названнаго выше Андрея Смолета: въ 1840 г. онъ умеръ, и Преширнъ окончательно осиротѣлъ. Тогда-то настало для него то безрадостное житье, которое онъ предсказывалъ себѣ еще въ виду разрыва съ Юліей («Пѣсни» 7 XXXVII ст. 13—24): потянулся рядъ однообразныхъ, сѣрыхъ, прозаическихъ дней, исходъ изъ которыхъ ему представлялся одинъ — смерть. Онъ призывалъ ее уже раньше, еще въ первый годъ своей любви къ Юліи, призывалъ тѣмъ болѣе страстно, что, какъ человѣкъ вѣрующій, ожидалъ послѣ нея вознагражденія за то, что претерпѣлъ на землѣ. Утѣшеніе надеждой на соединеніе въ другомъ мірѣ приходило ему въ голову и тогда, когда онъ еще не совсѣмъ разстался съ грезами о взаимности со стороны Юліи (сонетъ 9). Весьма поучительно, что, несмотря на разочарованіе въ Юліи, онъ представлялъ себѣ райское блаженство, повидимому, не иначе, какъ вмѣстѣ съ предметомъ любви; по крайней мѣрѣ, таковъ выводъ изъ его поэмы «Крещеніе при Савицѣ». Впрочемъ такъ онъ думалъ въ 1836 г., а продолжалъ ли онъ держаться того же взгляда и позже, на то, кажется, указаній у насъ нѣтъ. Къ сожалѣнію, нельзя скрыть того, что Преширнъ въ эту печальную пору своей жизни искалъ утѣшенія не только въ поэзіи, но и въ другомъ источникѣ, отнюдь не возвышенномъ, но къ которому однако нерѣдко прибѣгаютъ славяне въ его положеніи, да и не одни славяне: бѣдняга запилъ. Но пилъ онъ, по крайней мѣрѣ, сначала, не походя и не одинъ, а по вечерамъ послѣ работы, въ кругу пріятелей, хоть, можетъ-быть, только по выпивкѣ. Замѣчательно, что такую программу жизни онъ начерталъ себѣ еще въ сонетѣ 5, напечатанномъ въ 1831 г. Впрочемъ кромѣ упомянутыхъ тамъ тяжебъ и возліяній онъ продолжалъ заниматься и поэзіей и часто приносилъ свои стихотворныя новинки на вечернія засѣданія въ корчмѣ, гдѣ читалъ ихъ или пѣлъ своимъ собутыльникамъ. Что касается судебныхъ дѣлъ, то онъ до предсмертной своей болѣзни продолжалъ заниматься ими такъ добросовѣстно, что кліэнты у него не переводились.

Въ 1847 г. онъ переѣхалъ изъ Любляны въ Крань (по-нѣмецки Krainburg) и жилъ тамъ адвокатурой. Въ этомъ городкѣ скоро всѣ его узнали и полюбили, а онъ, сверхъ постоянной помощи бѣднымъ деньгами, бѣльемъ и т. п., нашелъ себѣ еще одно развлеченіе, въ которомъ сказалось его доброе сердце и безхитростность его природы: во время своихъ прогулокъ по улицамъ онъ подружился съ дѣтьми и при встрѣчахъ съ ними одѣлялъ ихъ лакомствами. Конецъ его жизни оживился тѣми надеждами, которыя принесъ съ собою 1848 г. многимъ славянскимъ патріотамъ. «Казалось, говоритъ Стритарь, что готово исполниться предсказаніе поэта:

Дождется Крайна своего призыва*).

• ) „Сонеты“ 7 II ст. 9.

Судьба избавила его отъ того, чтобы дожить до прискорбнаго времени, когда бы онъ долженъ былъ пѣть:

Одинъ лишь мигъ сіять пришлось надеждѣ,

И стала ночь еще темнѣй, чѣмъ прежде»*).

• ) Тамъ же 7 XI ст. 10—11.

Въ концѣ этого года мало-по-малу развившаяся въ немъ водяная усилилась до такой степени^ что онъ засѣлъ въ своей комнатѣ и уже болѣе не покидалъ ея. Онъ умеръ 27 января (8 Февраля и. ст.) 1849 г. на рукахъ своей старшей сестры, Катерины (1799—1874), исповѣдавшись и причастившись у тамошняго декана (протоіерея), Дагарина, напутствовавшаго его въ лучшій міръ. Всѣ его бумаги остались въ рукахъ этихъ двухъ свидѣтелей его кончины. Писалъ онъ на четвертушкахъ и бросалъ ихъ въ сундукъ. Такихъ клочковъ тамъ должно было набраться много. Выли тамъ, говорятъ, лирическія стихотворенія, трагедія (о которой говорится въ его письмахъ къ Чопу), повѣсть (о ней въ письмахъ къ Челаковскому), полный переводъ Байроновой «Паризины»; но извѣстно все это только по слухамъ, а послѣ смерти Преширна никакихъ его произведеній въ рукописяхъ не оказалось. Тѣ же слухи, и весьма упорно держащіеся, между прочимъ и между родней поэта (какъ я узналъ непосредственно во время своего пребыванія въ Вѣнѣ въ 1869 и 1870 г.), рѣшительно утверждаютъ, что всѣ Преширновы рукописи литературнаго содержанія были сожжены. Кѣмъ? Если слухи вѣрны, то отвѣта на этотъ вопросъ ясенъ, и можетъ быть поставленъ только другой вопросъ: почему? Вѣдь Преширнъ былъ не только нравственнымъ человѣкомъ, но даже нѣсколько ригористомъ (см. Посм. 5 и 12), не только вѣрующимъ христіаниномъ, но и добрымъ католикомъ (см. Баллады и ром. 8, Сонеты 9, 8, 9, 13, Крещеніе при Савицѣ, Посмерти. 6, 7 и 12). Все такъ, но 1) при всей нравственной чистотѣ Преширновыхъ произведеній кое-какія изъ нихъ, какъ мы уже видѣли, навлекли на себя негодованіе нѣкоторыхъ черезчуръ щепетильныхъ блюстителей цѣломудрія, 2) въ числѣ стихотвореній, не напечатанныхъ при жизни Преширна по цензурнымъ условіямъ, но, къ счастію, попавшихъ въ редакцію «Пчелки» до его смерти, есть, по малой мѣрѣ, три такихъ, которыя могли появиться въ печати не ранѣе 1848 г., когда они и были обнародованы, а именно 3, могущее показаться неблагонадежнымъ въ политическомъ отношеніи^[4], и 4 и 7, содержащія въ себѣ кое-что, чѣмъ могло обидѣться духовенство; а кто же можетъ поручиться за то, что такихъ произведеній не было у Преширна и въ рукописяхъ на дому? если за что ручаться, такъ ужъ скорѣе за противоположное. Тому, что Преширнова сестра не воспротивилась безпощадному auto da fe, на которое Дагаринъ осудилъ творенія любимаго ею брата, дивиться нечего: извѣстно, въ какомъ подчиненіи состоитъ большинство католичекъ у своего духовенства; она могла даже воображать себѣ, что, сжигая нечестивыя сочиненія своего брата, тѣмъ самымъ какъ бы приноситъ очистительную жертву за его грѣшную душу.

«Что имѣемъ, не хранимъ,

Потерявши, плачемъ —

эта истина, перешедшая даже въ заглавіе водевиля, оправдалась и на Преширнѣ. На похороны того, кѣмъ пренебрегали при жизни, стеклись изо всѣхъ краевъ словѣнской земли и оплакивали покойнаго, какъ ея гордость и славу. Въ 1852 г. его почитатели воздвигли на его могилѣ въ Кранѣ памятникъ изъ мѣстнаго мрамора съ удачно выбранною надписью:

Ты лишь въ одной не ошибся надеждѣ:

Въ краѣ родимомъ твои трупъ погребли*).

• ) Пѣсни 11 ст. 31—32.

Въ 1883 г. поставленіе ему памятникъ въ Бледѣ, недалеко отъ его родины. Можно ожидать, что скоро Преширнъ будетъ почтенъ въ Люблянѣ памятникомъ значительныхъ размѣровъ, надъ которымъ работаетъ теперь въ Вѣнѣ словѣнскій ваятель А. Заецъ.

Этотъ скудный очеркъ Преширновой жизни составленъ по біографіи поэта, написанной Іосифомъ Стритаремъ (при изданіи 1866 года), по книжкѣ Фр. Целестина „France Presiren“ (u Zagrebu 1882) и по свѣдѣніямъ, любезно сообщеннымъ мнѣ молодымъ словѣнскимъ филологомъ, г. Иваномъ Пріятелемъ, который и подалъ мнѣ мысль объ изданіи по возможности полнаго перевода Преширновыхъ стихотвореній къ его юбилею. Въ отвѣтъ на мое письмо съ различными вопросами по поводу этой работы онъ, можно сказать, засыпалъ меня біографическими и литературными данными, для меня тамъ болѣе цѣнными, что источники, изъ которыхъ они извлечены, были мнѣ недоступны. Ему я обязанъ многими свѣдѣніями, вошедшими въ историко-литературную часть этого введенія, и чуть ли не большею частью своихъ примѣчаній къ отдѣльнымъ стихотвореніямъ. Другія свѣдѣнія этого рода, разсчитанныя на русскихъ читателей, собраны мною изъ различныхъ, отчасти случайныхъ источниковъ и потому не могутъ предъявлять никакихъ притязаній на полноту. Впрочемъ, хотя со смерти Преширна протекло 52 года — періодъ, ничтожный для исторіи, но довольно значительный для ея разработки, — всякому, кто вздумаетъ заняться вопросами, касающимися жизни и произведеній геніальнаго, словѣнца, приходится сплошь да рядомъ вспахивать цѣлину, встрѣчая иногда неодолимыя препятствія — въ забвеніи. Нѣтъ надежнаго его портрета, нѣтъ даже изданія, вполнѣ удовлетворительнаго: первое, редактированное самимъ поэтомъ (1847), неполно; второе, Юрчича и Стритаря (1866), испытало на себѣ тяжесть руки грамматика Левстика; третье, Пинтаря, юбилейное, самое полное (1900), хотя приближено къ первоначальному тексту, но, судя по предисловію, непослѣдовательно. Нѣмецкія стихотворенія Преширна не собраны. И опять вспомнишь слова Стритаря, что Преширна „плохо знали, слишкомъ мало читали, а еще меньше ему подражали“.

II.

Изъ написаннаго Преширномъ (кромѣ переписки, также не собранной, какъ должно, съ присовокупленіемъ писемъ другихъ лицъ къ нему) сохранилось стихотвореній словѣнскихъ оригинальныхъ 135 и переводныхъ 4, нѣмецкихъ оригинальныхъ около 20 и переводныхъ 11, въ томъ числѣ 9 своихъ, написанныхъ первоначально по-словѣнски (хотя относительно нѣкоторыхъ допустимо, кажется, и обратное). Изъ этого литературнаго наслѣдства нашего славнаго западнаго соплеменника настоящій трудъ содержитъ въ себѣ переводъ всего, что было издано самимъ Преширномъ, какъ по-словѣнски, такъ и по-нѣмецки (кажется, кромѣ одного), и почти всего, напечатаннаго по его смерти; не вошли сюда изъ словѣнскихъ стихотвореній только поздравленіе Ивану Храдецкому съ 25-лѣтіемъ его служенія въ должности люблянскаго городского головы, сонетъ-эпиграмма на Мурко, издателя Волкмеровыхъ стихотвореній, шесть эпиграммъ, четыре эпитафіи, одно альбомное четверостишіе, одно гномическое трехстишіе (которое неправильно печатается въ четыре стиха), одна надпись и двѣ загадки, а изъ нѣмецкихъ — напутствіе члену судебной палаты Антону Чопу но случаю его перевода изъ Любляны въ Цѣловецъ и всѣ, не находящіяся въ единственномъ источникѣ, доступномъ переводчику, книжкѣ Радича (P. v. Radies) „Anastasius Grün’s Lehrer und Freund, der slovenische Dichter France Preschiren als deutscher Poet“ (Leipzig 1882). Перечисленныя выше мелочи оставлены безъ вниманія какъ потому, что онѣ не только не представляютъ никакого интереса русскому читателю, но и мало ему понятны (а теперь и словѣнцу), а нѣкотрыя изъ нихъ, можетъ быть, даже не принадлежатъ Преширну. На основаніи перваго соображенія можно было бы исключить кое-какія стихотворенія и изъ тѣхъ, которыя приняты самимъ поэтомъ въ первое изданіе, но у переводчика просто не поднялась рука на то, что авторъ призналъ достойнымъ обнародованія, хотя и весьма вѣроятно, что, если бы онъ издавалъ свои творенія теперь, да еще для иностранныхъ читателей, кое-что изъ одобреннаго имъ къ выходу въ свѣтъ было бы откинуто.

Какъ въ видахъ литературной характеристики Преширна, такъ и для выясненія истиннаго смысла его произведеній въ связи съ его жизнью разсмотримъ тѣ 127 стихотвореній, переводъ которыхъ читатель найдетъ въ этомъ сборникѣ. Порядокъ ихъ и дѣленіе по родамъ удержаны тѣ же, которые указаны самимъ авторомъ, — конечно, кромѣ посмертныхъ, напечатанныхъ вполнѣ только въ текущемъ году Пинтаремъ, и нѣмецкихъ, которыя расположены такъ же, какъ у Радича, хотя его распредѣленіе отчасти произвольно. Для хронологическихъ соображеній отмѣчены въ скобкахъ года, когда впервые было обнародовано данное стихотвореніе. Многочисленныя, иногда повторяющіяся ссылки на параллельныя мѣста читатели легко могутъ приписать извѣстной слабости филологовъ къ этой приправѣ изложенія, и, во всякомъ случаѣ, они до нѣкоторой степени будутъ правы; но при началѣ изслѣдованія лучше излишекъ, чѣмъ недостача.

Пѣсни.

Эпиграфъ появился сначала въ видѣ особаго стихотворенія „Свободное сердце“ по-словѣнски и по-нѣмецки (въ 1838 г.).

1. Струпамъ (напечатано чуть ли не впервые въ изданіи 1847 г.) — общее введеніе къ этому отдѣлу, указывающее на то, что, во всякомъ случаѣ, главное его содержаніе есть любовь поэта къ Юліи, почему и въ такихъ стихотвореніяхъ, которыя съ перваго взгляда кажутся не имѣющими къ ней никакого отношенія, мы можемъ искать нѣкотораго соприкосновенія съ ней, хотя бы только по настроенію, ихъ вызвавшему. Впрочемъ трудно предположить, что это вступительное стихотвореніе написано именно въ видѣ предисловія къ „Пѣснямъ“, т.-е. позже остальныхъ (о чемъ см. къ 2): Преширнъ не написалъ бы такого въ 40-хъ годахъ. Неустанное хожденіе за нею ср. Валл. и ром. 3 ст. 2, 12 и 24—26, блѣдность, померкшій взоръ и слезы ср. Разныя стих. 4 ст. 25 и 27—28.

3. Дѣвицамъ (и по-нѣмецки) — написано до любви къ Юліи (см. выше стр. IX), можетъ-быть, по поводу одного изъ увлеченій, упомянутыхъ въ газели 4, но, будучи включено въ сборникъ, посвященный Юліи, легко получаетъ смыслъ предостереженія и ей противъ чрезмѣрной разборчивости относительно жениховъ, на которую направлено и Посм. 2. Итакъ это стихотвореніе есть самое раннее, въ этомъ отдѣлѣ, а слѣдующія 3—9, несомнѣнно относящіяся къ Юліи, расположены, очевидно, въ хронологической послѣдовательности, и при, томъ такъ, что охватываютъ собою всю исторію внутреннихъ отношеній Преширна къ любимой, потомъ почти презираемой женщинѣ. Отсюда ясно, что порядокъ этого отдѣла основанъ на строго обдуманномъ планѣ, что еще болѣе подтверждаетъ высказанную выше догадку о связи всѣхъ „Пѣсенъ“ съ этой любовью поэта, — конечно, по его чисто субъективному толкованію своего мрачнаго міросозерцанія (ср. выше стр. XXI и XXV)^[5].

3. Подъ окномъ (въ изданіи 1847) — серенада, подобная тѣмъ, о которыхъ рѣчь въ Посм. 10 ст. 19—22, очевидно, изъ того періода знакомства съ Юліей, когда сопернику еще не было отдано рѣшительно предпочтеніе, но окончательно отдѣланное, можетъ-быть, только для изданія. Впрочемъ, если эта пѣсня и прочія, изданныя въ 40-хъ годахъ, были и написаны тогда же, во всякомъ случаѣ онѣ такъ или иначе воспроизводятъ тѣ настроенія, которыя поэта переживалъ лѣтъ 10—15 до того времени, — можетъ-быть, по тогдашнимъ наброскамъ.

4. Просьба (тамъ же) — о томъ, чтобы Юлія не лишала его своихъ взоровъ, изъ чего можно заключить, что она стала уже избѣгать его. О лучезарномъ взорѣ Юліи, вдохновляющемъ поэта и повергающемъ его въ восторгъ или уныніе (и таковы, говорятъ, были въ самомъ дѣлѣ ея голубые глаза), ср. 9 ст. 1—2. Сон. 6 ст. 11, 7 V ст. 2—4, 7 X ст. 10, 7 XIII ст. 1—4, 10 ст. 9—14, Посм. 10 ст. 1, нѣм. 2 III ст. 9—11. Не столько на свѣтѣ цвѣтовъ, птицъ, рыбъ, сколько у поэта мыслей, — ср. у Петрарки сестину I 7^[6]. Что до очей возлюбленной, то и Петрарка говоритъ о нихъ часто, посвящая имъ иногда цѣлыя стихотворенія, напр. канцону I 8, сонеты I 47, 58, 64, 61, 100 и др.

4. Куда? (и по-нѣмецки, 1886 г.) — поэту закрытъ доступъ къ ней, однако не окончательно, если вѣрно предположеніе хронологическаго плана. Жалобы на то, что возлюбленная не хочетъ его видѣть, также въ 6 ст. 9 — 10, 7 ст. 1—2, Сон. 7 IV ст. 6—11. Начало ср. Платена Romanzen und Jugendlieder XVI: Ich schleich’umher Betrübt und stumm, Du fragst, о frage Mich nicht, warum?

6. Приказы (1843) — возрастающій рядъ ограниченій общенія поэта съ возлюбленной до предписанія полнаго ея забвенія, откуда впрочемъ видно, что было время, когда онъ не только ходилъ къ ней, но и говорилъ ей о своей любви. Ср. 7.

7. На прощанье (1841) — поэтъ, видя ея все рѣзче выказывающееся отвращеніе отъ него, самъ предлагаетъ ей отказать ему разъ навсегда. Ср. Посм. 10 ст. 43—46.

8. Сила памяти (и по-нѣмецки, 1843) — послѣ разрыва. Здѣсь упомянуты прежнія пѣсни поэта о несчастной любви — какія? сюда можно отнести Пѣсни 3—7, почти всѣ словѣнскіе и нѣмецкіе сонеты, касающіеся Юліи, Разн. 1 и 4, Посм. 8 и 10. Въ послѣднемъ, какъ уже сказано, можно найти замѣтные и здѣсь признаки колебанія Юліи между двумя обожателями.

9. Утраченная вѣра (и по-нѣмецки, 1842 г., но написано, говорятъ, вслѣдъ за 15 и въ связи съ нимъ) — утрата Юліей того обаянія, которое въ глазахъ поэта давало ей сверхчеловѣческую прелесть.

10. Морякъ (и по-нѣмецки, 1843) — жертва измѣны возлюбленной, вышедшей замужъ за другого, желаете ей счастья съ нимъ, какъ самъ Преширнъ въ Посм. 10, и удаляется, уступая ему мѣсто, какъ въ Валл. и ром. 8 ст. 33. Сравни также выше къ 7. Говорите, что въ этой пѣснѣ иносказательно изображается неудача Андрея Смолета, которая упомянута въ 13. Впрочемъ есть и у Платена Matrosenlied (Romanzen und Jugendlieder VI), правда, иного смысла и настроенія, но заключающая въ себѣ между прочимъ стихи: Denkst du der heil’gen Eide noch im stillen, Und hieltst du, Theure, das beschwor’ne Wort?

11. Рекрутская (1832) — безшабашное житье съ постоянной перемѣной мѣста и возлюбленныхъ — прямая противоположность жизни и настроенія Преширна, котораго при такихъ условіяхъ постигла бы участь рыбака въ Валл. и ром. 10. Ср. къ 2.

12. Въ память Валентина Водника (1843) — утѣшеніе поэта въ одиночествѣ, связанномъ съ его призваніемъ; ср. 17 и Разныя стих. 6.

13. Въ память Андрея Смолета (1843) — изображеніе жизни человѣка, претерпѣвшаго разочарованіе въ мечтахъ о счастіи какъ личномъ, такъ и общемъ, подобно Преширну, который говоритъ о томъ же въ Разн. стих. 5, Сон. 7 XI, 21, 22, 24, 25, 20, 28, нѣм. 1 II. О смерти, какъ отдыхѣ, Соц, 24 ст. 12—14 и нѣм. 3 ст. 69. О славѣ предковъ — вѣроятно, изъ чешскихъ источниковъ, каковы Челаковскій, Колларъ и др. — ср. Посм. 3 ст. 17—18 и 22—28. О бодрящемъ дѣйствіи вина ср. тамъ же ст. 1—7. Эта пѣсня представляетъ собою почти несомнѣнный примѣръ того, что Преширнъ, согласно съ совѣтомъ Копытаря, даннымъ ему въ Вѣнѣ, держалъ свои стихотворенія, по крайней мѣрѣ, иногда болѣе или менѣе долго подъ спудомъ, а это важно для хронологіи пѣсенъ 3, 4, 6 и 9.

14. Желѣзная дорога (1843) — „милые бранятся — только тѣшатся“, а въ заключеніе бракъ съ мѣщанской (бюргерской) обстановкой, какъ Преширнъ представлялъ себѣ, можетъ-быть, и собственное семейное счастіе. Съ художественно-психологической стороны стоитъ отмѣтить поворотъ въ настроеніи молодого человѣка, какъ только его невѣста упомянула о своихъ надеждахъ на веселое препровожденіе времени со всякимъ, кто ей приглянется, втайнѣ отъ стараго мужа.

15. Покинутая (1841) и 16 Незамужняя мать (1847) — могутъ быть поняты какъ предостереженіе отъ довѣрія къ первому встрѣчному любезнику. Предостереженіе Юліи, въ томъ смыслѣ, какъ 2, заключаетъ въ себѣ и газель 5. Впрочемъ такая связь этихъ стихотвореній съ Юліей мыслима только въ планѣ, а не въ дѣйствительности, такъ какъ 15 завѣдомо касается Юліи иначе, а именно оно написано по поводу предстоявшаго брака одной изъ ея подругъ съ молодымъ человѣкомъ, соблазнившимъ дѣвушку изъ простонародья и прожившимъ съ ней два года. Оно-то и было прочитано Юліи и ея матери (см. выше стр. XXXI). Относится ли сюда и 16, неизвѣстно.

17. Поэту (1838) — душевныя муки суть неизбѣжный удѣлъ этого призванія.

Баллады и романсы

всѣ вращаются около любви.

1. Совѣтъ отъ дочери (1831) — при взаимности всякія препятствія такъ мало дѣйствительны, что лучше ихъ и не ставить. Сравниваютъ этотъ романсъ со ІІІлегелевымъ романсомъ же „Die Erhцrung“.

2. Школьникъ (1832, нѣсколько иначе 1833) — горе влюбленнаго юноши вслѣдствіе брака возлюбленной съ другимъ. Фигура школяра могла быть навѣяна отчасти извѣстнымъ типомъ испанскаго студента, что естественно въ романсѣ (см. ниже стр. LXXIX—LXXX), отчасти воспоминаніями Преширна о своемъ житьѣ въ Люблянѣ гимназистомъ и въ Вѣнѣ студентомъ,

3. Докторъ (1833) — любовь доктора правъ, каковымъ, былъ самъ Преширнъ. Предметъ его любви здѣсь такъ же юнъ, какъ не задолго до газелей 4 и 5, напечатанныхъ тогда же.

4. Турьяцкая Розамунда (1832) — наказаніе самоувѣренной красавицы; ср. Посм. 2.

5. Еврейская дѣвушка (1845) — любовь не признаетъ общественныхъ перегородокъ, даже такихъ, какъ различіе вѣры и племени (слѣдовательно нечего и говорить о сословныхъ или имущественныхъ, какъ между Преширномъ и Юліей). Изложеніе чисто народное; возможно, что и содержаніе было навѣяно народной, именно краинской пѣснею объ языческой дѣвушкѣ и о Христѣ: см. Slovenske narodiie pesne iz tiskanih in pisanih virov zbral in vredil Dr. Karol Strekelj. V Ljubljani 1895—1898, № 513.

6. Лѣкарство отъ любви (1837) — мужчину отъ любви избавляетъ только смерть (такъ же у Гейне въ Die Wallfahrt nach Kevlaar и въ Крайневой народной пѣснѣ, записанной редакторомъ „Пчелки“, Кастельцемъ: см. у Штрекеля № 836); ср. сонетъ 12 ст. 10—11. Въ изложеніи не мало народныхъ элементовъ, особенно повторяющіяся Формулы.

7. Водяной (1830, но написано не позже 1826 г.) — наказаніе кокетки водянымъ, увлекающимъ ее въ вальсѣ въ воду, т.-е., по устраненіи саллегоріи, прельстителемъ, кружащимъ ей голову и увлекающимъ къ погибели. По преданію, записанному Вальвасоремъ въ XVII в.; сравни краинскую пѣсню у Штрекеля № 81.

8. Вторичное погребеніе (и по-нѣмецки, 1836) — жертва несчастной любви, хоть и великодушная (ср. къ Пѣсн. 10), не находитъ себѣ покоя даже по смерти.

9. Нетлѣнное сердце (1847) — не найдетъ себѣ покоя по смерти и поэтъ, искусственно подавлявшій въ себѣ порывы вдохновенія. Средство, къ которому прибѣгъ поэтъ Доброславъ для борьбы съ тоской послѣ выхода возлюбленной замужъ за другого, напоминаетъ тотъ источникъ, изъ котораго Преширнъ черпалъ забвеніе своихъ душевныхъ мукъ (см. выше стр. XXXVII).

10. Рыбакъ (1838) — человѣкъ, пылающій чистой, возвышенной любовью, не долженъ въ случаѣ неудачи искать утѣшенья въ любви низменной, постоянно перемѣняющей свои предметы (какъ Доброславъ въ 9 ст. 25), потому что неизбѣжно погибнетъ. Ср. „Рыбака“ Гёте (хотя не но внутреннему смыслу) и строфу 6-ю его же „Утѣшенія въ слезахъ“.

11. Женская вѣрность (1847) — исторія скрипача, притомъ поэта, котораго женскія измѣны привели не къ мрачному разочарованію, какъ Преширна (хотя поведеніе Юліи было измѣной, можетъ-быть, только съ его точки зрѣнія), а къ сердечной свободѣ, позволяющей ему относиться къ женщинамъ съ признательностью за тотъ жизненный опытъ, который мужчина пріобрѣтаетъ изъ обращенія съ ними. И здѣсь звучитъ во многихъ мѣстахъ народная струнка.

12. Органистъ (1839) — вдохновеніе свободно по самому своему существу и, какъ свободный даръ Божій, ни въ какомъ случаѣ не грѣховно. Раньше такъ и было озаглавлено: „Что можно и должно пѣть“^[7]. Ср. газель 7. Отношеніе органиста къ любви ср. Разн. 3 ст. 115—129.

Разныя стихотворенія.

1. Звѣздочетамъ (1832, но написано не позже 1826 г.) — поэтъ показываетъ на собственномъ примѣрѣ безсиліе разума въ любви. Два первые стиха безъ имени автора приводитъ, умышленно ихъ измѣняя, Станко Вразъ въ письмѣ къ Кочевару изъ Загреба отъ 15 января 1835 г. (Delа Stanka Vraza. U Zagrebu 1877, т. V, стр. 187).

2. Въ память Матвѣя Чопа (1845) — подражаніе древней элегіи. По содержанію ср. Сон. 28, Посм. 11, нѣм. 3.

3. Новая литературная школа (1831) — сатира на писателей, полагающихъ все достоинство изящной словесности въ свободѣ языка отъ чужихъ словъ и въ примѣнимости содержанія къ жизни; ср. выше стр. XII—XIII. О критикѣ новыхъ родовъ поэзіи, въ томъ числѣ и трагедіи, см. выше стр. XVIJ и XXXIX, о выходкѣ противъ дѣвицъ — стр. XXIX. Толкователи не безъ основанія видятъ въ ученикѣ самого поэта. Первые шесть стиховъ Левстикъ сравниваетъ съ пятью первыми первой „Эпистолы“ Гёте.

4. Первая любовь (1832) — изображеніе своего душевнаго состоянія до знакомства съ какой-то дѣвицей (по времени — не съ Юліей) и послѣ того, какъ онъ, влюбившись въ нее, испыталъ ея холодность. Это стихотвореніе такъ чинно, искусственно и, если не холодно, то рефлекторно, какъ сонетъ 6, написанный, можетъ-быть, для того же — чтобы охладить свою страсть посредствомъ обстоятельнаго изложенія ея причины и симптомовъ, о которыхъ см. къ Пѣсн. 1. Глаза — путь для любви ср. у Петрарки сонетъ I 55. Послѣдняя строфа (безъ перваго слова, опущеннаго для связи съ предыдущимъ) приведена, вѣроятно, по памяти Станкомъ Вразомъ въ письмѣ, писанномъ Муршецу изъ Градца 4 января 1834 г. (V 136—137).

5. Прощанье съ юностью (1830) — одинаково по формѣ съ предшествующимъ, почему съ нимъ и сопоставлено, но разнится отъ него тономъ, болѣе задушевнымъ. О горечи познанія ср. нѣм. 1 II.

6. Глосса (1833) — счастье поэта не отъ міра сего.

Эпиграммы

числомъ 21 (первыя 14 — 1832, остальныя — 1847) — противъ условнаго и натянутаго стихоплетства и въ защиту права народности и языка, при чемъ обнаруживается сильная щекотливость автора за земляковъ, сказавшаяся, хотя по другому поводу, и въ нѣм. 4. О несправедливости нѣкоторыхъ изъ нихъ см. выше стр. XIX—XX примѣч. и ниже въ примѣчаніяхъ къ тексту.

Газели (1833) — 

одни изъ самыхъ раннихъ прославленій Юліи, относящіяся къ тому времени, когда Преширнъ встрѣчалъ ее, повидимому, у общихъ знакомыхъ и рѣдко, но упрямо бродилъ около ея жилища, утѣшаясь сознаніемъ близости но мѣсту къ любимой дѣвушкѣ.

1 — вступленіе, смыслъ котораго тотъ, что цѣль поэта состоитъ въ прославленіи имени возлюбленной. То же въ Сон. 7 I ст. 12—14; ср. также Сон. 9 ст. 8.

2 — поэтъ тщетно старается по обращенію Юліи съ нимъ разрѣшитъ вопросъ, любитъ ли она его или нѣтъ; положеніе дѣлъ такое же, какъ въ Пѣснѣ 3.

3 — она не вѣритъ его любви, изъ чего слѣдуетъ, что онъ, по крайней мѣрѣ, намекалъ ей на свои чувства (см. къ Пѣснѣ 6). Причина ея недовѣрія была чуть ли не та, о которой идетъ рѣчь въ слѣдующей газели. Все въ природѣ знаетъ о его любви, только она не вѣритъ — ср. у Петрарки сонеты II 20 и I 151.

4 — Юліи наговорили, что Преширнъ влюблялся ужъ во многихъ и. всѣмъ измѣнялъ; но свои прежнія увлеченія онъ не считаетъ любовью, хотя не отрицаетъ ихъ. Ср. Сон. 2.

5 — несомнѣнное предостереженіе, даже двоякое: время унесетъ ея красоту и его страсть, а въ такомъ случаѣ она останется непрославленной.

6 — поэтъ не знаетъ, достигнетъ ли чего своими газелями и получитъ ли право на открытое объясненіе, откуда можно заключить, что онъ доставлялъ свои газели Юліи безъ своего имени въ надеждѣ на то, что, если онѣ расположатъ ее къ неизвѣстному поэту, онъ можетъ разсчитывать на успѣхъ, когда откроетъ ихъ автора. Примѣръ посылки стиховъ къ Юліи см. выше къ Пѣснѣ 15.

7 — газели только для Юліи, а до другихъ цѣнителей ему нѣтъ дѣла.

Сонеты — 

1 (1831) — вступленіе, написанное, повидимому, именно въ качествѣ такового для предполагавшагося сборника эротическихъ сонетовъ. Однако за этимъ вступленіемъ послѣдовали непосредственно лишь два сонета, посвященныхъ указанной въ первомъ задачѣ — прославленію краинокъ и одной изъ нихъ въ особенности — 2 и 3. Но вскорѣ Преширнъ употребилъ эту Форму, которой тогда увлекался, также для полемики и для элегіи. Въ окончательномъ сборникѣ сонетовъ (1847), послѣдніе 11 не состоятъ ни въ какой связи съ предметомъ, указаннымъ во вступленіи, а такъ какъ первая половина этого сборника составилась изъ сонетовъ, относящихся къ Юліи (не ранѣе 1833 г.), то и слѣдующіе по времени за первымъ четыре сонета оказались поставленными въ отношеніе къ ней же. Такимъ образомъ и здѣсь, какъ въ „Пѣсняхъ“, онъ объединилъ въ Юліи всѣ свои увлеченія женщинами. Такая группировка сонетовъ по двухъ отдѣламъ — любовные и другого содержанія, — очевидно, не совпадаетъ съ ихъ послѣдовательностью во времени. Такъ какъ Преширнъ къ писанью сонетовъ былъ вдохновленъ несомнѣнно Петраркой (см. сон. 5), именно сонетами первой части его Canzoniere, о Лаурѣ при ея жизни, то-возможно», что, окончивъ свои сонеты о любви къ Юліи, онъ задумалъ еще до 1847 г. составить изъ нихъ особый сборникъ съ присовокупленіемъ и пяти первыхъ. Впослѣдствіи, при изданіи имъ всѣхъ своихъ стихотвореній, одобренныхъ къ напечатанію имъ самимъ и цензурой, когда сонеты были выдѣлены въ особую часть книги, вступленіе къ сонетамъ въ честь Юліи оказалось такимъ образомъ во главѣ полнаго собранія всѣхъ его сонетовъ.

2 (1831) — красота всѣхъ люблянокъ для него пропадаетъ въ присутствіи его возлюбленной; ср. газель 4.

3 (1831) — онъ покоенъ лишь тогда, когда видитъ ея глаза; ср. стр. XXXIV и къ Пѣснѣ 4.

4 (1832) — видъ двухъ сестеръ-красавицъ напомнилъ ему его несчастную любовь, — вѣроятно, ту, къ которой относятся Разныя стих. 1 и 4 и первые три сонета.

5 (1831) — помѣщенъ здѣсь, вѣроятно, только потому, что въ немъ, какъ и въ предыдущемъ, упомянуты Амуръ и Венера. Итакъ, мысль объ утѣшеніи въ винѣ приходила Преширну въ голову уже въ началѣ 30-хъ годовъ.

6 (1847) — точное опредѣленіе времени и обстановки начала своей любви къ Юліи — въ десятомъ часу утра Страстной субботы (31 марта = 7 апрѣля) 1833 г., въ Терновѣ, предмѣстьѣ Любляны. См. къ Разн. 4. Очевидное подражаніе сонетамъ Петрарки I 3 и 157; Петрарка влюбился въ Кауру въ первомъ часу утра Страстной пятницы (6 апрѣля) 1327 г. въ Авиньонѣ, въ церкви св. Клары (впрочемъ мѣсто онъ указываетъ не въ стихахъ, а въ прозѣ, по-латыни).

7. Сонетный вѣнокъ (изъ 15 связанныхъ между собою сонетовъ, о чемъ ниже; 1847) — любовь поэта къ Юліи и къ родинѣ, но главная задача — первая, а вторая присоединяется къ ней здѣсь путемъ ассоціаціи, вслѣдствіе того, что грусть, навѣянная на него равнодушіемъ возлюбленной, вызываетъ за собой другую, постоянную причину его грустнаго настроенія, состоящую въ жалкомъ положеніи родного края и его литературы. Что въ сущности вторая причина важнѣе первой, доказываютъ всѣ словѣнскіе критики. Какъ по внутреннему значенію, такъ и по объему «Вѣнокъ» представляетъ собою средоточіе, какъ бы центръ тяжести предположеннаго выше сонетнаго сборника въ честь Юліи; зато онъ и поставленъ почти въ самой серединѣ его, какъ мы увидимъ при разборѣ слѣдующихъ за «Вѣнкомъ» сонетовъ. Составъ «Вѣнка» по Монетамъ слѣдующій: I — поэтъ пишетъ въ честь Юліи стихотворный вѣнокъ, сходный по своей Формѣ съ теченіемъ мыслей автора (ср. также газель 1); II — въ позднѣйшія времена, до которыхъ можетъ-быть доживетъ «Вѣнокъ», словѣнскія красавицы будутъ доступнѣе любви, а Крайна — богаче поэзіей (ср. выше о двоякомъ предметѣ «Вѣнка»); III — Преширнъ, какъ Тассо, выражаетъ поэтически то, что не рѣшился бы высказать прямо; IV — Юлія служитъ ему источникомъ вдохновенія, но онъ не видитъ ея, и потому стихи его грустны; V — веселье лишь тамъ, гдѣ она; VI — но она равнодушна къ его пѣснямъ, потому что, какъ и другія словѣнки, воспитана по-нѣмецки (ср. Посм. 9 и Нѣм. 1 III и 4); VII — пусть явится новый Орфей, который воскреситъ поэзію и любовь къ своей народности у всѣхъ славянъ! VIII — печальна и бѣдна громкими событіями исторія словѣнцевъ, откуда и скудость ихъ поэзіи; IX — такое прискорбное состояніе родины, съ одной стороны, и неудача въ любви — съ другой омрачили его пѣсни (ср. II); X — не сбылась его надежда на любовь; XI — оттуда окончательное разочарованіе, которое отвратить могла лишь она; XII — отъ нея зависитъ сдѣлать его пѣсни радостными; XIII — для этого ей стоитъ лишь милостиво взглянуть на нихъ; XIV — хотя онѣ недостойны такого счастья, отъ котораго онѣ звучали бы ликованіемъ, все-таки онѣ имѣютъ право, по крайней мѣрѣ, на ея снисхожденіе, потому что это — стихотворный вѣнокъ въ ея честь (возвращеніе къ началу); XV — итогъ содержанія всѣхъ предшествующихъ сонетовъ «Вѣнка», но въ примѣненіи уже къ одной Юліи. Итакъ, въ центрѣ, Сон. VII, — славянскій Орфей, провозвѣстникъ возрожденія и объединенія всѣхъ славянъ (ср. Посм. 3ст. 21—28). Настроеніе во всемъ «Вѣнкѣ» подавленное; тѣмъ ярче выдѣляется изъ общаго фона восторженность сонетовъ V и XIV, впрочемъ тутъ же падающая предъ внезапнымъ сознаніемъ того, что причина этихъ восторговъ — лишь мечта. Однако заключительный аккордъ — робкая мольба, чрезъ которую сквозитъ какъ бы нѣкоторая надежда. О времени «Вѣнка», какъ и слѣдующихъ десяти, см. выше стр. XXXI—XXXII.

8 (1847) — еще при жизни поэта изъ его сердца выросъ вѣнокъ съ именемъ Юліи (о чемъ ниже), т.-е. «Сонетный вѣнокъ».

9 (1847) — сонъ о блаженномъ соединеніи съ Юліей въ раю, при чемъ Преширнъ и Петрарка спорятъ о сравнительномъ достоинствѣ своихъ сонетовъ. Какъ ни скроменъ Преширнъ въ оцѣнкѣ собственныхъ сонетовъ при этомъ состязаніи, однако самая мысль о возможности послѣдняго зародилась у него, конечно, только по написаніи «Сонетнаго вѣнка», какого у Петрарки нѣтъ. Итакъ, оба эти сонета оказываются какъ бы прибавками къ «Вѣнку».

10 (и по-нѣмецки, 1836) — Тогенбургъ знаменитъ своимъ страданьемъ, но Преширнъ страдаетъ еще больше, потому что у него нѣтъ и того утѣшенія, какимъ пользовался несчастный рыцарь.

11 (1836) — его призваніе состоитъ въ прославленіи Юліи, а желанная награда за это — въ ея лицезрѣніи. Такимъ образомъ оба сонета связаны общимъ содержаніемъ: поэту не позволено смотрѣть на предметъ его любви (сравни пѣсню 5).

12 (1847) — его стихи могутъ содѣйствовать славѣ Юліи, но не затронутъ ея сердца, почему ихъ нечего бояться ни ей, ни ея милому, ни матери. Отсюда слѣдуетъ, что въ то время Преширнъ былъ уже вытѣсненъ соперникомъ при содѣйствіи матери; см. выше стр. XXVI.

13 (1847) — не видя милой, онъ утѣшается ея изображеніемъ, надъ которымъ тогда, когда былъ написанъ этотъ сонетъ (т.-е. вѣроятно въ 1834—1836 г.), работалъ извѣстный живописецъ-самоучка, Матвѣй Лангусъ изъ Каменной Горицы (1793—1855). Его имя скрыто здѣсь въ акростихѣ «Matevzu Langusu». Ср. сонетъ Петрарки 1, 12.

14 (1847) — именины Юліи, которыя ея друзья праздновали шумнымъ весельемъ, онъ справлялъ одинъ слезами и молитвами за нее.

15 (1836) — онъ старался воздерживаться отъ всего, что ее напоминаетъ, но тщетно.

16 (1836) — потому онъ даетъ полную свободу своимъ взорамъ, мыслямъ и желаніямъ. Связь этихъ двухъ сонетовъ очевидна. Ср. у Петрарки сонетъ I, 32.

17 (и по-нѣмецки, 1837) — ревность по поводу подмѣченнаго имъ взгляда Юліи на избранника. О взорѣ, повсюду преслѣдующемъ поэта, ср. у Петрарки Сон. I, 71.

Итакъ, хотя сонетовъ, посвященныхъ любви, до «Вѣнка» только шесть, а послѣ «Вѣнка» десять, однако, если мы примемъ въ расчетъ принадлежность 8 и 9 по содержанію къ «Вѣнку» — особенно въ сознаніи автора — и тѣсную связь между 10 и 11 и между 15 и 16, изъ которыхъ въ послѣднихъ она такъ бросается въ глаза, что переводчикъ счелъ не лишнимъ подчеркнуть ее соотношеніемъ риѳмъ, окажется, что и въ части предполагаемаго сборника, слѣдующей за «Вѣнкомъ», точно такъ же шесть, если не сонетовъ, то сонетныхъ группъ, разрывать которыя механически представлялось неудобнымъ тому, кто всѣхъ яснѣе чувствовалъ ихъ единство.

18 (1832) — эпизодъ изъ «азбучной войны», о чемъ см. выше стр. XV.

19 (1832) — противъ заимствованія словъ изъ другихъ славянскихъ языковъ, особенно изъ русскаго, что замѣчательно въ томъ отношеніи, что, съ другой стороны, въ Разн. 3 Преширнъ смѣется надъ излишнимъ пуризмомъ. Ср. выше стр. XX примѣч.

20 (1833) — противъ Копытаря, какъ литературнаго критика; ср. стр. Х—XI и LI, а потомъ XVII и XXIX.

21 (1833) — если бы поэтъ остался въ родимомъ селѣ, онъ избѣгъ бы разочарованія; ср. слѣдующій.

22 (1833) — юноша спѣшитъ узнать свѣтъ, но когда достигнетъ этой цѣли, ужаснется тому, что откроетъ; ср. Разн. 5.

23 (1833) — человѣкъ, сраженный судьбою, не оживетъ; ср. Крещ. ст. 316—318.

24 (1833) — неудачнику отдыхъ только въ могилѣ; ср. Разн. 5 ст. 17—20, Нѣм. Зет. 69, также слѣдующій сонетъ.

25 (1833) — жизнь есть тюрьма съ истязаніями, почему смерть желательна.

26 (1833) — поэтъ готовъ ко всѣмъ ударамъ судьбы, потому что сталъ нечувствителенъ и къ радости и къ горю; ср. эпиграфъ къ Пѣснямъ и Валл. и ром. 9 ст. 24.

27 (1832) — смерть неизбѣжна и грозитъ всякому каждое мгновеніе; ср. внезапную смерть Матвѣя Чопа въ Разн. 2, Посм. 11 и Нѣм. 3.

28 (1836) — счастіе на землѣ невозможно, какъ доказано въ «Крещеніи при Савицѣ» (при которомъ этотъ сонетъ и появился впервые); ср. къ Разн. 2.

Крещеніе при Савицѣ (1836).

Вступленіе — событія до разсказа, составляющаго содержаніе поэмы.

Крещеніе — самый разсказъ. Двойная любовь, какъ въ «Вѣнкѣ»: Чертомиръ любитъ Богомилу и родину или, вѣрнѣе, славянство вообще; см. «Вступленіе» ст. 46 и «Крещеніе» ст. 17—24. Онъ отстаивалъ поклоненіе богамъ не потому, чтобы вѣрилъ въ нихъ, а какъ составную часть древне-славянскаго уклада жизни (ст. 307—309). Тѣмъ легче онъ крестился, увлеченный примѣромъ Богомилы, впрочемъ сначала только въ надеждѣ на бракъ съ нею (ст. 311—312). Она стала христіанкой съ отчаянія, что не увидится съ нимъ въ этой жизни, тогда какъ христіанство обѣщало ей вѣчное соединеніе съ возлюбленнымъ въ будущей жизни; ср. проповѣдь священника въ изложеніи Богомилы (ст. 221—240). Въ той же проповѣди блаженство всѣхъ народовъ ср. Посм. 3 ст. 43—49. О розахъ въ рѣчи Богомилы ст. 311—315 ср. Сон. 7 X ст. 2—8. Дѣти Славы = славяне ст. 20 ср. Посм. 3 ст. 14, также Разн. 2 ст. 24 — выраженіе, бывшее въ ходу у чешскихъ панславистовъ того времени; ср. Slavy Dcera (дщерь Славы), заглавіе сборника Комаровыхъ сонетовъ о славянствѣ. Сравненіе убитыхъ со снопами во «Введеніи», какъ въ пѣсняхъ у Штрекеля № 53 (записана Станкомъ Вразомъ) и 54 а, b (записана, можетъ-быть, Преширномъ) и с. Поэма выдержана въ строго католическомъ духѣ, при чемъ сильно выступаетъ почитаніе Мадонны; ср. Сон. 8 и Посм. 6 и 7. Недостатки въ планѣ: двукратное изображеніе Чертомира при озерѣ и его заботъ о Богомилѣ (ст. 9—32 = 113—120, 121—127 = 153—156) и приглашеніе Богомилы священникомъ къ обходу окрестныхъ деревень (ст. 247—248), потомъ забытое авторомъ. О своей поэмѣ Преширнъ пишетъ Челаковскому (по-нѣмецки, какъ и вся Преширнова переписка): «На мое новѣйшее произведеніе прошу смотрѣть, какъ на метрическую задачу, съ разрѣшеніемъ которой было связано расположеніе духовенства въ мою пользу… Господа духовные были мною довольны и готовы простить мнѣ и прежніе грѣхи». Такому пониманію поэмы противорѣчатъ не только нѣкоторыя его стихотворенія, напр. «Марьина гора» (Посм. 7), уже конечно, не разсчитанное на ублаженіе духовенства, но и самый факта посвященія поэмы памяти горячо любимаго Преширномъ Чопа. Вслѣдствіе самостоятельности своего характера, отзывавшейся иногда духомъ противорѣчія, Преширнъ, можетъ-быть, опасался подозрѣній, что онъ передался тѣмъ, съ кѣмъ онъ до того времени враждовалъ. Что до его внезапной склонности къ метрическимъ упражненіямъ, то оба рода строфъ, которыми написана поэма, были имъ испытаны раньше (см. ниже).

Посмертныя стихотворенія.

1. Монашенка (1849) — иносказаніе: поэту, не способному къ житейской борьбѣ, всего лучше проводить свой вѣкъ съ подругой, окружающей его заботами, вдали отъ свѣта, въ которомъ онъ могъ бы ужиться лишь въ томъ случаѣ, если бы условія земного существованія соотвѣтствовали его идеаламъ. Мысль напоминаетъ Сон. 21, но безъ намека на разочарованіе, потому что здѣсь дѣло не доведено до столкновенія со свѣтомъ. Быть можетъ, иносказаніемъ, требующимъ полноты соотвѣтствія, объясняется та несообразность, на которую указалъ Целестинъ стр. 57 — что монахиня предлагаетъ канарейкѣ поискать себѣ сожителя въ словѣнскомъ лѣсу — и которая особенно удивительна у образованнаго и точнаго Преширна. Подлинникомъ его монахини была графиня Энгельсгаузъ, скончавшаяся въ Люблянскомъ монастырѣ въ 1881 г. Канарскіе острова въ этомъ стихотвореніи напоминаютъ Индію въ пѣсняхъ у Штрекеля № 571—577.

2. Старая дѣва (1866) — см. къ Пѣснѣ 2.

3. Здравица (1848) — рядъ благопожеланій, все расширяющихся: родинѣ, всѣмъ славянамъ, миролюбивымъ народамъ, всѣмъ хорошимъ людямъ (ср. Гёте «Tischlied» 1802 г., а изъ словѣнцевъ — Ловрета Томана «Мои пѣсни» къ концу). Панславизмъ сказывается здѣсь особенно ярко, именно въ ст. 8—21, какъ и связанное съ нимъ въ то время у словѣнцевъ, хорватовъ и чеховъ представленіе праславянскаго золотого вѣка въ ст. 22—28.

4. Святой Сенанъ (1848) — легендарное объясненіе той заботливости, которую католическіе монахи, наперекоръ своему обѣту, проявляютъ относительно женщинъ. Содержаніе, какъ замѣтилъ Цимнерманъ, приблизительно то же, что у Томаса Мура въ «St. Senanus and the lady», кромѣ конца.

5. Небесная прогрессія (1848) — сатира на новыя въ Люблянѣ увеселительныя заведенія, также въ видѣ легенды, какъ бы народной, съ очень наивнымъ представленіемъ Божества.

6. Построеніе церкви на Марьиной горѣ (1866) — легенда, разсказанная слогомъ, близкимъ къ народному (между прочимъ съ неоднократнымъ повтореніемъ конца предшествующаго стиха въ началѣ слѣдующаго). Ср. къ Крещ. Ст. 55 ср. у Штрекеля № 146 (записано Станкомъ Вразомъ): «Nikaj, nikaj, zlahtni gospod!» (4 раза). Ст. 61—64 ср. тамъ же № 415 ст. 3—4, № 416 ст. 4—5, № 417 ст. 10—11, № 418 ст. 14—16.

7. Марьина гора (1848) — прославленіе мѣстной святыни посредствомъ связаннаго съ ней преданія, однако не безъ выходки противъ духовенства. О помощи Богородицы въ смертный часъ говорится и въ народныхъ пѣсняхъ, напр. у Штрекеля № 389 и 390.

8. Ярмо любви (1866) — любовь есть рабство, не смѣющее ждать себѣ никакой награды. Ср. Нѣм. 1, III.

9. Михаилу Кастельцу (1900?) — благодарность за соединеніе литературныхъ силъ для созданія собственной словесности; см. выше стр. XVI.

10. Будь счастливъ жребій твой (1875) — смотря по обращенію Юліи съ нимъ и съ его соперникомъ, поэтъ то мечтаетъ о бракѣ съ ней, то готовъ уступить ее ему, но, находя такой раздѣлъ счастья невыносимымъ, проситъ о выборѣ одного изъ обоихъ, желая ей однако всякаго благополучія равно при томъ или другомъ выходѣ изъ этой неопредѣленности. Это стихотвореніе, очевидно, изъ раннихъ, но позже, чѣмъ Пѣсня 3, заслуживаетъ вниманія, какъ свидѣтельство объ исключительности Преширна въ дѣлѣ любви. Такъ какъ онъ не принялъ его въ свое изданіе, можно думать, что онъ не былъ имъ доволенъ, — вѣроятно, по причинѣ его схематичности, которую, наоборотъ, такъ любятъ нѣкоторые поэты.

11. Надпись на памятникъ Матвѣю Чопу (1866) — сходно по содержанію съ Разн. 2, но гораздо сжатѣе.

12. Божьи и бѣсовы дома въ Люблянѣ (1849) — въ соотвѣтствіе пяти церквямъ Любляна обзавелась пятью безнравственными учрежденіями, о которыхъ идетъ рѣчь и въ 5 (редутъ то же, что танцовальный залъ). Ст. 4 ср. у Штрекеля N^о 501, 510, 511 и 515: «Marija gre y nebesa, Nas vabi za sebo».

Нѣмецкія стихотворенія.

1. Жалобы поэта (1833—1834) — см. выше стр. XVII. I — извиненіе въ томъ, что поэтъ выбралъ для отвѣта нѣмецкій языкъ. II — оптимистомъ можетъ быть только слѣпецъ. III — поэтъ воспѣвалъ Юлію не по-нѣмецки, а по-словѣнски потому, что состоитъ на службѣ у любви, а прислуга говоритъ по-словѣнски (начало ср. у Петрарки сон. 1 134). Эти три сонета соединены Радичемъ подъ однимъ заглавіемъ, которое относится собственно лишь къ двумъ первымъ.

2. Любовь въ уподобленіяхъ (1834) — см. стр. XXXI. I — онъ не можетъ пѣть о природѣ, а поетъ только о своей любви по той причинѣ, по которой озеро отражаетъ небо и берега лишь тогда, когда оно спокойно, а въ бурю показываетъ только свои волны. II — какъ заброшенный на пустынный островъ мореходъ радуется флагу дальняго корабля, такъ онъ издали завязкамъ ея шляпы. III — какъ выпущенный изъ мрачной темницы не можетъ взглянуть на желанный дневной свѣта, такъ онъ при встрѣчѣ на нее. Оба послѣдніе сонета вмѣстѣ сравни съ сонетомъ Петрарки IV, 5.

3. Въ память Матвѣя Чопа (1835) — кончина, блаженная по своей обстановкѣ, внезапности и значенію для покойнаго, но тяжкая для его друзей, для родины и, можетъ-быть, для человѣчества.

4. Словѣнцамъ, пишущимъ стихи по-нѣмецки (1838) — получившимъ нѣмецкое воспитаніе приличествуетъ отблагодарить своихъ учителей, только не дрянью. Образчикъ благородной гордости, основанной на безпристрастной оцѣнкѣ силъ обѣихъ сторонъ.

5. Юной поэтессѣ (1844) — отдаться поэтическому творчеству человѣкъ не только можетъ, но и долженъ, если стремленіе къ нему непреодолимо, а иначе лучше избрать иное занятіе.

Изъ этого обозрѣнія стихотвореній Преширна по содержанію съ присоединеніемъ возможно полныхъ данныхъ относительно ихъ появленія на свѣтъ, можно вывести для біографіи поэта слѣдующія заключенія. 1) Въ молодости онъ охотно вращался среди женщинъ^[8] и бывалъ неравнодушенъ къ нимъ не разъ, однако до встрѣчи съ Юліей былъ влюбленъ болѣе или менѣе серіозно только въ одну, въ 1831—1832 г., но эта любовь, какъ и смѣнившая ее въ 1833 г., осталась безъ отвѣта. 2) Мысль о своемъ сходствѣ съ Петраркой Преширнъ вынесъ еще изъ любви къ этой предшественницѣ Юліи (Разн. стих. 4 ст. 17—20). 3) Въ первый годъ своей любви къ Юліи онъ находился въ самомъ мрачномъ настроеніи, но, судя по тону относящихся къ ней стихотвореній (Балл. и ром. и Газели 3), независимо отъ этой любви (ср. Нѣм. 1 I и 11). 4) Въ отношеніяхъ его къ Юліи уже послѣ того, какъ онъ окончательно долженъ былъ утратить надежду на успѣхъ, происходили какія-то перемѣны, вслѣдствіе которыхъ онъ то печаталъ свои стихотворенія къ ней, нѣкоторыя даже по-нѣмецки, какъ бы дразня ее, то скрывалъ ихъ (если вѣрно, что появившіяся въ 1847 г. были написаны гораздо раньше). Для исторіи его духовной жизни и творчества поучительно соединеніе всѣхъ его произведеній, такъ или иначе относящихся къ любви, около образа Юліи, какъ будто бы она была средоточіемъ всѣхъ его привязанностей, фокусомъ его стремленій и симпатій вообще, что особенно наглядно онъ выразилъ въ «Сонетномъ вѣнкѣ».

III.

Формѣ Преширнъ, какъ и подобаетъ художнику, придавалъ большое значеніе^[9]. Повидимому, Формальными соображеніями обусловлено отнесеніе нѣкоторыхъ стихотвореній къ отдѣлу Разныхъ, а не Пѣсенъ, къ которымъ, по крайней мѣрѣ, три изъ нихъ — 1, 4 и 5 — могли быть причислены по содержанію; но «Пѣсни» по формѣ всѣ таковы, что какъ будто разсчитаны на пѣніе, особенно 3 (которая и положена на музыку, какъ и нѣкоторыя другія) и 16, размѣръ которой можетъ быть выравненъ только ритмическимъ исполненіемъ (но не въ переводѣ, о чемъ ниже), и сверхъ того изъ Пѣсенъ нѣтъ ни одной безъ риѳмъ и ни одной, написанной въ романскихъ строфахъ. Не даромъ и газели и сонеты выдѣлены въ особыя группы. Любовь Преширна къ формѣ сказалась и въ разнообразіи размѣровъ и строфъ, въ которыя онъ облекалъ свои мысли.

Вотъ обзоръ стихотворныхъ формъ у Преширна, расположенный, для удобства читателя, не по ритмическимъ родамъ, а по порядку стихотвореній.

Риѳмы мужескія обозначены прописными буквами, женскія — строчными.

Пѣсни.

Эпиграфъ — 4-стопные ямбы: А А Б В. Размѣръ, очень употребительный въ словѣнскихъ народныхъ пѣсняхъ.

1 — 4-стопный трохей въ 4-стишныхъ строфахъ: а Б а Б, в Г в Г и т. д. Есть уже у Водника и встрѣчается въ народныхъ пѣсняхъ, хотя съ разными вольностями, напр. у Штрекеля 727—730.

2 — то же, но а б а б, в г в г и т. д. Этотъ размѣръ нерѣдокъ и въ словѣнскихъ народныхъ пѣсняхъ, но тамъ риѳмы а а, б б, в в и т. д.

3 — то же, что въ 1, но первый и третій стихи раздѣлены пополамъ, и половины каждаго снабжены самостоятельной риѳмой; итакъ строфа въ 6 стиховъ: а а Б в в Б, г г Д е е Д и т. д. То же у Платена въ Romanzen und Jugendlieder XXI кромѣ того, что у него и второй и четвертый стихи раздѣлены и первая половина каждаго риѳмуется съ предыдущимъ.

4 — 3-стопный ямбъ (который впрочемъ въ ритмическомъ исполненіи превращается при женскихъ риѳмахъ въ 4-стопный посредствомъ растяженія предпослѣдняго слога): а Б а Б, в Г в г и т. д. Размѣръ нѣмецкій, въ народной поэзіи (откуда и въ искусственной, напр. у Гейне) часто съ замѣной отдѣльныхъ ямбовъ анапестами; ср. у Штрекеля № 500—518.

5 — то же, что въ эпиграфѣ.

6 — тоже, что въ 1, но съ умышленно однообразными риѳмами: а Б а Б, а Б а Б, а Б а Б и т. д., кромѣ послѣдней строфы, и то лишь отчасти: в Б в Б.

7 — тоже, что въ 1, но съ инымъ распредѣленіемъ риѳмъ: А б б А, И г г И и т. д.

8 — 4-стопные дактили: а Б а Б, в Г в Г и т. д.

9 — то же, что и въ 5.

10 — то же, что въ 4, но первый и третій стихи удвоены и независимы другъ отъ друга по риѳмѣ, откуда 6-стишныя строфы а а Б в в Б, г г Д е е Д… Строфа Гёте въ Der Musensohn.

11 — 4-стопные, 3-стопные и 2-стопные ямбы въ 7-стишныхъ строфахъ: А б б А А г г, Д е е Д Д в в…

11 — 2-стопные амфибрахіи въ 4-стишныхъ строфахъ: а Б а В, в Г в Г… Любимый размѣръ Водника, заимствованный имъ изъ народныхъ плясовыхъ четверостишій (при вальсѣ), въ которыхъ впрочемъ первый и третій стихъ обыкновенно не риѳмуются.

13 — то же, что въ 8.

14 — то же, что въ 1.

15 — 4-стопные и 2-стопные трохеи въ 5-стишныхъ строфахъ: а а а Б В, в в в Г Г…

16 — 4-стопные вольные стихи изъ дактилей и трохеевъ (а въ ст. 2=14 вмѣсто трохея даже одинъ ударяемый слогъ съ послѣдующей ритмической паузой): А А, Б Б, И В… Для образчика вотъ ритмическая схема первыхъ четырехъ стиховъ (гдѣ U = ⅛ — = ¼, скобки = пауза):

Число стиховъ, несмотря на парность риѳмъ, дѣлится на четыре. Размѣръ народный нѣмецкій, перешедшій къ словѣнцамъ и къ лужичанамъ (безъ послѣдняго условія). Такая смѣсь различныхъ по продолжительности стопъ, гдѣ топическій трохей долженъ выравниваться съ таковымъ же дактилемъ (въ данномъ случаѣ не наоборотъ), понятна только тѣмъ народамъ, у которыхъ обычны соотвѣтствующіе напѣвы. За неимѣніемъ таковыхъ у насъ переводъ исполненъ дактилями безъ трохеевъ.

17 — пятъ концентрическихъ строфъ изъ ямба (собственно: амфибрахическаго каталектическаго монометра) и 4-стопныхъ амфибрахическихъ вольныхъ (съ ямбами) стиховъ: А А, Б ББ, В В В В, Г Г Г, Д Д. Въ переводѣ строй амфибрахическихъ стиховъ выровненъ.

Баллады и романсы,

хотя романсы, числомъ четыре, поставлены Преширномъ впереди балладъ. Подъ романсомъ онъ разумѣетъ извѣстную испанскую Форму, народную, но часто употребляемую и образованными поэтами, сущность которой состоитъ изъ 8-сложнаго (съ женскимъ окончаніемъ), рѣже 7-сложнаго (съ мужескимъ) стиха приблизительно трохаическаго склада (какіе не чужды и словѣнской народной пѣснѣ, напр. у Штрекеля № 677—678) и изъ ассонанса (созвучія) въ концѣ четныхъ стиховъ. Ассонансъ есть тождество гласной ударяемыхъ послѣднихъ слоговъ стиха, а при женскомъ окончаніи — также послѣднихъ нсударяемыхъ. Вотъ двѣ строфы изъ испанской народной поэзіи съ ассонансомъ женскимъ и мужескимъ:

А quel pajarito, madre,

Que canta en la verde olivа,

Digale, por Dios, que calle,

Que su canto me lastima.

Yo no soy y a la que era

Ni la que solia ser:

Soy un cuaclro de tristeza,

Arrimado а una pared.

Здѣсь ассонансъ и въ нечетныхъ стихахъ, но, вѣроятно, случайно. Случайно бываетъ и тождество согласныхъ при одинаковыхъ гласныхъ, и тогда получается риѳма. Одно и то же созвучіе можетъ распространяться на много стиховъ и даже на цѣлое стихотвореніе. У Преширна каждый романсъ написанъ цѣликомъ на одно созвучіе. Размѣръ принятъ имъ, конечно, не силлабическій, а правильный трохей. Такъ какъ созвучіе (какъ впрочемъ и риѳма по своей цѣли) разсчитано исключительно на слухъ, въ переводѣ при двусложномъ женскомъ ассонансѣ принятъ во вниманіе только живой выговоръ, т.-е. свободно риѳмуются между собою неударяемыя а, о, я, е и ѣ кромѣ сравнительныхъ степеней, какъ дороже, и предложнаго падежа, гдѣ послѣднія двѣ буквы въ самомъ дѣлѣ выражаютъ звукъ е. Самъ Преширнъ допускалъ въ ассонансѣ только опредѣленныя, ясно звучащія гласныя, каковыхъ въ словѣнскомъ языкѣ больше, чѣмъ въ русскомъ^[10].

1 — съ односложнымъ (мужескимъ) ассонансомъ, 2, 3 и 4 — съ двусложнымъ.

5 — то же, что въ Пѣснѣ 5, но съ риѳмой на три стиха: А А А, Б Б Б…. какъ и въ нѣкоторыхъ народныхъ балладахъ.

6 — 4-стопные вольные (съ ямбами) амфибрахіи: А А, Б Б… Ритмическая схема первыхъ двухъ стиховъ:

Размѣръ нѣмецкихъ народныхъ балладъ, откуда перешелъ и къ словѣнцамъ.

7 — 4-стопные амфибрахіи въ 6-стишныхъ строфахъ: а б б б В В, г д д д Е Е и т. д. съ первымъ стихомъ безъ соотвѣтствія по риѳмѣ.

8 — то же, что въ Пѣснѣ 4, но здѣсь два стиха соединены въ одинъ и потому одна пара риѳмъ устранена: А А, В В… Любимый размѣръ нѣмецкой народной поэзіи еще въ средніе вѣка, но позже съ произвольной примѣсью анапестовъ (какъ и у Преширна въ первой редакціи и въ нѣмецкомъ текстѣ); ср. къ Пѣснѣ 4. Число стиховъ дѣлится на 4, какъ въ Нибелунгахъ, Гудрунѣ и нѣкоторыхъ другихъ средневерхне-нѣмецкихъ поэмахъ.

9 — то же, что въ 8.

10 — то же, что въ 6 (первые три стиха ритмически.

12 — то же, что въ Пѣснѣ 2, но съ инымъ распредѣленіемъ риѳмъ: а б б а, в г г в…

Различныя стихотворенія.

1 — 3-стопные ямбы съ женскимъ окончаніемъ безъ риѳмы, подобные такъ называемымъ, анакреонтовскимъ геміамбамъ, какъ Водникъ и перевелъ нѣсколько лже-Анакреонтовыхъ стихотвореній; встрѣчаются, впрочемъ и въ народной словѣнской поэзіи, напр. у Штрекеля № 622.

2 — древніе элегическіе дистихи, но по ударенію (ср. ниже къ Эпигр. 8, 15), съ произвольной примѣсью трохеевъ между дактилями (безъ противорѣчія Эпигр. 6, гдѣ разумѣются метрическіе гексаметры); первые два стиха:

3 — 5-стопные ямбы въ терцинахъ: а б а, б в б, в г в, г д г…. т.-е. только съ женскими окончаніями, какъ у итальянцевъ. Въ переводѣ, согласно съ обычаемъ, утвердившимся въ русской поэзіи, женскія риѳмы чередуются съ мужескими.

4 — октавы, также по итальянскому образцу, безъ мужескихъ риѳмъ, которыя введены въ переводѣ по той же причинѣ^[11].

5 — то же, что въ 4.

6 — глосса по обычной схемѣ: 4-стопные трохеи съ риѳмами а б б а а в в г г в, д е е д д ж ж е е ж и т. д. — четыре строфы по числу стиховъ темы въ эпиграфѣ. Въ переводѣ безъ измѣненія, такъ какъ смѣна женскихъ и мужескихъ окончаній при такомъ чередованіи риѳмъ невозможна.

Эпиграммы.

1 — 6-стопный ямбъ съ цезурой по серединѣ (александрійскій стихъ).

2 — то же.

3 — 5-стопный ямбъ; но въ переводѣ 6-стопный.

4 — 4-стопный ямбъ; въ переводѣ 5-стопный.

5 — то же, что въ 3.

6 — 5-стопные и 4-стопные ямбы.

7 — 5-стопные ямбы.

8 — 4-стопные и 3-стопные ямбы; въ переводѣ 4-стопные и 5-стопные.

9 — то же, что въ 7.

10 — то же, что въ 1.

11 — то же, что въ 7.

12 — 4-стопные ямбы.

13 — то же, что въ 7.

14 — 3-стопные и 4-стопные ямбы.

15 — 21 — древніе элегическіе дистихи по долготѣ и краткости*); въ переводѣ, конечно, по ударенію.

• ) Теперь такихъ стиховъ (метрическихъ или количественныхъ) словѣнцы не пишутъ, да и во время Преширна они сочиняли ихъ (можно сказать, въ потѣ лица) только изъ подражанія чехамъ, за которыми пошли-было и хорваты («иллирійцы»). Словѣнскій языкъ не представляетъ почти никакихъ данныхъ для метрическаго стихосложенія, такъ какъ долгота въ немъ слышится только подъ удареніемъ, которое звучитъ такъ сильно, что и короткіе слоги, на которые оно падаетъ, нельзя считать годными для ритмической краткости и приходится или оставлять безъ употребленія, а вмѣстѣ съ ними и слова, въ которыхъ они встрѣчаются, или ставить за долгіе. Къ долготѣ но положенію словѣнцы также мало чувствительны. Въ метрическихъ стихахъ они признаютъ эту долготу только внутри слова и въ концѣ, если первое слово оканчивается на согласную, а второе начинается согласной, и то не въ предлогахъ и по въ союзахъ, стоящихъ не подъ ритмическимъ удареніемъ. Такъ получаются стихи, подобные слѣдующимъ:

«Слабое положеніе» (muta cum liquida) можетъ не соблюдаться и внутри словъ; потому правиленъ первый стихъ Посм. 12 въ прежней редакціи (Novice 1849) по исключеніи слова Bog передъ Gospфd и съ перестановкой словъ:

Можно думать, что вниманіе Преширна къ формѣ выразилось и здѣсь въ порядкѣ, такъ какъ, хотя 15—21 обнародованы позже, нѣкоторыя изъ нихъ, напр. 15, 16 и 20, относятся чуть ли не къ 30-мъ годамъ^[12].

Газели.

Подъ газелью въ арабско-персидской піитикѣ разумѣется эротическое стихотвореніе, обыкновенно не длиннѣе 12 двустишій, произвольнаго размѣра на одну риѳму, которая является въ обоихъ первыхъ стихахъ, потомъ въ 4-мъ, 6-мъ и т. д. черезъ стихъ. Иногда за ней слѣдуешь редифъ, т.-е. прибавка изъ одного слова или изъ нѣсколькихъ, которая и повторяется безо всякаго измѣненія. У Преширна газели съ редифомъ 3, 5 и 6. Преширнъ могъ заимствовать форму газели у Рюккерта или у Платена, издавшаго въ томъ же 1833 г. сборникъ стихотвореній, куда вошли и его «Газели» (1821) и «Новыя газели» (1823)^[13].

1 — размѣръ въ подлинникѣ тотъ же, что въ 7-й, но въ переводѣ измѣненъ ради сохраненія редіы"а, что переводчику казалось тѣмъ болѣе извинительнымъ, что размѣръ, употребленный здѣсь Преширномъ, совсѣмъ не восточный, тогда какъ замѣнившій его въ русскомъ переводѣ, по крайней мѣрѣ, похожъ на восточный, именно на персидскій sarf, съ которымъ даже вполнѣ совпалъ бы, за исключеніемъ замѣны долготы удареніемъ, если бы въ видѣ редифа было, напр., «честь твою».

2 — 5-стопный ямбъ, неизвѣстный Востоку. То же у Платена въ газеляхъ VI, VII, XI, XII, XIII и др.

3 и 4 — 8-стопный трохей съ цезурой по серединѣ, которая необязательна въ соотвѣтствующей формѣ арабско-персидскаго ramal. Въ переводѣ урѣзанъ ради редифа конечный слогъ риѳмующихся стиховъ.

5 и 6 — то же, но безъ послѣдняго слога.

7 — 7-стопный трохей съ цезурой послѣ 8-го слога, размѣръ не восточный. То же у Платена въ газ. VIII.

Сонеты.

У Преширна, какъ у итальянцевъ, только съ женскими окончаніями, чего долго держались и нѣмцы (чуть ли не до Гейне), и почти всегда съ такимъ чередованіемъ риѳмъ: а б б а, а б б а, в г в г в г., гораздо рѣже со второю частью въ видѣ в г г в д д (2 и 20) или в в г д д г (18, 19 и 27), т.-е. съ двойной риѳмой, а не съ тройной, не по-итальянски, еще рѣже — в г д в г д (3) или в г д д г в (4), хотя третій порядокъ второй части у Петрарки нерѣдокъ; но Преширнъ, очевидно, сознавалъ, что при непосредственномъ послѣдованіи трехъ разныхъ риѳмъ третья мѣшаетъ двумъ первымъ, а двѣ первыя при повтореніи мѣшаютъ третьей. Не усвоилъ онъ у Петрарки и порядка первой части а б а б а б а б. Какъ свободно Преширнъ владѣлъ сонетомъ, показываетъ не столько выборъ имъ этой формы для эпиграммы (18, 19 и 20), сколько «Сонетный вѣнокъ», состоящій, но числу стиховъ сонета, изъ 14 сонетовъ, связанныхъ между собою тѣмъ, что послѣдній стихъ каждаго есть въ то же время первый слѣдующаго, а послѣдній стихъ послѣдняго есть первый перваго, и всѣ эти повторяющіеся 14 стиховъ составляютъ 15-й сонетъ, магистралъ, съ акростихомъ Primicovi Julji^[14]. И при этихъ трудностяхъ Вѣнокъ есть въ самомъ дѣлѣ вѣнецъ Преширновыхъ сонетовъ. Въ переводѣ, по заведенному у насъ обычаю — должно прибавить: вполнѣ согласному съ ритмомъ нашего языка — введены мужескія риѳмы и допущены незначительныя измѣненія строя второй части, однако всего мѣстахъ въ двухъ, если не считать Вѣнка. Извиненіемъ переводчику въ этомъ случаѣ можетъ послужить трудность передачи такой сложной формы, какъ сонетъ, изъ-за которой Преширнъ разрѣшалъ себѣ иногда очень вольную разстановку словъ, на какую переводчикъ не отваживался, а въ Вѣнкѣ къ трудности одновременнаго соблюденія смысла и формы подлинника присоединялось и чередованіе женскихъ и мужескихъ риѳмъ, которое въ I, VIII, XI, XIII и XV вызвало порядокъ В г г В г В, а въ III, VII, IX, XII и XIV — в Г Г в Г в, въ соотвѣтствіе съ порядкомъ первой части А б б А А б б А во II, III, VI, VII, IX, XII и XIV. Труднѣе помириться съ тѣмъ, что въ I, XIV и XV переводчикъ не сумѣлъ избѣжать замѣны «словѣнцевъ» или, можетъ-быть, «славянъ» (что въ терминологіи Преширна не всегда различается) «свѣтомъ», покусившись такимъ образомъ на скромность поэта, и не нашелъ средства къ передачѣ акростиха, впрочемъ гораздо болѣе удобнаго въ латиницѣ, чѣмъ въ кириллицѣ.

Къ формѣ въ обширнѣйшемъ смыслѣ относится и распредѣленіе содержанія по частямъ стихотворенія. Сонетъ распадается по риѳмамъ на двѣ части — ст. 1—8 и 9 14. Это дѣленіе Преширнъ проводитъ по большей части и въ содержаніи; замѣтныя исключенія изъ этого правила — сонеты 7 V и 25., гдѣ фигура единоначатія переходитъ изъ первой части во вторую. Двучленностью сонета Преширнъ часто (сон. 2, 3, 7 X, 7 XII, 8, 10, 11, 12, 13, 14, 16, 17, 22, 23) пользуется для противопоставленія внѣшняго подобія содержанія самому содержанію, при чемъ иногда у него является тотъ славянскій параллелизмъ между внѣшнею природою и душевнымъ состояніемъ поэта, который у великоруссовъ проходитъ въ двухъ частяхъ пѣсни, а у малоруссовъ — въ двухъ стихахъ иногда цѣлаго ряда двустишій, развивающихъ оба члена параллели по отдѣльнымъ моментамъ. Такой пріемъ даетъ поводъ Преширну къ созданію превосходныхъ картинъ, какая впрочемъ встрѣчается у него и помимо параллелизма, въ первой части сонета 7 XIV.

Крещеніе при Савицѣ.

Вступленіе — терцины, Крещеніе — октавы. То и другое безъ мужескихъ риѳмъ, которыя введены въ переводѣ. Посмертныя стихотворенія.

1 — 4-стопные и 3-стопные амфибрахіи въ 7-стишныхъ строфахъ: А б А А б в в.

2 — 4-стопные трохеи: А А, В В и т. д., но часто безъ ударенія на послѣднемъ слогѣ, при чемъ риѳма захватываетъ три послѣднихъ слога (дактилическая). Стихи соединены въ строфы по четыре. Размѣръ народный, кромѣ дактилической риѳмы, такъ какъ словѣнцы вообще при риѳмованіи дактилическихъ окончаній довольствуются часто созвучіемъ лишь послѣднихъ слоговъ.

3 — 3-стопные (ритмически 4-стопные, какъ въ Пѣснѣ 4) и 4-стопные ямбы и 2-стопные трохеи въ 7-статныхъ строфахъ: а Б а Б В В В.

4 — 4-стопный амфибрахій А А, в В… Стихи соединены въ строфы по четыре.

5 — то же, что въ Пѣснѣ 1.

6 — то же, что въ Пѣснѣ 5, только риѳмуются почему-то три стиха 67—69.

7 — 4-стопные трохеи въ 8-стишныхъ строфахъ: а Б а Б в в г г.

8 и 9 — сонеты.

10 — 3-стопные ямбы, А А Б Б…. соединенные въ 6-стишныя строфы.

11 — 5-стопные ямбы: а Б а Б в Г в Г д д.

12 — то же, что въ Эпигр. 15—21.

Нѣмецкія стихотворенія.

1, 2, 4 и 5 — сонеты. Указанный выше параллелизмъ встрѣчается въ 1 I, 2 I, II и III, но во второмъ изъ нихъ члены его расположены обратно.

3 — терцины.

Итакъ изъ доступныхъ тоническимъ языкамъ размѣровъ у Преширна нѣтъ только анапестовъ, вѣроятно, потому, что онъ но нашелъ ихъ ни въ народной поэзіи словѣнцевъ, ни въ своихъ иноязычныхъ образцахъ: у нѣмцевъ они встрѣчаются какъ особый размѣръ развѣ въ переводахъ, а занимался ли Преширнъ древними драматиками, отъ которыхъ онъ могъ бы себѣ усвоить анапестическіе стихи, о томъ не свидѣтельствуютъ не только источники (какъ Антонъ Ауэрспергъ въ стихотвореніи насмерть Преширна, гдѣ онъ упоминаетъ изъ читанныхъ съ нимъ поэтовъ только Горація, Вергилія, Анакреонта и Гомера), но. и никакіе слѣды въ его твореніяхъ. Трагедія, о которой сказано выше (стр. XXXIX), была написана, вѣроятно, скорѣе въ духѣ Шекспира, на котораго въ Разн. 3 литераторъ и намекаетъ въ отвѣтъ на слова ученика объ ожидаемой словѣнской трагедіи, и во всякомъ случаѣ не по древнимъ образцамъ, потому что, какъ Преширнъ писалъ въ L832 г. Чопу, въ ней главнымъ предметомъ была любовь.

Остается сказать нѣсколько словъ о предлагаемомъ переводѣ. Онъ начатъ около четверти столѣтія тому назадъ, отрывками, безо всякой мысли о полнотѣ, а недостававшія 72 стихотворенія и поэма переведены въ текущемъ году, наскоро, почти безъ перерывовъ въ виду приближающагося юбилея поэта. Съ тѣхъ поръ переводчику попадались и чужіе опыты передачи Преширновыхъ стихотвореній на русскій языкъ, далеко не лишенные достоинствъ и, быть можетъ, даже заслуживающіе предпочтенія передъ его собственными; тѣмъ не менѣе онъ не воспользовался ни однимъ изъ нихъ по причинѣ, вообще уважительной, когда рѣчь идетъ о художественномъ произведеніи, но особенно въ примѣненіи къ такому художнику, какъ Преширнъ: въ этихъ переводахъ такъ мало обращено вниманія на форму, что кое-гдѣ она совсѣмъ не соблюдена, даже наперекоръ не только Преширну, но и установившемуся литературному обычаю, которому онъ строго слѣдовалъ. Такъ, напр., октава у итальянцевъ, ее придумавшихъ, немыслима иначе какъ въ 11-сложныхъ стихахъ, и Преширнъ употреблялъ для нея соотвѣтствующій въ тоническомъ стихосложеніи 5-стопный ямбъ; имѣетъ ли переводчикъ право замѣнить его александрійскимъ стихомъ? Испанскіе стихи, кажущіеся намъ съ перваго взгляда бѣлыми, на самомъ дѣлѣ связаны между собою ассонансомъ, и Преширнъ въ своихъ подражаніяхъ испанской формѣ вездѣ провелъ его послѣдовательно; позволительно ли переводчику считать себя свободнымъ отъ передачи этого украшенія? Едва ли: вѣрность поэтическаго перевода основывается, можетъ-быть, преимущественно на возможномъ сходствѣ впечатлѣнія отъ подлинника и отъ его иноязычнаго переложенія, а это впечатлѣніе дается не однимъ содержаніемъ, но и формой^[15]. Само собою разумѣется, что, чѣмъ менѣе данное произведеніе можетъ имѣть притязаній на художественность, тѣмъ менѣе существенъ и вопросъ о формѣ; потому въ этомъ переводѣ допущено болѣе всего отступленій отъ формы подлинника по отношенію къ эпиграммамъ, однако не ко всѣмъ: тѣ, которыя носятъ на себѣ печать обработки болѣе тщательной, переданы бережно и со внѣшней стороны. Но вообще читатель, принявъ къ свѣдѣнію помѣщенныя выше оговорки, можетъ быть увѣренъ въ томъ, что въ ту форму, которую онъ найдетъ въ переводѣ, облечешь и подлинникъ. Что до передачи содержанія, то взглядъ переводчика на вѣрность поэтическаго перевода только что высказанъ имъ: важнѣе всего — тождество общаго впечатлѣнія, и такое пониманіе задачи особенно кажется умѣстнымъ при переводѣ Преширна, отличающагося большимъ разнообразіемъ тоновъ и полною послѣдовательностью въ выдержкѣ каждаго изъ нихъ. Свое опредѣленіе точности въ переводѣ поэтическихъ произведеній переводчикъ можетъ дополнить слѣдующимъ правиломъ: переводи такъ, какъ перевелъ бы самъ авторъ. Къ сожалѣнію, это правило несравненно легче поставить, чѣмъ осуществить: для этого нужно, съ одной стороны, чуть не полное претвореніе переводчика въ автора, а съ другой — безусловное довѣріе читателя къ такому претворенію; а то онъ, примѣтивъ замѣну одного выраженія другимъ, скажетъ, что переводъ невѣренъ. Отдѣльная невѣрность и можетъ быть на лицо, вызванная, напр., условіями размѣра или риѳмы, и такія невольныя отступленія, конечно, будутъ отмѣчены въ этомъ переводѣ словѣнцами, привыкшими, благодаря свойствамъ родного языка, даже въ сонетѣ къ такой точности передачи, какая русскимъ просто недоступна (см. напр. Стритаревъ переводъ сонета Петрарки I 3); но нерѣдко вѣрность дословная оказывается невѣрностью художественной, потому что одно и то же въ разныхъ языкахъ производитъ разное впечатлѣніе, и такимъ образомъ извѣстное выраженіе или случайный намекъ на нѣчто, хорошо знакомое соотечественникамъ поэта, но не иностраннымъ читателямъ, будучи въ подлинникѣ умѣстны и естественны, въ переводѣ могутъ нарушить настроеніе, господствующее въ передаваемомъ художественномъ произведеніи. Бываютъ однако случаи, въ которыхъ упомянутое правило кажется отнюдь не такимъ фантастическимъ, какъ можно подумать съ перваго раза. Такой случай есть наличность авторскихъ переводовъ собственныхъ стихотвореній. Мы уже видѣли, что Преширнъ писалъ иногда одно и то же по-словѣнски и по-нѣмецки; какъ же онъ самъ переводилъ свои произведенія? Возьмемъ для примѣра Пѣсню 2 (по первому изданію):

Deklétam.

Padala nebéška mána

Izraêlcem je v pušávi;

Zgínila je, ak pobrána

Ní bilà ob úri právi.

Kàk lepó se rôsa blíska,

Dòkler jútra hlád ne míne!

Kómej sónce bòlj pertíska,

Bó pregnána od vročíne.

Róžice cvetó veséle

Le ob čásu létne mláde;

Léto póšije píš in stréle,

Lépo cvétje jim odpáde.

Róža, rôsa íno mána

Váša je mladóst, dekléta!

Svétjem, nàj ne bó zaspána,

Ki cvetó ji zláte léta.

Fánte zbéraš si prevzétna,

Se šopíriš, ker si zála;

Várij, várij, da perlétna

Sámka se ne bóš jokála!

An die Mädchen.

Manna gab Gott in den weiten Oeden

Wüsten Jakobs Sprossen;

Sammelten sie 's nicht bei Zeiten,

So zerfloss es ungenossen.

In des jungen Morgens Kühle

Blinkt der Thau so froh und helle ;

Kaum doch naht des Tages Schwüle,

Weichen muss er an der Stelle.

Lustig treiben ihre Blüthen

Blumen in des Lenzes Wetter;

Kommt der Sommerstürme Wüthen,

Welk und dürr sind ihre Blätter.

Wohl dem Thau, der Manna gleichet,

Blumen gleicht der Schönheit Prangen.

Nutzt sie, Mädchen, eh' sie weichet,

Eh' erbleicht das Roth der Wangen.

Körbchen theilt man ohn' Erbarmen,

Spröd' und stolz, so lang' man blühet;

Einsam klagt ihr, lasst euch warnen,

Wenn von euch der Reiz entfliehet.

О дословной вѣрности здѣсь и помину нѣтъ: гдѣ по-словѣнски Gott и Jakob? гдѣ an der Stelle, прибавленное, очевидно, для риѳмы? развѣ mladost и der Schönheit Prangen сами по себѣ одно и то же? развѣ при обращеніи къ дѣвушкамъ соблюдено соотвѣтствіе въ числѣ и лицѣ? развѣ ki cveto ji zlate leta (которой цвѣтутъ золотые года) то же, что eh' erbleicht das Roth der Wangen? развѣ fante zberas si prevzetna (гордо разбираешь юношей) передаетъ точно Körbchen theilt man ohn' Erbarmen? Но мысли, ихъ распредѣленіе, общій тонъ въ обѣихъ редакціяхъ совершенно тождественны, и — что существенно — ни тамъ ни здѣсь не прибавлено ничего посторонняго. Въ результатѣ художественное впечатлѣніе на обоихъ языкахъ получается вполнѣ одинаковое, и потому переводъ остается признать безукоризненно вѣрнымъ. Искреннее желаніе русскаго переводчика состоитъ въ томъ, чтобы хоть нѣкоторыя изъ его попытокъ, содержащихся въ этой книжкѣ, оказались вѣрными подлиннику именно въ такомъ смыслѣ. Другое его желаніе, не менѣе горячее — да содѣйствуетъ этотъ трудъ извлеченію даровитѣйшаго словѣнскаго поэта изъ мрака неизвѣстности, въ которомъ онъ до сихъ поръ пребывалъ для огромнаго большинства русскихъ читателей!

Пятигорскъ.

Августъ 1900 г.

Помѣта мѣсяца относится къ первоначальной редакціи предисловія, составленной безо всякихъ пособій кромѣ Стритаревой біографіи Преширна, недостаточной и неточной. Лишь позже я узналъ о существованіи другихъ, болѣе новыхъ и надежныхъ изслѣдованій, но самыхъ главныхъ изъ нихъ я не могъ достать, а выписывать ихъ было ужъ поздно. Пришлось поспѣшно собирать матеріалъ по крохамъ и уже написанное, отчасти даже напечатанное, измѣнять и дополнять по мѣрѣ пріобрѣтенія новыхъ свѣдѣній, что должно было отразиться очень невыгодно на распредѣленіи частностей.

Петербургъ.

Октябрь 1900 г.

---

1. Такъ ихъ называютъ многіе слависты но примѣру чеховъ, которые такимъ образомъ отличаютъ въ терминологіи языкъ словѣнцевъ, «словинскій», отъ языка словаковъ, называющихъ свой языкъ «словѣнскимъ». Прежніе слависты называли словѣнцевъ иногда хорутанами, что такъ же невѣрно, какъ если бы кто всѣхъ поляковъ назвалъ мазурами.
2. Съ такимъ удареніемъ произносили его имя Преширнъ (Газель 7 ст. 6), Вилхарь («Воднику» ст. 17) и др., но говорятъ, кажется, и «Водникъ» по нарицательному = 1) вожакъ, 2) мельничный ларь.
3. Нельзя не сознаться, что послѣдняя несправедлива: Станко Вразъ былъ восторженный идеалистъ и къ иллирійцамъ присталъ по убѣжденію, въ виду слабости юго-славянскихъ племенъ сравнительно съ могуществомъ и численностью ихъ враговъ, что онъ подробно излагаетъ въ истинно дружескомъ письмѣ къ Преширну отъ 1 августа (нов. ст.) 1838 г. (Dělа Stanka Vraza. U Zagrebu 1877. V, стр. 428—432). Доводы иллирійцевъ были такъ убѣдительны и проповѣдь ихъ должна была такъ сильно дѣйствовать на угнетенныхъ славянъ южныхъ провинцій Австріи, что къ нимъ можно было примкнуть и помимо личныхъ расчетовъ. Преширнъ, какъ и многіе изъ его кружка, вполнѣ сочувствуя идеѣ славянскаго возрожденія, не счелъ однако нулевымъ присоединиться къ иллирійцамъ не только по вышеуказанной причинѣ, но, вѣроятно, и потому, что признавалъ такой шагъ «въ чужомъ пиру похмельемъ», такъ какъ иллирійское движеніе было направлено противъ мадьяръ, угрожавшихъ непосредственно хорватамъ, а не словѣнцамъ, которые должны были бояться другого врага, несравненно болѣе могущественнаго, чѣмъ мадьяры, и одинаково опаснаго всѣмъ австрійскимъ славянамъ. И онъ былъ правъ: австрійское правительство поддерживало иллирійскую агитацію лишь для того, чтобы воспользоваться ея плодами въ 1848 и 1849 гг. Не даромъ въ этомъ случаѣ Преширнъ сошелся до нѣкоторой степени съ Копытаремъ, который въ своемъ изслѣдованіи «Hesychii glossographi discipulus» (1839) при разборѣ Гаева преобразованія языка и правописанія въ заключеніе выражается такъ: «Мы не оспориваемъ у латинскихъ (т.-е. католическихъ) сербовъ дубровницкихъ и далматскихъ ни славы, которую они себѣ нѣкогда стяжали (своей литературой съ конца XV по начало XVIII в.), ни расположенія, которымъ они пользуются теперь (у иллирійцевъ), но мы сожалѣемъ о томъ, что провинціальная (т.-е. австрійская, но языку кайкавская) Хорватія, которой столица есть Загребъ, становится жертвой измѣны со стороны своихъ сыновей, предпочитающихъ таскать дрова въ дубровницкій лѣсъ (т.-е. обогащать богатаго), чѣмъ поддерживать свою несчастную родину, подавая тѣмъ самый прискорбный примѣръ другимъ». Такимъ образомъ иллирійцы являются не меньшими врагами Хорватіи, чѣмъ турецкіе янычары, какъ выразилъ мысль Копытаря Преширнъ въ эпиграммѣ 18, въ которой трудно отрицать сочувствіе къ такому взгляду. Съ той же точки зрѣнія Преширнъ возставалъ и противъ теоріи четырехъ языковъ въ славянской письменности (эпигр. 19). Стоя, какъ, повидимому, и Копытарь, за права мѣстныхъ языковъ, онъ осуждалъ иллирійцевъ и за многочисленныя заимствованія изъ языковъ другихъ славянъ, особенно изъ русскаго (сонетъ 19).
4. Что, кажется, и случилось, если Преширнова рукопись, въ которой это стихотвореніе отнесено къ Пѣснямъ (напечатаннымъ въ 1847 г. безъ него), есть списокъ для цензуры, какъ думалъ Левстикъ.
5. Если вѣрна догадка о планѣ, сомнительно, чтобы подходило къ нему Посм. 3, которое въ рукописи, признанной Левстикомъ за цензурный экземпляръ, находится между 11 и 12, гдѣ и помѣщено въ изданіи Пинтаря.
6. Параллели изъ Петрарки подобраны отчасти уже Стритаремъ. Здѣсь цитаты по изданію Леопарди (Firenze, F. Le Monnier. 1854).
7. Переведено такъ по предположенію, что „more“ здѣсь вмѣсто „mora“, какъ въ „Крещеніи при Савицѣ“ ст. 39: Ne branim mu, al' jutra cakat' more.
8. Что онъ и гораздо позднѣе былъ не прочь отъ общества молодыхъ дѣвушекъ, можно думать, пожалуй, на основаніи Нѣм. 5, а еще болѣе — въ виду свидѣтельства Станка Враза въ письмѣ къ Драгоидѣ ІІІтаудуаръ отъ 10 іюни 1841 г изъ Рыбницы, гдѣ на парадномъ балу, въ казино Преширнъ познакомилъ его съ какой-то 17-лѣтней дѣвушкой, такой красавицей и такой чистой славянкой, что Вразъ въ это единственное свиданіе чуть въ нее не влюбился.
9. Но что онъ первый ввелъ у словѣнцсвъ тоническое стихосложеніе, какъ утверждаетъ Целестинъ на стр. 24 и 74, есть несправедливость относительно Водника.
10. Любопытно ухищреніе, къ которому прибѣгъ для звучности ассонанса великій нѣмецкій фокусникъ по части формы, графъ Платенъ, въ Seelenwanderer (Romanzen und Jugendlieder XXIV): двусложный (женскій) ассонансъ у него выраженъ или двумя словами, изъ которыхъ второе обязательно односложное, или словами съ двойнымъ удареніемъ.
11. То же иногда и у словѣнцевъ, напр. у Ловрета Томана въ «Посвященіи», но съ одинаковымъ чередованіемъ тѣхъ и другихъ окончаніи во всѣхъ строфахъ безъ вниманія къ свойству окончаній стиховъ послѣдняго и перваго двухъ сосѣднихъ строфъ.
12. По крайней мѣрѣ со Станкомъ Вразомъ Преширнъ къ началу 40-хъ годовъ былъ въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ. Такъ 1 іюня 1841 Вразъ пишетъ Драгоилѣ Штаудуаръ изъ Любляны, что Преширнъ учится у него по-иллирски (V, стр. 224), 29 іюля 1841 г. ей же изъ Быстрицы: «Господинъ Преширнъ, у котораго я остановился, — сама душа» и т. д. (стр. 355), около того же времени (предположительно, такъ какъ ни годъ, ни мѣсяцъ не помѣчены) Эрбену (будто бы, но пишетъ: «Вашъ Ohlás pjsnj českСh я получилъ», а эту книжку написалъ Челаковскій!): «…въ Люблянѣ, гдѣ я былъ ежедневнымъ другомъ (sic) Преширна» (стр. 271).
13. Впрочемъ Преширнъ не соблюдаетъ Платоновскаго правила, неизвѣстнаго восточнымъ поэтамъ и ни къ чему не нужнаго, — чтобы не риѳмующіеся стихи газели имѣли такое же окончаніе, какъ риѳмующіеся, т.-е. или мужеское, если риѳма мужеская, или женское, если она женская. Но, съ другой стороны, и у Преширна (не въ переводѣ) мужескія и женскія окончанія чередуются только въ газели 2.
14. Другой примѣръ акростиха мы видѣли въ Сон. 13.
15. Отчасти, хоть, конечно, не всецѣло, на основаніи этого соображенія не-славянскія, по принятыя у насъ «Тріэстъ» и «Брюннъ» (не говоря уже о «Лайбахѣ», «Лембергѣ» и «Фіуме» — см. Посм. 11 ст. 5) замѣнены въ переводѣ болѣе близкими къ славянскимъ подлинникамъ формами «Трестъ» и «Берно» Пѣсня 14 ст.14, 33 и 68 и Посм. о ст. 46).