Въ слободкѣ.
I.
За заставой слободка домишекъ кривыхъ,
Съ цѣлымъ рядомъ дворовъ постоялыхъ.
Зеленѣетъ трава на лачугахъ гнилыхъ
Между досками крышъ полинялыхъ.
А вокругъ огороды и колья плетней;
Валъ съ оврагомъ, заросшимъ крапивой;
Подъ зеленой развѣсистой ивой
Протекаетъ по дну его мутный ручей.
Здѣсь недоброе мѣсто, по слухамъ,
И не разъ съ топоромъ иль обухомъ
Расправлялся здѣсь темною ночью злодѣй;
А въ крапивѣ, межъ тины и гнили,
Синій трупъ мертвеца находили….
За оврагомъ болото, лѣсокъ и поля; —
И повѣрье въ окрестности ходитъ,
Что нечистый сюда, въ часъ полночный, шаля,
Для погибели пьяныхъ заводитъ.
А слободка даетъ въ грязномъ лонѣ своемъ
Для бродягъ безпаспортныхъ пріюты;
Даже въ мѣстной полиціи знаютъ о томъ.
Впрочемъ, мѣры ея хоть и круты,
Но не въ силахъ известь подозрительныхъ лицъ,
На уловки смышленыхъ не мало,
Отъ радушнаго крова квартала,
Отъ казеннаго хлѣба темницъ.
II.
Вотъ кабакъ; главнымъ центромъ духовнымъ
Всей слободкѣ онъ служитъ и здѣсь,
Безъ заботъ о различьи сословномъ
Міръ окрестный стекается весь.
Тутъ приказный въ дырявой шинели,
И оборвышъ скрыпачъ-музыкантъ,
Двѣ-три пьяныя вѣчно мамзели,
Бѣглый, съ шрамомъ на лбу, арестантъ.
Тутъ и нищій въ отрепьяхъ — калѣка —
Не владѣетъ ногами полвѣка;
Но, когда заползаетъ въ кабакъ,
Съ нимъ во очію чудо творится —
Хватитъ чарку и вдругъ изцѣлится,
Съ громкой пѣснью пускаясь въ трепакъ….
И почетные гости порою,
Для знакомства со здѣшней страною,
Въ кабачецъ заѣзжаютъ на пиръ,
Не послы и не принцы, конечно….
Тѣхъ, съ вратами, отверзтыми вѣчно,
Ждетъ какой-нибудь модный трактиръ.
Въ залъ роскошный, шикарно-пространный….
Но маэстро по части карманной, —
Воръ изъ части далекой другой,
Въ этотъ край завлеченный судьбой,
Иногда удостоитъ визитомъ
Этоть вѣчно радушный пріюъ,
Гдѣ добычи немедленнымъ сбытомъ
Гостя съ честью великой почтутъ.
Полицейское зоркое око,
Какъ недремлющій аргуса взоръ,
Проникая повсюду глубоко,
Въ нѣдра самыхъ трущобистыхъ норъ,
Здѣсь стыдливыя вѣжды смыкаетъ;
А блюститель порядка и самъ,
Филантропіей полнъ къ бѣднякамъ,
Тутъ порой вечеркомъ засѣдаетъ.
III.
Свѣтлой струею, живымъ серебромъ,
Въ чарки вино разливается;
Тайная сила волшебная въ немъ,
Чудная сила скрывается.
Что это искрится, блещетъ на днѣ?
Это печали забвеніе
И на мгновеніе
Въ горькомъ винѣ
Горькихъ невзгодъ потопленіе.
Въ свѣтлыхъ струяхъ его скрытъ талисманъ
Съ бременемъ бѣдъ примирительный,
Чарка на разумъ наводитъ туманъ,
Только туманъ утѣшительный;
Юноша пламенный пьянъ безъ вина
Страстью, надеждами, грезами;
Если же сердце разбито до дна
Лютыми жизни морозами,
Въ чарахъ, навѣянныхъ добрымъ виномъ,
Молодость вновь пробуждается,
Эхомъ звучитъ о быломъ
И изъ-подъ пепла, бывалымъ огнемъ,
Снова на мигъ разгорается.
Дивная сила сокрыта въ винѣ;
Сила могучая эта:
Зрѣетъ на нивѣ въ златистомъ зернѣ
Въ знойномъ сіяніи лѣта.
Колосъ златистый изъ почвы родной, '
Смоченной влажной росою,
Чудную крѣпость сосетъ подъ землей;
Ночью-жъ незримой толпою
Духи стихійные, рѣзво шутя,
Подъ соловьиныя трели
Нѣжно баюкаютъ, будто дитя,
Крошку-зерно въ колыбели.'
Эту могучую силу земли,
Мощь животворную эту
Люди хитро изъ зерна извлекли
И распустили по свѣту.
Въ стеклянной бутыли,
Какъ въ нѣдрахъ темницы,
Въ полонъ заключили
Духовъ вереницы,
Зеленаго лѣса
Здѣсь чары — приманки,
Самъ лѣшій — повѣса
Закупоренъ въ склянкѣ.
И вотъ оттого-то,
Лишь выпьется чарка,
Прочь холодъ, забота,
Вновь на сердцѣ жарко.
Вдругъ тайная сила,
Вдругь сила живая
Все горе, что было,
Уноситъ, играя,
Зерномъ поглощённый
Лучъ солнышка яркій
Душѣ оживлённой
Вливается съ чаркой.
IV.
И вотъ бѣжитъ, журчитъ струёй,
Кастальскій русскій ключъ;
Онъ такъ силёнъ въ странѣ родной,
Вліяньемъ такъ могучъ.
И вотъ въ утробѣ кабака
Со всѣхъ сторонъ течетъ
Весь заработокъ бѣдняка, —
Трудовъ тяжелыхъ плодъ.
Забывъ голодную семью
И плачущихъ ребятъ,
Копѣйку кровную свою
Онъ здѣсь оставить радъ.
А если денегъ больше нѣтъ
И чистъ его карманъ,
Сюда несетъ онъ свой жилетъ,
Рубаху и кафтанъ.
И за одинъ глотокъ струи
Волшебнаго ключа
Пожитки скудные свои
Отдастъ онъ сгоряад.
Да, видно, жизнь, какъ есть она,
Не слишкомъ хороша,
И ждетъ отрады отъ вина
Въ томленіи душа.
На мигъ одинъ свѣтлѣетъ въ ней
Безжизненная тьма,
И ей безуміе милѣй
Обычнаго ума.
Испуская какой-то таинственный звонъ,
Ходитъ шкаликъ стекляный, гранёный;
Больше знаній хранитъ, больше видывалъ онъ,
Чѣмъ мудрецъ, иль профессоръ ученый.
Наполняясь и живо пустѣя до дна,
Часто въ губы цѣлуегь онъ горе.
Съ виду малъ онъ, но въ немъ побывало вина
Разливанное цѣлое море….
Въ этомъ морѣ свой разумъ иной потопилъ,
А другой убѣжденья и совѣсть….
Если бъ могъ, то какую бы намъ сообщилъ
Этотъ шкаликъ ужасную повѣсть---
Повѣсть темную тяжкихъ страданій людскихъ,
Душъ надломленныхъ; жизней разбитыхъ,
Сердца жгучихъ мученій и слезъ огневыхъ,
Драмъ, глубоко отѣ свѣта сокрытыхъ….
О преступникѣ много повѣдалѣ бы намъ
Онъ того, чего нѣтѣ въ протоколѣ….
Прикасаясь къ запекшимся жаднымъ умамъ,
Онъ и самъ въ жизни игрывалъ роли;
И на днѣ его часто иной находилъ
Нерѣшимой задачи рѣшенье
И запасъ почерпалъ неизвѣданныхъ силъ,
И грызущей тоски утоленье;
А въ душѣ, поглощенной упорной борьбой,
На вѣсахъ межъ боязнью и страстью,
Перевѣшивалъ часто онъ каплей одной,
Каплей, полной могучею властью.
Эта капля фабричнаго, ночью, въ мятель,
Простынею окутаетъ снѣжной
И уложитъ въ сугробъ, какъ ребенка въ постель,
Усыпивъ его съ ласкою нѣжной.
Чёкъ, да чёкъ! Ходитъ шкаликъ со звономъ кругомъ
И поить бѣдный людъ не устанетъ,
Кровь остывшую грѣетъ своимъ огонькомъ;
И разсудокъ волшебно туманитъ.
V.
Завываетъ вьюга ночи,
Какъ медвѣдь реветъ впотьмахъ;
Льдистый иней колеть очи;
Нѣтъ ни искорки въ домахъ.
Надъ слободкой сонъ витаетъ,
Все затихнуло давно;
Лишь вдали во мглѣ сіяетъ
Въ кабачкѣ одно окно.
Тамъ сидитъ еще гуляка,
Головой припавъ къ столу;
Вьюга сыплеть изо мрака
Бѣлымъ снѣгомъ по стеклу,
Угрожая, въ окна хлещетъ,
Воетъ вѣдьмою въ печи;
Сквозь нагаръ огонь трепещетъ
Оплывающей свѣчи.
А у пьянаго гуляки
Все слилось въ неясный бредъ:
Вѣтра свистъ и вой собаки,
И свѣчи дрожащій свѣтъ.
Въ завываньи вьюги злобной.
Чертенятъ онъ слышитъ вой,
Возникаетъ міръ загробный
Передъ нимъ во тьмѣ ночной;
За окномъ, дрожа, мелькаетъ
Бѣлый саванъ мертвеца,
И душой овладѣваетъ
Смутный ужасъ безъ конца.
А кабатчикъ мирно дремлетъ
Подъ лѣнивый стукъ часовъ,
Сладко грезитъ и не внемлетъ
Вою страшному бѣсовъ.
Мятель завываетъ сильнѣй и сильнѣй,
И пьяному снится въ бреду,
Что то не кабатчикъ, а водочный змѣй,
Страшнѣе чудовищъ въ аду….
Зеленый, весь пламенемъ адскимъ объятъ,
Съ огромной бутылью вина….
Царапая стекла, толпы бѣсенятъ
Тѣснятся къ нему изъ окна.
И пьяному, грозно сверкнувъ, онъ сказалъ
Рааверзнутой пастью своей:
"Несчастный! ужель ты меня не узналъ?
"Ты рабъ мой — я водочный змѣй!
"Я идолъ могучій, живущій въ винѣ,
"Сильнѣе всѣхъ бѣсовъ стократъ,
"А часто въ бутыли сокрыты на днѣ
"Незримыя двери во адъ….
«Твой часъ уже пробилъ, иди же за мной!…»
Открылася дверь кабака,
И въ царство кромѣшное вьюги ночной
Кабатчикъ толкнулъ бѣдняка.
А пьяному мнилось: ватаги чертей
И въ саванахъ тьмы мертвецовъ
Завыли надъ нимъ въ дикой пляскѣ своей,
И палъ онъ безъ чувствъ и безъ словъ.
А вьюга, бушуя вдоль снѣжныхъ полянъ,
Съ рыданіемъ дикимъ своимъ
Изъ рыхлаго снѣга могилъный курганъ
Насыпала къ утру надъ нимъ….
Л. Пальминъ.
Жаркій день догорѣлъ; надъ столицей легла,
Сѣрой, пепельной дымкой вечерняя мгла;
Златоверхіе храмы и шпицы
Потухаютъ въ сіяньи багровой зари;
Вотъ и мѣднымъ казеннымъ лучемъ фонари
Заиграли по зданьямъ стрлицы.
Отъ тѣснящихся каменныхъ сѣрыхъ громадъ
Въ знойномъ воздухѣ вѣетъ удушливый смрадъ;
Въ клубахъ пыли, гремя мостовою,
Экипажи несутся несмѣтной толпой;
А на узкой полоскѣ лазури ночной
Звѣзды робко зажглись надо мною.
Вотъ и мѣсяцъ блеснулъ золотистымъ серпомъ,
Но въ пыли и дыму, и въ чаду городскомъ
Онъ тускнѣетъ безъ блеска и свѣта.
О, какъ душитъ въ объятьяхъ темничныхъ меня
Шумный городъ, стуча и пыля, и звеня
Безъ участья любви и привѣта!
Прочь скорѣе отсюда на вольный просторъ,
Гдѣ давно ужъ въ зеленый роскошный уборъ
Нарядилось все царство лѣсное,
Гдѣ въ тиши благодатной лепечетъ ручей,
И при мѣсячномъ блескѣ поетъ соловей
Въ безмятежномъ вечернемъ покоѣ….
Прочь отсюда! я снова отрадно вздохну,
Снова вспомню умчавшихся лѣтъ старину
И младенчества свѣтлые годы,
Cброшу тяжкое иго мертвящихъ заботъ,
И мечта золотое крыло развернетъ
Въ лонѣ сельской тиши и свободы….
Прочь скорѣе отсюда! И вотъ замелькаль
Въ блескѣ газа торговый богатый кварталъ,
A кругомъ оглушительный грохотъ
Все нахальнѣй гудитъ по камнямъ мостовой,
Словно съ дикой угрозой гремитъ надо мной
Исполина насмѣшливый хохотъ….
Чей-то каменный голосъ межъ душныхъ громадъ
Въ этомъ гулѣ мнѣ слышенъ; --"Куда ты? Назадъ!
"Брось порывы напрасныхъ мечтаній!
"Не увидишь ты шири цвѣтущихъ полей….
"Нѣтъ! погибнешь и ты подъ властью моей,
"Какъ милліоны несчастныхъ созданій!
"Какъ и имъ же, я сердце твое изсушу,
"И въ ничтожныхъ заботахъ, въ служеньи грошу,
"А, быть можетъ, въ объятьяхъ разврата,
"Засыпая тяжелымъ безчувственнымъ сномъ,
"Ты растратишь въ отравленномъ лонѣ моемъ
«Все, чѣмъ сердце такъ было богато….»
Громче каменный гудъ…. ярче блещущій газъ,
Словно тысячи чьихъ-то насмѣшливыхъ глазъ
На меня отовсюду взираютъ.
Вотъ и жалкія сѣни садовъ городскихъ….
Мнится, вѣтви сухія и пыльныя ихъ,
Умирая, объ лѣсѣ вздыхаютъ.
Вотъ растворенныхъ оконъ сверкающій рядъ;
Звуки музыки бальной оттуда гремятъ,
И танцующихъ пары несутся.
Это гнѣзда разврата, гдѣ юности пылъ
Погашаетъ избытокъ и чувства и силъ,
И лобзанья любви продаются.
Вонъ подвалы — притоны людской нищеты,
Гдѣ въ лохмотьяхъ и въ гнили, среди темноты,
Преступленье и горе гнѣздятся….
Испаренья известки повсюду и смрадъ,
Вотъ и остовы вновь возведенныхъ палатъ
И подмостки лѣсовъ громоздятся.
Вотъ облитые матовымъ свѣтомъ луны
Переулки пустые глухой стороны,
Немощенные, съ свѣжей травою.
Гулъ все тише и тише за мною
Водопадомъ далёкимь, смолкая, реветъ,
Дряхлыхъ, ветхиъ лачугъ вереница встаетъ;
Вотъ угрюмый заводъ громоздится;
Мрачно высятся черныя трубы, и тамъ
Брызжутъ яркія искры, и дымъ къ небесамъ
День и ночь неуетанно клубится;
Вотъ и кладбище; тихо, безмолвно; окрестъ,
Ярко въ мѣсячномъ блескѣ затеплился крестъ,
Въ окнахъ церкви лампадка мерцаетъ;
Чуть колышатся вѣтви плакучихъ берёзъ,
Въ лунномъ свѣтѣ роса, будто капельки слёзъ,
На цвѣтахъ на могильныхъ сверкаетъ;
Сквозь нависшую чащу бѣлѣютъ кресты;
Сѣнь кладбища подъ кровомъ ночной темноты
Въ безмятежномъ молчаніи дремлетъ.
Звонъ полночный пронесся дрожащей волной,
И душа въ этихъ звукахъ надъ спящей землей
Словно голосу вѣчности внемлетъ.
Каждый день шумный городъ всѣ новыхъ жильцовъ
Изъ вертеповъ своихъ и изъ душныхъ домовъ
Въ этотъ мирный пріютъ снаряжаетъ;
Каждый день шумный городъ растетъ и растетъ
И, владѣнья свои расширяя, впередъ
Мертвецовъ предъ собой высылаетъ…..
Будто съ лѣсомъ окрестнымъ въ бою роковомъ,
Пожирая своимъ ненасытнымъ жерломъ
Исполиновъ изъ царства лѣснаго,
Облаками ихъ дыма мрачитъ небеса,
И въ испугѣ все дальше уходятъ лѣса
Отъ врага безпощаднаго, злаго….
Вотъ уже въ отдаленьи остался за мной
Пыльный городъ, дымною мглой,
Надъ рѣкою блестя огоньками,
И клубящійся дымъ изъ фабричныхъ печей
Высоко, при сіяніи лунныхъ лучей,
Поднимается къ небу столбами
И, скользя съ вѣтеркомъ по ночнымъ небесамъ,
Роемъ призраковъ тихо несется къ лѣсамъ
Словно это воздушныя тѣни
На заводахъ сожженныхъ деревьевъ лѣсныхъ,
Эльфы срубленныхъ старыхъ лѣсовъ вѣковыхъ,
Духи темной, таинственной сѣни,
Эльфы сосенъ погибшихъ, березъ и осинъ,
Духи сказокъ забытыхъ и древнихъ былинъ,
Что дремучую глушь населяли,
Хороводомъ играютъ при блѣдной лунѣ
И несутся къ родимой своей сторонѣ,
Гдѣ въ зеленой красѣ разцвѣтали:
Словно хочется глушь имъ навѣдать скорѣй,
Гдѣ укрылся отъ хитрыхъ и жадныхъ людей
Лѣшій сказочный съ чудной семьею
И русалокъ и старыхъ веселыхъ духовъ,
Что предъ геніемъ буйнымъ людскихъ городовъ
Убѣжали пугливой толпою.
Облачка раскидались по своду небесъ
Занавѣской прозрачно-сребристой;
Вотъ и нивы просторъ колосистый;
Вотъ и лѣсъ предо мною, задумчивый лѣсъ,
Полный тайны, безмолвный, дремучій….
Тихо спрятался мѣсяцъ за тучей,
Слились тѣни и свѣтъ по коврамъ луговымъ,
Вотъ прокрался тайкомъ по вершинамъ лѣснымъ
Вѣтерокъ, зашептавши украдкой.
Ароматъ упоительно-сладкій
Нѣжно вѣетъ въ лицо; мигъ — и снова кругомъ
Свѣтъ, разсыпавшись, ярко сіяетъ,
И, прорѣзавшись, мѣсяцъ блестящимъ серпомъ
Въ облачкахъ серебристыхъ ныряетъ.
Снова на душу сходитъ блаженный покой,
Снова все, что среди суеты городской
Сномъ летучимъ и ложнымъ казалось,
Что забыто давно посреди мелочей,
И мечты золотыя умчавшихся дней,
Все воскресло и живо сказалось!
Бремя думъ обыденныхъ и скучныхъ заботъ,
Словно тягостный сонъ ниспадаетъ;
И опять, какъ живое, встаетъ
Снова близко сіяетъ
Все, что скрылось въ туманѣ умчавшихся лѣтъ,
Шлетъ былое знакомый привѣтъ,
И забытое счастье киваетъ.
Въ блескѣ звѣздномъ, сквозь вѣтви нависшихъ вѣтвей
Свѣтятъ взоры любимыхъ волшебныхъ очей…
Лучезарныя, милыя очи!
Въ ароматномъ дыханіи ночи
Вѣетъ грёзъ позабытыхъ златая весна,
И душа упоеньемъ бывалымъ полна….
Мелодически звучной струёю
Межъ корней и каменьевъ лепечетъ ручей
И баюкаеть пѣсенкой нѣжной своей,
Будто съ лаской родною….
Лѣсъ, мой лѣсъ! прихожу я, усталый, къ тебѣ….
Такъ Антей, съ Геркулесомъ въ ужасной борьбѣ,
Лишь къ родимой землѣ прикасался,
Мощь и новую силу отъ ней получалъ….
Лѣсъ мой, лѣсъ мой дремучій! я также усталъ,
Также въ лютой борьбѣ истерзался
Съ исполиномъ, что многихъ уже задушилъ
И какъ будто деревья твои проглотилъ
Огнедышащей пастью могучей….
Лѣсъ мой, лѣсъ мой дремучій,
Дай же новыхъ мнѣ силъ!…
Л. Пальминъ.
ВѢЧНЫЙ СОНЪ.
Пали зимнія сумерки мутною мглой
И, сгущаясь, расплылись тѣнями;
Межъ высокихъ домовъ въ суетѣ городской
Засверкала столица огнями.
А мятель цѣлый день все мела и мела,
Но сильнѣй разъигралася къ ночи,
И морозно-колючая снѣжная мгла
Залѣпляла рѣсницы и очи.
Онъ толкался не разъ и къ крыльцу богачей,
Но при взглядѣ одномъ, безъ разспроса,
Не пускалъ его гордый, сердитый лакей,
Дверь захлопнувъ у самаго носа.
Заходилъ онъ и къ братьямъ своимъ бѣднякамъ,
Ничего не добился однакожъ и тамъ:
Тамъ особая милость Господня,
Если сами поѣли сегодня.
Съ горя даже являлся онъ въ самый кварталъ,
Говорилъ: « я — преступникъ ужасный…
Заберите!..» Но — фокусъ напрасный,
И блюститель порядка его не пускалъ,
Замѣчая довольно ехидно:
«Убирайся! Намъ брать не завидно
Тѣхъ, что сами идутъ… Нѣтъ, мы ловимъ подъ часъ
Только тѣхъ, что отъ насъ убѣгаютъ…
И тебя, другъ любезный, поймаютъ,
Но тогда, какъ ты прятаться будешь отъ насъ…»
А мятель все сильнѣй завывала,
Горы снѣга по улицамъ всѣмъ намела;
Тьмы каретъ проносились какъ будто стрѣла;
Въ окнахъ лавокъ сіянье сверкало;
Мчалось въ шубахъ енотовыхъ много господъ;
Онъ все шелъ безсознательно, шелъ все впередъ,
Коченѣли и ноги, и руки
Вотъ и жизни вечерніе звуки
Затихаютъ за нимъ; яркій газъ фонарей
Ужъ потухъ вдалекѣ. А мятель все сильнѣй
Воетъ, будто бы полная злобы.
Вотъ уже и застава; какъ горы, за ней
Намело снѣговые сугробы.
И куда онъ пришелъ? Самъ, должно быть, не зналъ.
Вдругъ тепло горемычному стало,
Такъ легко… Даже голодъ какъ будто пропалъ…
Только чувствовалъ онъ, что немного усталъ,
И дремота такъ сладко объяла…
Снѣгъ же — мягкій, пушистый и рыхлый такой…
Отдохнуть въ сторонѣ отъ дороги
Такъ и тянетъ… Ослабли и ноги…
Сладко дремлется… Чудные, милые сны
Передъ нимъ пролетаютъ чредою;
Снятся блескъ и сіянье далекой весны
Подъ лазурью небесъ голубою…
Снится прошлое: будто онъ, снова дитя,
Межъ цвѣтовъ, на полянѣ, безпечно шутя,
Въ травкѣ ярко-зеленой играетъ…
Вотъ родная съ ласкающимъ взоромъ своимъ
Наклонилась любовно и нѣжно надъ нимъ
И цвѣты на ребенка бросаетъ…
Бездна бѣлыхъ какъ снѣгъ и прелестныхъ цвѣтовъ…
И откуда ихъ столько набрала?
Вотъ всего ужъ его закидала.
--«Ну, тепло ли сынокъ?» Неба яснаго кровъ
Такъ лазурно безоблачно свѣтелъ…
"О, тепло! " Онъ родимой отвѣтилъ,
Засыпая отраднымъ, младенческимъ сномъ.
И казалось ему въ томъ бреду золотомъ,
Что не явь, а одно сновидѣнье —
Всѣхъ прожитыхъ скорбей и лишеній хаосъ,
Холодъ, ночь и мятель, и трескучій морозъ,
И столицы большой оживленье,
Гдѣ лишь не было мѣстѣ ему одному,
Гдѣ отъ свѣта его всѣ толкали во тьму…
И лепечетъ онъ: "вздоръ вѣдь, родная?
Это сонъ лишь одинъ? Сонъ одинъ лишь пустой?
— Да, сынокъ мой! Тепло ли? Спи, милый ты мой!
Мать отвѣтила, тихо лаская.
А сама такъ и сыплетъ, и сыплетъ цвѣты…
Мягко въ нихъ какъ въ пуховой постели…
И заснулъ вѣчнымъ сномъ средь ночной темноты
Онъ подъ пологомъ снѣжной мятели…
Л. П--нъ.
Наша участь.
правитьВидали-ль вы жертву чахотки порою
Съ зловѣщимъ румянцемъ на впалыхъ щекахъ?
Страдалецъ и грезитъ, и бредитъ весною,
Ждетъ солнца и лѣта въ мятежныхъ мечтахъ…
Еще на полянахъ снѣга и метели
И кроютъ лазурь и туманы, и мгла,
А онъ ужь, тревожно мечась на постели,
Ждетъ вешняго солнца, отрады, тепла…
Онъ вѣритъ, что, лишь благодатнымъ дыханьемъ
Повѣетъ на міръ чаровница-весна,
Простится онъ съ зимнимъ недужнымъ страданьемъ,
Воспрянетъ какъ будто отъ тяжкаго сна…
Какъ будто свѣча съ каждымъ днемъ угасая,
Онъ жаждетъ измученной грудью своей
И жизни, и воли, и солнца, и мая…
Вздохнуть бы скорѣй на просторѣ полей!…
Но вотъ и рѣка расторгаетъ оковы,
А онъ ужь угасъ, не дождавшись весны…
О, братья! Не точно ли также суровы
И жребіи наши?… Мятежные сны
Рисуютъ намъ истины юные всходы,
Что въ мірѣ духовномъ наступитъ весна;
Мы вѣримъ, что скоро воспрянутъ народы
Для свѣта и правды отъ тяжкаго сна,
Что царство Мессіи уже недалеко,
Что сѣмя, которое бросили мы,
Взойдетъ уже скоро, хоть сила порока
Упорно кичится средь мрака и тьмы…
Страдая, мы вѣримъ и ждемъ обновленья…
Но, Боже! дождемся ли свѣтлыхъ лучей?
Нѣтъ! Прежде мы станемъ добычею тлѣнья,
Угаснемъ безслѣдно съ мечтою своей…
Для правды и свѣта, возстанутъ народы,
Но мы не услышимъ ужь ихъ голосовъ,
И вѣтеръ споетъ пѣснь любви и свободы,
Волнуя зеленые вешніе всходы
Надъ прахомъ отъ нашихъ заросшихъ гробовъ.
Л. Пальминъ.
РУССКАЯ ПѢСНЯ.
правитьРодная знакомая пѣсня печали!
Не съ лиры торжественной пала ты въ міръ,
Тебя не лазурныя волны качали,
Баюкалъ не вешній зефиръ,
Не сладостной нѣги мечта золотая
Подъ сѣнію мирта, при блескѣ луны,
Родила тебя, не архангелъ, витая,
Тебя уронилъ съ вышины…
Весною лазурью прозрачной и чистой
Твою колыбель небосводъ не ласкалъ,
Тебя не обрызгивалъ пѣной златистой
Вина искрометный бокалъ…
Счастливаго юга игривыя трели
Тебѣ не знакомы… Сестра ли ты имъ?
Тебя научили сѣдыя метели
Полночнымъ напѣвамъ своимъ…
Ты пѣлась не сладкимъ плѣнительнымъ хоромъ
Вѣнчанныхъ душистыми розами дѣвъ,
Но съ вѣтромъ осеннимъ надъ сумрачнымъ боромъ
Носился твой грустный напѣвъ…
Звучалъ онъ подъ сѣрой тяжелою тучей,
Въ лѣсу, на пустынномъ прибрежьи рѣчномъ,
И желтые листья по чащѣ дремучей
Отвѣтно шумѣли кругомъ…
Рвалась ты въ пустынѣ изъ ноющей груди,
Со дна истомившейся въ мукахъ души…
Тамъ дикіе звѣри тебѣ, а не люди,
Внимали въ безвѣстной глуши…
Рвалась ты съ рыданьемъ, съ подавленнымъ стономъ,
И тучки, блуждая воздушнымъ путемъ,
Полетъ замедляли, скользя къ небосклонамъ,
И плакали грустнымъ дождемъ…
Дробясь о прибрежіе съ пѣной мятежной,
Слезами траву орошала волна;
Напѣвамъ твоимъ и тоскѣ безнадежной
Скорбя отвѣчала она.
Трава на пустынной забытой могилѣ
Шепталась съ тобою подъ ветхимъ крестомъ
Про все позабытое, что схоронили
Въ житейскомъ волненьи пустомъ.
А вѣтеръ, по темнымъ лѣсамъ пролетая,
Подслушалъ созвучія вздоховъ и слезъ,
Тебя подхватилъ, беззатѣйно-простая,
И въ даль по отчизнѣ разнесъ.
И полны съ тѣхъ поръ заунывные звуки
Любви и печали, и въ трели твоей
Стенанія вѣтра, и слезы, и муки,
И скорбь горемычныхъ людей…
Л. Пальминъ
Тайный другъ.
правитьСреди суетъ и жизненныхъ волненій,
Когда кипитъ людская жизнь вокругъ,
Есть у меня хранитель добрый геній,
Есть у меня незримый тайный другъ.
Я не боюсь враговъ и сильныхъ свѣта,
Я вѣрую въ святую мощь его;
Когда звучитъ глаголъ его привѣта,
Съ нимъ не страшусь я въ мірѣ ничего.
Среди тревогъ, среди скорбей и муки
Онъ въ душу мнѣ вливаетъ благодать,
Хоть рѣчь его мнѣ ни въ слова, ни въ звуки
На языкѣ людскомъ не передать.
На оргіи разгульной и безумной,
Въ сумятицѣ крикливыхъ голосовъ,
Слыхалъ не разъ я, средь ватаги шумной,
Его святой, никѣмъ не слышный зовъ.
Когда я былъ объятъ слѣпой враждою,
Когда кипѣлъ я мщеніемъ и зломъ,
Его укоръ звучалъ передо мною
И примирялъ меня съ моимъ врагомъ.
Когда, томясь тоскою безнадежной,
Въ отчаяньи я проклиналъ весь свѣтъ,
Порывъ души мучительно-мятежный
Смирялъ его ласкающій привѣтъ.
Среди рабовъ, въ ихъ омутѣ тлетворномъ,
Чтобъ я не сталъ рабомъ подобно имъ,
Онъ мнѣ внушалъ быть гордымъ, непокорнымъ,
Благословлялъ напутствіемъ своимъ.
Отъ зависти, отъ рабства, низкой лести
Меня онъ велъ спасительной рукой,
Предъ сильными давалъ мнѣ твердость чести
И гордаго презрѣнія покой…
Кто онъ? Какой могучей тайной силы
Посланникъ онъ? Того не знаю я.
Но пусть ведетъ и до дверей могилы,
Какъ прежде велъ тропинкой бытія!…
Л. Пальминъ.
Памяти С. Я. Надсона.
правитьЕще печальный звукъ отъ порванной струны…
Въ разсвѣтѣ лучшихъ лѣтъ, простясь съ земной борьбою,
Въ могилу раннюю унесъ пѣвецъ съ собою
Неспѣтыхъ пѣсенъ рой, несбывшіеся сны… "
О, Боже, почему средь жизненныхъ волненій,
Гдѣ свѣта мало такъ подъ сумрачною мглой,
Какой-то роковой, тлетворный, мрачный геній
Все лучшее гнететъ своей десницей злой?
Лишь яркая звѣзда заискрится съ востока,
Покровъ тяжелыхъ тучъ угрюмо и жестоко
Затмитъ ея лучи… Цвѣтовъ, дитя полей,
Лишь на зарѣ весны красою пышной глянетъ, —
Мгновеніе одно, — взгляни, — уже онъ вянетъ
И не дождется онъ полуденныхъ лучей…
Какъ будто страшный тать, какой-то хищникъ злобный
Уноситъ у людей въ предѣлы тьмы загробной
Всѣ лучшіе цвѣты и перлы бытія
И звѣзды яркія срываетъ съ небосклона
И кроетъ отъ людей въ невѣдомое лоно
Бездонной вѣчности, въ безвѣстные края…
Л. Пальминъ.
Искры.
правитьКуда, пѣвецъ съ задумчивымъ челомъ,
Съ созвучьями завѣтныхъ пѣснопѣній,
Идешь ты въ бой съ могучимъ старымъ зломъ,
Гдѣ льются кровь и слезы поколѣній?…
Но ты падешь въ неравной битвѣ той,
Мечтательный ребенокъ, простодушный…
Затерянный въ сумятицѣ пустой,
Задохнешься тамъ въ атмосферѣ душной…
Любой торгашъ опутаетъ тебя…
Предатели тебѣ раскинутъ сѣти
И въ мірѣ ты, волнуясь и скорбя,
Заблудишься, какъ въ чащѣ лѣса дѣти…
Тебѣ-ль идти въ неравный страшный бой
Съ гнетущимъ зломъ? Герои съ мощной силой
Тамъ безъ числа погибли предъ тобой
И схвачены безвременной могилой…
А міръ все тотъ, какъ въ прежніе вѣка,
И геніевъ усилья тщетны были…
Тернистъ ихъ путь, и мука велика, —
Иной убитъ, иного всѣ забыли…
И имъ пришлось въ борьбѣ безплодно лечь…
А ты — дитя… Тебѣ ли битва эта?
Въ твоей рукѣ цѣвница, а не мечъ…
Съ ней будешь ты ничтоженъ въ вихрѣ свѣта…
Но пусть! Иди, мечтай, молись и пой,
И свѣточъ свой воспламени безъ страха!
Сѣй искорки святыя предъ толпой…
Пусть топчетъ ихъ невѣжда въ персти правя.
Но искорки небеснаго огня
Не пропадутъ, не разлетятся даромъ:
Среди враговъ, въ толкучей злобѣ дня
Твердынямъ ихъ онѣ грозятъ пожаромъ…
Й вѣтерокъ дыханіемъ своимъ
Раздуетъ ихъ, мятежный и свободный,
Какъ зарево пожарное — однимъ,
Другимъ какъ лучъ отрадно-путеводный…
Л. Пальминъ.
Ода къ юности.
правитьБезъ сердца, безъ чувства мы сродны скелетамъ:
О, юность, дай крылья скорѣй!
Умчусь, возлечу я надъ мертвеннымъ свѣтомъ
Къ небесной отчизнѣ моей,
Гдѣ чарами полонъ восторгъ вдохновенья,
Гдѣ сыплютъ цвѣты золотыя видѣнья
Въ сіяньи волшебныхъ лучей.
Пускай отуманенный жизнью земною,
Склоняясь челомъ изможденнымъ къ землѣ,
Тупыми очами глядитъ предъ собою
И видитъ все въ мірѣ въ обыденной мглѣ, —
О, юность! надъ міромъ взлети ты высоко,
Взгляни на людской необъятный просторъ:
Какъ солнца Господняго свѣтлое око,
Окинетъ всю землю твой взоръ!
Взгляни: тамъ, глубоко, подъ вѣчною мглою
Застоя удушливый смрадъ…
Надъ міромъ, залитымъ болотной водою,
Вознесся какой-то чешуйчатый гадъ…
Онъ самъ для себя и корабль, и кормило.
Пловецъ одинокій, онъ мчится впередъ, —
Несется слѣпая и дикая сила,
Всѣхъ гадинъ слабѣйшихъ давя въ свой чередъ…
То никнетъ онъ долу, то къ небу воспрянетъ;
Какъ волны къ нему, — онъ къ волнамъ не пристанетъ.
Но вдругъ, посмотри, налетитъ на скалу
И вмигъ разобьется подобно стеклу…
Какъ жилъ, какъ погибнетъ — безвѣстно для свѣта…
Что онъ? Себялюбіе это!
О, юность! блаженство ты пьешь безъ конца,
Съ другими его раздѣляя душою,
И радость небесная льется въ сердца,
Что связаны нитью любви золотою…
Друзья молодые! всѣ вмѣстѣ, друзья!
Не въ счастьи ли общемъ вся цѣль бытія?
Единствомъ могучіе, съ жаромъ стремленья,
Всѣ вмѣстѣ, друзья!
Счастливъ, кто упалъ средь погрома сраженья!
Пусть тѣло героя падетъ:
Оно къ храму славы да будетъ ступенью!
Друзья молодые, впередъ!
Терниста ко храму дорога крутая…
Насилье и рабство на стражѣ у тьмы.
Но къ бою съ насильемъ — въ насъ сила святая,
А съ рабствомъ отъ юности боремся мы…
Кто гидру убилъ въ колыбели какъ гада,
Тотъ, юный, кентавра задушитъ потомъ,
Безтрепетно вырветъ добычу у ада,
Взойдетъ въ небеса за лавровымъ вѣнцомъ…
Гдѣ разумъ холодный исполненъ безсилья,
Ты въ край досягнешь, что незримъ для очей!
О, юность! ты носишь орлиныя крылья,
Перуны въ десницѣ твоей!…
Давайте же руки! Въ насъ дружная сила…
Мы цѣпью весь міръ опояшемъ кругомъ…
Сольемъ наши мысли въ святое горнило
И души затеплимъ единымъ огнемъ!
Очистите землю отъ праха и тлѣнья
Для новыхъ, невѣдомыхъ въ жизни путей!
Да свергнется ржавая плѣсень косненья
И радость весны да заблещетъ надъ ней!
Хаоса и ночи въ пространствѣ безбрежномъ,
Стихій разъяренныхъ въ бореньи мятежномъ,
«Да будетъ!» раздался Господень глаголъ,
И свѣтъ возсіялъ… Дуновеніе бури
Дохнуло на рѣки, и въ ясной лазури
Свѣтила зажглись и взглянули на долъ.
Еще во вселенной потемки глухіе,
Въ разнузданной битвѣ мятутся стихіи,
Но свѣточъ любви благодатно горитъ.
Свѣтъ духа! блесни на людскомъ небосклонѣ:
Пусть юность тебя возлелѣетъ на лонѣ,
А дружба навѣки тебя укрѣпитъ!
Расторгнутъ оковы застывшія воды,
Коснѣнью со свѣтомъ не выдержать бой…
Привѣтъ тебѣ, юность, денница свободы!
Спасенія солнце грядетъ за тобой!…
Л. Пальминъ.
Отойди отъ окна!
правитьТихо свѣтитъ луна
Сквозь сребристыя тучки сквозныя.
Ты сидишь у окна,
Думы тайной, мятежной полна,
Жадно смотришь въ потемки ночные.
Знаю, сердце тревожно въ груда…
Ты глядишь въ отдаленное поле,
Грезишь ты о просторѣ и волѣ…
О, скорѣй отъ окна отойди,
Не мечтай о невѣдомой долѣ!
Вѣетъ холодъ ночной отъ окна…
Какъ тепличный цвѣтовъ ты нѣжна…
О, накинь же теплѣе одежду!
Не проси у судьбы
Смѣлой вольной борьбы,
Брось пустую надежду!…
Для тебя-ль этотъ бой
Съ непреклонной судьбой?
Гибнутъ въ немъ безъ слѣда исполины…
Отойди отъ окна!
Меркнетъ въ небѣ луна
И ползутъ облава изъ долины.
Надъ безбрежнымъ просторомъ земли
Тамъ проносятся тучи съ грозою…
Видишь пологъ ихъ черный вдали?
Небеса орошаютъ слезою
Тѣхъ, что въ битвѣ легли…
О, тебѣ ли, и слабой, и нѣжной,
Спѣло ринуться въ омутъ мятежный,
Въ царство бурь, въ лоно смерти шальной?
Тамъ погибель царитъ всепобѣдно.
Оторвавшись отъ вѣтки родной,
Какъ цвѣтокъ ты погибнешь безслѣдно…
Отойди отъ окна!
Милый ангелъ, тебѣ суждена
Въ жизни доля иная,
Чѣмъ бороться средь тьмы,
Гдѣ встрѣчаемъ въ отчаяньи мы
Нашу гибель, судьбу проклиная…
Нѣтъ! Сіяя въ тиши красотой,
Предъ иконой святой,
При лампадномъ лучѣ золотистомъ,
Въ тишинѣ, въ поздній Часъ
Помолись ты о насъ
Сердцемъ юнымъ и чистымъ!
Помолись ты о гибнущихъ въ этомъ бою!
Вылей чистую душу свою
Доброй женской молитвой простою!
Безконечно любя,
Пасть я радъ за тебя…
Тлѣетъ искрой небесъ золотою
Это чувство въ груди!
О, скорѣй отъ окна отойди!
Помолись предъ иконой святою!…
Л. Пальминъ.
Засохшіе цвѣты.
правитьЯ знаю, пѣснь моя блѣдна,
Того не выразитъ она,
Что на душѣ цвѣло,
Не вылить въ ней мои мечты,
Что распускались какъ цвѣты,
Такъ пышно, такъ свѣтло…
Ни пламя грезъ, ни горечь мукъ
Земнаго слова грубый звукъ
Не выразитъ, — о, нѣтъ!
Не выльетъ въ слово сынъ земли
Въ тиши подслушанный вдали
Святой небесъ привѣтъ…
Какъ ясный мѣсяцъ съ вышины
Въ струяхъ трепещущей волны
Дрожитъ, блестя едва,
Такъ свѣтлыхъ грезъ воздушный рой
Блѣднѣетъ съ чудной ихъ игрой,
Лишь выльется въ слова…
Что пѣсня? — эхо лишь одно
Того, что небомъ намъ дано…
То — дальній гулъ громовъ…
Нѣтъ, въ звукахъ пѣсни не излить,
Что небо можетъ говорить
На языкѣ безъ словъ…
Такъ въ блескѣ утреннихъ лучей
Сверкаютъ первенцы полей —
Весенніе цвѣты,
И въ лонѣ вольной тишины
Льютъ ароматъ они, полны
Волшебной красоты…
Но ихъ сорви, сбери въ букетъ —
И прежней прелести въ нихъ нѣтъ…
Завянетъ ихъ уборъ…
Они все тѣ же, тѣ цвѣты,
Но въ нихъ бывалой красоты
Ужь не найдетъ твой взоръ…
Какъ бы цвѣты, собралъ и я
На вольномъ лонѣ бытія
Все, что въ душѣ цвѣло.
Да, будто милые цвѣты,
Собралъ я въ пѣсню всѣ мечты,
Сіявшія свѣтло…
Прими-жь подарокъ скромный мой!
Пускай холодною зимой
Тебѣ напоминаетъ онъ
И сѣнь лѣсовъ, и ширь полей,
И лепетъ волнъ, и блескъ лучей,
И ясный небосклонъ…
Л. Пальминъ.
Спиридоній-солнцеворотъ.
правитьВремя наше темное… время наше странное…
Сумерки ли это, —
Часъ, когда становится гуще мгла туманная,
Или часъ разсвѣта?
Какъ живые образы, пни, въ бреду фантазіи,
Намъ грозятъ тѣнями,
Люди же намъ кажутся, въ дикомъ безобразіи,
Мертвенными пнями.
Низко ходитъ солнышко, будто не свободное,
Мракъ его туманитъ…
Время наше темное… время переходное…
Что-то дальше станетъ?
Или въ ночь глубокую цѣлая вселенная
До конца потонетъ?
Или правда свѣтлая, какъ заря священная,
Тьму ночную сгонитъ?
Спиридоній Благостный! чту тебя сторицею!
Вопреки кумирамъ,
Выше Божье солнышко мощною десницею
Вознеси надъ міромъ!
Пусть и пень, подернутый плѣсенью корявою,
Пнемъ намъ въ очи глянетъ,
Въ тьмѣ же погибающій съ честію и славою
Озаренный встанетъ!.
Старой тьмы хранители, рыцари коснѣнія,
Съ игомъ ихъ суровымъ,
Съ побѣжденнымъ сумракомъ, сгинутъ, какъ видѣнія,
Предъ сіяньемъ новымъ…
Л. Пальминъ.
E pur si muove!
правитьСмѣлымъ взоромъ пророчески-ясныхъ очей
Мірозданье окинулъ мудрецъ Галилей,
И открылъ онъ земное вращенье;
Но проклятью глаголъ мудреца обрекли
Тѣ, кому дорога неподвижность земли,
И принудили дать отреченье.
Да, предъ силой невѣждъ, изувѣровъ, ханжей
Онъ отрекся отъ истины свѣтлой своей,
Но, украдкою, топнувъ ногою,
«Все же движется!» — судьямъ шепнулъ онъ въ укоръ.
И глаголъ незабвенный не молкнетъ съ тѣхъ поръ,
Полонъ славой своей міровою…
Пронеслися вѣка… Во вселенной у насъ,
Въ бурномъ омутѣ жизни кипучей, не разъ
Свѣтлой истины голосъ священный
Въ темномъ царствѣ невѣждъ замолкалъ для людей,
Какъ замолкъ передъ грознымъ судомъ Галилей,
Передъ силой кичливо-надменной.
Такъ, порою, средь жизни обычной, и мы,
Въ темномъ лонѣ коснѣнья, невѣжества, тьмы,
Слова истины молвить не смѣя,
Если свѣтлая мысль благодатно блеснетъ,
А надъ нами молчанья невольнаго гнётъ, —
Вспомнимъ древній глаголъ Галилея!…
Мы шепнемъ передъ темною силою зла:
— Все же Божія правда жива и свѣтла!…
Ты не бойся, не бойся, о геній!
Галилей осужденный прославленъ въ вѣкахъ, —
Такъ и Божія правда, что молкнетъ въ устахъ,
Прозвучитъ для иныхъ поколѣній!…
Л. Пальминъ.
Вешній ледъ.
правитьВѣетъ вешнимъ тепломъ,
Ледъ, поверженный въ ломъ,
Серебрится хрустальною гранью,
И, звеня въ тишинѣ,
Ручейки о веснѣ
Благовѣстье несутъ мірозданью.
Ледъ — сподвижникъ зимы —
Самъ отрекся отъ тьмы,
Онъ теперь ужь не служитъ коснѣнью, —
Все, что прежде мертвилъ,
Самъ теперь оживилъ,
Звонко пѣсню запѣвъ обновленью…
Такъ и въ сферѣ людской:
Все, что мертвый покой
Охраняло отъ жизни и свѣта, —
Вѣрь, настанетъ чередъ, —
Словно тающій ледъ,
Встрѣтитъ жизни грядущее лѣто…
Л. Пальминъ.
Подождать!
правитьБудетъ вѣкъ золотой, въ міръ сойдетъ благодать,
Въ чашу горя прольется отрада.
Только этого долго намъ надо
Подождать, подождать, подождать!
Ждутъ несмѣтныхъ людей поколѣнья,
Ждутъ грядущихъ великихъ и радостныхъ дней.
Жить покуда труднѣй, и труднѣй,
Но, друзья, не теряйте терпѣнья!
Кто въ сорочкѣ рожденъ — сильнымъ міра сего
Слово ждать незнакомо… Имъ все ничего,
Ихъ свободно пропустятъ повсюду.
Но несчастному темному люду,
Всѣмъ, кому въ небесахъ суждена благодать,
На землѣ говорятъ: подождать!
Легкомыслію нѣтъ запрещенья,
Слово глупое смѣло летитъ съ языка,
Но глаголамъ пророческимъ нужны вѣка,
Чтобъ свершились Господни велѣнья…
Грубой силѣ повсюду поклонъ и почетъ,
Сила смѣло идетъ и не медлитъ, не ждетъ,
Свѣтлой мысли же скажется строго:
Обожди у порога!
Подожди, ясный умъ! Подожди, нищета!
Вѣдь, и мертвые ждутъ воскресенья Христа…
Подожди, все гонимое рокомъ,
Облегчатся страданья, пройдетъ суета,
Прошумитъ мутнымъ, грязнымъ потокомъ,
А глашатаямъ правды, пророкамъ
Небо можетъ пока утѣшеніе дать:
Подождать! Подождать!…
Л. Пальминъ.
Помнишь ли?
правитьВѣтви цвѣтущей душистой сирени…
Свѣтъ золотистый, дрожащія тѣни…
Волны, и лѣсъ, и лазурь высоты…
Мигъ поцѣлуя въ саду подъ черешней…
Грезы, рожденныя нѣгою вешней…
Помнишь ли ты?
Помнишь ли чары волшебника мая,
Грезы, надежды, моя дорогая,
Въ озерѣ лунный трепещущій свѣтъ,
Счастье любви, что безуміемъ было?
Молви же: помнишь ты или забыла?
Да или нѣтъ?
Тщетный вопросъ! Изъ загробнаго свѣта
Ты, дорогая, не дашь мнѣ отвѣта…
Есть ли за нашею гранью земной
Память о прежней умчавшейся жизни
Иль забывается въ новой отчизнѣ,
Чудной, иной?
Счастья, блаженства пора золотая!
Это не ангелъ ли свѣтлый, витая,
Искорку райскую къ намъ уронилъ?
И не замолкнетъ дрожащей струною
Память о ней и за гранью земною
Въ лонѣ могилъ?
Вспомнишь ли въ небѣ ты эти мгновенья
Свѣтлаго счастья, любви, упоенья,
Бывшія краткимъ плѣнительнымъ сномъ?
То не залогъ ли въ хаосѣ страданья
Счастья за гранью земной мірозданья
Въ мірѣ иномъ?…
Л. Пальминъ.
Молчаніе.
правитьКогда тоска тебѣ сжимаетъ грудь
И полонъ ты душевнаго страданья, —
Въ людской средѣ излей кому-нибудь
Всю горечь думъ, всѣ тайныя желанья.
Найдется другъ, участья добрый взглядъ,
Сочувствія ласкающее слово
Твою печаль, быть можетъ, исцѣлятъ,
И съ жизнію ты примиришься снова.
А если нѣтъ сочувственныхъ друзей,
То пѣснею сердечной, вдохновенной
Въ пустынѣ ты страданія излей,
Въ тиши, вдали отъ суетной вселенной.
Тогда рыдай въ невѣдомой глуши,
Найди въ мольбѣ отраду утѣшенья.
Но если скорбь тоскующей души
И тайныя гнетущія мученья
Ты ни друзьямъ не можешь передать,
Ни вылить въ пѣснь, въ молитву, либо въ звуки
Нѣмую скорбь, — какъ долженъ ты страдать
Подъ бременемъ своей безмолвной муки!…
Л. Пальминъ.
Радуница.
правитьМиръ вамъ, усопшіе! Обычай старыхъ лѣтъ
Свершаю и несу пасхальный имъ привѣтъ.
Хотя не буду я сегодня на погостѣ,
Но васъ къ себѣ, зову, мои родные гости!
Весь міръ не кладбище ль громадное одно?
Борцовъ за истину на немъ погребено
Такое множество глашатаевъ идеи
Нерукотворные вѣнчали мавзолеи…
Глаголъ ихъ не замолкъ, ихъ свѣточъ не угасъ
Учители мои! привѣтствую я васъ!
И вамъ я шлю привѣтъ, мои друзья, родные,
Всѣ тѣ, кого любилъ и зналъ я въ дни былые.
И что ни ждетъ людей въ краю загробной тьмы, —
Всѣ общую судьбу, угаснувъ, встрѣтимъ мы
Подальше отъ могилъ великихъ, сильныхъ міра,
Что у подножія всеобщаго кумира
Спѣшили въ суетѣ вкусить почетъ мірской,
Но пусть невозмутимъ ихъ мертвенный покой,
Христосъ воскресе — вамъ, надломленныя силы,
Нашедшія покой безвременной могилы!
Все, что задушено суровою судьбой.
Все то, что жизненный не выдержало бой,
Чта не домолвлено, что не допѣто было,
Что суета людей на время позабыла,
Все, что задушено, — откликнись изъ могилъ
Съ весеннею травой, начаткомъ новыхъ силъ!….
Во образѣ другомъ возстань межь насъ, воскресни,
И въ даръ тебѣ несу я звукъ сердечной пѣсни…
Ее, мои друзья, примите отъ пѣвца..
Вы вмѣсто краснаго пасхальнаго яйца…
Л. Пальминъ.