I.
ГИМНЪ БОГУ ЛЮБВИ.
О, богъ любви, душа вселенной!
Ты огнь во льдахъ, ты мракѣ свѣтъ;
Тобою смертный оживлённой
Течетъ въ свой путь чрезъ волны бѣдъ.
Вотще, какъ брегу яры воды,
Такъ разрушенье намъ грозитъ;
Отъ истощенія природы
Благій законъ твой міръ хранитъ.
Вотще духъ алчности и злобы
Стремится въ наши времена
Преобратить всѣ царства въ гробы
И поглотить всѣ племена:
По бороздамъ опустошенья,
Гдѣ духъ вражды лилъ страхъ и кровь"
Ты разливаешь наслажденья
И населяешь землю вновь.
Вотще воитель ставитъ твердый
И пышный столбъ своихъ побѣдъ;
Рукою Кронъ немилосердый
Сотретъ столба послѣдній слѣдъ.
Вотще и ты свои злодѣйства
Мечтаешь втайнѣ скрыть, тиранъ!
Кронъ мракъ сорветъ и съ тайнъ семейства,
Какъ вѣтры рвутъ съ морей туманъ.
Безъ дѣлъ премудрыхъ, благородныхъ
Честь наша насъ не преживетъ,
И лишь, въ проклятіяхъ народныхъ,
Тирановъ имя перейдетъ.
Не скроетъ имя и гробница;
Нероновъ прахъ клянетъ весь свѣтъ:
Ты матери своей убійца,
Тебѣ и днесь покоя нѣтъ!
Блаженъ владыка, кто не страхомъ,.
Любовью, правитъ свой народъ;
Благословеніе надъ прахомъ
Ему возшлетъ вреднѣйшій родъ.
О, богъ любви, душа вселенной!
Ты огнь во льдахъ, ты въ мракѣ свѣтъ;
Тобою смертный: оживленной
Течетъ въ свой путь чрезъ волны бѣдъ.
II.
РАЗСЧЕТЛИВАЯ ПАСТУШКА.
На знавшая любви ни власти, ни закона,
Не знавшая овецъ исправно перечесть,
Филлида нѣкогда отъ страстнаго Дамона
За поцѣлуй одинъ взяла овечекъ шестъ.
Назавтра, ставъ милѣй Филлидину сердечку,
Счастливѣе Дамонъ въ своемъ промѣнѣ былъ,
Пастушкѣ далъ одну сиротинку овечку,
И поцѣлуевъ шесть съ Филлиды получилъ.
Назавтра къ пастуху пастушка понѣжнѣе,
Совсѣмъ другой расчетъ съ Дамономъ повела:
Чтобъ привязать его къ себѣ еще сильнѣе,
За каждый поцѣлуй ему овцу дала.
Назавтра же, увы, Филлида бы охотно
Свой посохъ отдала, собаку и овецъ
За поцѣлуй одинъ, которыми безсчетно
Лизету сталъ дарить невѣрный ей бѣглецъ!
III.
ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ЭСѲИРИ, РАСИНА.
Я нечестивца зрѣлъ землей боготвореннымъ.
Какъ крѣпкій, горный кедръ, челомъ онъ дерзновеннымъ
Надменность возносилъ до высоты небесъ;
Онъ громы похищалъ безбожною рукою,
И подавлялъ враговъ широкою пятою.
Протекъ я мимо: онъ исчезъ.-
IV.
ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ГОФОЛІИ, РАСИНА
Гора Синайская, позднѣйшимъ временамъ
Предай Израилемъ день празднуемый нынѣ,
Когда Господь явился Самъ
На огненной твоей вершинѣ;
Когда Его небесной славы лучъ
Предъ взоромъ смертнаго блеснулъ изъ мрачныхъ тучъ.
Повѣдай намъ, почто сей огнь и молній блески,
Столбъ дымный, звуки трубъ ужасный гласъ громовъ,
И воздухъ разсѣкавши трески?
Въ сей день низшелъ ли Саваоѳъ
Стихіи стройныя въ хаосъ опять низринуть,
Или вселенную со древній оси сдвинуть?
Ахъ, нѣтъ: Онъ низходилъ, чтобъ смертныхъ озарить
Закона мудраго святѣйшимъ и вѣчнымъ свѣтомъ,
Постановить единственнымъ завѣтомъ,
Чтобъ искренной душой намъ ввѣкъ Его любить.
V.
ГРАФУ НИКОЛАЮ МИХАЙЛОВИЧУ КАМЕНСКОМУ (*).
Счастливый Русскихъ вождь, достойный сынъ героя,
Который указалъ тебѣ къ безсмертью путь!
Прійми сей даръ въ часы, когда ты послѣ боя
На свѣжи лавры вновь возсядешь отдохнуть.
Я пѣлъ Ахилловъ гробъ и почести отъ Грековъ,
Какъ браней божеству, возданныя ему;
Но пѣснь внимать въ хвалу безстрашныхъ человѣковъ
Кому пріятнѣе, какъ духу твоему?
Не ты ль принесъ орловъ Россійскія державы
Въ непроходиму дебрь, покрыту вѣчнымъ льдомъ,
Гдѣ надъ пространствомъ тундръ лишь гулъ звучалъ ихъ славы,
Куда не ширили полета и съ Петромъ,
Гдѣ нынѣ ожилъ Финъ въ тѣни ихъ крылъ могучихъ?
Не ты ль еще предъ симъ, когда Европы врагъ
На Пруссовъ громъ навелъ, не ты ль въ пескахъ сыпучихъ
Остановлялъ его почти чрезъ каждый шагъ:
И тамъ, и здѣсь, вездѣ ему встрѣчался,
И Галловъ изумлялъ твой быстрый всюду ходъ?
Въ наукѣ ратовать ты имъ волхвомъ казался;
Заставилъ гордость ихъ чтить Русскихъ воеводъ.
Мужайся, простирай свой бѣгъ къ побѣдамъ новымъ,
И будь страшилищемъ отечества враговъ!
Россія наградитъ тебя вѣнцомъ лавровымъ,
И честь твою вѣкамъ предастъ языкъ боговъ.
(*) Сіи стихи писаны въ концѣ 1809 года. Авторъ Поликсены намѣренъ былъ сію трагедію посвятить герою Сафвара и Батина; но не успѣлъ за его преждевременной кончиной.
V.
А. И. ХРАПОВИЦКОМУ,
О разности словъ честь и честность (*).
Ты, Храповицкій, самъ разсѣялъ неизвѣстность
И доказалъ давно въ дѣлахъ,
Что нынѣ написалъ въ стихахъ,
Какъ съ честью ложною ты различаешь честность!
Въ отвѣтъ къ тебѣ въ стихахъ неравныхъ мѣръ
Еще тебя возьму въ примѣръ:
Когда на четвернѣ, не такъ какъ Фебъ нарядомъ,
Коней не запрягая рядомъ,
Но парно, городскихъ, и въ Русскихъ хомутахъ,
Въ Ѳемидинъ храмъ лѣтишь, вздымая улицъ прахъ,
И во подъѣздъ рѣзво взъѣзжаешь,
Курьеровъ у крыльца Сенатскаго встрѣчаешь;
Они, тебя принявъ, подъ мышцы подопрутъ,
И запыхавшися на лѣстницу взведутъ:
Тогда, при видѣ звѣздъ и ленты твоей алой,
Въ ботфортахъ прокуроръ, и секретарь въ очкахъ,
Писецъ нечесаный въ замаранныхъ чулкахъ,
Отвѣшиваетъ всякъ тебѣ поклонъ немалой.
Такимъ порядкомъ чести долгъ
Весь отдаетъ приказныхъ полкъ.
Но блескъ сей временной, непрочный!
Льстить можетъ слабому уму,
Когда сіять имъ можетъ и порочный,
Такъ сердцу будетъ ли пріятенъ твоему!
Такая честь подобна метеору,
Возникшему, какъ новый солнца кругъ,
Котораго простолюдимыхъ взору
Не различить отъ солнца вдругъ:
Не любомудрый мужъ, Ураніей взращенный,
Тѣмъ блескомъ не прельщенный,
Свѣтъ ложный познаетъ отъ истинныхъ лучей,
Съ досадой говоритъ: что въ красотѣ твоей,
Обманчивой, прелестной,
Когда ты, хладный метеоръ,
Не можешь льдовъ съ вершины горъ
Въ источникъ претворить полезный?
И нивы жаждущи водою напаять?
Не съ сею ли мечтой наружну честь сравнять?
Но ты, слѣдами шедъ Фортуны колесницы,
Ты, взысканецъ булавнаго паши,
Наперсникъ визиревъ и драгоманъ Фелицы,
На честь промѣнялъ, ты честности души!
Хранилъ ее, и тамъ, гдѣ разною монетой
Ее старается проситель закупить,
И тамъ, вельможа гдѣ, интригою одѣтой,
Ее въ сѣть хитрую желаетъ уловить;
Хранилъ, и нынѣ сохраняешь
Въ палатѣ бариномъ гдѣ думнымъ засѣдаешь,
И гдѣ невинному являешь свой покровъ.
Но полно говорить о разности сихъ словъ!
Трепещетъ смерти честь; но, Храповицкій, честность
Съ Платономъ на бюро спокойно видитъ вѣность.
(*) Отвѣть на слѣдующія стихи Храповицкаго:
Рѣши мнѣ, Озеровъ, досадну неизвѣстность,
И точно докажи, что честь и что есть честность?
Твоя ль честь связана на шпагѣ темлякомъ,
Мундиромъ, шпорами и шляпою съ перомъ?
Иль честь и честность есть одно и то же слово,
И такъ ли мой вопросъ рѣшеніе готово?
Но ѣдешь иль идешь въ мундирѣ ты своемъ,
Очнется часовой и честь отдастъ ружьемъ:
Честь ту же отдаетъ онъ лентѣ со звѣздою,
И машутъ въ тотъ же часъ поспѣшною рукою,
Чтобъ всѣ прохожіе снимали шляпы съ лбовъ,
И честь бы отдали киваніемъ головъ…
Скажи теперь, скажи, что низкіе поклоны
Родятъ честныхъ людей несчетны милліоны:
И будетъ честенъ плутъ, и карлъ, и великанъ,
Когда имъ честь даетъ ружье и барабанъ!
Иль мнѣ рѣшить вопросъ, любя свою безпечность:
У насъ снаружи честь, но въ сердцѣ нашемъ честность
VII.
В. В. КАПНИСТУ. (*)
Благодарю тебя, любимецъ дѣвъ Парнасскихъ,
За тѣ стихи, меня которыми почтилъ.
Задолго предо мной уже тебя поилъ
Источникъ свѣтлый водъ живительныхъ Кастальскихъ;
И златовласый Фебъ давно
Благопріятный взоръ склонялъ къ тебѣ равно,
Коль пріймешь лиру ты, или возьмешь свирѣлку,
Надежду ли поешь, или поешь бездѣлку.
Но въ присланныхъ стихахъ я узнаю тотъ духъ,
Съ которымъ нѣкогда въ унылыхъ звукахъ лиры
Предъ алтаремъ простымъ, печальный другъ,
Ты призывалъ съ небесъ тѣнь нѣжныя Плѣниры,
Изъ василечковъ голубыхъ,
Изъ незабудокъ полевыхъ
Ты ей соплелъ вѣнокъ, хоть скромный, но безсмертный;
И слезы искренни, на ихъ листахъ примѣтны,
Свѣтлѣе бисера украсили вѣнокъ,
Который дружба въ даръ Плѣнирѣ приносила.
Очаровательна чувствительности сила!
И счастливъ я стократъ, что возбудить возмогъ
Твою чувствительность, поэтъ пріятный, нѣжный!
Теперь, хотябъ Эдипъ за скорбной слѣпотой
Не могъ меня вести къ безсмертью въ путь надежный,
Стиховъ твоихъ согласьемъ, красотой,
Стиховъ, перу Капнистову приличныхъ,
Къ безсмертью я дойду въ досаду злоязычныхъ.
(*) Отвѣть на слѣдующіе стихи Капниста:
Едипа видѣлъ я… и чувство состраданья
Поднесь въ растроганной душѣ моей хранитъ
Гонимаго слѣпца прискорбный, томный видъ.
Еще маѣ слышатся несчастнаго стенанья,
И жалобы его, и грозный клятвы гласъ,
Что ужасомъ мой духъ встревоженный потрясъ.
Еще въ ушахъ моихъ печальной Антигоны
Унылый длится вопль и раздаются стоны.
Трикраты солнца лучъ скрывала мрачна ночь,
А я все живо зрю, какъ нѣжну, скорбну дочь
Дрожащею рукой отецъ благословляетъ,
И небо, кажется, надъ нею преклоняетъ.
Благодарю тебя, чувствительный пѣвецъ!
Въ душѣ твоей сыскавъ волшебный ключъ сердецъ,
И жалость возбудя къ четѣ, гонимой рокомъ,
Ты далъ почувствовать отраднымъ слезъ потокомъ,
Который изъ очей всѣхъ зрителей извлекъ,
Что къ сердцу близокъ намъ несчастный человѣкъ.
О, какъ искусно ты умѣть страстей движенья
Въ изгибахъ душъ открыть и взору показать:
Тутъ скорбнаго отца въ невольномъ преступленьи,
Тамъ сына злобнаго раскаяньемъ терзать,
Велику душу здѣсь, тамъ мщенья духъ кичливый,
Отъ гнѣва къ жалости стремительны порывы,
Нѣжнѣйшей дочери уныніе явить,
И въ души наши всѣ ихъ страсти перелить.,
Теки жъ, любимецъ музъ! Во храмѣ Мельпомены,
Къ которому взошелъ по скользкой ты горѣ,
Неувядаемый, рукой ея сплетенный,
Лавровый ждетъ тебя вѣнокъ на алтарѣ,
Теки, и, презря ядъ Зоиловъ злоязычнымъ.
Въ опасномъ поприщѣ ты бѣгъ свой простирай;
Внемли плесканью рукъ, и ввѣкъ не забывай,
Что зависть спутница однихъ даровъ отличныхъ,
Что яркимъ одаренъ сіяніемъ предметъ
Уродливу на долъ и мрачну тѣнь кладетъ!
Озеровъ Эдипомъ своимъ возбудилъ всеобщее удивленіе. Державинъ на посвященіе его отвѣчалъ слѣдующею одою:
Витія, кому Мельпомена,
Надѣвъ котурнъ, дала кинжалъ,
А сѣверъ, какъ лавромъ, изъ клена
Вѣнцемъ зеленымъ увѣнчалъ
Блестяще чело,
О ты, что собою представилъ
Софокла съ Оссіаномъ вдругъ,
Въ Эдипѣ намъ, въ бардахъ прославилъ
Расиновъ, Кребильеновъ духъ,
Дѣвъ слезъ ремесло,
Коль жалость и ужасъ вдыхаешь
И жжешь ты хладныя сердца,
Съ глазъ токи, съ душъ вздохи сзываешь,
Напрасно чтишь во мнѣ пѣвца:
Но демственникъ ты.
Ты музъ алтарей тѣхъ служитель,
Которыхъ чудотворный гласъ,
Народной толпы просвѣтитель
Скорѣй театромъ, чѣмъ Парнасъ:
Ты огнь съ высоты,
Огонь, что, изъ мрака сверкая,
Зміями рѣжетъ сквозь эѳиръ;
Но Лель, съ струнъ Тіискихъ порхая,
Мой, чуть звеня, какъ въ зной зефиръ,
На вѣжды сонъ льетъ.
Иль могъ коль съ Пиндаромъ геройство,
Съ Гораціемъ я сладость лить;
То можетъ во гробѣ потомство
И блескъ вельможъ мнѣ удѣлить:
Тамъ лавръ мой взрастетъ.
Подобными образомъ Батюшковъ, только еще выступившій на поприще поэзіи, спѣшилъ изъявитъ уваженіе свое Озерову, посвятивъ ему басню Пастухъ и Соловей:
Любимецъ строгой Мельпомены,,
Прости усердный стихъ безвѣстному пѣвцу!
Не лавры твоему вѣнцу,
Рукою дерзкою сплетенны,
Я въ даръ тебѣ принесъ: къ чему мой ѳиміамъ
Творцу Димитрія, кому безсмертны музы,
Сложивъ признательности узы,
Открыла славы храмъ?
А храмъ сей затворенъ для всѣхъ Зоиловъ строгихъ.
Богатыхъ завистью, талантами убогихъ.
Ахъ, если и теперь они своей рукой,
Посмѣютъ къ твоему творенью прикасаться,
А ты, нашъ Эврипидъ, чтобъ позабытъ ихъ рой,
Захочешь съ. музами разстаться,
И болѣ не писать,
Тогда прощу тебя разсказъ мой прочитать!
Пастухъ, задумавшись въ ночи безмолвной мая,
Съ высокаго холма вокругъ себя смотрѣлъ,
Какъ мѣсяцъ въ тишинѣ великолѣпно шелъ,
Лучемъ серебренымъ долины освѣщая;
Какъ въ рощахъ липовыхъ чуть легкимъ вѣтеркомъ
Листы, колеблемы шептали,
И свѣтлые ручьи, почивъ съ природой сномъ,
Едва межъ береговъ струей своей мелькали.
Изъ рощи соловей
Долины оглашалъ гармоніей своей,
И эхо пѣснь его холмамъ передавало.
Все душу пастуха задумчиво плѣняло,
Какъ вдругъ пѣвецъ любви на вѣтвяхъ замолчалъ.
Напрасно вашъ пастухъ просилъ о пѣсняхъ новыхъ;
Печальный соловей вздохнувъ ему сказалъ:
«Недолго въ рощахъ сихъ дубовыхъ
Я радость воспѣвалъ;
Пройдетъ и пѣть охота,
Когда съ сосѣдняго болота
Лягушки кваканьемъ какъ бы на зло глушатъ:
Пусть эта тварь поетъ, а соловьи молчатъ!» —
«Пой, нѣжный соловей, пастухъ сказалъ Орфею:
Для нихъ ушей я не имѣю.
Ты имъ молчаньемъ пѣть охоту придаешь:
Кто будетъ слушать ихъ, когда ты запоешь?»
Жуковскій, въ посланіи своемъ къ Вяземскому и Пушкину, говоритъ объ Озеровѣ съ трогательнымъ участіемъ:
Поэзія есть добродѣтель:
Нашъ геній лучшій намъ свидѣтель.
Здѣсь славы чистой не найдемъ:
Начто жъ искать? Перенесемъ
Свои надежды въ міръ потомства!
Увы, Димитрія творецъ
Не отличилъ простыхъ сердецъ
Отъ хитрыхъ, полныхъ вѣроломства!
Зачѣмъ онъ свой сплетать вѣнецъ
Давалъ завистникамъ съ друзьями?
Пусть дружба нѣжными перстами
Изъ лавровъ сей вѣнецъ свила;
Въ нихъ зависть тернія вплела…
И торжествуетъ. Растерзали
Ихъ иглы cлавное чело.
Простому сердцу страшно зло:
Пѣвецъ угаснулъ отъ печали.
Ахъ, еслибъ могъ достигнуть гласъ
Участія и удивленья
Къ душѣ, не снесшей оскорбленья,
И усладить ее на часъ!
Чувствительность его сразила, —
Чувствительность, которой сала
Моины душу создала,
Пѣвцу погибелью была…