Благодѣянія, изліянныя ВАШИМЪ ИМПЕРАТОРСКИМЪ ВЕЛИЧЕСТВОМЪ на меня и мое семейство, налагаютъ на меня священный долгъ, изъявить ВАМЪ, ВСЕМИЛОСТИВѢЙШІЙ ГОСУДАРЬ, соразмѣрную силамъ моимъ всеподданнѣйшую благодарность, посвященіемъ Имяни ВАШЕМУ сего перевода славнаго Аглинскаго Стихотворца Грея. Покровительство, даруемое ВАМИ Наукамъ и всѣмъ въ оныхъ упражняющимся, удостовѣряетъ меня, что ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО удостоиme сей трудъ мой ВАШЕГО воззрѣнія; тѣмъ паче, что совершенное познаніе, каковое ВЫ имѣете Аглинскаго языка, оцѣнитъ сего перевода достоинство, со свойственнымъ ВАМЪ благоснисхожденіемъ, могущимъ ободрить меня къ продолженію упражненій моихх на поприщѣ словесности и стихотворства.
Пріимите сей малый трудъ мой, ВСЕМИЛОСТИВѢЙШІЙ ГОСУДАРЬ, яко усердную жертву отъ сердца, исполненнаго благоговѣйныя къ ВАМЪ преданности, съ каковою къ освященнымъ стопамъ ВАШИМЪ и себя и трудъ свои повергаетъ
вѣрноподданнѣйшій.
Никогда не имѣлъ я намѣренія издавать сего несовершеннаго преложенія славнаго Грея какъ по ненадѣянію на мои силы и способности, такъ и потому, что никогда не уповалъ удостоиться имяни Писателя, и отличиться на многотрудномъ поприщѣ словесности. Служба, обстоятельства, заботливая и суетливая жизнь, всегда лишали меня спокойствія, потребнаго для собесѣдованія съ Музами; нужды же мои не такъ были велики, чтобы побудить меня доставать хлѣбъ вздорными ли твореніями, или дѣльными. По всѣмъ симъ причинамъ почитаю я себя обязаннымъ объяснить все то, что меня убѣдило къ изданію сего перевода.
Изъ многихъ читанныхъ мною Аглинскихъ Стихотворцевъ ни одинъ не былъ такъ близокъ къ моему сердцу, какъ Грей. Я восхищался Дрейденомъ, удивлялся Мильтону; но Грей производилъ во мнѣ нѣкія тихія пріятныя чувствованія; оставлялъ впечатлѣнія толь сладостныя, что не знаю отъ чего вскорѣ онъ сдѣлался моимъ любимымъ Стихотворцемъ. Что намъ нравится, то мы легко и скоро удерживаемъ въ памяти; отъ сего самаго я Грея уже почти всего зналъ наизусть, прежде нежели началъ его переводить.
Къ сему предпріятію, а паче къ преложенію на Рускіе стихи творца, уважаемаго въ Англіи равно съ Оссіяномъ, Дрейденомъ и Мильтономъ, никогда бы не осмѣлился я приступить, зная слабость моихъ силъ и недостаточество моихъ дарованій, ежели бы нечаянно не былъ къ тому ободренъ, и почти насильно привлечемъ однимъ добрымъ моимъ пріятелемъ[1]. Разговаривая съ нимъ объ Аглицкой словесности, и упоминая разныхъ писателей, дошло дѣло и до любезнаго моего Грея. Я началѣ моему пріятелю читать наизусть нѣсколько стиховъ изъ Грея, и говорилъ ему выше сего сказанное о пріятномъ ощущеніи, коимъ я бываю исполненъ читая Грея. Пріятель мой сказалъ мнѣ: хорошо бы, ежели бы его перевесть по-Руски. — Такъ, отвѣчалъ я: перевесть можно, но перевесть хорошо весьма трудно; а посредственно, есть то же, что исказить Автора, и отнять его всю цѣну въ глазахъ, не могущихъ читать его въ подлинникѣ. — Мой пріятель, можетъ быть отъ слѣпова ко мнѣ пристрастія, и имѣя къ моимъ малымъ способностямъ большую довѣренность, нежели каковой я достоинъ, сказалъ вдругъ: ты можешь перевесть Грея. — Ты конечно издѣваешься; это предпріятіе дерзновенное и силы мои превосходящее. — Да испытай ихъ; — ты самъ говоришь, что ты плѣняешься Греемъ; вѣрь же мнѣ, что все то, что намъ очень нравится, то легко переводится. Хотя для меня примись; а тамъ увидимъ, каково будетъ. Но не откладывай, садись, пиши сей часѣ! —
Словомъ сказать: почти не давъ мнѣ опомниться, сей добрый другѣ заставилъ меня переводить первую Грееву Оду Весну, которая была окончена въ тотъ же день въ его домѣ. — Сей переводѣ ему полюбился; онѣ просилъ меня усильно продолжать. Дружба моя къ нему, тѣснѣйшая связь отъ дѣтскихъ лѣтъ, желаніе ему угодить, и чемъ-либо заплатить за безчисленныя его мнѣ одолженія, все сіе вкупѣ напрягало мои силы, усугубляло ихъ, и наконецъ 6 Одъ были переведены въ два мѣсяца послѣ нашего разговора; при всемъ томѣ, что служба и домашнія дѣла, очень часто меня отъ работы отвлекали. По прочтеніи сихъ Одъ моему пріятелю, къ немалому моему изумленію услышалъ я неожидаемое отъ него восклицаніе: право прекрасно! — переводѣ очень близкій, — теперь не много осталось перевесть; ибо и всѣхъ сочиненій Греевыхъ не много; — утѣшь меня, мой другъ! доверши переводъ цѣлаго Автора тобою любимаго; ты окажешь услугу нашей словесности, а паче тѣмъ, кои Аглинскаго языка не знаютъ. — Я не зналъ, что мнѣ сказать; — но наконецъ рѣшился повиноваться повелѣніямъ дружбы: докончилъ Грея въ теченіи года.
Тутъ отъ моего друга настали новые приступы о напечатаніи моего слабаго и несовершеннаго перевода. Долго я на сіе не соглашался; наконецъ, сила дружбы, безпредѣльная довѣренность къ его свѣденіямъ и вкусу, рѣшили меня, прощаясь съ нимъ при отъѣздѣ его въ Грузію, дать ему честное слово, издать въ свѣтѣ сей переводъ, произведеніемъ коего я болѣе обязанъ его ободренію, нежели собственнымъ моимъ дарованіямъ. И такъ, повинуяся священному гласу дружбы, отдалъ я мой трудѣ въ печать. Онъ паче мѣры вознагражденъ будетъ, ежели знающіе Аглйнскій языкѣ и умѣющіе цѣнить сего рода произведенія, удостоятъ сего одобренія, и ежели онѣ принесетъ нѣкоторое удовольствіе тѣмъ изъ моихъ соотечественниковъ, кои, не зная Аглинскаго языка, будутъ читать безсмертнаго Грея въ слабомъ и несовершенномъ моемъ преложеніи. Трудность предпріятія въ переводѣ цѣлаго Автора, стихами, стремленіе мое сколько возможно сохранить его смыслѣ и силу, да будутъ за меня ходатаями, и да преклонятъ читателей ко извиненію моихъ недостатковъ и неисправностей.
Томасъ Грей родился въ Лондонѣ 26 Декабря 1716 года. Первое свое ученіе началѣ онѣ въ Итонской Коллегіи, подѣ присмотромъ и руководствомъ роднаго его дяди Антроба, человѣка, по его добродѣтелямъ и свѣденіямъ, достойнаго быть наставникомъ юношества. Въ 1754 году Грей вступилъ въ Кембриджскій университетъ. По четырехлѣтнемъ въ семъ знаменитомъ училищѣ пребываніи, онъ пріѣхалъ въ Лондонѣ, дабы обучаться законамъ; но такъ какъ Горацій Вальполь пригласилъ его съ собою путешествовать, то онъ непринужденно оставилъ сей родѣ ученія, ни мало не согласный ни съ его нравомъ, ни съ его вкусомъ.
Сіе путешествіе, въ теченіи коего онъ проѣхалъ Францію и Италію, много ему способствовало къ пріобрѣтенію обширнѣйшихъ познаній; но оно непріятнымъ образомъ прекратилось отъ несогласія, между имъ и Вальполемъ возникшаго до такой степени, что они почли за нужное разстаться. Сіе несогласіе, коего причины никогда свѣдать не могли, не должно однакожь оставлять никакого сомнительнаго облака надъ любезнымъ и кроткимъ свойствомъ Грея, поелику самъ Вальполь призналъ себя во всемъ виновнымъ.
Возвратясь въ Лондонъ, по долгой нерѣшимости о расположеніи своего образа жизни, Грей предался совершенно словеснымъ наукамъ. Онъ упражнялся въ нихъ съ величайшимъ жаромъ, какъ вдругъ имѣлъ нещастіе лишиться своего друга Веста, который умеръ 1 го Іюня 1749 года.
Въ самое сіе время написалъ онъ свою Оду, называемую Весна; и кажется, что пріятная задумчивость, въ оной распростертая, произведена была симъ предчувствіемъ, которое часто бываетъ долею чувствительныхъ душъ. Дружба его съ Вестомъ началась отъ самаго времени общаго ихъ ученія въ Итонской Коллегіи; оная возрастала и утверждалась въ послѣдованіи отъ сходства ихъ склонностей и вкусовъ; ибо Вестъ также упражнялся въ Поэзіи. Отъ него остались письма, нѣкоторые Латинскіе стихи, а лучшее произведеніе его есть Ода на мѣсяцъ Май, посвященная имъ Грею, могущая и о дружествѣ ихъ и о дарованіи его свидѣтельствовать. Здѣсь прилагается Сонетъ, въ коемъ Грей, оплакивая смерть своего друга, изъявилъ свою горесть и соболѣзнованіе.
СОНЕТЪ
На смерть Ришарда Веста.
Вотще является мнѣ свѣтлый видъ Авроры,
Вотще самъ Фебъ ліетъ мнѣ блескъ своихъ лучей;
Вотще мнѣ слышатся согласны птичекъ хоры,
Вотще зеленую одежду зрю полей!
Другіе звуки мнѣ потребны къ услажденью,
Другихъ предметовъ я для глазъ моихъ ищу;
Не вижу способовъ себѣ я къ облегченью,
Средь радостей весны томлюся и грущу.
Улыбка утрення Природу оживляетъ
И смертнымъ новый день забавы обѣщаетъ,
Поля имъ платятъ дань обильную свою.
Пернаты жители чрезъ пѣніе согласно
Любовны жалобы свои твердятъ всечасно,
А я одинъ въ тоскѣ напрасно слезы лью!
Вскорѣ по смерти Вестовой, Грей издалъ свою Оду на Итонскую Коллегію, и другую къ превратности судьбы. Безъ сомнѣнія печаль, обладавшая его душею, великое имѣла вліяніе на сіи два его произведенія, и читатель большее къ нимъ обратитъ вниманіе, вспомня, въ какомъ обстоятельствѣ Грей ихъ написалъ.
Около 1747 года написалъ онъ въ Кембриджѣ небольшую Оду: на смерть любимой кошки, принадлежавшей Вальполю. Въ слѣдующемъ годѣ началѣ онъ свою дидактическую Поэму: о воспитаніи и просвѣщеніи; оставшійся оной отрывокъ почитается рѣдкимъ произведеніемъ Автора и Аглинской Поэзіи.
Онъ докончилъ свою славную Элегію на сельское кладбище, около 1750 года. Сіе прекрасное сочиненіе, обнародованное Вальполемъ, съ коимъ онъ уже давно былъ паки въ согласіи, утвердило его славу.
Въ тожъ же годъ написалъ онъ въ шутливомъ родѣ Балладъ, который названъ: длинная повѣсть. Сіе странное произведеніе раздѣлило весь Британскій Парнассъ: одни почитали его образцомъ замысловатости и острой шутки, а други нашли въ ономъ недостатки совсѣмъ противуположные; споръ не рѣшился и донынѣ.
Тогда приближался Грей къ горестнѣйшему времени его жизни: — въ 1753 году онъ лишился матери, женщины отличныхъ достоинствъ; онъ сдѣлалъ ей Эпитафію, въ коей сыновняя любовь нѣжнѣйшимъ образомъ выражается. Отецъ его, разстроившійся въ дѣлахъ своихъ, умеръ до того за 12 лѣтъ.
Въ 1757 году, издалъ Грей свои двѣ Пиндарическія Оды: успѣхи стихотворства, и Барда; за оныя приписуемы ему были великія похвалы и великія критики, чего никогда съ посредственными сочиненіями не случается.
Состояніе его слабаго здоровья, и надежда, что движеніе съ перемѣною воздуха будутъ ему полезны, побудили -его предпріять путешествіе въ Шотландію, коего онъ сдѣлалъ описаніе весьма пріятное и вниманія достойное. Потомъ ѣздилъ онъ къ озерамъ Вестмореландскому и Кумберландскому, изобразилъ дикія оныхъ красоты, яко Сальваторъ Роза и Клодъ Лорень, въ письмахъ къ другу его Гну. Мезону, который потомъ и прочія его сочиненія издалъ. — «Читая сіи письма, говоритъ Іонсонъ, всякому желается, чтобы онъ болѣе путешествовалъ; но не должно забывать, что чрезъ ученіе и уединенье пріобрѣтаемъ мы способы путешествовать съ благоразуміемъ и плодомъ.
Наконецъ Грей достигъ высочайшаго степени славы въ поприщѣ словесныхъ наукъ. Хотя состояніе его было весьма ограниченное, но онъ никогда не помышлялъ о пріумноженіи своихъ доходовъ, которые, при всей ихъ малости, раздѣлялъ онъ съ нещастными. Отъ самыхъ юныхъ лѣтѣ обнаруживалась въ немъ къ меланхоліи природная склонность, которая отъ слабости его здоровья еще усилилась.
Къ чести Грея еще должно сказать, что къ его піитическимъ дарованіямъ присовокуплялъ онъ обширную ученость, распространяющуюся равно и на всѣ отрасли словесности, и на пріятныя познанія, и на глубокія изслѣдованія. Но паче всего почтенія онъ достоинъ потому, что былъ человѣкѣ добродѣтельный, кроткій, исполненный любви и состраданія къ ближнимъ. Онъ скончался въ Лондонѣ 31 Іюля 1771 года.
ОДА I.
ВЕСНА.
Уже являются румяные часы,
Сопровождающи всегда любви Царицу;
Отверзли на цвѣтахъ пестрѣющи красы,
И будятъ спящій годъ, одѣтый въ багряницу;
Уже звучащій соловей,
Гремя гортанію своей,
Съ кукушкой пѣсни съединяетъ;
Уже зефировъ свѣжій хоръ,
Неся съ собой утѣхъ соборъ,
Благоуханье изливаетъ.
Гдѣ дубъ до облаковъ касается челомъ,
И тѣни вѣтвями вокругъ простеръ широки;
Гдѣ суковатый вязъ, отъ лѣтъ покрытый мхомъ,
Кудрявоіо главой вѣнчаетъ водъ потоки:
Тамъ съ Музой вмѣстѣ сяду я
При брегѣ свѣтлаго ручья;
Она, простершись нерадиво,
Начнетъ бесѣдовать со мной:
Сколь бѣденъ міръ съ его тщетой,
Сколь въ немъ все суетно и лживо.
Пресѣклися труды, и шумъ заботъ умолкъ;
Стада на муравѣ уставши отдыхаютъ,
Но въ воздухѣ жужжитъ животныхъ разныхъ полкъ,
Они толпятся въ немъ, тѣснятся и порхаютъ;
Пчела, направя свой полетъ,
Летитъ сбирать сладчайшій медъ,
По тверди плавая горящей;
Рѣзвясь другія надъ водой,
Являютъ свой уборъ златой,
Отъ солнечныхъ лучей блестящей.
Мудрецъ, на нихъ смотря, съ собою говоритъ:
Такъ точно смертные въ семъ мірѣ суетятся;
Одинъ ползетъ на низъ, другой на верхъ паритъ,
Но къ общему концу при всѣхъ трудахъ стремятся.
Веселый, скучный, на-равнѣ
Летаютъ въ жизненной странѣ,
Лишь платьемъ щастья различенные
Когда же вдругъ судебъ уставъ
Прерветъ ихъ жизнь среди забавъ,
Падутъ во прахъ и будутъ тлѣнны.
Но мнится слышать мнѣ на всѣ мои слова
Отъ сей толпы отвѣтъ мнѣ тихо изреченный г
О бѣдный моралистъ, пустая голова!
Ты насѣкомое, ты червь уединенный;
Въ теченье дней твоихъ ты сердца не встрѣчалъ,
Съ которымъ бы ты скорбь и радость раздѣлялъ;
Ты въ скукѣ вѣкъ проводишь краткій.
Весна твоя уже прошла,
Цвѣтуща младость протекла,
А намъ сіяетъ Май пресладкій?
ОДА II
На смерть любимой кошки (*).
У скользкихъ, круглыхъ, береговъ.
Китайской чаши изпещренной,
На коей въ красотѣ смѣшенной
И птицъ и множество цвѣтовъ,
Зелима кошечька сидѣла
И въ воду пристально глядѣла,
Хвостъ гибкой, рыльце и усы,
Отъ радости въ ней всё играетъ;
Шерсть черепахиной красы,
Ушки, и, лапки, всё блистаетъ;
Глазами свѣтлыми вертитъ
Похвальну пѣсенку мурчитъ.
Но вдругъ ея встрѣчаетъ взоръ
Въ водѣ двѣ рыбки золотыя,
Которыхъ такъ блеститъ уборъ,
Какъ камни самыя драгія;
Онѣ, какъ Геніи сихъ водъ,
Мрачатъ собой весь рыбій родъ.
Зелима, симъ дивясь красамъ,
Усъ, послѣ лапку протягаетъ;
Но слѣдуя златымъ хребтамъ,
До нихъ она не досягаетъ. —
Какъ злата женщинѣ не чтить?
Какъ рыбы кошкѣ не любить?
Нещастна, взоръ простерши свой,
Тянулась, больше нагибалась,
Не видя бездны подъ собой;
А злобная судьба смѣялась.
Зелима, силу потерявъ,
Упала въ бездну водъ стремглавъ!
Поднявши шею изъ воды,
Звала шесть разъ Наядъ, Тритоновъ,
Чтобы спасли отъ сей бѣды;
Никто не слышалъ тяжкихъ стоновъ!
Не внемлютъ Марья ни Андрей:
Въ нещастьѣ гдѣ найти друзей?
Дѣвицы! видя по сему
Сколь трудно ложный шагъ исправить,
Не вѣрьте сердцу своему:
Оно вамъ сѣти можетъ ставить.
Не все то истинна, что льститъ;
Не все то злато, что блеститъ.
(*) Сія Ода есть ничто иное, какъ шутка, сдѣланная на смерть кошки, которую очень любилъ Г. Вальполь, другѣ Грея.
ОДА III
На отдаленный видъ Итонской Коллегіи (*).
О зданье древнее почтенно,
Вѣнчающе зеленый лугъ,
Гдѣ имя Гейнриха (**) священно
За то, что былъ онъ Музамъ другъ!
Виндзорски горы возвышенны,
Надъ тихимъ доломъ наклоненны,
Гдѣ, зелень мягкая цвѣгпетъ,
Гдѣ, брегъ пріятный орошая,
Тамиза странствуетъ сѣдая
И свой сребристый токъ ліетъ.
Лѣса тѣнистые, прохладны!
Поля, луга, любезны мнѣ,
Гдѣ лѣта юности отрадны
Провелъ я въ сладкой тишинѣ!
Отъ васъ вѣтръ легкій повѣваетъ,
Меня на время услаждаетъ,
И съ крылъ прохладу мнѣ ліетъ;
Покоитъ душу утомленну,
И младостію обновленну,
Вторую мнѣ весну даетъ.
Скажи, Тамиза, что за племя?
Какой веселый юный родъ,
Въ забавахъ провождаетъ время,
Къ брегамъ твоихъ сбираясь водъ?
Кто нынѣ гибкими руками
Плыветъ играя межь струями?
Кто ловитъ чижиковъ силкомъ?
Какая куча молодая
Толпится, обручь погоняя (***)?
Кто забавляется мячомъ?
Иные въ строгомъ прилѣжаньѣ
Урокъ стараются твердишь,
Чтобъ скучно время испытанья
По томъ свободой, наградить;
другіе юноши такъ смѣлы,
Что царства малаго предѣлы
Прешедъ, спѣшатъ къ странамъ другимъ;
Бѣгутъ и взглядъ назадъ кидаютъ,
Ихъ даже вѣтры устрашаютъ,
Страхъ слѣдуетъ повсюду имъ.
Надежда льститъ ихъ вображенье,
Но обладанье есть не то;
Забыты слезы во мгновенье,
Веселье и печаль ничто.
Какъ розы, здравіемъ прекрасны,
Ихъ разумъ живъ, глаза ихъ ясны
Въ нихъ бодрость радости родитъ;
Спокойны днемъ, среди же ночи
Сонъ крѣпкій ихъ смыкаетъ очи,
Который утромъ прочь летитъ.
О будущей не мысля части,
Играютъ рѣзво межь собой:
Не знаютъ то, что есть напасти,
Не знаютъ, что есть день другой.
Но только въ свѣтъ поставятъ ноги,
Уже ихъ ждутъ судбины строги,
Ихъ блѣдный сонмъ затмитъ ихъ дни.
Открой, о Муза! сѣть сурову,
Опутать ихъ вездѣ готову;
Скажи, что смертные они.
Одинъ страстей невольникъ бѣдный,
Всю жизнь въ страданьѣ проведетъ:
Гнѣвъ яростный и ужасъ блѣдный,
И стыдъ подкравшись подползетъ;
Любовь пожжетъ его огнями,
И ревность, Скрежеща дубами,
Въ немъ будутъ внутренность терзать:
Ядъ зависти, и адска злоба;
Отчаянье, воставъ изъ гроба,
Его Возникнутъ поражать.
Иной, гордыней вознесенной,
Съ высотъ фортуны полетитъ;
Ругательствъ жертвой ставъ презрѣнной,
Хулы всю горечь истощитъ.
Сей вкуситъ лести ядъ коварный,
Увидитъ взоръ неблагодарный,
Имѣющійся слезамъ другихъ,
Грызенье кровью обагренно,
Безумство дико, разъяренно,
И весь соборъ напастей злыхъ.
Внизу, въ долинѣ лѣтъ глубокой,
Въ дали скелетовъ зрится тьма;
Семейство смерти прежестокой
Страшнѣйшее, чемъ смерть сама;
Одинъ недугъ крутитъ составы,
Жжетъ жилы, въ нервы льетъ отравы,
Другой органы жизни рветъ;
Полкъ грозный бѣдность замыкаетъ,
На душу хладъ распространяетъ,
А старость въ слѣдъ за нимъ течетъ.
Стенать насъ жребій осуждаетъ,
Равно подвластны мы Судьбѣ:
И кто о ближнемъ сострадаетъ,
И кто бываетъ строгъ къ себѣ.
На что предузнавать ненастье?
Придетъ немедленно нещастье,
Блаженство, будетъ прочь спѣшить.
Изчезнетъ рай, и вкупѣ младость;
И гдѣ невѣденье есть сладость,
Тамъ буйство есть ученымъ быть.
(*) Училище, въ коемъ Авторъ учился; сею Одою воспоминаетъ онъ о дняхъ своего юношества.
(**) Гейнрихъ VI, Король Аглинскій, былъ учредитель славной Итонской Коллегіи.
(***) Въ Англіи дѣти забавляются, гоняя напрерывъ обручъ палочками.
ОДА IV.
Къ превратности судьбы, или къ напасти.
Юпитерова дщерь, неумолима Власть,
Смирительница душъ, наставница полезна!
Чрезъ разны опыты твоя рука желѣзна
Наноситъ добрымъ скорбь, а злымъ сердцамъ напасть.
Во адамантовыхъ твоихъ цѣпяхъ жестокихъ,
Роскошный познаетъ ничтожество утѣхъ;
Вельможа, съ почестей низверженный высокихъ,
Вотще терзается оставленный отъ всѣхъ.
Когда опредѣлилъ послать міровъ Содѣтель
На землю дщерь свою, священну Добродѣтель:
То ввѣрилъ Онъ тебѣ сей даръ Его щедротъ,
Чтобъ ты произвела спасительный въ немъ плодъ.
Наставница! твои суровые совѣты
Терпѣнію ее учили многи лѣты;
Въ печаляхъ и бѣдахъ ты ей дала познать,
Что должно, скорбь терпя, нещастнымъ сострадать.
Куда ни обратишь свои ужасны взоры,
Бѣгутъ отъ нихъ пиры и шумные соборы;
Веселость буйная, безмѣрный дикій смѣхъ,
Свободу намъ даютъ въ добрѣ искать утѣхъ.
Едва пришла напасть, лице свое скрываютъ
И временны друзья и подлые льстецы,
Къ чертогамъ знатнымъ путь поспѣшно обращаютъ,
Любимцамъ щастія идутъ сплетать вѣнцы.
Наука, черною одеждой облеченна
И въ размышленіяхъ восторга погруженна, —
Во слѣдъ тебѣ рукой задумчивость ведетъ,
Которая молча, потупя взоръ идетъ;
За ними шествуетъ горяще Состраданье,
И милосердіе, нещастныхъ нѣжный братъ;
Смиренное своихъ погрѣшностей Признанье,
Чувствительность въ слезахъ исполненныхъ отрадъ.
Богиня грозная! смягчи твои законы,
Когда главы моей коснешься ты рукой;
Явись не въ образѣ ужасныя Горгоны,
Не окруженная свирѣпою толпой,
Съ какой приходишь ты къ безбожникамъ смятеннымъ,
Когда ты голосомъ громовымъ ихъ зовешь,
И съ воплемъ, будто бы изъ гроба извлеченнымъ,
Отчаянье, болѣзнь и бѣдность къ нимъ ведешь.
Приди ко мнѣ съ лицемъ спокойнымъ и пріятнымъ!
Согрѣй меня лучемъ смиренья благодатнымъ;
Ты съ сонмомъ мудрости придти ко мнѣ спѣши,
Нe къ уязвленію, къ смягченію души.
Возжги щедротъ во мнѣ ты искру потушенну;
Учи меня любить, болѣзновать, прощать;
Учи природу знать мою несовершенну;
Что хуже я другихъ, что смертенъ, дай познать!
ОДА V.
Успѣхи Стихотворства.
ОДА ПИНДАРИЧЕСКАЯ.
О лира громкая! востань изъ усыпленья,
И струны покори всѣмъ силамъ восхищенья.
Стремись къ Пермесу ты, къ волшебнымъ тѣмъ струямъ,
Дающимъ нову жизнь безчисленнымъ ручьямъ (*),
Гдѣ многіе цвѣты въ нихъ жажду утоляютъ,
И запахъ свой и видъ блестящій получаютъ,
Межь нихъ течетъ ручей Гармоніи драгой,
Любезной, сладостной, пріятной и златой;
Проходитъ онъ луга и царствіе Цереры,
Катяся въ долы съ горъ чрезъ пропасти, пещеры.
Дивимся плещущимъ льющимся видамъ,
Которыхъ слышенъ шумъ по стогнамъ и полямъ.
Царица душъ (**), тебѣ смиренно покоренныхъ,
Мать сладкихъ голосовъ, согласно съединенныхъ —
Гармонія! гдѣ твой волшебный слышенъ звукъ,
Тамъ страсти всѣ молчатъ, бѣжитъ грызенье скукъ.
Свирѣпый богъ войны, на грозной колесницѣ,
Покорствуетъ тебѣ, согласія Царицѣ,
И мечь кидаетъ свой, хоть къ брани онъ кипѣлъ.
Сидящій при ногахъ Юпитера орелъ,
Очарованіямъ твоихъ согласій внемлетъ,
И крылья опустя, во снѣ пріятномъ дремлетъ (***);
Не страшенъ больше онъ, взоръ молній не родитъ,
Когда твой сладкій звукъ по воздуху гремитъ,
Пѣсни, пляски (****), все послушно,
Гдѣ лишь твой раздастся гласъ;
И летитъ единодушно
Хоръ Амуровъ тотъ же часъ;
Игры, Смѣхи, свившись кругомъ,
Топчутъ травку подъ собой;
То гоняясь другъ за другомъ;
То стѣснясь опять толпой,
Помнятъ скорыя ихъ ноги
Мѣръ твоихъ уставы строги*
Вдругъ сладкій звукъ гласитъ Царицы приближенье,
Ей въ стрѣчу Граціи спѣшатъ на поклоненье.
Поднявши руки вверхъ, уже она летитъ,
И съ рѣзкой легкостью къ землѣ сойти спѣшитъ:
Являетъ нѣжна грудь и видъ щеки багряный,
Желаній сладкій огнь, и свѣтъ любви румяный.
Коликимъ человѣкъ подверженъ злымъ бѣдамъ!
Печалямъ, бѣдности, заботамъ и трудамъ,
Болѣзнямъ, горестямъ, слезамъ, тоскѣ, стенанью!
Едина смерть творитъ конецъ его страданью…
О лира! заглуши звукъ жалобный сихъ словъ!
Потщися оправдать уставъ Отца боговъ,
Скажи: онъ Музъ драгихъ послалъ во утѣшенье;
Онъ тиху ночь съ росой намъ далъ въ успокоенье;
Зловѣщимъ птицамъ онъ, видѣньямъ и мечтамъ,
Хоть волю далъ летать по синимъ небесамъ,
Но тѣ скрываются подъ мрачными тѣнями,
Какъ Гиперьонъ взойдетъ съ блестящими звѣздами.
Въ странахъ (*****), которыхъ ввѣкъ не грѣетъ солнца взоръ,
Гдѣ чудны зданія стоятъ изъ льдистыхъ горъ,
Проникла Муза мракъ лучемъ благословеннымъ,
И нову жизнь дала во хладѣ тамъ рожденнымъ.
Хилійскія земли у дальнихъ береговъ,
И тамъ она живетъ подъ тѣнію лѣсовъ;
Тамъ слушаетъ она, какъ дикими пѣвцами
Поется сладка пѣснь не мѣрными стопами
Въ честь смуглыхъ прелестей, пернатыхъ ихъ красотъ.
Во всѣхъ мѣстахъ, куда направленъ Музы ходъ,
Ей слѣдуетъ восторгъ, со славой сопряженный,
Непобѣдимый духъ и Фебовъ огнь священный.
Лѣса Делфійски дики, мрачны (******)!
Эгейски пышны острова!
Поля, гдѣ мягкая трава
Иллиса пьетъ струи прозрачны,
И гдѣ Меандръ, віясь дугою,
Гармонію раждалъ собою!
Замолкъ гремѣвшій въ васъ согласныхъ эховъ звонъ;
Вы нѣмы! — слышенъ тамъ единый вопль и стонъ,
Гдѣ Фебовымъ огнемъ всѣхъ горъ верхи пылали
И вдохновеніе повсюду изливали;.
Гдѣ вѣтвь тѣнистая, гдѣ каждый водный ключъ,
Торжественно шумя, Парнасскій лили лучь.
Доколѣ девять сестръ, презрѣвши Грековъ нѣгу,
Оставили Парнассъ, стремясь къ Латинску брегу;
Несносна пышность имъ въ роскошныхъ тѣхъ странахъ,
Равно какъ и порокъ, томящійся въ цѣпяхъ.
Когда же Лаціумъ не принялъ ихъ закона,
Прешли онѣ къ брегамъ приморскимъ Албіона.
Отъ солнца въ далекъ, отъ легкихъ вѣтерковъ,
Гдѣ тихій Севонъ льетъ свои кристальны воды,
Лежалъ на муравѣ любимый сынъ Природы (*******)
Сія всесильна, мать, поднявши свой покровъ,
Открыла зракъ ему величественный, важный;
Къ ней руки протянулъ младенецъ сей отважный.
Она ему рекла: прими тѣ кисти ты,
Которыхъ яркіе и свѣтлые цвѣты
Должны начерпывать весны красы драгіе;
Тебѣжь принадлежатъ сіи ключи златые:
Сей двери радости возможетъ отверзать;
Тотъ чувства возбудитъ и трепета и страха;
Сей тѣни мертвыя изъ ихъ воздвигнетъ праха;
Тотъ слезы жалости принудитъ проливать.
Но болѣе его, се новый Духъ летитъ (********),
И Серафимскими крылами вверхъ паритъ!
Прешедши мѣстъ, временъ, предѣлы обычайны,
Стремится созерцать небесной бездны тайны,
Гдѣ предъ Царемъ Царей сафирный огнь горитъ,
Гдѣ Ангельскій соборъ потупя взоръ стоитъ;
Туда онъ возлетѣлъ, но свѣтомъ утомленный,
Закрылъ глаза свои, въ мракъ ночи погруженный (*********).
Воззримъ на Дрейдена! Хотя и ниже онъ,
Однако вознесясь онъ славы надъ полями,
Везется гордыми эфирными конями;
Отъ звука ихъ шаговъ раздался громъ и стонъ.
Внемли его руки ты въ лиру ударенье!
Надъ головой его блестяще вображенье
Изъ урны на него льетъ множество даровъ
И мыслей дышущихъ и огнь горящихъ словъ.
Увы! не стало ихъ! умолкъ ихъ гласъ священный,
О Муза! что за Духъ, толико дерзновенный,
Прервалъ твой сонъ? сей Духъ о славѣ не радѣлъ,
Ни Фивскаго орла крылъ гордыхъ не имѣлъ,
На коихъ онъ несясь въ пареньяхъ неизвѣстныхъ»
Въ лазури плавая, летитъ въ зыбяхъ небесныхъ
Но Музой озаренъ, сей Духъ младый сіялъ,
И нѣсколько картинъ блестящихъ начерталъ.
Не тщась пищать себя чужихъ умовъ лучами,
Желаетъ плавными всегда идти путями;
И вышедъ изъ границъ совсѣмъ простыхъ умовъ,
Хоть ниже славныхъ онъ, но выше гордецовъ.
(*) Авторъ описываетъ здѣсь разные источники и отрасли Стихотворства, одушевляющаго все то, что къ нему приближается.
(**) Могущество Гармоніи ко успокоенію кипящихъ страстей. Многія мысли въ сей Одѣ заимствованы отъ первой Пифической Оды Пиндара.
(***) Сіе есть подражаніе нѣкоторымъ прекраснымъ стихамъ первой Пифической Пиндаровой Оды.
(****) Сила Гармоніи надъ стройными тѣлесными движеніями, составляющими прелесть всякой пляски.
(*****) Вліяніе Стихотворческаго духа даже на дальніе дикіе и необразованные народы, доказывающее, что Стихотворство неразрывно сопряжено съ натурой человѣка, съ его страстями и добродѣтелями. Въ семъ убѣдиться можно по существующимъ извѣстнымъ отрывкамъ стихотвореній Эрзовъ, Норвежцовъ и Вельховъ, и по пѣснямъ Лапландцовъ и Американцовъ.
(******) Стихотворство перешло изъ Греціи въ Италію, а изъ Италіи въ Англію. Чаусеръ зналъ творенія Данта и Петрарка. Графъ Сурей и Томасъ Віетъ путешествовали по Италіи для образованія своего вкуса. Спенсеръ много подражалъ Италіанцамъ, отъ коихъ также и Мильтонъ заимствовалъ. Но сія школа кончилась, и возникла новая, а именно образцы Французскіе, коимъ съ того времени постоянно послѣдовали.
(*******) Шакеспиръ.
(********) Мильтонъ.
(*********) Всѣмъ извѣстно, что Мильтонъ ослѣпъ.
ОДА VI.
Бардъ.
ОДА ПИНДАРИЧЕСКАЯ.
Примѣчаніе. Въ Гальской землѣ существуетъ общее принятое преданіе, что Эдуардъ І, соверша завоеваніе сей земли, повелѣлъ умертвить всѣхъ Бардовъ, въ его руки попавшихся. Сіе преданіе подало матерію къ слѣдующей Одѣ.
"Погибни, лютый Царь! — ты смертныхъ сталъ отравой!
"Да трепетъ, срамъ, твои постигнутъ знамена,
"Которыя, горбясь побѣдою кровавой,
"Ругаясь воздухомъ, подъялись какъ стѣна.
"Ни свѣтлая броня, ниже твой щитъ блестящей,
"Отъ ужасовъ ночныхъ тебя не оградятъ;
"Внутри тебя вопитъ гласъ громкій и разящій,
«Что Камбрія въ слезахъ тебя клянетъ стократъ.»
Отъ сихъ ужасныхъ словъ потрясся шлемъ пернатый
На Эдуардовой гордящейся главѣ,
Когда высокихъ горъ презрѣвъ крутые скаты,
Надъ бездной войско онъ отважно велъ свое.
Самъ Глостеръ (*), изумленъ отъ страха, сталъ безгласенъ,
А храбрый Мортимеръ (**) всей силой возопилъ:
Къ оружію, друзья! — сей часъ намъ всѣмъ опасенъ! —
Онъ острое копье съ симъ словомъ опустилъ.
На каменной скалѣ, до облакъ возвышенной,
Котору водопадъ яряся окроплялъ,
Піитъ, во мрачную одежду, облеченной,
Съ глазами мутными, горящими, стоялъ;
Какъ будто въ воздухѣ носимое явленье,
Такъ вѣтеръ развѣвалъ власы его съ брадой;
Онъ быть въ пророческомъ казался изступленьѣ,
И съ жаромъ ударялъ по лирѣ онъ рукой:
"Пещеры дикія, огромны древни дубы,
Сливъ шумъ свой съ голосомъ ревущія воды,
"Гласятъ тебѣ, тиранъ! какъ громко-звучны трубы,
"Что мщеніе тебя постигнетъ и бѣды.
"Со дня ужаснаго Камбрійской грозной брани
"Обширная страна поверглась въ мертвый сонъ.
"Гоель ужь пѣть престалъ, не платитъ Музамъ дани,
"Не слышенъ въ сихъ мѣстахъ пріятный лирный звонъ.
"Оледенѣлъ языкъ Кадвала вдохновенный,
"Который укрощалъ свирѣпость волнъ морскихъ.
"Отважный Уріенъ, въ пустынѣ погребенный,
"Во мрачномъ гробѣ спитъ среди лѣсовъ густыхъ.
"О горы! тщетно вы слезами орошенны,
"Модреда мертвымъ зря, умѣвшаго плѣнять
"Чрезъ пѣсни громкія, волшебны, вдохновенны,
"И камни твердые чудесно потрясать;
"Они въ крови лежатъ и блѣдностью покрыты,
"И вранъ испуганный отъ тѣлъ ихъ прочь летитъ?
"Не смѣетъ тронуть ихъ и самъ орелъ несытый,
"Съ ужаснымъ воплемъ онъ съ высотъ на нихъ глядитъ.
"Товарищи мои въ гармоніи священной,
"Нещастные друзья, которыхъ я люблю,
"За коихъ кровь кипитъ въ груди моей стѣсненной,
"Средь бѣдъ отечества скончавши жизнь свою…
"Чтожъ плачу я о нихъ? почто такъ чувства рвутся?
"Не умерли они: я зрю ихъ предъ собой!
"Кровавы тѣни ихъ по камнямъ тамъ несутся,
"Идутъ они ко мнѣ, бесѣдовать со мной.
"Врагу отечества отмстить они готовы,
"И съ пѣніемъ моинъ сливаютъ грозный гласъ;
"Оставя за собой вездѣ слѣды багровы,
"Плетутъ ужасный ковъ тирану каждый часъ.
"Для Эдуардовой отверженной породы
"Составьте съ адскими чертами страшну ткань (***);
"Да пишутся на ней ужасны дни и годы,
"Въ которы смертный вопль сулитъ кроваву брань.
"Волчица Гальская (****), котора въ гнѣвѣ злобномъ
"Терзала внутренность супруга твоего,
"Да будетъ сынъ (*****) тебѣ въ неистовствѣ подобнымъ,
"Да будетъ онъ бичемъ народа своего!
"Отвсюду страхъ его и трепетъ окружаютъ,
"Бѣды и бѣгство съ нимъ идутъ во всѣ мѣста;
"Видѣнья грозныя его сопровождаютъ,
"За нимъ послѣдуютъ смятенье, пустота.
"Могущій, сильный Царь! надменный побѣдитель!
"Во прахѣ ты лежишь (******)! гдѣ санъ твой? — онъ изчезъ.
"На смерть твою, на гробъ смотря холодный зритель,
"Не будетъ проливать потоковъ горькихъ слезъ.
"Сокрылся отъ тебя твой славный воинъЧерный (*******);
"Ужь нѣтъ его въ живыхъ, въ земныхъ онъ нѣдрахъ спитъ,
"Сонмъ пышный юношей, ему доселѣ вѣрный,
"Ко солнцу новому всходящему спѣшитъ.
"Во свѣтлый лѣтній день (********), когда зефиръ играетъ,
"Вода отъ тягости златова корабля
"Колеблется, журчитъ — онъ крылья распускаетъ,
"Тутъ младость на носу, веселье у руля;
"Никто не помышлялъ о бурномъ вихрѣ, мрачномъ,
"Который облеченъ въ глубоку тишину;
"Добычу зря свою въ кристаллѣ водъ прозрачномъ,
"Низвергнетъ вдругъ ее въ морскую глубину.
"Налейте до края вы чашу позлащенну,
"Огромный, пышный пиръ спѣшите учредить.
"Позволено ему, хотя вѣнца лишенну,
"Блестящу торжеству еще причастну быть.
"Близь мѣста Царскаго два грозныхъ привидѣнья,
"Гладъ, жажда (*********), смутный взоръ кидаютъ на гостей.
"Ужь слышны громовъ тамъ воинскихъ повторенья
"Раздался конскій шумъ, и свѣтлыхъ звукъ мечей (**********),
"Въ теченье многихъ лѣтъ напастями ужасныхъ;
"Неумолимый рокъ пошлетъ бѣды къ бѣдамъ:
"Для смерти алчныя колико жертвъ. нещастныхъ!
"Тѣла разбросаны по стогнамъ и полямъ.
"О башни Лондонски, къ стыду стоящи вѣчну (***********),
"Свидѣтели убійствъ, сокрытыхъ и смертей!
"Супруги вѣрныя (************) доброту зря сердечну,
"И славу зря отца (*************), щадите родъ вы сей.
"При общей гибели, мы листья обрываемъ
"И розы бѣлыя (**************), и красной вкупѣ съ ней;
"Однимъ ударомъ ихъ на землю повергаемъ,
"Да каждая падетъ съ противницей своей.
"Кабанъ (***************), разсвирепѣвъ, поднявъ свою щетину,
"Валяется въ крови незлобивыхъ дѣтей;
"Мы жь вѣрные друзья, лишь помня месть едину,
"Подпишемъ приговоръ его плачевныхъ дней.
"Внемли, о Эдуардъ! внемли твою судбину!
"Уже готова нить къ сотканью лютыхъ бѣдъ:
"Внезапна смерть твою постигнетъ половину,
"Она увянетъ вдругъ среди цвѣтущихъ лѣтъ (****************).
"Постойте! вопіетъ, меня безъ утѣшенья
"Не оставляйте вы въ злой горести моей! —
"Но что я вижу тамъ? — се огненны явленья
"Блеснувъ изчезли вдругъ, сокрылись отъ очей!
"Но кое зрѣлище и славно и ужасно,
"Въ великолѣпіи сходя съ высокихъ горъ,
"Какъ будто нѣкое мечтаніе прекрасно,
"Сіяньемъ тяготитъ мой слабый, томный взоръ? —
"Грядущи времена! Души не возмущайте!
"Свершилось! — Артура (*****************) оплакивать презтань.
"Законные Цари (******************)! вовѣки обладайте!
"Вамъ платимъ вѣрности, любви, почтенья дань.
"Kакъ поясомъ, Дворомъ блестящимъ окруженны
"Они свое чело подъемлютъ къ небесамъ;
"Вельможи, сѣдиной и мудростью почтенны,
"Пекутся возвратить блаженство симъ странамъ.
"Богиня въ ихъ средѣ, во образѣ Царицы,
"Являетъ пылкую въ себѣ Британску кровь;
"Но важность усладя стыдливостью дѣвицы,
"Ліетъ на подданныхъ щедроту и любовь.
"Какіе звуки тамъ согласны раздаются!
"Какіе голоса поютъ блаженны дни!
"Проникнувъ мракъ земный, они къ гробами несутся:
"Возстань Таліессинъ (*******************)! и ухо приклони;
"Тѣ пѣсни радостны согласіемъ достойны
"Подъять священный прахъ, что нынѣ скрыть въ землѣ.
"Восторгъ тебя зоветъ! — по небесамъ спокойнымъ
"Онъ разноцвѣтныя свои простеръ крылѣ.
"Поэзія, отъ сна какъ будто возбужденна,
"Поетъ любовной жаръ (********************) и подвиги войны;
"А правда строгая, волшебствомъ облеченна,
"Чрезъ громкій лирный звукъ летитъ во всѣ страны.
"А блѣдная печаль и страхъ, потупя взоры,
"Въ Котурнѣ (*********************) съ важностью сердца плѣнять идутъ;
"Тамъ голосъ радостный, какъ Херувимски хоры,
"Зефиры на крылахъ съ Едемскихъ странъ несутъ (**********************);
"Едва согласіе лишь слуха досязаетъ,
"Но вдругъ теряется въ тмѣ будущихъ временъ (***********************).
"О смертный! — облакомъ, что воздухъ закрываетъ,
"Не уже ль будетъ дня свѣтильникъ погашенъ?
"Нѣтъ! — завтра паки онъ въ златыхъ лучахъ явится,
"Огнями яркими вселенну будетъ грѣть.
"Довольно для меня! — и духъ мой веселится,
"Что нашихъ участей онъ разность можетъ зрѣть.
"Въ работахъ, Царь, свою оплачешь ты судбину;
«Се часть твоя! — но я — съ побѣдою умру.»…
Такъ рекъ; и падая съ горы крутой въ пучину,
Онъ бездны вѣчныя низвергся въ глубину.
(*) Гилбертъ де Кларъ, прозванный Краснымъ, Графъ Глостерскій и Герфордскій, зять Короля Эдуарда I.
(**) Эдмондъ Мортимеръ, Лордъ Вигморскій, они оба были владѣльцами границъ Гальскихъ, и вѣроятно, что они сопутствовали Королю въ семъ походѣ.
(***) Смотри Оду VIII, гдѣ объясняется, что сія ткань значитъ.
(****) Изабелла Французская, невѣрная жена Эдуарда II, содѣйствовавшая его смерти.
(*****) Торжество Эдуарда VI, и порабощеніе Франціи.
(******) Смерть сего Короля, который былъ оставленъ отъ дѣтей своихъ, и даже въ послѣднія свои минуты окраденъ придворными своими и любовницами.
(*******) Принцъ Эдуардъ, извѣстный подъ именемъ Принца Чернаго, и умершій прежде отца своего.
(********) Воспоминаніе разныхъ пышныхъ праздниковъ и великолѣпія Рихарда II; смотри Фруасарда и другихъ современныхъ Писателей.
(*********) Многіе утверждаютъ, что Рихардъ II умеръ отъ голода и жажды.
(**********) Относится къ бѣдствіямъ междоусобныхъ браней Домовъ Іоркскаго и Ланкастерскаго.
(***********) Многіе утверждаютъ, что Генрихъ VI, Георгій Герцогъ Кларанскій, Эдуардъ V, Рихардъ Герцогъ Іоркскій, и многіе другіе, тайно умерщвлены въ башняхъ Лондонскихъ.
(************) Маргерита д’Анжу, жена примѣрнаго мужества, употреблявшая всѣ силы ко спасенію ея мужа и сохраненію его короны.
(*************) Генрихъ V.
(**************) Роза бѣлая и роза красная были девизомъ двухъ Домовъ, Іоркскаго и Ланкастерскаго, составлявшихъ въ Англіи двѣ противныя факціи.
(***************) Кабанъ серебряный былъ эмблема Эдуарда III, отъ чего онъ извѣстенъ былъ подъ прозваніемъ Кабана-
(****************) Элеонора Кастильская умерла вскорѣ по завоеваніи Гальской земли. Всѣмъ извѣстенъ геройскій опытъ ея любви къ супругу; и понынѣ еще въ Дортгамптонѣ и другихъ мѣстахъ остались памятники горести и соболѣзнованій сего Государя о ея смерти.
(*****************) Принято было нѣкое повѣрье въ Гальской землѣ, будто Царь Артуръ и понынѣ живетъ въ странѣ волшебницѣ, и что онъ нѣкогда долженъ паки вступить на Великобританскій престолъ.
(******************) Мерлинъ и Таліесинъ два славные Барда провѣщали, что Велхи паки получатъ сей островъ во владѣніе; что и казалось быть исполненнымъ въ домѣ Тудорскомъ.
(*******************) Таліессинъ, глава Бардовъ, процвѣталъ въ 6мъ столѣтіи; творенія его и понынѣ сохраняемы, и память его въ великомъ почтеніи у его соотечественниковъ,
(********************) И ужасныя войны, и вѣрная любовь, украсятъ мои пѣсни, говоритъ Спенсеръ въ прологѣ своей Поэмы, называемой Царица Волшебницъ.
(*********************) Шакеспиръ.
(**********************) Мильтонъ.
(***********************) Послѣдованіе другихъ Стихотворцевъ, жившихъ послѣ Мильтона.
ОДА VII.
На вступленіе Герцога Графтона въ должность Канцлера,
управляющаго Кембриджскимъ университетомъ.
NB. Сія Ода, положенная на музыку Дониторомъ Рендалемъ, была пѣта въ самый- день сего вступленія въ большой Сенатской залѣ къ Кембриджѣ, Іюля 1 дня 1769 года.
Бѣги отсель съ твоимъ соборомъ,
Богъ шумной роскоши, пировъ!
Невѣжество, съ потусклымъ взоромъ,
И лѣность, тяжкій бичь умовъ!
Бѣгите прочь бѣды суровы,
Рабы лобзающи оковы!
Вамъ быть не должно въ сихъ мѣстахъ.
Да въ сихъ предѣлахъ правды, чести,
Не слышенъ будетъ голосѣ лести —
Зміи, таящейся въ цвѣтахъ!
Да зависть вреднымъ дуновеньемъ,
Ниже корысти горькій ядъ,
Своимъ тлѣтворнымъ приближеньемъ
Селенья Музъ не осквернятъ!
Гдѣ слышны лирны громки звуки,
Тамъ токмо чистыя Науки
Съ очами свѣтлыми живутъ:
Онѣ блестящими лучами,
Имѣя силу надъ умами,
Сіе Святилище брегутъ.
Какой гласъ кроткій и священный
Съ эфирныхъ странъ ко мнѣ летитъ?
Гдѣ мудрый, свѣтомъ озаренный,
Гдѣ Бардъ божественный сѣдитъ;
Гдѣ малое число избранныхъ,
Отъ Музъ дарами увѣнчанныхъ,
Извѣстныхъ всѣмъ странамъ земнымъ;
Они хоть райскій миръ вкушаютъ,
Но тѣ мѣста благословляютъ,
Гдѣ свѣтъ Наукъ открылся имъ;
Гдѣ въ новы души имъ вливался
И огнь ума, и лучь добротъ! —
Сей звукъ пріятный раздавался
Отъ Струнъ Мильтоновыхъ съ высотѣ.
Съ нимъ хоръ небесный соединился;
Невтонъ смиренно приклонился,
И въ глубинѣ всѣхъ думъ своихъ
Главой сѣдою помаваетъ,
И снисходительно внимаетъ,
Что я пою въ стихахъ моихъ:
"Лѣса пріятные и мрачны,
"Влекущи къ мыслямъ бодрымъ духъ!
"Гдѣ Кемъ (*), лія струи прозрачны,
"Плѣняешъ кроткимъ шумомъ слухъ;
"Гдѣ часто я, взошедъ на гору,
"Встрѣчалъ всходящую Аврору;
"Гдѣ также въ тишинѣ ночной
"На лунные лучи сребристы
"Взиралъ сквозь вѣтви я тѣнисты,
«Сидя съ Природой и Съ собой.»
Но се грядетъ соплетши куки
Соборъ Владыкъ, Царей земныхъ,
Которые, любя Науки,
Покровомъ, сѣнью были ихъ!
Тамъ Эдуардъ (**), держащъ лилею,
Марія (***) съ горестью своею
Въ день брака ставшая вдовой;
Тамъ вижу Клару (****) знамениту,
Ведетъ рукою Маргериту (*****)
И Розу Бѣлую (******) съ собой;
Тамъ оба Гейнриха за ними (*******),
Одинъ съ страдальческимъ вѣнцемъ;
Другой стараньями своими
Умѣвшій Римской снять яремъ;
Ихъ слава, радости и слезы,
Пиры и пышныя трапезы
На вѣкъ изчезли, будто игла.
Но міръ ихъ подвиговъ свидѣтель;
Живетъ за гробомъ добродѣтель,
Живутъ похвальныя дѣла.
Всѣ, вой милость проливали
На Грантски (********) тучныя поля,
Наукамъ храмы воздвигали,
Чемъ наша славится земля,
Всѣ съ нами вкупѣ веселятся,
Своимъ присутствіемъ стремятся
Торжествовать сей день и часъ;
Съ эфира пѣсни раздаются,
На крыльяхъ легкихъ къ намъ несутся,
Я слышу ихъ священный гласъ:
"Что суть величіе, забавы?
"Что пышность, почести, хвала?
"Ничто! — но ввѣкъ достойны славы
"Добромъ сіяющи дѣла!
"Ихъ памятники лучезарны
"Сердца потомства благодарны
"Возвысятъ къ самымъ небесамъ.
"Весны дыханье намъ пріятно,
"Но сладостнѣй его стократно
«Благодаренья ѳиміянъ!»
Но се другая Маргерита (*********)
Летитъ на облакѣ златомъ.
Гласитъ: "мой сынъ! сихъ странъ защита!
"Тобой прославится нашъ домъ;
"Ты разумомъ, душей великой
"Найдешь цвѣтокъ презрѣнный, дикой,
"Его на пользу обратишь;
"И грубой коркой покровенный,
"Алмазъ открывши драгоцѣнный,
«Его въ корону водрузишь..»
Ты видишь, Гранта представляетъ
Тебѣ цвѣтущій свой соборъ!
Не робость ею управляетъ,
Она возводитъ смѣло взоръ;
Гнушаясь лести подлымъ кликомъ,
Сердечнымъ, искреннимъ языкомъ
Съ тобою просто говоритъ;
И духъ твой зная благороднымъ,
Симъ гласомъ твердымъ и свободнымъ
Она твой слухъ не оскорбитъ.
Сія, Святилище, вручаетъ
Тебѣ вѣнецъ отъ чистыхъ Музъ,
Да онъ достойно утверждаетъ
Священный съ ними твой союзъ.
Ты здѣсь пріемлешь силу власти,
Твоей сорадуются части
И небо вкупѣ и земля;
Безплотны духи торжествуютъ,
И человѣки ликовствуютъ,
Твое избраніе хваля!
Со бдящимъ окомъ, съ твердымъ духомъ,
Иди стезею дѣлъ благихъ!
Не уважай народнымъ слухомъ,
Ни грознымъ шумомъ волнъ морскихъ;
Въ трудахъ великихъ, благородныхъ,
Не бойся камней ты подводныхъ;
Звѣзда Брауншвейгска надъ тобой!
Глубоки бездны не опасны,
Гдѣ чисты всѣ дѣла и ясны,
Гдѣ лучь ея блеститъ златой.
(*) Рѣка Кемъ, отъ коей Кембриджѣ получилъ имя.
(**) Эдуардъ III, присовокупившій лиліи къ Аглинскому гербу, и учредившій Коллегію Троицы въ Кембриджскомъ университетѣ.
(***) Марія Валенсія, Графиня Пемброкская. Мужъ ея, Адгемаръ Валенсія, убитъ на каруселѣ въ самый день ихъ свадьбы. Она учредительница Коллегіи Пемброкской.
(****) Графиня Клара, учредительница Кларскаго училища, называемаго Clara Hall.
(*****) Маргерита д' Анжу, супруга Гейнриха IV, учредительница Коллегіи (Королевиной. Авторѣ пѣлъ ея вѣрность въ предыидущей Одѣ.
(******) Елисавета Видвиль, супруга Эдуарда VI, называлась Бѣлою Розою, по произхожденію ея отъ Іоркскаго Дома; она утвердила и усовершила учрежденіе Маргериты.
(*******) Гейнрихъ VI и Гейнрихъ VII; первый учредилъ Королевскую Коллегію, а вторый оказалъ отличныя благотворенія Троицкой Коллегіи.
(********) Гранта, древнее имя Кембриджа.
(*********) Маргерита, Графиня Ришмондъ, мать Гейнриха VII, учредительница двухъ Коллегій: Христовой и св. Іоанна.
Авторъ имѣлъ намѣреніе, съ помощію пріятеля своего, издать Исторію Англинскаго Стихотворства. Онъ хотѣлъ въ самомъ вступленіи представить нѣкоторые опыты Стихотворческаго слога и вкуса, въ древнія времена владычествовавшихъ какъ у сосѣдственныхъ Англіи народовъ, такъ и завоевавшихъ оную послѣ, и могущихъ почитаться предками Англичанъ. Слѣдующія за симъ три сочиненія составляютъ часть сего собранія; но онъ потомъ отложилъ сіе намѣреніе, а паче узнавъ, что нѣкто прославившійся какъ своимъ вкусомъ, такъ и изслѣдованіями древностей, знаменитый ученый Мужъ предпріялъ таковое точно изданіе.
Здѣсь прилагается преданіе, относящееся къ первой изъ сихъ Одъ.
Въ первомнадесять столѣтіи, Сигаръ, Графъ Оркадскихъ острововъ, перешелъ въ Ирландію съ флотомъ и сильнымъ войскомъ для поданія помощи Сигтригу, прозванному Шелковою Брадою, имѣвшему тогда войну съ тестемъ своимъ Бріяномъ, Королемъ Дублинскимъ. Сей Графъ былъ побѣжденъ, и все войско его разсѣяно, и самъ Сигтригъ былъ близокъ къ таковой же участи; но непріятель потерялъ гораздо болѣе смертію Бріяна, убитаго въ семъ сраженіи. Въ день Рождества, въ который оное происходило, житель Кайтнеса въ Шотландіи усмотрѣлъ въ нѣкоторомъ разстояніи нѣсколько человѣкъ, скачущихъ на лошадяхъ къ горѣ, въ которую, какъ показалось, они сокрылись. Любопытство побудило его за ними слѣдовать, и онъ увидѣлъ сквозь разсѣлину въ пещерѣ двенадцать исполинской величины женщинъ. Онѣ всѣ заняты были около стана, и работая на ономъ нѣкую ткань, воспѣвали ужасную пѣснь, за симъ слѣдующую. Доверша сію ткань, онѣ разорвали ее на двенадцать частей, изъ коихъ каждая взяла одну; послѣ чего женщины во всю прыть поскакали, шесть къ сѣверу, а шесть къ югу.
То были Валкиріуры, баснословія Готическаго богини, состоявшія въ услуженіи Одина и Водина. Имя ихъ означаетъ ихъ должность, и изъявляетъ поставленныхъ для выбора воиновъ, предопредѣленныхъ на смерть. Оныя богини сидѣли на быстрыхъ коняхъ, держа въ рукахъ обнаженные мечи. Въ самомъ жару сраженія избирали онѣ долженствовавшихъ быть убитыми; потомъ провождали онѣ ихъ въ палаты Одиновы, называемыя Валкала, а иначе рай неустрашимыхъ; — тамъ присутствовали онѣ при пиршествѣ сихъ Героевъ, и въ рогахъ подносили имъ медъ и крѣпкое пиво.
ОДА VIII.
Сестры злощастія.
Подражаніе языку Норзскому.
Подлинникъ сего Стихотворенія находится въ сочиненіи, называемомъ Оркады Термода Торфея; напеч. въ Копенгагенѣ 1697, in folio; также онъ есть и въ Бартолинѣ.
Громъ палящій ударяетъ!
Адскій стань у насъ въ рудахъ;
Вождь желѣзный упадаетъ,
Брань возстала въ облакахъ.
Станъ изъ копій съединенныхъ,
Участь будемъ ткать на немъ
Тѣхъ героевъ дерзновенныхъ,
Коихъ въ бездну понесемъ.
Ткань ужасна возрастаетъ
Изъ растерзанныхъ частей,
А подножье подкрѣпляетъ
Куча собранныхъ костей.
Вмѣсто бердъ кровавы стрѣлы
Вдоль по ниткамъ шумъ творятъ;
Царскій мечь сіи предѣлы
Надъ собой грозящій зрятъ.
Миста черна и ужасна
Не страшится работать;
Съ Гиддой силится согласно,
Ткань побѣды соплетать.
Прежде солнца захожденья
Свистъ отъ стрѣлъ и звукъ мечей,
Шлемовъ трескъ и сокрушенья
По странѣ несутся сей.
Мы докончимъ ткань кроваву,
Для войны откроемъ слѣдъ;
Пусть друзья, срѣтая славу,
Ищутъ смерти и побѣдъ.
Мы на сей стёзѣ багровой
По шагамъ судьбы летимъ,
И Царя въ войнѣ суровой
Мы отъ смерти защитимъ.
Кровь, убійство въ нашей власти;
Можемъ также мы щадить.
Се онъ живъ среди напасти!
Время ткань войны свершить.
Кто въ странѣ сухой и дикой
Былъ сокрытъ и заключенъ,
Тотъ, ставъ Царь страны великой,
Будетъ славой облеченъ.
Палъ сей Графъ непобѣдимый,
Кровью землю обагря;
Чтожъ? — но рокъ неумолимый
Жизни требуетъ Царя.
Еирина (*) огорчится,
Потерявши въ немъ отца;
Долго плачь ея продлится,
И возстонутъ всѣ сердца.
Ужасъ рощи покрываетъ,
Паръ сраженья солнце тмитъ;
Время рока наступаетъ,
Ткань готовая стоитъ.
Слава намъ, сей трудъ свершившимъ!
Станемъ громко возвѣщать:
Радость войскамъ побѣдившимъ!
И Царя ихъ прославлять.
Смертный! тайну зрѣвъ судьбины
Пѣсни въ памяти храни.
Вы, Шотландскія долины!
Повторите ихъ въ дали.
Мы поспѣшно удалимся
На крылатымъ сихъ коняхъ;
Въ полѣ ратно устремимся,
Острый мечъ держа въ рукахъ.
(*) Древнее имя Ирландіи.
ОДА IX.
Сошествіе Одина.
Взято съ Норзскаго языка.
Подлинникъ находится въ Бартолиновомъ твореніи, называемомъ причины презирать смерть. Печатана въ Копенгагенѣ 1689 года, in 4.
Встаетъ поспѣшно Царь могущій,
Сѣдлаетъ чернаго коня;
И въ мрачный путь, во адъ (*) ведущій,
Пускается въ началѣ дня.
Лишь мрачный песъ (**) его примѣтилъ,
Отверзъ кровавую гортань;
Его ужаснымъ ревомъ встрѣтилъ,
И съ нимъ готовился на брань;
Зубами страшными скрежещетъ,
Изъ глазъ горящи угли мещетъ,
Его стремяся ужаснуть.
Героя сердце не трепещетъ,
Онъ быстро шествуетъ въ свой путь
Земля колеблется, стенаетъ;
Но онъ отважностью своей
Тѣхъ мѣстъ ужасныхъ достигаетъ,
Гдѣ адскихъ девять зритъ дверей.
Приходитъ къ двери онъ восточной;
Обросшу мхомъ гробницу зритъ,
Гдѣ нѣсколько вѣковъ лежитъ
Прахъ тлѣнный дѣвы непорочной,
Имѣвшей прорицанья духъ.
Царь взоръ на сѣверъ обращаетъ,
Волшебный кругъ начертаваетъ,
И говоритъ нарочно въ слухъ
Слова, имѣющія силу
Проникнуть мрачную могилу,
Нарушить мертвыхъ крѣпкій сонъ.
Вдругъ слышитъ онъ подземный стонъ,
И рѣчь печальную, унылу:
Прорицательница (***)
Какой мнѣ голосъ неизвѣстный,
Какой волшебный звукъ чудесный
Нарушилъ въ гробѣ мой покой?
Кто тѣнь печальну огорчаетъ,
Ее изъ мрака извлекаетъ?
Кто сонъ прервать дерзаетъ мой?
Уже давно зима снѣгами,
И лѣто знойной теплотой,
И громы съ градомъ и дождями
Надъ сими дѣйствуютъ костями;
Но не принудили ихъ встать:
Ктожь смѣетъ тѣнь мою призвать?
Одинъ.
Пришлецъ и Странникъ незнакомый,
Сынъ воина, судьбой влекомый,
Съ тобой желаетъ говорить;
Тебя онъ можетъ извѣстить
О всемъ, что дѣлаютъ живые;
А ты открой теперь ему
Дѣяній преисподнихъ тьму (****).
На что здѣсь чаши золотые?
Пріуготовлено кому
Здѣсь ложе пышнодрагоцѣнно?
Прорицательница.
Чистый сокъ пчелы кипитъ
Въ семъ сосудѣ сокровенный;
Щитъ златый надъ нимъ виситъ;
Вкуситъ Балдеръ дерзновенный,
Вкуситъ онъ питья сего;
Но близка и смерть его.
Знаютъ скорбь и неба чада —
Смерть одна моя отрада.
Тяжко мнѣ вѣщать съ тобой,
Дай костямъ моимъ покой.
Одинъ.
Расторгни словъ твоихъ неясность,
Востань и дай отвѣтъ единъ;
Скажи, открой ты мнѣ опасность,
Въ какой Одиновъ будетъ сынъ?
Прорицательница.
Въ Годеровой рукѣ его всей жизни мѣра;
А братъ его во гробъ низвергнетъ и Годера;
Но, ахъ! языкъ слабѣетъ мой;
Ты дай моимъ костямъ покой.
Одинъ.
Совершай мое велѣнье!
Встань, и паки дай отвѣтъ:
Кто отмститъ за преступленье,
Кто Годера кровь прольетъ?
Прорицательница.
Жена свирѣпаго Одина
Родитъ въ пещерахъ мрачныхъ сына,
Который до своихъ густыхъ и черныхъ власъ
Рукой не будетъ прикасаться,
Водой не будетъ омываться,
И къ солнцу обращать своихъ не будетъ глазъ,
Доколѣ тотъ наступитъ часъ,
Въ который шлемъ надѣвъ блестящій,
Онъ узритъ на кострѣ Годеровъ трупъ горящій.
Но, ахъ! языкъ нѣмѣетъ мой;
Оставь меня, дай мнѣ покой.
Одинъ.
Открой еще свои зеницы;
Скажи, какіе предо мной,
Въ безмолвной горести дѣвицы (******),
Къ землѣ своей склоняютъ лицы,
Терзаютъ локоны власовъ,
И бѣлый рвутъ съ себя покровъ?
Скажи мнѣ скорби ихъ причину?
Тогда тебя совсѣмъ покину.
Прорицательница.
Не странникъ ты Простой:
Ты Царь, ты Витязь, ты Герой,
Ты отрасль племени Царева!
Одинъ.
И ты, не вдохновенна дѣва,
Не можешь блага провѣщать;
Ты грозныхъ Исполиновъ мать (******).
Прорицательница.
Скажи, чтобы никто изъ всѣхъ живущихъ въ мірѣ
Меня не вопрошалъ,
Чтобъ даже самый Царь въ порфирѣ
Покоя моего нарушить не дерзалъ,
Доколѣ Лукковы (*******) оковы разрушатся,
Связующи его чрезъ нѣсколько вѣковъ;
Доколь ночи густой права возстановятся,
Когда вселенной всей средь тресковъ и громовъ
Низвергнется строенье
И все чрезъ огнь падетъ въ конечно разрушенье.
(*) Древнее Готическое преданіе повѣствуетъ, что многіе храбрые воины, для узнанія о судьбѣ своей, отваживались спускаться въ нѣкое отверстіе, будто бы на землѣ существующее, и ведущее къ Нифлеймру, или аду Готическихъ народовъ. Сей адъ, по мнѣнію ихъ баснословія, состоялъ изъ 9 міровъ, опредѣленныхъ въ жилище для умершихъ отъ болѣзни, старости и другаго рода смерти, кромѣ скончавшихъ жизнь на сраженіи. Сія Ода повѣствуетъ о вышеписанномъ отважномъ въ адъ схожденіи Одина, Царя Готфскаго.
(**) Въ книгѣ, называемой Эдда, описывающей баснословіе Готическое, сему псу дано имя Манагармаръ, и сказано про него, что онъ питался жизнію людей, при послѣднемъ издыханіи находящихся.
(***) По Готическимъ преданіямъ, женщины имѣли даръ предсказывать будущее; иныя изъ нихъ выдавали себя за волшебницѣ и отгадчицъ. Таковыя ѣздили по разнымъ мѣстамъ, и вездѣ принимаемы были со изъявленіемъ имъ величайшаго почтенія и чести. Имя ихъ было Вольва, Сейдкона, или Спакона. Одѣяніе Торбіорги, одной изъ сихъ прорицательницѣ, описано весьма подробно въ Бартолинѣ, кн. III. гл. 4. стран. 688. Она имѣла голубую одежду, со множествомъ драгоцѣнныхъ камней; ожерелье стеклянное, и шапку изъ кожи чернаго ягненка, подбитую кожею бѣлой кошки. Она опиралась на мѣдный жезлъ, на коемъ было яблоко, дорогими каменьями украшенное; сверхъ того, по обычаю Гуновъ, имѣла на плечѣ перевязку, на коей висѣлъ мешечикъ съ волшебными орудіями. Обувь ея была изъ жосткой телячьей кожи, и перевязывалась ремешками, сквозь мѣдные шарики продѣтыми; перчатки на ней были изъ кожи бѣлой кошки, мѣхомъ внутрь и проч.
Сихъ волшебницѣ называли также Фіолькинги, или Фіолькунугъ, то есть, много знающія; также Визинда-Кона, то есть, жена прорицанія, и Норниръ, общее имя Паркъ.
(****) Одинъ, какъ видно изъ сей Оды, безпокоился о участи своего сына Балдера, видѣвшаго сонъ, предзнаменовавшій ему смерть. Въ книгѣ Едда сказано, что онъ вскорѣ убитъ Годеромъ, братомъ своимъ; а Годеръ убитъ самъ Валіемъ, сыномъ же Одина, отъ другой жены Ринды; и такимъ образомъ прорицаніе исполнилось.
(*****) Сіи-то суть Норниры, или Парки, о коихъ выше было упомянуто; имя каждой было: Урда, Верданда и Скульда. Онѣ были раздавательницы добрыхъ жребіевъ, такъ какъ имена ихъ значатъ: прошедшее, настоящее и будущее; то вѣроятно, что оныя почитались всегда невидимыми для смертныхъ. А по сему когда Одинъ, видя ихъ, дѣлаетъ сей вопросъ, то самъ себѣ измѣняетъ, и объясняетъ отвѣтъ прорицательницы.
(******) Здѣсь говорится объ Ангербодѣ, коей имя значитъ прорицательница злощастія. Оная Ангербода, какъ говоритъ Эдда, имѣла отъ Лукка трехъ дѣтей, а именно: Волка Фенриса, великаго змія Мидгардскаго, и Гелу, кои всѣ трое названы Исполинами, въ сей дикой, но любопытной системѣ Готическаго баснословія.
(*******) По Готическому баснословію, Луккъ есть злое существо, или злое начало, долженствующее пребывать въ оковахъ до приближенія разсвѣта боговъ. Тогда онъ расторгнетъ свои узы; родъ человѣческій, звѣзды, солнце, все изчезнетъ; земля поглотится моремъ, а твердь пожжется огнемъ; самъ Одинъ погибнетъ со всѣми божествами его семейства. Буде кто пожелаетъ имѣть подробнѣйшія свѣденія о семъ баснословіи, то можетъ прочитать вступленіе въ Датскую Исторію Господина Маллета 1755 года, или Англинскій переводъ сего сочиненія, въ 1770 году изданный подъ названіемъ: древности Сѣвера. Въ ономъ Переводчикъ весьма благоразумно исправилъ нѣкоторыя ошибки, находившіяся въ подлинникѣ.
ОДА X.
Торжество Овена.
Отрывокъ, извлеченный изъ опыта о Вельшской Поэзіи Г. Эвенса. Лондонъ, 1754 года.
Овенъ послѣ отца своего Грифена получилъ въ наслѣдство Сѣверное Гальское Княжество, въ 1120 году. Баталія, упоминаемая въ слѣдующемъ стихотвореніи, происходила лѣтъ сорокъ послѣ его вступленія во владѣніе онаго Княжества.
Будь извѣстенъ пѣснью плавной,
Овенъ скорый, сильный, славный f
Храбрыхъ цвѣтъ, Героевъ кровь,
Честь Британіи, покровѣ!
Тщетно злата не сбираешь,
И его не расточаешь;
Но съ умомъ добро творя,
Сердце, духъ явилъ Царя.
Войскомъ славнымъ нагруженные,
Вдрухъ шри флота къ намъ летятъ:
Ейринъ (*) съ Лохлиномъ (**) спряженны,
Бранію тебѣ грозятъ;
И Нормандцы съ быстротою,
Выгравъ вѣтръ, стремятся къ бою,
Птицъ быстрѣй парятъ суда.
Валъ предъ ними убѣгаетъ,
Пѣна клубомъ ударяетъ,
Стонетъ, зыблется вода.
Между тѣмъ Драконъ (***), сынъ Моны,
Не колеблясь твердо сталъ;
Презирая всѣ препоны,
Красный свой хребетъ подъялъ.
Слышны стали громы, трески,
И оружіи свѣтлыхъ блески
Шумъ раздался на горахъ?
Мейнай (****), кровью напоенный,
Токъ скрываетъ изумленный,
Трупы зря въ своихъ струяхъ.
Гдѣ взоръ Овена горящій,
Тамъ хоругви огнь палитъ;
Гдѣ ударитъ мечь блестящій,
Врагъ блѣднѣя прочь летитъ.
Всѣ въ глазахъ его читаютъ:
Горе тѣмъ, кто убѣгаютъ!
Страхъ не долженъ духа стерть.
Идутъ съ ними разрушенье,
Ужасъ, томное боренье,
И отважна, честна смерть.
(*) Древнее имя Ирландіи.
(**) Древнее имя Даніи.
(***) Драконъ былъ гербѣ, или признакѣ Кадваладера. Сію фигуру носили всѣ его потомки на своихъ знаменахъ.
(****) Рѣка Мейнай.
ОДА XI.
Смерть Гоеля.
Сія Пѣснь, съ Вельшскаго языка переведенная, есть твореніе Анеурима, называемаго Царемъ Бардовъ. Онъ процвѣталъ около времянъ Таліесина въ 570 году. Сія Ода извлечена изъ Годолина (смотри опытъ Г. Эвенса, стр. 71, 72.)
Почто я не могу, подобно водъ стремленью,
Спустишься съ горъ крутыхъ въ ярящихся волнахъ,
Дабы, приближася къ Деирску ополченью,
Его разбить, прогнать, пожечь, разсѣять въ прахъ?
Любезный мой Гоель палъ войскомъ симъ сраженный;
Надменность лѣтъ младыхъ его низвергла въ ровъ,
Мадока дщерію, не златомъ обольщенный,
Онъ видѣлъ въ ней соборъ изящнѣйшихъ даровъ.
Четырекратно сто изъ воиновъ отмѣнныхъ
Къ Хатретской ровнинѣ приближиться спѣшатъ!
Изъ колецъ золотыхъ, искусно соплетенныхъ,
Признаки почестей на выяхъ ихъ висятъ.
Изъ чашъ златыхъ піютъ пчелиный нектаръ вкусный,
Или волшебный сокъ, что далъ имъ виноградъ
Въ надеждѣ радостной, отважны и искусны,
Огнемъ къ сраженію и рвеніемъ горятъ.
Но всѣ они умрутъ, а токмо лишь спасутся
Канонъ и Аеронъ, оставшися въ живыхъ;
Сквозь грозную толпу съ опасностью прорвутся,
А я останусь пѣть и слезы лить о нихъ.
Составляющіе слѣдующій за симъ отрывокъ стихи, говоритъ славный Мезонъ въ своихъ замѣчаніяхъ на жизнь и сочиненія Греевы, имѣютъ всѣ свойства высочайшаго стихотворства. Ежели бы сіе благородное предпріятіе совершилось, то смѣло сказать можно, что оно бы было одно изъ прекраснѣйшихъ произведеній ума человѣческаго. Грей весьма прилѣжно надъ сею Поэмою трудился, когда явилось сочиненіе, называемое: о разумѣ законовъ; прочитавъ оное, Грей сказалъ, что Монтескіе упредилъ его въ нѣкоторыхъ изъ лучшихъ его мыслей, — а однакожъ Читатель увидитъ по сему оставшемуся отрывку, что сіи два Писателя различествуютъ между собою въ существенномъ пунктѣ, то есть во вліяніи земли и климата на общіе нравы каждаго народа. По нѣкоторомъ времени, Грею вздумалось паки приступить къ своему сочиненію, и посвятить оное самому Монтескію. Но смерть сего великаго человѣка, случившаяся въ 1755 году, удержала Грея отъ довершенія его намѣренія.
Издатель почелъ за нужное включить здѣсь сіе примѣчаніе въ прозѣ, самимъ Греемъ на сей отрывокъ сдѣланное, и найденное по его смерти въ его бумагахъ. Сіе сочиненіе, изданное съ нѣкоторыми примѣчаніями Мезона, можетъ подать достаточное понятіе о образѣ разсужденія нашего Автора.
Въ семъ сочиненіи намѣреніе Автора есть, показать, сколь необходимо нужно просвѣщеніе и воспитаніе для благополучія человѣческаго. Поэма начинается двумя уподобленіями, что весьма необыкновенно; но Стихотворецъ оныя выбралъ нарочно для показанія порядка, каковой онъ наблюдать будетъ въ его разсужденіяхъ. Сперва говоритъ онъ, что люди безъ воспитанія подобны больнымъ растеніямъ, въ холодной или безплодной землѣ состоящимъ; потомъ уподобляетъ онъ ихъ растеніямъ, не могущимъ ни цвѣсти, ниже приносить плодовъ подъ суровымъ небомъ, такъ точно какъ и науки не могутъ возрастать, ежели не ободряются кроткимъ правленіемъ. Представя такимъ образомъ, два предложенія, кои онъ доказать хочетъ, начинаетъ онъ разсматривать разныя оттѣнки свойствѣ, кои, говоря вообще, принадлежатъ всѣмъ человѣкамъ. Они ищутъ радостей, убѣгаютъ скорбей, бываютъ благодарны за полученныя благодѣянія, желаютъ мстить за обиду, и исполняютъ то силою или проворствомъ. Они связаны взаимно общими ощущеніями, и соучаствуютъ въ печаляхъ и радостяхъ одинъ другова. А когда весь человѣческій родъ сходствуетъ между собою въ толикихъ нравственныхъ почастностяхъ, то откуда происходитъ различіе народныхъ характеровъ? Сей-то вопросъ Стихотворецъ разсматриваетъ. Для чего говоритъ онъ, нѣкоторыя націи являли рѣшительную склонность къ торговлѣ и промышленности другія къ войнѣ и къ грабежамъ, иныя ко покою и забавамъ? для чего во всѣ времена сѣверныя народы побѣждали южныхъ? для чего Азія изкони была сѣдалищемъ деспотизма, а въ Европѣ владычествуетъ благородная непринужденность? Не ужели изъ сихъ примѣровъ должны мы заключить что люди необходимо суть рабы перемѣнъ того климата, въ коемъ они рождены? или должно предполагать, что въ человѣческомъ духѣ существуетъ естественная сила, могущая стихіи побѣждать и одолѣвать? Какъ бы то ни было, но несомнѣнно то, что люди отъ самаго дѣтства принимаютъ впечатлѣнія ихъ мѣстнаго положенія и климата. Отъ сего-то горные жители, затвердѣлые въ трудахъ и пріобыкшіе къ терпѣнію, самымъ естественнымъ образомъ воспитаны и пріуготовлены для войны; а между тѣмъ жители долинъ и полей слабо сопротивляются нападеніямъ, будучи изнѣжены спокойствіемъ и изобиліемъ. Сверхъ сего Египтяне, по сложенію ихъ земли и по необходимости учредить сношенія между ихъ городами во время разлитія Нила, могли легко быть изобрѣтателями внутренняго судоходства. Всеконечно необходимо долженствовали обратиться къ торговлѣ первые тѣ, кои, яко Тиріяне, жили на сухомъ и безплодномъ берегу, и были притѣсняемы какимъ либо тиранствомъ отъ сосѣдей; или такіе, которые, яко Венеціяне или Голлландцы, нашли себя принужденными искать убѣжища въ болотахъ. Татаринѣ, ожесточенный къ войнѣ суровымъ своимъ климатомъ, кочующею жизнію и безпрестанными бореніями какъ для достанія себѣ пищи и питія, такъ и для воспротивленія своимъ врагамъ, по сему самому былъ удобенъ къ покоренію его богатыхъ Сосѣдей, чрезъ роскошь и нѣгу разслабленныхъ.
Но сіе не служитъ доказательствомъ, чтобы свобода и мужество, не могли обитать въ южныхъ климатахъ; ибо и того и другова Сиріяне и Карѳагенцы представили намъ довольно благородныхъ примѣровъ; да и Арабы простерли свои побѣды столь же далеко, какъ и Татары; такожь и Римѣ въ теченій многихъ столѣтій отражалъ сіи самые народы, кои по разслабленіи его совершенно разорили обширное его владычество.
Подобно томному и слабому растенью,
Не получившему питанья отъ земли,
Лишенной теплоты, силъ нужныхъ къ оживленью,
Отъ коихъ корни бы и отрасли цвѣли, —
Такъ точно человѣкъ, живя въ землѣ, природной,
Пребудетъ въ сухости бездѣйственной, безплодной,
Когда не будетъ онъ воспитанъ, просвѣщенъ,
И благотворными трудами возращенъ,
Которыя душѣ жизнь, силу сообщаютъ,
Даютъ, всѣмъ. мыслямъ ходъ, и сердце согрѣваютъ
Подобно какъ въ странѣ, зимы гдѣ созданъ тронъ,
И добрая земля сѣмянъ не воспитаетъ,
Плодамъ раскрыть свой блескъ претитъ зимы законъ,
И рѣзкимъ стихіямъ цвѣтовъ не повѣряетъ:
Такъ тщетно въ разумы дары ученье льетъ,
Коль правосудіе съ челомъ любезнымъ, яснымъ
Не улыбается, подпоры не даетъ
Прозябшимъ отъ наукъ растеніямъ прекраснымъ
Когда разумною, но щедрою рукой
Обилія на нихъ не льется дождь рѣкой.
А естьли напротивъ тиранства скиптръ желѣзный
Всѣваетъ страхѣ въ сердца, отъемлетъ огнь умовъ:
То вянетъ садъ наукъ пріятный и любезный,
Надежды нѣтъ къ плодамъ для будущихъ годовъ.
Простремъ свой быстрый взоръ на сей позоръ обширный,
Отъ точки, гдѣ начавъ свѣтило дня свой ходъ,
Отъ края въ край течетъ, и льетъ на смертныхъ родъ
Свой лучь питательный, животворящій, мирный;
Колико ни груба есть внѣшняя кора,
Какое ни былобъ умовъ различно мнѣнье,
Но небо, всѣхъ даровъ творя распредѣленье,
Даетъ участокъ всѣмъ и правды и добра.
Всѣ люди, памятью и чувствомъ одаренны,
Стремятся къ радости, отъ скорби прочь бѣгутъ.
Воображеніемъ гдѣ.планы искаженны,
Разсудокъ въ помощь тамъ даетъ свой строгій судѣ.
Причины чувствуетъ, предвидитъ перемѣну;
И люди, вѣдая добра прямую цѣну,
Къ благотворящимъ имъ съ поспѣшностью текутъ;
Отъ злобныхъ же враговъ скрываются, бѣгутъ,
Иль силой козни ихъ и сѣти отражаютъ.
Другихъ взаимныя желанья съединяютъ,
Взаимно горести стремятся усладить,
Чтобъ, съ ближнимъ скорбь дѣля, страданье облегчить,
Скажитежъ, для чего во всѣ сначала вѣки
Въ различныхъ климатахъ различны человѣки?
Здѣсь вяжутъ общества порядокъ, правый судъ,
Законы мудрые, хранители спокойства,
Съ наукой съединясь, смягчаютъ нравы, свойства;
Тамъ трудолюбіе, промышленность живутъ,
И вѣтрамъ и волнамъ законы подаютъ.
Здѣсь сила дѣйствуетъ, льетъ кровь на полѣ славы;
Тамъ нѣга царствуетъ, утѣхи и забавы. —
Отъ Скифовъ (*) много разъ, на робкій нѣкій родъ
Повѣялъ бурный вѣтръ военныхъ непогодъ,
И яко сильными, ревущими волнами!
Онъ влекъ хоругви ихъ съ Царями и богами;
Почасту воинство съ Балтійскихъ береговъ (**),
Въ большой толпѣ людей съ глазами голубыми,
Несло войну и смерть средь тресковъ и громовъ;
А Полдень, титлами пожертвовавъ своими,
Симъ хищникамъ поля златыя предаетъ;
Со звѣрской радостью сей Норда сынъ суровый (***)
Зритъ новы небеса и тихій ясный свѣтъ;
И розы Сладкій духъ ему предметъ есть новый,
Онъ виноградный сокъ изъ гроздъ висящихъ пьетъ.
Гордясь неволею, но игомъ преклоненна,
Отъ взора Царскаго вся Азія дрожишъ;
Европа между тѣмъ, спокойна и блаженна,
Тиранству Азіи къ себѣ войти претитъ,
И съ огорченіемъ, съ болѣзнію взираетъ,
Что варварство ея землями обладаетъ,
Иль свѣтлы небеса, иль солнца сильный зной
Удобны покорить внутри насъ огнь живущій,
Подобно какъ лампадъ свѣтъ слабый издающій,
Блѣднѣющій, когда возстанетъ свѣтъ дневной.
Иль сѣверной звѣзды потребно намъ вліянье,
Чтобъ нервы укрѣплять и храбрость въ духъ вселить?
Или природа гдѣ во свѣтломъ одѣяньѣ
Тамъ должно и добро лице отъ злобы скрыть?
Мысль слабая! душей стихіи не владѣютъ;
Ея пареніе границъ себѣ не зритъ;
Когда она цѣнить величіе умѣетъ,
Коль знаетъ вѣчный огнь, который въ ней горитъ,
На крыльяхъ мужества, разсудкомъ озаренна,
Летятъ она, забывъ покровъ свой слабый, тлѣнный;.
Не страшны ей пески Ливійскихъ жаркихъ странъ,
Не грозны ей снѣга, ни льдистый океанъ;
Душа въ движенье все вокругъ себя приводятъ,
И въ силахъ умственныхъ поставя твердый тронъ,
Чрезъ нихъ чудесныя способности находитъ
Разсудку покорять тѣлесныхъ силъ законъ;
Стихіи бурныя ея покорны власти,
Она Владычица, Царица естества,
И покоря свои желанія и страсти,
Она творится часть и образъ Божества!
Конечно, мудрое тѣлесное строенье
Пьетъ соки той земли, въ которой кто рожденъ.
Какъ разное землѣ потребно удобренье,
Такъ каждый и климатъ во нравахъ впечатлѣнъ.
Гдѣ острыя скалы, гдѣ горы каменисты,
Конечно тамъ живетъ желѣзный родъ людей,
Который, прочь гоня лучи познаній чисты,
Не нѣженъ такъ, не тихъ, какъ жители полей, —
Гдѣ сильныхъ мышцевъ рукъ потребно напряженье,
Чтобъ землю твердую сохою раздирать,
Чтобъ смѣло удержать свирѣпо наводненье,
Чтобы отъ ярости звѣрей себя спасать;
Тамъ люди бодрые, къ терпѣнью наученны,
То силою хранятъ, что имъ доставилъ трудъ;
Зря горы вкругъ себя, какъ стѣны возвышенны,
Гдѣ вольность дикая съ свободою живутъ:
То чувствуя себя безъ обузданья сильныхъ,
Глядятъ съ презрѣніемъ на злакъ полей обильныхъ.
Чему дивиться намъ, что въ тѣхъ странахъ горящихъ,
Гдѣ Нилъ на лѣтнюю постелю воды льетъ,
Гдѣ онъ стремительно въ струнахъ своихъ шумящихъ
Египту всѣ дары обилія несетъ;
Что черный тамъ народъ, разкинувъ веслы смѣлы,
Или на парусахъ направя скорый путь,
Дерзаетъ пролетать обширныхъ водъ предѣлы,
И даже на плотахъ не думаетъ тонуть?
На нихъ обширные онъ грады обтекаетъ,
Которые вода повсюду окружаетъ.
(*) Славнѣйшее изъ первыхъ нападеній Скифовъ на ихъ сосѣдовъ было произведено подъ предводительствомъ Мадіеса, отъ сотворенія міра. 3350 году, когда они при Сіаксарѣ царѣ Медовъ разорили Азію и ею овладѣли. Повѣствователи упоминаютъ и о многихъ Другихъ нападеніяхъ сего же народа, и о разореніяхъ отъ него нанесенныхъ, а паче же о приключившихся 252 года отъ Рождества Христова, во владѣніе Галла и Волусіяна. Кажется также и при Греческихъ Императорахъ Скифы продолжали свои обычныя нападенія. А въ новѣйшія времена, сей же самый Необузданный духъ разоренія ими владѣлъ; и сіи самые Скифы, подъ новымъ именемъ Татаръ, въ разныя времена нападали на Азію и на нѣкоторыя части Европы, какъ то было при Чингисканѣ и Тамерланѣ.
(**) Разные Германскіе народы, обитавшіе при Балтійскомъ морѣ, всегда отличалися частыми переходами съ мѣста на мѣсто, для исканія лучшаго климата и спокойнѣйшаго жилища. Названіе: люди, съ голубыми глазами, есть отличительная черта древнихъ Германцовъ, которую Тацитъ и Ювеналъ замѣтили; первый говоритъ: ихъ голубые и суровые глаза; а второй: чему дивиться, что у Германцовъ глаза голубые? Сатира 13.
(***) Отдавъ справедливость разительной и живой Поэзіи, украшающей сіе описаніе, не безполезно будетъ упомянуть здѣсь о нѣкоторомъ произшествіи самимъ собою любопытномъ и доказывающемъ, сколь сіе, описаніе справедливо. Нормандцы, пришедшіе первоначально изъ Норвегіи и Скандинавіи поселяся въ 912 году въ Невстрію, названную потомъ Нормандіею, позваны были Гаймаромъ Княземъ Салернскимъ, въ южныя части Италіи около 1018 году. Посланники сего Князя по особому его наставленію взяли съ собою великое множество цитроновъ и другихъ рѣдкихъ плодовъ, чтобы доказать Нормандцамъ, сколько климатъ Италіи тепелъ и прелестенъ. Онъ думалъ, и послѣдствіемъ мнѣніе его оправдано, что сіи чада зимы, прельстясь вкусомъ и запахомъ сихъ произведеній, согласятся охотнѣе перейти въ его землю. — Въ теченіи сего сочиненіе вездѣ Авторъ свои картины, подобія и выраженія заимствуетъ отъ Поэзіи; но мысли его извлечены изъ исторіи и наблюденія, какъ того требуетъ существо сей Поэмы.
Славная Греева Элегія, на деревенское кладбище сдѣланная, прежде изданія ея нѣкоторое время ходила по рукамъ рукописною, и, въ числѣ особъ, превозносившихъ ее похвалами, находилась Леди Кобгамъ, жившая въ Господскомъ замкѣ, въ Стокъ Поджисѣ, что въ Графствѣ Букскомъ. Она по стихотворенію пожелала узнать и самого Стихотворца; родственница ея, дѣвица Спидъ, и Госпожа Шаубъ, въ то время у ней находившіяся, предпріяли доставить ей сіе знакомство. Онѣ обѣ поѣхали посѣтить Стихотворца въ уединенномъ жилищѣ, въ которое онъ удалился: не нашедъ его дома, онѣ оставили ему карту. Грей, по возвращеніи своемъ пріятно удивленный толь лестнымъ посѣщеніемъ, поспѣшилъ засвидѣтельствовать свою благодарность и почтеніе онымъ Госпожамъ; а такъ какъ сіе, произшествіе имѣло нѣчто романическое, то онъ вздумалъ описать оное въ такомъ же тонѣ; почему онъ написалъ сію шутку стихами, какими пишутъ Баллады, и назвалъ ее: длинная повѣсть.
Впротчемъ сія бездѣлка, написанная для шутки и единственно для увеселенія вышеобъявленныхъ Госпожъ, произвела въ публикѣ два дѣйствія совсѣмъ противуположныя: одни почитали ее за примѣръ остроты и веселости; другіе называли смѣшеніемъ, похожимъ на нескладицу; и до нынѣ мнѣнія о семъ раздѣлены. Грей, видя противорѣчія оныхъ, не включилъ сего сочиненія въ первое изданіе его стихотвореній, но послѣ смерти его оно во всѣхъ изданіяхъ напечатано.
ДЛИННАЯ ПОВѢСТЬ.
Въ Британскомъ островѣ случилось,
Не помню, въ городѣ какомъ:
Стоялъ большой старинной домъ (*),
Бъ которомъ колдовство творилось
Чудеснымъ нѣкакимъ жезломъ.
Гаттоны тамъ и Гунтингдоны
Симъ средствомъ строили столбы,
Перилы, двери и фронтоны,
На коихъ пышные гербы
Блистали, также и короны
Съ фигурной рѣзьбой золотой.
Окошки, малый свѣтъ дающи,
Проходы ни къ чему ведущи,
Вились и гнулися дугой.
Стократъ сихъ стѣнъ пространныхъ житель,
Лѣтъ въ пятдесятъ старикъ, сѣдой,
Печатей Царскихъ охранитель (**),
Плясалъ съ почтенною главой;
Его брада въ кудряхъ густая,
Зелены банты, стройный станъ,
Атласный, блещущій кафтанъ,
И шляпа острая, большая,
Умѣли сердце то тронуть
Царицы пышной и спесивой,
Къ которому напрасно путь
Искалъ Гишпанецъ горделивой.
И Папа самъ уловкой льстивой
Не могъ покорства ей вдохнуть.
Но чтожъ? едва мы начинаемъ,
А рифмъ, стиховъ, скопилась тьма;
Не ужь ли только дѣлать знаемъ
Однѣ картины безъ ума?
И такъ былъ домъ среди пустыни;
Пустились утромъ изъ него
Двѣ знамениты Героини (***),
Не взявъ съ собою ничего;
Броня и шлемъ не ихъ то дѣло,
Лишь платье шелково шумѣло.
Одна изъ Франціи явилась,
И рокъ велѣлъ ей воевать;
Вдругъ зависть на нее озлилась,
Ей тщась въ убійствѣ подражать.
Другая, живость съ остротою
Взявъ умъ, сатиру, вмѣсто латъ,
Умѣетъ доброю душою
Ихъ стрѣлы колки притуплять.
Не стану, какъ обыкновенно,
Хвалить огня ея очей —
Мелисса имя ей военно! —
Кто нравиться не хочетъ ей?
Коляски, чепчиковъ предѣлы,
Скрывали ужасъ ихъ мечей;
Онѣ таили остры стрѣлы,
Жалѣя глазъ, сердецъ людей.
Молва устами Господина (*****)
(Объ этомъ знаетъ весь приходъ)
Сказала, что одинъ уродъ,
Котораго его судбина
Вмѣшала къ Музамъ въ хороводъ,
Какъ будто домовой пугаетъ
Дѣтей, старухъ, овецъ, телицъ,
Конямъ, быкамъ хребты ломаетъ,
Бьетъ яица и давитъ птицъ.
Сіи доносы утвердила
Живучи въ замкѣ Госпожа;
Изгнать его! — тотчасъ рѣшила,
И Героинь вооружа,
Ихъ въ путь опасный отпустила.
Ни темнота кривыхъ стезей,
Ни лѣсъ ихъ въ ужасъ не приводятъ;
Отважно къ дому вдругъ приходятъ,
Стучатся шумно у дверей.
Дрожитъ семейство изумленно,
Онѣжъ смѣются и поютъ;
То мать, то дочь поперѣменно
Толкаютъ, щиплютъ и трясутъ!
И такъ какъ быстрые олени
Перескакали всѣ ступени.
Преступника обысканъ домъ,
Его обходятъ весь кругомъ,
Углы, проходы, шкапы, щели,
Столы, кровати и постели,
Ни что не скрылося нигдѣ
И сдѣланъ былъ осмотръ вездѣ.
Бумаги, ящики, фарфоры,
Все было взрыто безъ пощадъ;
Съ вниманьемъ смотрятъ въ мышьи норы,
И тамъ найти злодѣя мнятъ;
Считая малой уже шашкой,
Хотятъ найти его подъ чашкой,
И мня, что тонокъ онъ, какъ прахъ,
Межь книгъ найти хотятъ въ листахъ.
Но Музы, слыша войскъ движенье,
Заботясь о его спасеньѣ
И видя страшную бѣду,
Умѣли скрыть его въ саду
Въ какомъ-то тайномъ кабинетѣ,
Который не былъ на примѣтѣ.
Такъ писано, кто хочетъ вѣрь,
Онѣ не заперли ту дверь;
Піитъ ужь смерти не боялся,
Надъ ними тихо насмѣхался,
И въ безднѣ углубляясь думъ,
Внималъ вдали военный шумъ.
Но радость скоро прекратилась,
Хоть онъ не вѣрилъ ворожбамъ,
Хоть вся толпа и удалилась,
Но тализманъ остался тамъ (*****).
Піитъ увязъ въ загадкѣ мрачной;
Ее рѣшить умомъ стремясь,
Бъ средѣ увидѣлъ клей прозрачной (******),
Вокругъ цѣпей опасныхъ связь.
Піитъ симъ столько изумился,
Увидя много тутъ чудесъ,
Что быстро въ судъ летѣть пустился,
Какъ будто чортъ его понесъ.
Однако предпріявъ дорогу,
Признакъ дурной, онъ сталъ тужить,
Вручать себя Парнасску богу
И помощи его просить.
Богъ Музъ хотѣлъ -было вступаться,
Но размышлялъ на этотъ разъ,
Что стрѣлы вѣрно сокрушатся
Отъ силы толь прелестныхъ глазъ (*******).
Собрался судъ, предсталъ виновный;
Ползутъ изъ мрачныхъ разныхъ норъ (********),
Толпится Дамъ соборъ верьховный,
Чтобъ слышать грозный приговоръ.
Такъ точно въ узкомъ коридорѣ
Ночныя тьмы въ густыхъ тѣняхъ,
Иль церкви нѣкоей въ притворѣ,
Одѣты въ мантіяхъ, въ чепцахъ,
Являлись встарь тѣ Дамы знатны
Ужасны, взору непріятны,
Маріи грозной, мрачный кругъ
Готовый для ея услугъ
Предстала старшая, и сѣла;
Всѣ сняли шляпы передъ ней;
Она съ улыбкой поглядѣла
На всѣхъ собравшихся людей.
Бардъ, мня чрезъ хитрости быть сильнымъ,
Уже старался отражать
Воображеніемъ обильнымъ,
Что могутъ Сквибъ (********) и Грумъ (*********) сказать.
Но вскорѣ риторство простыло;
Лишь славный онъ соборъ узрѣлъ,
Къ нему горячка приступила,
Онъ будто Маклинъ (**********) онѣмѣлъ.
Потомъ ворчать сталъ межь зубами:
"Хотя въ звѣринцѣ я и былъ,
"Но подъ старинными древами
"Ни масла портить я не мнилъ,
"Ниже сражаться съ пѣтухами;
"Признаюсь въ томъ, что я скроилъ
"Конечно два иль три сонета:
"Вина не такъ велика эта,
"Чтобъ названъ былъ я колдуномъ
«И чтобъ наказанъ былъ судбмъ.»
Зубами челядъ скрежетала,
Суля Поэту много бѣдъ.
Вдругъ Барыня съ улыбкой встала,
Зоветъ Поэта на обѣдъ (***********).
Возможноль! женщины вскричали,
Какія нынѣ времена!
Всѣ церемоніи пропали,
Одна учтивость лишь нужна.
Совмѣстноль съ нашимъ знатнымъ чиномъ,
Со Стихотворцемъ, съ мѣщаниномъ
Знакому быть? и тотъ же часъ —
Быть такъ! скорѣй знакомьте насъ! —
NB: Здѣсь недостаетъ 500 стиховъ, о коихъ извѣстно, что оные въ манускриптѣ существовали, но по смерти Автора никакъ не могли отыскать тѣхъ листовъ, на коихъ оные написаны, и кои по видимому или выдраны, или затеряны. А за симъ промежкомъ было слѣдующее окончаніе:
О Боже! дней Царю прибавь;
Отъ тѣлъ нестройныхъ насъ избавь,
Которы съ видомъ мрачнымъ, важнымъ,
Стихотвореніемъ протяжнымъ,
Хозяйку муча тьмой затѣй,
Выигрывать мѣшаютъ ей.
(*) Господскій замокъ Стокъ Поджисъ, принадлежавшій тогда Графинѣ Кобгамъ; видѣ зданія, коего архитектура называется нынѣ Елизаветина, совершенно описанъ въ сихъ стихахъ, такъ какъ и нравы странные того времени начертаны точнымъ и веселымъ образомъ. Сей замокъ встарину принадлежалъ Графамъ Гунтингдонамъ и фамиліи Гаттоновъ.
(**) Сиръ Кристофъ Гаттонъ. Королева Елисавета возвела его на сіе достоинство, по причинѣ его статности и пріятности лица, такожъ и отличнаго его искуства въ пляскѣ.
(***) Читателю уже извѣстно въ Предувѣдомленіи, кто были сіи двѣ Дамы, и описаніе ихъ обѣихъ сдѣлано пріятнѣйшимъ образомъ.
(****) Сказываютъ, что сей Господинъ, сосѣдъ и знакомецъ Гна. Грея по деревнѣ, подосадовалъ зато, что Грей осмѣлился поставить его имя въ сихъ стихахъ; а потому Грей оное изключилъ, а оставилъ токмо начальную букву сего имени.
(*****) Воображеніе съ шуткою находятся здѣсь въ смѣшеніи, а потому и не удивительно, что слѣдующіе за симъ 8 стиховъ были изъ числа тѣхъ, кои вообще менѣе понравились. Описаніе талисмана показалось многимъ людямъ совсѣмъ непонятнымъ, однакожъ ежели читатель обратитъ вниманіе на главную идею и намѣреніе всей піесы, то думаю, что неясность вскорѣ изчезнетъ. Произшествіе, толь маловажное и шутливымъ образомъ описанное, необходимо требовало нѣкоторыхъ чудесностей для украшенія и оживленія; слѣдовательно Авторѣ долженъ былъ предпочтительно другимъ вымысламъ принять волшебство духовъ и очарованія, коимъ крайне вѣрили въ то время, когда сей замокъ созидался. Самъ же себя Авторъ описываетъ яко злова духа, портящаго домашнюю скотину и прочее, противъ котораго Графиня Кобгамъ употребляетъ двухъ волшебницѣ, имѣющихъ надъ ними власть. А посему въ сей фикціи пристойно было карту, оставленную ими на столѣ, превратить въ тализманъ, о каковыхъ древніе писатели съ подробностію повѣствовали.
(******) Къ вышеписаннымъ волшебствамъ приплелъ Авторъ волшебный прозрачный клей, около коего были невидимыя цѣпи, для уловленія его и приведенія на судѣ. Должно однакожь признаться, что люди, не ознакомленные съ древними романами и со стихотворцами, по ихъ образцу писавшими, не всегда будутъ одобрять сего рода шутливыя сочиненія.
(*******) Веселость сихъ стиховъ и послѣдующихъ гораздо яснѣе, а потому и чувствительнѣе. Самъ Пріоръ не постыдился бы оные признать своими.
(********) Здѣсь воображеніе паки летать начинаетъ, и воздымается въ комическомъ своемъ пареніи столь же высоко, какъ оно прежде на лирическихъ крыльяхъ носилось. Тутъ хоръ, состоящій изъ женскихъ духовъ и знатныхъ старухъ, приходящихъ судить обвиненнаго Поэта, такъ точно, какъ духи Кадваллы и Уріена, соединяются съ Вардомъ для мщенія Эдуарду I въ VI Одѣ; стезя воображенія и въ шутливомъ родѣ и въ высокомъ бываетъ смѣлая.
(********) Камердинеръ.
(*********) Дворецкой.
(**********) Славный разбойникѣ, за недѣлю до сего повѣшенный.
(***********) Здѣсь оканчивается повѣсть; а восклицаніе, за симъ слѣдующее, свойственно нравамъ того времени.
ЭПИТАФІЯ
Госпожѣ Грей, матери Автора.
Здѣсь покоятся остатки,
ДОРОТЕИ ГРЕЙ,
Вдовы нѣжной, и попечительной матери
Многихъ дѣтей, изъ коихъ токмо одинъ
Имѣлъ нещастіе ее пережить.
ЭПИТАФІЯ
Госпоже Кларкъ
Супругѣ одного Эпсомскаго Доктора, на мавзолеѣ находящемся въ Бекенгамской церквѣ, въ Графствѣ Кентскомъ.
Подъ хладнымъ марморомъ, но сѣтующимъ слезно,
Лежишъ другъ вѣрный, мать, почтенная жена;
Душа ея добротъ святилище любезно;
Была чувствительна, нѣжна, кротка, вѣрна.
Смерть грозна въ ней нашла духъ мирный, безмятежной,
Лишь чувствовавшу боль оставшихся въ живыхъ.
Невинный сынъ ея своей улыбкой нѣжной
Стремится утѣшать отца въ печаляхъ злыхъ.
Какая часть отца, лишеннаго супруги!
Доколѣ будетъ онъ скитаться въ жизни сей,
Безъ друга добраго, безъ нѣжныя подруги,
Какъ будетъ онъ влачить своихъ остатки дней?
Страданья горькія печальному любезны,
Но вздохи тяжкіе и слезы безполезны,
Доколѣ время, всѣхъ разящее косой,
Печаль его, любовь, и жизнь умчитъ съ собой.
ЭПИТАФІЯ
Сиру Виліаму Виліамсу.
убитому при осадѣ Белиля въ 1760 году.
Сія Эпитафія была сочинена по прозьбѣ Гна. Фридриха Монтагю, который имѣлъ намѣреніе оную велѣть вырѣзать на памятникѣ въ самомъ Белилѣ, гдѣ Г. Виліамсъ былъ убитъ; но нѣкоторыя затрудненія воспретили произвести въ дѣйство сіе намѣреніе.
Здѣсь храбрый юноша въ путяхъ опасныхъ славы
Мечемъ оборонялъ Британски чисты правы;
Отъ Грацій красоту, отъ Музъ вѣнецъ имѣлъ,
И зависти предъ нимъ языкъ всегда нѣмѣлъ.
Онъ въ всѣ въ первый разъ извлекъ свой мечь свободно,
И честь запечатлѣлъ онъ кровью благородно;
Любовь и радости, и мирный кругѣ наукѣ,
Онъ все забылъ, когда войны раздался звукъ.
Съ неробкою душой, съ горящими глазами
Онъ камни попиралъ Белильскіе нотами.
Сей камень, гдѣ твой другъ въ уныньѣ слезы льетъ,
Сей камень о тебѣ всю повѣсть изречетъ.
ЭЛЕГІЯ,
сдѣланная
на сельское кладбище.
Ударилъ колоколъ (*); онъ вечеръ возвѣщаешь.
Стопами тихими стада идутъ горой;
Оратай утомленъ, путь къ дому направляетъ,
Оставя размышлять меня во тьмѣ ночной.
Всѣ виды сельскіе вечерній мракъ скрываетъ,
Безмолвіе во всѣхъ простерлося мѣстахъ;
Единый жукъ его жужжаньемъ прерываетъ
И только пастухи играютъ на рогахъ.
На башнѣ сей, плющеръ и мохомъ покровенной,
Сова возноситъ вопль и жалобы къ лунѣ,
Что странники въ своей прогулкѣ дерзновенной
Встревожили ее въ глубокой тишинѣ.
Подъ сими вязами, подъ тѣнію древесной,
Гдѣ множество бугровъ подъ мягкою травой,
Сокрытые въ гробахъ лежатъ въ могилѣ тѣсной
Деревни праотцы, вкушающи, покой.
Ни утра свѣжаго пріятное дыханье,
Ни голосъ пѣтуха, ни гулы на рогахъ,
Ни рѣзвой ласточки пріятно щебетанье
Не могутъ пробудить уснувшихъ въ сихъ гробахъ.
Не будутъ предъ огонь они въ кружокъ сбираться,
Хозяйственны труды ихъ больше не займутъ;
Не будутъ дѣти ихъ на шею къ нимъ кидаться,
Ихъ съ ласками толпой встрѣчать не побѣгутъ.
Сколь часто ихъ серпу колосья покорялись!
Колико кратъ земля пахалась ихъ сохой!
Какъ вёсело они къ работѣ собирались!
Сколь часто падалъ дубъ сраженный ихъ рукой!
Тщеславный! ихъ забавъ и жизни не гнушайся;
Не думай презирать полезныхъ ихъ трудовъ.
Вельможа суетный! — внемли! — не отвращайся
Отъ повѣсти простой смиренныхъ бѣдняковъ.
Ни тщетный блескъ гербовъ, ни пышность сана, власти,
Ни гордость, коею мірской, богачь надутъ,
Ни что не оградитъ отъ; неизбѣжной части:
Всѣ славные пути равно во гробъ ведутъ.
Гордецъ! не укоряй ихъ низостью породы,
И что трофеевъ нѣтъ надъ ними въ сихъ мѣстахъ,
Гдѣ повторяютъ звукъ священныхъ пѣній своды
Во храмѣ древнемъ семъ, съ простыхъ его стѣнахъ.
Ни урна съ надписью, ни памятникъ надменный,
Ни что въ тѣлесный домъ души не возвратитъ;
Отъ, гласа почестей не встанетъ прахъ сей тлѣнный,
И духа хладнаго звукъ лести не прельститъ.
Тутъ сердце, можетъ-быть чертогъ огней небесныхъ,
Или глава лежитъ достойная вѣнца;
Иль руки, что могли въ согласіяхъ прелестныхъ
Чрезъ звуки лирные привести въ восторгъ сердца.
Наука временемъ, трудомъ обогащенна,
Не открывала имъ огромныхъ книгъ своихъ;
Отъ хладной бѣдности ихъ пылкость утушенна,
Замерзли отъ нее и умъ и живость ихъ.
Сколь много каменій блестящихъ, драгоцѣнныхъ
Во мрачныхъ пропастяхъ скрываетъ океянъ!
Сколь много есть цвѣтовъ прелестныхъ, несравненныхъ.,
Ліющихъ запахъ свой среди пустынныхъ странъ!
Здѣсь можетъ быть сокрытъ, кто Гампдену былъ равенъ,
И также былъ, какъ онъ, защита поселянъ;
Здѣсь можетъ быть Мильтонъ безмолвенъ и безславенъ;
Тамъ Кромвель, кровь своихъ не лившій согражданъ
Сената цѣлаго владѣя одобреньемъ,
Смѣяться бѣдствіямъ, презрѣвъ угрозы злыхъ,
На все отечество излить благотворенья,
И повѣсть дѣлъ своихъ читать въ глазахъ другихъ,
Сего имъ не далъ рокъ, стѣснившій кругъ ихъ славы,
Но къ преступленіямъ чрезъ то пресѣкъ имъ путь;
Онъ имъ не повелѣлъ чрезъ дѣйствія кровавы,
Чрезъ слезы ближняго до щастья досягнуть.
Онъ ихъ не научилъ скрывать личиной лживой
Боренія души, творящей съ правдой брань;
Иль краску потушать невинности стыдливой,
Иль лирою платить порокамъ подлу дань.
Отъ низкихъ замысловъ безумства удаленны
Не вѣдали они тщеславія затѣй;
Въ покоѣ дни вели спокойны и блаженны,
И шли въ смиреніи начертанной стезей.
Къ защитѣ праха ихъ, надъ хладными костями
Съ простою рѣзьбою тутъ памятникъ стоитъ,
Простыми, сельскими украшенный стихами!
«Вздохни, вздохни о насъ!» прохожему гласитъ.
Не надпись пышная, не громки возклицанья,
А начертаніе ихъ возраста, имянъ;
Вокругъ же ихъ слова Священнаго Писанья,
Учащи умирать смиренныхъ поселянъ.
Но кто же предавалъ забвенью молчаливу
И въ самыхъ горестяхъ любезно бытіе?
Кто могъ не вспоминать жизнь бѣдну, иль щастливу?
Кто къ ней не обращалъ желаніе свое?
Душа, оставя міръ, друзей въ немъ видѣть льстится;
Глаза смыкайся, хотятъ ихъ зрѣть въ слезахъ;
Изъ гроба вознестись природы гласъ стремится,
И прежнимъ пламенемъ горитъ еще нашъ прахъ.
А ты, который пѣлъ ихъ лирою свободной.
Потомству предая простую повѣсть ихъ
Коль кто нибудь съ тобой чувствительностью сходный
Похочетъ также знать судбину дней твоихъ:
То скажешь можетъ быть: "старикъ съ сѣдой главою;
"Видали мы его на утренней зарѣ,
"Какъ онъ топталъ росу, и, скорою ногою
"Спѣшилъ, чтобъ солнца всходъ увидѣть на горѣ,
"Тамъ часто онъ лежалъ подъ дубомъ симъ тѣнистымъ,
"И въ полдень подъ его покровомъ отдыхалъ;
"Тамъ очи обратя къ потокамъ водъ сребристымъ,
"Журчаніе ручья задумавшись внималъ.
"Онъ часто съ горечью, казалось, улыбался;
"Тамъ бродя по лѣсамъ, съ собою онъ шепталъ;
"Почасту также онъ слезами заливался,
"Какъ будто бы въ любви надежду потерялъ.
"Не стало вдругъ его, хоть утро было ясно;
"Ни въ лѣсъ онъ, ни къ ручью, ни къ дубу не пришелъ,
"На завтра, я вездѣ искалъ его напрасно:
"Ни въ полѣ я его, ни въ рощѣ не нашелъ.
"На третій день мы пѣснь услышали унылу,
"И съ ней его несутъ ко храму погребать —
"Стихами скромными украсили могилу,
"Въ которыхъ можешь ты судьбу его узнать;
Эпитафія.
Смиренный юноша въ семъ гробѣ положенъ,
Который щастіемъ и славой былъ забвенъ;
Наука взоръ къ нему съ улыбкой обратила,
Задумчивость его печатью утвердила.
Онъ душу добрую, чувствительну имѣя,
Награду получилъ превыше всѣхъ заслугъ;
Далъ бѣднымъ то, что могъ — лилъ слезы, ихъ жалѣя;
Въ возмездье отъ Небесъ, ему дарованъ другъ.
Да звукъ похвалъ добротъ его не прославляетъ!
Забудьте также всѣ погрѣшности его;
Да прахъ его покой во гробѣ семъ вкушаетъ
Въ надеждѣ трепетной на Бога своего!
(*) Въ Англіи есть древнее узаконеніе, чтобы звонить по вечера въ колоколъ, въ знакѣ того, чтобы гасили огни.
Предувѣдомленіе
Извѣстіе о жизни и твореніяхъ Грея
Сонетъ на смерть Ришарда Веста
Весна
На смерть любимой кошки
На отдаленной видъ Итонской Коллегіи
Къ превратности судьбы, или къ напасти
Успѣхи Стихотворства
Бардъ
На вступленіе Герцога Графтона въ должность Канцлера, управляющаго Кембриджскимъ Университетомъ
Предувѣдомленіе о трехъ слѣдующихъ Одахъ
Сестры злощастія
Сошествіе Одина
Торжество Овена
Смерть Гоеля.
Смѣсъ, или разныя стихотворенія и отрывки
Начало Поэмы о воспитаніи и просвѣщеніи
Длинная Повѣсть
Эпитафія Госпожѣ Грей, матери Автора
Эпитафія Госпожѣ Кларкъ
Эпитафія Сиру Виліаму Виліамсу
Элегія, сдѣланная на сельское кладбище, іо^
- ↑ Сей добрый пріятель, коего безцѣнною дружбою я горжуся, есть Г. А, А. М. П., человѣкѣ рѣдкій, почтенный, и безчисленное множество свѣденій и дарованій въ себѣ соединяющій. Онъ извѣстенъ въ ученомъ Свѣтѣ, не токмо въ Россіи, но и въ чужихъ краяхъ, глубокими познаніями въ Химіи, Физикѣ и Натуральной Исторіи; многіе его опыты и открытія въ сихъ Наукахъ и сочиненія къ онымъ относящіяся сдѣлали, что знаменитые Писатели на него ссылаются. Все вышесказанное извѣстно всей ученой Европѣ; но вотъ что можетъ быть по скромности его не всѣмъ извѣстно, и что я, платя должную дружбѣ дань, обязаннымъ себя почитаю сказать: Г. А. А. М. П. имѣетъ обширныя познанія о Французской, Аглинской и Нѣмецкой словесности, изящный вкусъ, тонкую разборчивость; самъ пишетъ прекрасно, стихами и на сихъ трехъ языкахъ и на своемъ отечественномъ, но по крайней своей скромности посвѣтя лиру своимъ друзьямъ, ничего печатать не хочетъ. Всѣ сіи безцѣнныя дарованія укращаются лучшею нравственностію, кротостію, смиреніемъ, любезностію и пріятностію въ обращеніи, чувствительностію, неутомимымъ стремленіемъ ко благу общему и благотворенію, Вотъ истинное и безпристрастное изображеніе того, который былъ виновникомъ и перевода сего и изданія: онаго. Но при всемъ томъ недостанетъ выраженій перу моему къ точному начертанію всѣхъ безпримѣрныхъ качествѣ сего въ нашемъ вѣкѣ рѣдкаго человѣка, который, будучи другѣ человѣчества, другѣ и любимецъ Музъ, есть, по всѣмъ отношеніямъ, честь и украшеніе нашего Отечества.