ОГЛАВЛЕНІЕ.
правитьПосвященіе
Пусть прошлое — невозмутимый сонъ
Ты каждый день все просишь новыхъ сказокъ
Тишина; въ саду томно
Колышется серебряный туманъ
Плиты надгробной камень тяжкій
Расцвѣлъ зеленый садъ; качаетъ вѣтеръ вѣтки
Изъ-за высокихъ вершинъ неподвижнаго стараго лѣса
Каждой весной расцвѣтаютъ румяные, пышныя зори
Мнѣ снился чудный сонъ: по дремлющей рѣкѣ
И здѣсь, на кладбищѣ, весна
Какая грусть, навязчивая грусть
Трауромъ небо окутавъ, на землю легла
Въ разбуженной тиши раскачиваетъ вѣтки
1. Счастье такъ близко — и такъ безконечно далеко
2. Кто не умѣлъ ненавидѣть — знай: не умѣлъ и безумно любить
Срываетъ вѣтеръ листья съ вѣтокъ
Въ поѣздѣ
Мечтая въ юности нашъ умъ въ грядущемъ бродитъ
Не дню, а вечеру я радуюсь всегда
Алое небо и тучъ золотыя волокна
Когда ты взоромъ свѣтлымъ и лучистымъ
Какъ странно, — ночь безъ сумрака и звѣздъ
Льдина
Собрано въ копны душистое свѣжее сѣно
Осень
Любя, мы счастливы, но Боже
Я уронилъ цвѣтокъ
Ввѣряя жизнь свою властительницѣ ночи
Мы ищемъ истину, а истина все съ нами
Какъ облаковъ серебряную стаю
Осенніе цвѣты
Вечерняя заря, румяная заря
Надъ нами шатромъ опрокинулась бездна
Безпріютна и гола
Кто колыхающейся тѣнью
Въ палящій солнцемъ душный жаръ
Какъ грустно въ пустынной аллеѣ
Съ каждымъ днемъ все теплѣй, все нѣжнѣй наши тайныя встрѣчи (Посв. Маріи Поль)
Весенній сонъ
Багряный кленъ
Помнишь ночь? мы съ тобою по саду гуляли …
Барельефъ
Разсвѣтъ
Красавица
Когда росой увлажены поля
Призракъ
Ропщутъ листвою въ таинственномъ мракѣ аллеи
Солнца блескъ и кущи зелени
Кузница
Сводъ небесъ, какъ фоліантъ, раскрытъ
Весталка
Отъ скуки вечеръ праздный
Сплинъ
Тьма окутала небо синее
Звѣзды
Ты — статуя — прекрасный образецъ
О, если бы бѣжать отъ шума и волненій
Въ небѣ вечернемъ, остывшемъ отъ зноя
Ночь беззвучная, ночь морозная
Забытый мечъ (Баллада)
Вечерѣетъ… Надъ сонной землею
Волхвы
О, дитя, дорогое дитя
Свѣтъ чуть брезжетъ; еще рано
Навѣтъ
Не обезкрыливай надеждъ
Звѣзда вечерняя въ лазоревомъ чертогѣ
Грозный бой
Веселаго такъ мало, а грустнаго такъ много
Говори, не страшись этой ночи слѣпой
Мнѣ снилося, что по ступенямъ склизкимъ
На смерть А. Н. Майкова
Весенніе цвѣты
Женское сердце
Женская гордость
Заботы
И алыя розы и бѣлыя лиліи
Уединенія покинутый пріютъ
Облака
Съ тобой мы вмѣстѣ, неразлучно
Какъ тяжко на землѣ влачить существованье
Осенній день, рожденный изъ тумана
Я спросилъ сѣдую бурю
Сердце напрасно волнуется сладко
Изъ-за тускло-мерцающихъ стеколъ
Осенній садъ
Межъ бдѣніемъ и сномъ есть краткій промежутокъ
Безъ чувствъ и безъ мыслей душа на землѣ прозябала-бъ
Такъ даль ясна, такъ день еще блестящъ
И люди мечтаютъ, и звѣзды мечтаютъ
Осенній дождь, какъ движущейся сѣткой
Чего стыдливое признанье
Беззвѣздная полночь стоитъ на дворѣ
Чѣмъ разнороднѣй кругъ волненій
О, сны о минувшемъ, прекрасные сны
Спроси: зачѣмъ, томясь, душа поэта
Въ мракѣ полночи морозной
Ландышъ (Посв. О. В. Поль)
Сонетъ
Страхъ
Забота (Изъ Гейне)
Изъ Шекспира
Изъ Асныка (Сонетъ)
Ни новыхъ звуковъ, ни новыхъ пѣсенъ
Кубокъ счастья золотого
Съ каждымъ днемъ все солнце выше
Желаніе
Не гаситъ ночь зари мерцанье
Запуганнымъ звѣрькомъ казалась ты всегда
Прощаніе съ молодостью
Какая ненависть кипитъ во мнѣ ко всѣмъ
Ракета
Не на радость
Мнѣ жаль, что этотъ день мелькнетъ, какъ призракъ блѣдный
Едва пахнетъ осенняя прохлада
Новый годъ I. Изъ міра горняго, гдѣ свѣтъ рождаетъ свѣтъ
II. Минута страшная! И сладостно жутко
Морозъ вздыхаетъ: я погибъ
Въ мерцаньи ночи блѣднолунной (Посв. отцу)
Когда въ нависшей тьмѣ мятутся вѣтры споря
Сквозь разорванный пологъ румянцемъ окрашенныхъ тучъ
Подъ куполомъ неба вечерней лампадой
Гроза
Въ янтарномъ золотѣ багрянаго заката
Среди природы
Вьютъ кузнечики въ поляхъ
Ласточка
Къ отлету!
Въ небесахъ зари румяной
Два міра
Зори румяныя, ясныя зори
Падшія
Наканунѣ весны
Троицынъ день
Въ открытомъ морѣ
На распутьи
У огня
Въ сосновой рощѣ
Сумракъ серебряной ночи вливается въ окна открытыя
Расцвѣтаетъ весна. Пышутъ въ небѣ румяныя зори
Въ саду
Я отходилъ ко сну взывая о покоѣ
Уравновѣшенные люди
Костры
Гасятъ тревоги всѣ лучшія сердца стремленья
Поспѣшно гаснущее лѣто
Жизнь грустна и тьмой одѣта
Женскую хитрость и женскую ложь
Свѣтлое счастіе пташкой кочующей
Гремѣло торжество на праздникѣ природы
Май
Передъ раскрывшейся могилой
Порабощенный гнѣвнымъ зломъ
Волна голубая шептала волнѣ
Хрустальный день
Поборникамъ правды
Я самъ не свой. Боюсь, чего-то трушу
Все свѣтлое такъ рано гибнетъ въ мірѣ
Чтобы мыслить свободно и духомъ парить
Истина
Монологъ
Оставь, морозъ, свои угрозы
Обожженъ горячимъ зноемъ
Зубчатой молніи зигзагъ
Какъ уста въ поцѣлуѣ, сливаются съ зорями зори
Мелодія
Кукушка
Закатъ
Какими намъ
Осень
Узникъ
Ужь день лучистъ и жизненосенъ
Нѣтъ, не русалка она и не дріада лѣсная
Потухъ румяный блескъ зари
У Плащаницы
Ночь на Ивана Купала
Новый путь
Зачѣмъ любовь съ мученьемъ связана
Изъ дневника:
I. Все, что люблю я, чѣмъ живу
II. Сомнѣній много, вѣры мало
III. Я ненавижу и люблю
Съ лазури небесной заря улыбается кротко
Завели соловьи перекличку
Эти чувства — не бредъ
Близость осени
Все въ этомъ мірѣ подкупно и ложно
Мерцаетъ тускло свѣтъ лампадки
Зарницы
Призывъ
Какъ саваномъ бѣлымъ, одѣты,
Журавли
Послѣдній гулъ сѣдыхъ мятелей
Памяти А. С. Пушкина
Еще въ томленіи безсильномъ
Осенніе листья
Волны
Дума
Въ старомъ домѣ
I. Одинъ шагъ
II. Идя по острымъ игламъ терна
III. Нѣтъ бурь безъ жертвъ, нѣтъ общихъ благъ
День — для тревогъ и суетныхъ волненій
Утѣшеніе
О, какъ весна скупа на ласки
Выборъ
Передъ грозой
Все лучезарнѣй дни, все ярче въ небѣ зори
Памяти Я. П. Полонскаго
Съ веселой улыбкой, съ сіяющимъ взглядомъ
Истина — Богъ мой! — другого я бога не вѣдаю
Все ей къ лицу: и этотъ грустный видъ …
Вечеръ (Посв. П. Е. Накрохину)
Изъ А. Шенье
Изъ Гейне
Поздно; свѣтъ погашенъ
Довольно и вспышки минутной для насъ
Пилигримъ
Вечерняя звѣзда
Что я могу сказать въ отвѣтъ на твой вопросъ
Зоветъ меня, но кто — не знаю
Послѣ грозы
Сонетъ
Помнишь, какъ, сойдясь вначалѣ
Грозовыхъ облаковъ караваны
Синія волны, кудрявясь серебряной пѣной
Еще румянитъ вечеръ алый
«Близится осень» — шептали кусты, осыпая
Зимній день
Еще лѣсовъ и дремлющихъ полей
Не вѣрь веснѣ
Бѣлая ночь
Бродитъ въ полѣ вѣтерокъ
Сонетъ
Въ море людной толпы, веселящейся шумно
Когда-нибудь и эти дни тревогъ
Встрѣчая мракъ и тишину
Отрывокъ
Пусть правда, терніемъ повита
У гроба
Ахъ, зачѣмъ я повѣрилъ твоимъ лицемѣрнымъ рѣчамъ
Гуди, мятель, стучи въ окошко ставней
Все, что юность намъ нашепчетъ
Сказка (Посв. А. К. Шеллеру)
Рождество
Легенда (Посв. В. В. Комарову)
Іуда
Передъ судомъ Пилата
ПОСВЯЩАЕТСЯ ЖЕНѢ МОЕЙ
МАРІИ ВЛАДИМІРОВНѢ.
Оттого, что рвется къ свѣту
Мысль подъ гнетомъ тьмы я золъ —
Вдохновенному поэту
Здѣшній путь вдвойнѣ тяжелъ.
Оттого, что небо снятся,
Увлекая въ міръ мной, —
Тяжело поэту слиться
Съ равнодушною толпой
Пусть прошлое — невозмутимый сонъ!
Но я имъ жилъ, я имъ дышалъ когда-то…
Такъ день исчезъ, но дальній небосклонъ
Еще горитъ сіяніемъ заката
Пусть сны любви померкли навсегда,
Но я ихъ зналъ восторгъ и обаянье,
И не забыть мнѣ въ жизни никогда
Ихъ теплоты и нѣжнаго дыханья.
Есть образы, есть чувства и мечты:
Они съ былымъ незыблемыя звенья;
Такъ средь крестовъ могильные цвѣты
Минувшее спасаютъ отъ забвенья!
Ты каждый день все просишь новыхъ сказокъ,
А прежнія тебѣ уже скучны…
Но гдѣ ихъ взять на просьбы милыхъ глазокъ?
Изъ дѣтскихъ книгъ иль давней старины?
Вѣдь многія тебѣ уже знакомы,
Ты отъ меня ихъ слышала не разъ:
Цареричи, царевны, феи, гномы…
Въ иныхъ словахъ о томъ-же пересказъ.
О, есть еще! — тамъ нѣтъ того туману,
Онѣ не бредъ для сердца и ума!
Но сказокъ тѣхъ разсказывать не стану,
Придетъ пора — узнаешь ихъ сама!
1900 г.
Тишина; въ саду темно,
Ночь слѣпая тусклымъ взоромъ
Смотритъ въ блѣдное окно.
Все покоится давно.
Въ мирный сонъ погружено,
Лишь, шурша крыломъ безперымъ,
Промелькнула въ вышинѣ
Мышь летучая надъ садомъ,
Скрывшись въ темной глубинѣ.
И, придвинувшись ко мнѣ,
Ты со мной пугливымъ взглядомъ
Обмѣнялась въ тишинѣ.
Робко смотришь ты во тьму,
Робко сердце бьетъ тревогу,
Но зачѣмъ и почему —
Не постигну, не пойму.
Въ двери къ нашему порогу
Не проникнуть никому.
Не страшись, не жмурь свой взоръ, —
Крѣпко дверь на ключъ закрыта:
Не пролѣзетъ чрезъ заборъ
Въ темный садъ къ намъ дерзкій воръ;
Вору жутко — песъ сердито
Огласитъ рычаньемъ дворъ.
Отчего-жь твой страхъ ростетъ?
Отчего-же въ сумракъ ночи
Такъ пугливо смотрятъ очи
И тревогу сердце бьетъ?
Колышется серебряный туманъ,
Плывя надъ степью неоглядной;
Лазурь небесъ, какъ синій океанъ,
Томитъ тоскою безотрадной.
Усталый взоръ безмолвно устремленъ
Всю ночь въ таинственныя дали,
И будитъ мгла, тѣснясь со всѣхъ сторонъ,
Въ душѣ забытыя печали.
И стукъ копытъ, и пѣсня ямщика,
И звонъ бубенчика унылый
Мнѣ говорятъ: дорога далека
Къ роднымъ мѣстамъ отчизны милой!
Плиты надгробной камень тяжкій
Осѣлъ подъ бременемъ годовъ,
И. время стерло буквы словъ;
Лишь одуванчикъ съ пестрой кашкой
Съ годами густо разрослись,
Гдѣ надпись взору говорила
О томъ, кто жилъ, кого могила,
И чьи здѣсь кости улеглись.
О, дальше, путникъ! Тщетно око
Здѣсь будетъ надписи искать!
Покой того, кто спитъ глубоко,
Зачѣмъ напрасно нарушать?
Забвенью смерти сердце радо
Въ тиши на кладбищѣ глухомъ!…
Есть и въ забвеніи земномъ
Неизъяснимая отрада…
Расцвѣлъ зеленый садъ; качаетъ вѣтеръ вѣтки,
Въ трепещущей листвѣ играетъ солнца лучъ,
И воздухъ молодой прозраченъ и пахучъ,
И ласточка звенитъ надъ крышею бесѣдки.
Жужжаніе пчелы надъ старымъ цвѣтникомъ,
Гдѣ мягкій шелестъ травъ и вѣтра переливы,
И бѣлыхъ облаковъ жемчужные извивы,
И тающій дымокъ надъ дремлющимъ селомъ, —
Какую радость все мнѣ снова въ сердце вноситъ!
Какъ тянетъ жизнь къ себѣ, какъ жаждетъ ласки грудь!
И хочется опять все прошлое вернуть,
Куда мечта меня задумчиво уноситъ…
Изъ-за высокихъ вершинъ неподвижнаго стараго лѣса
Солнце, какъ щитъ золотой, подымаетъ свой огненный шаръ;
Скрытую даль прояснивъ, раздвигается мрака завѣса,
Въ воздухъ съ луговъ и озеръ отлетаетъ серебряный паръ…
Робко въ вѣтвистыхъ кустахъ просыпаются сонныя птицы,
Падаетъ бисеръ росы, какъ алмазы, съ душистыхъ цвѣтовъ;
Бѣлыя тучки летятъ озаренныя блескомъ денницы,
Вѣтрамъ попутнымъ раскинувъ мохнатую ткань парусовъ.
Сердце трепещетъ въ груди, какъ прозрачная озера влага,
Грезъ молодыхъ паруса расправляетъ воспрянувшій умъ,
Вспыхнула солнцемъ въ груди пробужденная мощь и отвага,
Жажда желаній земныхъ и волненье воскреснувшихъ думъ!
Каждой весной расцвѣтаютъ румяныя, пышныя зори,
Неба лазурный шатеръ заливая огнемъ золотымъ,
Каждой весной, оживая, красуются въ новомъ уборѣ
Темные своды лѣсовъ, одѣваясь листомъ молодымъ.
Каждой весной даже пни — безобразные лѣса пигмеи, —
Скрывъ наготу отъ очей, покрываются зеленью мховъ;
Каждой весной прилетаютъ подъ своды душистой аллеи
Съ теплаго юга на сѣверъ толпы молодыхъ соловьевъ.
Только въ разбитой душѣ, опечаленной горемъ тяжелымъ,
Не расцвѣтаютъ, мой другъ, ни надежды, ни ясные сны
Даже въ волшебные дни при побѣдно и звучно веселомъ
Гимнѣ ликующихъ птицъ торжествующей яркой весны!
Мнѣ снился чудный сонъ: по дремлющей рѣкѣ
Безшумно мчался я на легкомъ челнокѣ.
Кругомъ таинственно ложился сумракъ синій,
И мѣсяцъ золотой надъ тихою пустыней
Какъ сонный лебедь плылъ межъ бѣлыхъ облаковъ,
Раскинувшихъ во тьмѣ прозрачный свой покровъ.
Куда — не знаю самъ — я мчался въ челнокѣ.
Сгущался мракъ ночной. Въ туманномъ далекѣ
Лѣпились облака и громоздились въ горы,
Волшебной красотой приковывая взоры.
И мчался я одинъ — невѣдомо куда —
По дремлющей рѣкѣ безъ шума и слѣда.
И здѣсь, на кладбищѣ, весна.
И здѣсь лучи, и жизни трепетъ,
И листьевъ шумъ, и птицы лепетъ —
Подъ сѣнью изъ, въ затишьи сна!
И здѣсь — хоть мертвыхъ сонъ унылъ —
Цвѣтетъ сирень, склонясь кистями
Надъ полусгнившими крестами
Давно покинутыхъ могилъ.
И даже камень мертвыхъ плитъ
Покрылся зеленью и мохомъ!
И здѣсь — съ ироніей и вздохомъ —
Весна о жизни говоритъ!
Какая грусть, навязчивая грусть!
Брожу… томлюсь… душою рвусь куда-то…
Сажусь… встаю, читаю наизусть
Поэта стихъ, затверженный когда-то…
Гляжу въ окно, кого-то тайно жду, —
Но отъ волненья сердце не избавишь…
Разсѣянно къ рояли подойду,
Слегка коснусь желтѣющихся клавишъ…
Задумаюсь… и мысли унесутъ
Меня, какъ волны — челнъ, своимъ теченьемъ…
Но мигъ пройдетъ, и нѣсколько минутъ
Борюся я… Хочу заняться чтеньемъ;
Иду, сажусь, хватаю со стола
Несмятую и свѣжую газету, —
Но день дожливъ, читать мѣшаетъ мгла.
Столбцы пестрятъ… Сажусь я ближе къ свѣту…
И вдругъ — звонокъ! Кого-бы можно ждать?
Кому-бъ зайти пришло на умъ желанье?
Ужь не письмо-ль? О, какъ не угадать!
Письмо, письмо! Но отъ кого-жь познанье?..
Знакомая и милая рука!,
Стремительный и нервный бисеръ строчекъ!
Долой конвертъ, — и резедой съ листка
Повѣяло, какъ отъ зеленыхъ почекъ,
Когда весной откроешь окна въ садъ.
Волненіемъ и трепетомъ объятъ,
Читаю строкъ неровные узоры…
Все тотъ-же тонъ, — и милые укоры,
И тѣхъ-же ласкъ разлитое тепло!
О, нѣжное, сердечное посланье,
Я ждалъ тебя — и ты ко мнѣ пришло!
О, молодость, твое благоуханье
Пахнуло вновь мнѣ въ душу, какъ весна,
И я воскресъ, тобою озаренный,
И вновь брожу, брожу, какъ въ чарахъ сна,
Мечтательный, безумный и влюбленный!
Трауромъ небо окутавъ, на землю легла
Пологомъ душнымъ іюльская знойная мгла.
Грозно надъ лѣсомъ раскинулись цѣпью холмовъ
Стаи косматыхъ, какъ волны, сѣдыхъ облаковъ.
Сномъ безпокойнымъ во тьмѣ опочили вокругъ
Зноемъ полдневнымъ спаленные нива и лугъ.
Сталью сверкая, какъ въ полѣ забытый булатъ,
Озера воды въ недвижномъ молчаньи лежатъ.
Въ небѣ гроза, собираясь, ползетъ какъ змѣя,
Вихрей и молній скопившійся гнѣвъ затая.
Кажется вѣчностью тяжесть тревожныхъ минутъ,
Сердце томится, и думы, какъ тучи, плывутъ,
И въ безпокойной и злобно грозящей тиши
Нѣтъ ни забвенья, ни сладостныхъ сновъ для души!
Въ разбуженной тиши раскачиваетъ вѣтки
Холодный вѣтра шумъ; уныло тѣни бродятъ
Въ глуши аллей пустыхъ; къ покинутой бесѣдкѣ
Тропинка заросла; въ нее никто не входитъ,
Да и входить теперь во мракъ ея кому-жь? —
Не манитъ никого безжизненная глушь!
Осенняя пора, осеннее ненастье!
Заброшенъ и забытъ пріютъ забавъ и нѣги,
Лишь вѣтры по ночамъ здѣсь дѣлаютъ набѣги,
Шумя и сѣтуя на сумракъ и безвластье;
Да ночь беззвѣздная, раскинувшись кругомъ,
Дрожитъ испуганно озябнувшимъ крыломъ…
I.
Счастье такъ близко — и такъ безконечно далеко.
Жизни такъ много — но сердцу для счастья такъ мало…
Правда съ неправдой царятъ безъ конца и начала,
Сердце такъ любитъ — и такъ ненавидитъ глубоко!
II.
Кто не умѣлъ ненавидѣть — знай: не умѣлъ и безумно любить!
Кто мятежнаго зла не позналъ — не постигъ и святого добра!
Кто не страдалъ, не томился у безнадежнаго смерти одра, —
Жизнью — блаженствомъ земнымъ бытія — не умѣлъ и не могъ дорожить!
Срываетъ вѣтеръ листья съ вѣтокъ,
Тумана зыблется покровъ…
Струится дождь изъ сѣрыхъ сѣтокъ
Толпой нависшихъ облаковъ.
Умчались въ дальнее кочевье
Къ теплу на югъ дружины птицъ;
Шумятъ сердитыя деревья,
Склонясь надъ камнями гробницъ.
Плотнѣе дверь, мой другъ, притворимъ
И, при пылающемъ огнѣ,
Давай грустить по свѣтлымъ зорямъ,
По пѣнью птицъ и по веснѣ.
Давай, припомнимъ все, что было
И что безслѣдно утекло…
Вокругъ темно и дождь уныло
Стучитъ въ холодное стекло.
А мы — къ веслѣ, цвѣтамъ и злою
Стремяся въ холодѣ ночномъ —
Былое жаркою слезою
И нѣжнымъ вздохомъ помянемъ!
ВЪ ПОѢЗДѢ.
День близится къ концу, сіяя лаской кроткой,
А поѣздъ все летитъ, въ движеньи не уставъ,
И сѣтью проволокъ, какъ зыбкою рѣшоткой,
Трепещетъ на столбахъ повисшій телеграфъ.
Прозрачнымъ кружевомъ узорчатыя тѣни
Упали на траву отъ придорожныхъ лозъ…
Едва колышутся, объяты нѣгой лѣни,
Бѣлѣющая рожь и рдѣющій овесъ.
Овраги и кусты бѣгутъ, мелькая, мимо,
И тянутся поля пестрѣющимъ ковромъ,
А волны сѣрыя клубящагося дыма,
Цѣпляясь за кусты, колеблются кругомъ…
Движенью нѣтъ конца, какъ нѣтъ конца мельканью,
И шуму тяжкому грохочущихъ колесъ,
И, дремой ласковой туманя лучъ сознанья,
Проносятся въ умѣ толпы неясныхъ грезъ.
И только мысль одна тревожитъ миръ счастливый
И отравляетъ думъ мечтательный покой:
О, еслибъ жизнь неслась, какъ поѣздъ торопливый,
Съ такой-же смѣлой быстротой!
Мечтая въ юности, нашъ умъ въ грядущемъ бродитъ
И замки создаетъ волшебные, какъ въ снахъ,
Но жизнь мятежная, какъ буря, къ нимъ подходитъ
И хрупкою красу сметаетъ словно прахъ.
Такъ лѣпятъ облака въ сверкающей лазури
Дворцы и терема волшебной красоты,
Но только налетитъ на нихъ дыханье бури —
Они разсыплются, какъ хрупкія мечты!
Не дню, а вечеру я радуюсь всегда,
Его беззвучному и мирному — приходу,
Когда на небесахъ затеплится звѣзда
И мѣсяцъ золотой лучи уронитъ въ воду.
Какъ искрится ихъ блескъ надъ зеркаломъ рѣки!
Какъ шепчетъ вѣтерокъ въ разбуженной осокѣ!
Какъ мысли въ этотъ мигъ волненій далеки!
Какъ плавны свѣтлыхъ чувствъ бѣгущіе потоки!
Все, что томило днемъ — исчезнетъ безъ слѣда,
Изъ сердца улетѣвъ загадочною тайной!
И какъ плѣнителенъ, какъ радостенъ тогда
Природы и души покой необычайный!
Алое небо и тучъ золотыя волокна
Грустно глядятъ съ высоты въ потускнѣвшія окна…
Сѣрыя тѣни, сгущаясь, какъ призраки, встали.
Въ сердцѣ, какъ сны, пробудились былыя ппечали…
Думы ростутъ и плывутъ, какъ туманы сѣдые,
Вспыхнули чувства въ душѣ, какъ лучи золотые,
И улетѣли, умчались стремительно снова
Грезы души къ свѣтозарному счастью былого…
Алое-жь небо и тучъ золотыя волокна
Грустно глядятъ съ высоты въ потускнѣвшія окна…
Когда ты взоромъ свѣтлымъ и лучистымъ
Свой кинешь взглядъ, — мнѣ думается: такъ
Порой звѣзда, блестя въ эфирѣ чистомъ,
Мигнетъ лучемъ — и сыплетъ искры въ мракъ…
Когда-жъ твой голосъ нѣжный я услышу, —
Мнѣ кажется, ужь не пришла-ль весна
И ласточка, гнѣздясь ко мнѣ подъ крышу,
Щебечетъ вновь, веселія полна?
Какъ странно, — ночь безъ сумрака и звѣздъ!
Деревья спятъ въ саду, какъ привидѣнья…
И сонъ и тишь… и лишь залетный дроздъ
Порой свиститъ, да слышно дуновенье
Притихшаго межъ вѣтокъ вѣтерка.
Какъ странно! Въ сердцѣ ни любви, ни муки!
-Утихла скорбь и замерла тоска,
Какъ вѣтерка замолкнувшіе звуки.
А помыслы такъ ясны и свѣтлы
И не томитъ ни съ кѣмъ меня разлука,
Какъ не томитъ и эта ночь безъ мглы,
И эта тишь безъ трепета и звука!
ЛЬДИНА.
Она медлительно, отъ берега отплывъ,
Теченіемъ рѣки и вѣтрами гонима,
Съ шуршаньемъ поднялась и понеслася мимо
Лѣсовъ безлиственныхъ, луговъ, полей и нивъ…
Предъ ней раскинулся синѣющій просторъ,
Гдѣ мечутся валы, поднявъ сѣдые гребни,
Смывая съ береговъ наносъ песку и щебня
И съ шумомъ падая къ подножью мрачныхъ горъ.
И льдина, подъ огнемъ сверкающихъ лучей,
Съ валами борется, слабѣя въ жаркомъ спорѣ…
А море шумное, бушующее море,
Ей гибелью грозитъ средь пѣнистыхъ зыбей.
Собрано въ копны душистое свѣжее сѣно.
Клонится быстро къ закату сіяющій день…
Въ небѣ дрожатъ облака, какъ жемчужная пѣна,
Въ полѣ, мерцая, легла золотистая тѣнь.
Ласточекъ стаи проносятся съ радостнымъ крикомъ,
Въ сонныхъ ракитахъ притихъ и уснулъ вѣтерокъ…
Солнце за лѣсъ опускается рдѣющимъ ликомъ,
Мѣсяцъ туманный всплываетъ на блѣдный востокъ.
Мысли, мѣняясь, какъ въ небѣ вечернія краски,
Быстро летятъ, умирая и снова родясь;
Дѣтства картины мелькаютъ какъ образы въ сказкѣ,
Память съ былымъ оживляетъ разбитую связь,
Чувства забытыя въ сердце врываются снова
Радость слетаетъ въ объятую трепетомъ грудь,
И открывается къ скрытому счастью былого
Блескомъ лучей и цвѣтами усыпанный путь.
ОСЕНЬ.
Она пришла въ вѣнкѣ багряномъ
Поблекшихъ листьевъ и цвѣтовъ,
Пришла, повитая туманомъ
Похолодѣвшихъ вечеровъ.
Въ ея кудряхъ сверкаетъ иней,
Въ очахъ роса застывшихъ слезъ;
Въ тяжелыхъ складкахъ ризы синей
Легъ серебромъ сѣдой морозъ.
Она пришла, злой стужей вѣя,
И отъ дыханья блѣдныхъ устъ
Желтѣетъ темная аллея
И, осыпаясь, вянетъ кустъ.
И дикихъ вьюгъ набѣгъ почуя,
Рой птицъ, покинувъ лѣсъ и лугъ,
Уже летитъ, летитъ, кочуя,
За море синее на югъ.
Любя, мы счастливы, но, Боже,
Но, правый Боже, отчего
На все глядимъ мы какъ-то строже,
Не вѣря въ счастья торжество?
Зачѣмъ себя сурово судимъ
За каждый взглядъ, за каждый шагъ?
Зачѣмъ боимся вѣрить людямъ
И видимъ въ жизни только мракъ?
Зачѣмъ скрываемъ боязливо
Огонь любви и чувства пылъ,
Страшась нежданнаго порыва
При тѣхъ, кто дорогъ намъ и милъ?
Зачѣмъ съ людьми при первой встрѣчѣ
Остерегаясь злой молвы,
Ведемъ натянутыя рѣчи —
И переходимъ съ «ты» на «вы»?
Ужель любовь не отстояла
И не взяла свои права?
И всѣхъ-ли любящихъ пугала
Толпы безумная молва?
Я уронилъ цвѣтокъ
Въ сѣдой бушующій потокъ,
Въ потокъ тревожный, безпріютный,
Волною пѣнистой и мутной,
Бѣгущій съ горной крутизны
Навстрѣчу темной глубины.
Я уронилъ цвѣтокъ —
И быстро-скачущій потокъ
Его унесъ своимъ теченьемъ…
Унесъ… и, съ трепетнымъ смятеньемъ,
Внималъ я, мраченъ и угрюмъ,
Его мятежный ревъ и шумъ.
Взлелѣя и взростя,
Я уронилъ свое дитя
Въ потокъ мятежный жизни шумной,
Кипящій дикостью безумной,
И, подхвативъ, какъ тотъ цвѣтокъ,
Его мгновенно онъ увлекъ .
Къ борьбѣ, въ толпу людей,
Въ водоворотъ слѣпыхъ страстей
Его унесъ своимъ теченьемъ.,
А я… я съ трепетнымъ смятеньемъ
Исполненъ горечи и думъ,
Его внимаю ревъ и шумъ..
Ввѣряя жизнь свою властительницѣ ночи
И призраки тревогъ отъ сердца отгоня,
Я отхожу ко сну и закрываю очи
До проблеска зари лазореваго дня.
Но передъ сладкимъ сномъ, предъ тѣмъ, когда невзгодамъ
Ужь время подойдетъ уснуть въ моей груди,
Я говорю: «О, ночь, передъ своимъ уходомъ
Меня для жизни вновь подъ утро разбуди!»
Мы ищемъ истину, а истина все съ нами
И намъ сопуствуютъ, какъ тѣнь.
Свободы жаждемъ мы, и путь къ свободѣ сами
Мы преграждаемъ каждый день.
Стремясь къ любви святой, живемъ земной любовью,
Своимъ мечтамъ наперекоръ,
И, предавая честь намъ близкихъ суесловью,
Мы возвышаемъ свой позоръ!
Какъ облаковъ серебряную стаю
Въ своихъ струяхъ ласкаетъ гладь рѣки,
Такъ много лѣтъ — исполненный тоски —
Въ своихъ мечтахъ я образъ твой ласкаю.
Не знаешь ты, какъ давитъ грудь тоска!
Какъ рвусь къ тебѣ я, муками палимый!
Какъ сердцу милъ и близокъ ликъ любимый
И отъ меня сама ты далека!
ОСЕННІЕ ЦВѢТЫ.
И въ этихъ дняхъ, печальныхъ и унылыхъ,
И въ этой мглѣ осеннихъ вечеровъ,.
Еще цвѣтетъ такъ много сердцу милыхъ
Полуживыхъ, поблекнувшихъ цвѣтовъ.
Но что-то есть въ ихъ слабомъ ароматѣ
И въ ихъ больной предсмертной красотѣ,
Что говоритъ при гаснущемъ закатѣ
Съ такой тоской о жизненной тщетѣ!
Вечерняя заря, румяная заря
Въ лазурныхъ небесахъ затеплила свой свѣтъ;
Сіяетъ въ облакахъ игрою янтаря,
На землю съ высоты шлетъ ласковый привѣтъ.
Румяная заря, вечерняя заря,
Безтрепетенъ и тихъ прощальный твой закатъ!
О, пусть твои мечты, мой. духъ миротворя,
Зажгутъ въ немъ кроткій свѣтъ и сны озолотятъ!
Надъ нами шатромъ опрокинулась бездна
Лазурныхъ небесъ,
Куда мы стремимся всю жизнь безполезно
И жаждемъ чудесъ.
Въ той безднѣ небесъ, безграничной какъ море,
Въ мерцаньи игры,
Дорогой предвѣчной плывутъ на просторѣ
Толпами міры.
Безцѣленъ-ли путь ихъ иль полонъ значенья
Въ степяхъ міровыхъ,
Но все неизмѣнно и стройно теченье
Свершается ихъ.
И сердце невольно стремится за ними,
Загадкой томясь,
И ищетъ въ пространствѣ межъ нами и ими
Незримую связь…
Безпріютна и гола,
Въ синемъ морѣ, какъ въ пустынѣ,
Дремлетъ въ плѣсени и тинѣ
Одинокая скала.
Передъ ней морская даль,
Гдѣ порой корабль мелькаетъ;
И къ нему скала взываетъ:
«О, причаль ко мнѣ, причаль!»
Но, боясь суровыхъ скалъ,
Онъ исчезнетъ торопливо…
И покроетъ стонъ призыва,
Набѣжавъ, кипучій валъ!
Кто колыхающейся тѣнію
Стоитъ у ложа моего,
Когда, объятый томной лѣнью,
Я жду забвенья одного?
Кто гостемъ, страннымъ и случайнымъ
Со мной бесѣдуетъ въ тиши
И рѣчь ведетъ о чемъ-то тайномъ
И непонятномъ для души?
Кому съ волненіемъ внимаю?
Кого пугаюсь и страшусь, —
И отъ земли къ иному краю
Благоговѣйно уношусь?
Кто недоступный посѣтитель?
Зачѣмъ онъ здѣсь въ полночной мглѣ?
И гдѣ искать его обитель —
На небесахъ иль на землѣ?."
Въ палящій солнцемъ душный жаръ,
Когда безсильемъ все объято,
Какъ освѣжителенъ ударъ
Молніеноснаго раската!
Какую мощь и силъ подъемъ
Онъ дастъ измученному люду!
Омоетъ лѣсъ и лугъ дождемъ
И брызнетъ радостью повсюду!
Но, можетъ быть, его ударъ
Въ иныхъ разбудитъ страхъ и трепетъ,
Разрушитъ домъ, зажжетъ пожаръ,
Могучій дубъ въ лѣсу расщепитъ?
Такъ на землѣ, въ степяхъ мірскихъ,
Не достигается-ль отъ вѣка
Путемъ несчастій роковыхъ
И счастье, — счастье человѣка!
Какъ грустно въ пустынной аллеѣ!
Какъ тихо въ уныломъ саду!
Спятъ статуи, въ мракѣ бѣлѣя,
И стынутъ въ ночномъ холоду.
И стынутъ деревья нагія,
Листву на песокъ уронивъ;
И мѣсяцъ на тучи сѣдыя
Глядитъ, какъ мертвецъ, молчаливъ.
И чувства въ душѣ цѣпенѣютъ,
И мысли, какъ ночь, холодны,
И сердце, какъ звѣзды, не грѣютъ
Забытыя грезы и сны!
Маріи Поль.
Съ каждымъ днемъ все теплѣй, все нѣжнѣе наши тайныя встрѣчи,
Съ каждымъ днемъ послѣ ласкъ мы другъ другу все ближе, роднѣй…
Больше въ чувствахъ огня, пышутъ знойною страстію рѣчи,
Больше тайныхъ тревогъ и томительно-грустныхъ ночей.
То душа расцвѣтетъ и надежды, какъ птицы воспрянутъ,
То охватитъ тоска и безжалостно сердце сожметъ;
То мечты въ насъ кипятъ, то цвѣтами безпомощно вянутъ,
Подъ дыханьемъ невзгодъ и тревогой докучныхъ заботъ.
Видишь въ людяхъ враговъ, видишь съ го речью ядъ ихъ улыбокъ,
Слышишь съ мукой въ душѣ ихъ злорадно-безсмысленный судъ,
И слѣдишь за собой, и боишься невольныхъ ошибокъ,
И нигдѣ для души не находишь въ разлукѣ пріютъ.
Но теплѣе, мой другъ, но нѣжнѣй наши тайныя встрѣчи,
И обильнѣе ласкъ и признаній стремительный градъ,
И полнѣе о счастьѣ, о радостномъ будущемъ рѣчи,
Насъ чаруя съ тобой, быстротечнымъ потокомъ звучатъ.
ВЕСЕННІЙ СОНЪ.
Снилось мнѣ: въ пустынномъ паркѣ
Ты стоишь, обращена
Въ мраморъ статуи холодной,
Неподвижна и блѣдна.
На тебя, сквозь вѣтки кленовъ,
Съ выси неба голубой
Устремивъ свой взоръ унылый,
Смотритъ мѣсяцъ золотой.
Я-же — вѣтеръ, вѣтеръ шумный,
Твой поклонникъ и твой рабъ,
Въ гнѣвѣ ревности безумной
Обезсилѣлъ и ослабъ.
Съ тяжкимъ вздохомъ, полный дрожью,
Проношусь я въ тьмѣ аллей,
Осыпая, словно жемчугъ.
На тебя росу съ вѣтвей.
А роса — не слезы-ль это,
Въ грусти пролитыя мной?
Но ко мнѣ ты равнодушна
И въ груди твоей покой.
Отчего-жь томлюсь я тяжко
И вздыхаю я о чемъ?
Оттого, что мѣсяцъ ясный
Освѣтилъ тебя лучомъ.
И, таинственно бѣлѣя
Сквозь мерцающую тьму,
Ты беззвучными устами
Улыбаешься ему.
БАГРЯНЫЙ КЛЕНЪ.
«Тушите, я въ пламени весь, я горю!» —
Кленъ стонетъ, одѣтый багряной листвою,
Встрѣчая сентябрьскаго утра зарю,
Блеснувшую въ небѣ лучистой игрою.
«Тушите!.. Всѣ листья пылаютъ на мнѣ! —
Залейте скорѣй огненосное пламя!..»
А солнце встаетъ въ голубой вышинѣ
И бѣлый туманъ подымаетъ, какъ знамя.
По лѣсу проносится шорохъ и хрустъ:
То вѣтки надломанной слышно паденье,
То листъ осыпаетъ поблекнувшій кустъ,
То бѣлки пугливой по сучьямъ движенье.
Холодное солнце смѣняетъ зарю,
Чуждаясь тепла, какъ скупецъ — безкорыстья"
А кленъ все лепечетъ: «Спасите, горю!»
И сыплетъ, какъ пламя, багряные листья…
Помнишь ночь? мы съ тобою по саду гуляли,
Было душно въ таинственномъ мракѣ аллей;
Въ дымкѣ тучъ тускло мѣсяцъ свѣтилъ безъ лучей,
Словно змѣи, зарницы вдали трепетали…
И, дыханьемъ цвѣтовъ напоенная мгла,
Какъ полуденный зной, насъ томила и жгла.
Помнишь? шли мы въ какомъ-то невѣдомомъ страхѣ,
Страсть прихлынувъ, тревожно кружила мечты
И, казалося намъ, — раздвигая кусты,
Тѣни въ черныхъ плащахъ, какъ сѣдые монахи,
Строгимъ взглядомъ безмолвно пытующихъ глазъ
То съ тоской, то съ укоромъ глядѣли на насъ.
Чувство сердца просилося вылиться въ слово
И въ безсильи нѣмѣло на блѣдныхъ устахъ…
Но не ночь, но не мракъ пробуждали въ насъ страхъ,
А все то, что для насъ было чуждо и ново,
Что предчувствіемъ ласкъ восходящей любви
Первый трепетъ огнемъ зажигаетъ въ крови.
БАРЕЛЬЕФЪ.
Сѣдая вѣчность, взоръ вперивши въ даль,
Склонясь, сидитъ на выступѣ скалы;
У ногъ ея — разбитая скрижаль
Съ событьями, встающими изъ мглы
Скрижаль въ пыли; читаются съ трудомъ
Былыхъ временъ былыя письмена.
Несутся дни, и прорастаетъ мхомъ
На сѣромъ камнѣ трещинъ глубина.
Несутся дни. какъ волны, чередой,
Сплетался въ недѣли и года,
И письмена поспѣшною рукой
Стираетъ жизнь безъ шума и слѣда.
Жизнь, какъ потокъ, измѣнчивой волной
Стремясь впередъ, кипитъ со всѣхъ сторонъ*
А вѣчность спитъ, и взоръ ея слѣпой
Въ нѣмую даль недвижно устремленъ.
РАЗСВѢТЪ.
Свѣтающаго дня пурпурные лучи,
Мгновенно разорвавъ угрюмой тьмы завѣсу,
Затрепетали золотомъ парчи
По лугу и но лѣсу.
Скатился съ цвѣтовъ, какъ съ шелковыхъ рѣсницъ,
Жемчужины росы на бархатъ травъ душистыхъ,
И весело проснулись стаи птицъ
Въ вѣтвяхъ садовъ тѣнистыхъ.
Весенній вѣтерокъ прохладною волной,
Развѣявъ грезы сна, пахнулъ благоуханьемъ,
Наполнивъ грудь мнѣ радостью живой
И сладостнымъ желаньемъ.
Воспрянулъ гордый умъ, воспрянули мечты…
И, подъ улыбкою лучистаго разсвѣта,
Въ душѣ сверкнуло въ блескѣ красоты
Благоухающее лѣто.
Какъ будто въ золото и пурпуръ облеклась
Померкнувшая даль, грозившая мнѣ тьмою,
И съ свѣтлымъ прошлымъ порванная связь
Блеснула нитью золотою!
КРАСАВИЦА.
Гордая поступь и стройная плавность движеній,
Дѣвственно-чистый овалъ молодого лица,
Взоръ свѣтозарный, не знающій искры сомнѣній,
Тѣла пластичность, достойная взмаха рѣзца.
Въ образѣ строгомъ — величіе властной царицы,
Мрамора холодъ въ спокойно-прекрасныхъ чертахъ, —
Все въ ней слѣпитъ, опуская намъ долу рѣсницы.
Все къ поклоненью влечетъ, повергая во прахъ!
Когда росой увлажены поля
И дымкой мглы повиты лѣсъ и нивы,
Люблю я скрипъ во ржи коростеля
И тихіе свирѣли переливы.
Люблю, какъ звонъ, затерянный въ глуши,
Какъ огонекъ, мигающій изъ дали;
Въ нихъ плачетъ грусть встревоженной души.
Въ нихъ слышенъ вздохъ непонятой печали.
Въ нѣмыхъ поляхъ рождаетъ вечеръ ихъ,
Они звучатъ, боясь дневнаго шума,
И съ нимъ умрутъ, какъ чары грезъ ночныхъ,
Какъ сладкимъ сномъ навѣянная дума…
ПРИЗРАКЪ.
Безжизненный, блѣдный, какъ тѣнь, безтѣлесный,
Обвѣянный холодомъ мертвыхъ могилъ,
Вошелъ ко мнѣ призракъ, какъ гость неизвѣстный,
Я всталъ у постели, какъ мѣсяцъ, унылъ.
Я чувствовалъ трепетъ и страхъ суевѣрный,
Боялся смотрѣть на него — и смотрѣлъ,
А онъ, колыхался тѣнью невѣрной,
Покойникомъ страшнымъ во мракѣ бѣлѣлъ.
Я въ голосѣ съ дрожью спросилъ его: «кто — ты?
Откуда пришелъ ты сюда и зачѣмъ?»
Но онъ въ тишинѣ полуночной дремоты
Стоялъ у постели, беззвученъ и нѣмъ.
Пытался вскочить я, но — тщетно — не въ силахъ!
Я крикнуть хотѣлъ, но не вырвался крикъ!
А кровь леденѣла отъ ужаса въ жилахъ,
И умъ омраченъ былъ и скованъ языкъ.
А призракъ стоялъ колыхавшейся тѣнью
И вѣялъ дыханьемъ тлетворныхъ могилъ.
И мни лося мнѣ, что — ступень за ступенью —
Я въ склепъ, бездыханный, для смерти сходилъ.
Ропщутъ листвою въ таинственномъ мракѣ аллеи.
Сѣрыя тѣни, какъ призраки, бродятъ по саду…
Въ небѣ трепещутъ зарницъ золотистыя змѣи,
Вѣтеръ приноситъ въ открытыя окна прохладу..
Мѣсяцъ печальный исчезнулъ за темною тучей,.
Даль голубая закуталась мантіей черной;
Въ воздухѣ влажномъ вставая волною плывучей,
Сизый туманъ задымился надъ гладью озерной.
Молча взобравшись на кручи прибрежнаго ската,
Темныя ели стоятъ, какъ сѣдые монахи…
Сердце трепещетъ, предчувствіемъ бури объято,
Мечутся чайки надъ сумрачнымъ озеромъ въ страхѣ.
Темное-ль небо пугаетъ, грозя непогодой?
Змѣи-ль зарницъ пробуждаютъ тревогу смятенья?
Призракъ-ли страшный нависшей грозы надъ природой
Давитъ мнѣ сердце тяжелымъ кошмаромъ видѣнья?
Солнца блескъ и кущи зелени,
Щебетъ птицъ и плескъ ручья…
— Для чего жъ въ глухой разсѣлинѣ
Пробудилася змѣя?
Въ сердцѣ трепетъ вдохновенія
Грезъ и пѣсенъ перезвонъ…
— Для чего же червь сомнѣнія
Отравляетъ счастья сонъ?..
КУЗНИЦА.
Копоть и дымъ, и удары тяжелаго молота,
Сыплются искры подъ мощной рукою, какъ золото,
Капаетъ потъ, упадающій градомъ съ лица,
Длится работа весь день и всю ночь безъ конца.
Міръ нашъ — не та же ли кузница знойная,
Гдѣ безконечно работа идетъ безпокойная,
Гдѣ выбивается силой безчисленныхъ рукъ
Тотъ же дробящій, какъ тягостнымъ молотомъ, звукъ?
Всѣ мы томимся, боряся съ нуждою злодѣйкою,
Всѣ мы стремимся толпой за насущной копѣйкою,
Всѣ мы охвачены вѣчной тяжелой борьбой,
Въ вѣчномъ трудѣ обливаясь, какъ потомъ, слезой!
Оводъ небесъ, какъ фоліантъ, раскрытъ
И въ его нѣмомъ, глубокомъ мракѣ
Звѣзды — буквъ начертанные знаки,
Но отъ насъ ихъ тайный смыслъ сокрытъ*
Этихъ буквъ слѣпыя письмена
Не стереть, не смыть дождямъ и бурѣ!
Ихъ штрихи въ синѣющей лазури
Мракъ хранитъ, какъ бездны глубина.
Много жертвъ, ликуя, смерть возьметъ,
Бремя — стѣнъ и зданій расколышитъ;
Много жизнь, свершая свой полетъ,
На скрижаль событій міра впишетъ.
Мудрость умъ людской обогатитъ,
Озаритъ мысль свѣточемъ познаній*
И наукъ расцвѣтъ осуществитъ
Сны надеждъ и пламенныхъ желаній.
Протекутъ, какъ дни, вѣка толпой:
Возрастутъ тысячелѣтій числа,
Но письменъ небесныхъ родъ людской
Не пойметъ таинственнаго смысла!
ВЕСТАЛКА.
Скромна, какъ нѣжная фіалка,
Чиста, какъ снѣгъ, и непорочна,
Она, — изваянная точно
Изъ глыбы мрамора — весталка.
Въ ней не кипятъ любви желанья
И огнедышащія страсти;
Надъ нею грѣхъ, съ тоской страданья,
Не проявляетъ силы власти.
Въ душѣ ея надеждъ сіянье
Не гаситъ мрачная тревога;
Ея мечты и упованья
Устремлены къ престолу Бога.
Ея глаза глядятъ безстрастно,
Въ нихъ не горитъ мятежный пламень;
Она къ земному безучастна
И холодна, какъ мертвый камень.
Влечетъ небесное одно лишь
Ея мечты и упованья!
И ты, о Боже, не позволишь
Смутить души ея сіянье!
Она, какъ нѣжная фіалка,
Какъ снѣгъ чиста и непорочна,
Она, — изваянная точно
Изъ глыбы мрака — весталка!
Отъ скуки вечеръ праздный
Изъ тучъ въ румяной мглѣ
Воздвигъ скалу въ лазури
И замокъ на скалѣ,
Вкругъ замка, садъ раскинулъ
Высокою стѣной,
И въ узкихъ окнахъ башенъ
Зажегъ огни зарей,
Но грустно и уныло
Мерцаетъ въ окнахъ свѣтъ
И дымкою туманной
Зеленый садъ одѣтъ.
И, глядя празднымъ взоромъ
Скучающихъ очей
На блѣдное созданье
Фантазіи своей,
Вздыхаетъ вечеръ алый,
Сгущая въ небѣ мглу,
И быстро въ ней скрываетъ.
И замокъ, и скалу.
Такъ блѣдное созданье,
Въ стремленьи къ красотѣ,
Взыскательный художникъ
Стираетъ на холстѣ.
СПЛИНЪ.
И за окномъ зима, и въ сердцѣ у меня,
И грустны сумерки мерцающаго дня.
Ничѣмъ не занятъ взоръ, и умъ скучаетъ праздно,
И мысли въ головѣ проносятся безсвязно.
Фантазія молчитъ; смѣнилъ ея игру
Унынья блѣдный сонъ. Не просится къ перу
Послушная рука. И нѣтъ къ труду позыва,
И время не бѣжитъ, а тянется тоскливо…
Забыться-бы теперь, забыться хоть на мигъ
Отъ этой тишины, какъ отъ докучныхъ книгъ
Съ ихъ блѣднымъ вымысломъ, съ ихъ мудростью ненужной
Для сердца и души, и этотъ сплинъ недужный,
Какъ мутный сумракъ дня, поспѣшно отогнать
И юности весну, и счастье съ ней призвать,
И сердце отогрѣть въ теплѣ любви и ласки
Подъ шопотъ милыхъ устъ, какъ говоръ старой сказки!
Тьма окутала небо синее,
Не мерцаетъ въ немъ ни одной звѣзды…
У томясь, бреду, какъ въ пустынѣ, я
Въ мірѣ горестей и слѣпой вражды.
Бѣды черныя, словно вороны,
Налетѣвъ толпой, затрудняютъ шагъ…
Я мечусь отъ нихъ во всѣ стороны
И спастись отъ нихъ не могу никакъ.
Смотритъ прошлое привидѣніемъ,
А грядущее — заволокъ туманъ.
И тревогою и волненіемъ
Жизнь томитъ меня, какъ слѣпой обманъ.
Гдѣ-жъ искать отъ бѣдъ мнѣ спасеніе?
Гдѣ мнѣ истину какъ маякъ, найти,
Чтобъ безъ трепета, безъ смятенія,
Терны мукъ встрѣчать на земномъ пути?
ЗВѢЗДЫ
Звѣзды небесныя,
Чистыя, ясныя, —
Тайны чудесныя,
Думы прекрасныя.
Въ безднахъ, гдѣ хорами
Трепетно рѣете,
Свѣтите взорами,
Только не грѣете.
Въ мглѣ очарованной
Свѣтъ вашъ — стремленіе;
Взглядъ, къ вамъ прикованный*
Ждетъ откровенія.
Искрясь, мигаете
Въ ночи безбурныя
Путь разверзаете
Въ дали лазурныя.
Неуязвимыя,
Въ мірѣ нетлѣнныя,
Непостижимы я
И неизмѣнныя,
Свѣтомъ рожденныя,
Къ свѣту влекущія
Души смятенныя
Въ царство грядущее.
Ты — статуя — прекрасный образецъ
Прекраснаго и чистаго искусства;
Я — рабъ страстей, я — пламенный пѣвецъ
Въ людскихъ сердцахъ мятущагося чувства.
Ты — творчество ваятеля; въ тебѣ
Его мечты живое воплощенье;
Я — жизнію обязанный судьбѣ
Двухъ нѣжныхъ душъ взаимнаго влеченья.
Ты — красота въ стремленьѣ къ красотѣ,
Ты — чистый свѣтъ, рождаемый отъ свѣта;
Я — метеоръ, блеснувшій въ темнотѣ,
Я — дерзновенная комета.
О, если бы бѣжать отъ шума и волненій,
Отъ пошлости людской, злорадства и суда
Туда, мой другъ, туда,
Гдѣ тишина царитъ съ блаженствомъ сновидѣній!
О, если-бы все зло, обиды и мученья
Простивъ своимъ врагамъ, забвенію предать
И сладко отдыхать,
Какъ море послѣ бурь въ истомѣ усыпленья?
О, если-бъ все, чѣмъ жизнь въ дни юности румяной,
Въ дни радужныхъ надеждъ когда-то такъ была
Прекрасна и свѣтла,
Мечтою воскресить, какъ сонъ благоуханный?
О, если-бы любить, но такъ, съ такою страстью,
Съ такимъ подъемомъ силъ, какъ любятъ не всегда!
Повѣрь, мой другъ, тогда…
Тогда завидовать нельзя чужому счастью!..
Въ небѣ вечернемъ, остывшемъ отъ зноя,
Таетъ улыбкой румяный закатъ…
Сердце мятежное жаждетъ покоя,
Умъ истомленный забвенію радъ.
Грезы нѣмыя на крыльяхъ незримыхъ
Легкой толпою, какъ волны, текутъ…
Ночь успокоитъ всѣхъ горемъ томимыхъ,
Всѣмъ безпріютнымъ дастъ миръ и пріютъ.
Скорбь-ли терзаетъ — притупитъ страданья,
Злоба-ль пылаетъ — волненье смиритъ,
Страсть-ли мятется порывомъ желанья, —
Муки погасить и страсть усыпитъ.
Въ небѣ лазурномъ, остывшемъ отъ зноя,.
Ночь, надвигаясь, плыветъ надъ землей…
Сердце томится и жаждетъ покоя, —
Въ жизни мятежной такъ нуженъ покой!
Ночь беззвучная, ночь морозная,
Стелетъ саванъ свой пуховымъ ковромъ…
Небо темное, многозвѣздное
Опрокинулось надъ землей шатромъ.
Въ серебро-парчу, въ иглы инея,
Разукрасился, нарядился лѣсъ;
Развернулися дали синія,
Сбросивъ весело тьму сѣдыхъ завѣсъ.
Въ чуткомъ воздухѣ, стужей скованномъ
Слышенъ явственно звонкій скрипъ саней
Сномъ объятые заколдованнымъ,
Стынутъ бѣлые пустыри полей.
Помертвѣлые, бездыханные,
Подъ серебряной гробовой парчей,
Гдѣ колышутся тѣни странныя,
Словно призраки, налетѣвъ толпой.
И въ душѣ моей изъ забвенія,
Изъ холодной тьмы погребенныхъ дней,
Подымаются, какъ видѣнія,
Въ лицахъ образы дорогихъ тѣней.
Съ кѣмъ вся молодость тайно связана,
Съ кѣмъ всѣ радости, всѣ мечты въ быломъ,
Но любовь души недосказана,
Промелькнувшая быстролетнымъ сномъ!..
ЗАБЫТЫЙ МЕЧЪ.
(Баллада).
Многіе годы безъ дѣла висѣлъ онъ въ старинныхъ покояхъ
Древняго замка, забытый средь рыцарскихъ пыльныхъ доспѣховъ,
Думой томясь о кровавыхъ бояхъ и отважныхъ герояхъ,
Выдержавъ въ схваткахъ съ врагами не мало счастливыхъ успѣховъ.
Время текло… Паутина на яркихъ цвѣтныхъ гобеленахъ
Сѣрымъ узоромъ ползла, и годъ отъ году ткань все ветшала…
Въ мрачныхъ пустынныхъ покояхъ отъ сырости ѣдкой на стѣнахъ
Ржавчина сыпью багровой на стали клинка выступала…
Замокъ, прекрасный когда-то, какъ ткань, приходилъ въ разрушенье,
Всѣми забытый давно и лишенный заботъ и призора.
Рыцарь-владѣлецъ угасъ, и по смерти его во владѣнье
Замокъ съ убранствомъ стариннымъ достался наслѣдникамъ скоро.
Но равнодушье не чтитъ образцовъ старины драгоцѣнной!
Время не много прошло, и изъ замка, какъ роскоши храма,
Рыцаря доблестный мечъ, его спутникъ въ боихъ неизмѣнный,
Скупщику ветоши проданъ съ ненужною рухлядью хлама.
Ржавчины сыпь сведена и клинокъ притупленный отточенъ,
Блещутъ ножны новизной, и въ лавчонкѣ еврея убогой
Мечъ себѣ мѣсто нашелъ, на невзрачной стѣнѣ приколоченъ,
Рѣзко бросаясь въ глаза среди рухляди, ветоши многой.
И армяниномъ однажды, красой его рѣдкой плѣненнымъ,
Купленъ для схватокъ въ бояхъ, и для нихъ, какъ и встарь, на готовѣ,
Вынутый вдругъ изъ ноженъ и трепеща клинкомъ заостреннымъ,
Такъ засверкалъ, словно крикнуть пытался: «возмездія! крови!»
Вечерѣетъ… Надъ сонной землею
Сѣрый сумракъ уныло нависъ;
Въ полѣ снѣгъ подъ холодною мглою
Блещетъ тканью серебряныхъ ризъ.
По вѣтвямъ и кустамъ помертвѣлымъ,
Оголеннымъ суровой зимой,
Словно пухомъ разсыпался бѣлымъ
Серебрящійся иней сѣдой.
Хоронясь за сугробами снѣга,
Дремлютъ кровли убогія хатъ;
Рѣзвыхъ санокъ поспѣшнаго бѣга
На морозѣ слышнѣе раскатъ.
Черной сѣткой къ угрюмому лѣсу
Стаи галокъ летятъ на ночлегъ,
Звѣзды искрами неба завѣсу
Осыпаютъ, сверкая, какъ снѣгъ.
Какъ холодной пустыней, иду я
Бѣлымъ полемъ, окутаннымъ тьмой,
Рѣютъ грезы, мнѣ сердце волнуя,
И плывутъ неотступно за мной…
И стряхнуть я съ себя не во власти
Ихъ слѣпыхъ, обольстительныхъ чаръ,
Какъ подчасъ опьяняющей страсти
Золотой, но тяжелый угаръ.
ВОЛХВЫ.
Ѣдутъ они неоглядною степью
На поклоненье къ Младенцу-Христу;
Звѣзды надъ ними алмазною цѣпью
Ярко горятъ, озаривъ темноту.
Молча ступаетъ верблюдъ за верблюдомъ,
Въ сонной тиши колокольцы гремятъ;
Изумлены совершившимся чудомъ,
Тихо волхвы въ темнотѣ говорятъ.
Пальмъ неподвижныхъ гигантскія тѣни,
Переплетаясь, легли на песокъ;
Путь указуетъ съ лазоревой сѣни
Старцамъ угрюмымъ звѣзда на Востокъ,
Гдѣ возсіяло нежданное чудо,
Гдѣ совершилось Христа Рождество,
Люди, погрязшіе въ мракѣ, откуда
Чаютъ спасенья для міра всего.
Въ бѣдности жалкой — сокровищъ источникъ,
Свѣтомъ пролившій любви благодать,
Въ мракѣ блеснувшій, какъ мѣсяцъ-полночникъ,
Давшій о свѣтѣ и жизни понять…
Въ хрупкомъ созданьи — могучая сила,
Всеисцѣляющій жизненный лучъ;
Робость мильоны людей покорила;
Слабость открыла могущества ключъ.
Ѣдутъ волхвы неоглядною степью,
Путь ихъ короче и сумракъ блѣднѣй…
Вотъ ужь холмы развернулися цѣпью
Въ сѣрой дали, извиваясь, какъ змѣй.
Вотъ ужь видны очертанья селеній,
Тонущихъ въ дымкѣ таинственной мглы;
Вотъ ужь встаютъ, какъ гигантскія тѣни,
Горъ кременистыхъ крутые узлы.
Идутъ верблюды пустынной дорогой,
Дремлющій сумракъ недвижимъ и нѣмъ,
Скоро предъ ними и городъ убогій,
Бѣдности городъ — святой Виѳлеемъ.
Скоро и кровли завѣтнаго хлѣва,
И, средь убожества, въ бѣдныхъ стѣнахъ,
Матерь святая — пречистая Дѣва,
Съ свѣточемъ міра — Младенцемъ въ рукахъ.
Съ Тѣмъ, Кто принесъ своимъ тайнымъ рожденьемъ
Съ неба на землю спасенье и свѣтъ,
Съ Тѣмъ, Кто любовью и дивнымъ ученьемъ
Міру оставилъ великій завѣтъ!
1896 г.
О, дитя* дорогое дитя,
Отъ тебя я волненья не скрою,
Я не скрою, какъ, часто грустя,
Я не вѣдалъ ни сна, ни покою.
Я не скрою, какъ много постигъ
Отъ людей я и зла, и тревоги;
Почему я сталъ сердцемъ старикъ
И забылъ о любви и о Богѣ.
Я не скрою, дитя, почему
Сталъ я любящимъ сердцемъ жесточе;
Почему веселѣй одному
Мнѣ въ затишьи безтрепетной ночи.
Почему не плѣняетъ меня
Красотой красота неземная;
Почему въ темнотѣ безъ огня
Я блуждаю, томясь и страдая!
О, дитя, дорогое дитя,
Отъ тебя ничего я не скрою,
Но боюсь, чтобъ и ты, загрустя,
Не лишилась земного покою!
Свѣтъ чуть брезжетъ; еще рано;
Нѣтъ ни звука на селѣ;
Даль и поле въ тусклой мглѣ
Бѣловатаго тумана…
Но на просѣкѣ дубровы
Зерна желтаго овса,
Свѣжій слѣдъ отъ колеса
И неровный слѣдъ подковы.
ЗАВѢТЪ.
Какъ орелъ — могучъ и смѣлъ —
За завѣты братства тѣснаго
Стой на стражѣ честныхъ дѣлъ,
Стой на стражѣ слова честнаго!
Какъ боецъ, оберегай
Честь и правду неподкупную!
Ополчась, грозой вставай
На враговъ за ложь преступную!
Не давай имъ посягать
На завѣщанное предками!
Надо силу отражать
И вражду стрѣлами мѣткими!
Не обезкрыливай надеждъ
И свѣтозарныхъ упованій!
Не омрачай счастливыхъ вѣждъ
Слезами горькими страданій!
Дай жить! Дай сердцемъ пламенѣть!
Дай вѣру въ лучшихъ дней начало!
Мнѣ было-бъ страшно умереть,
Съ тѣхъ поръ, какъ ты близка мнѣ стала!
Воскреснувъ пламенной душой,
Я жажду жизни, жажду свѣта,
И въ сердцѣ вѣетъ теплотой
Благоухающее лѣто.
Звѣзда вечерняя въ лазоревомъ чертогѣ
Надъ міромъ сумрачнымъ зажгла свѣтильникъ свой,
Навѣявъ мнѣ мечты о небѣ и о Богѣ
И сердце погрузивъ въ безтрепетный покой.
Струи ея лучей — нѣмыхъ и безмятежныхъ —
Влилися въ грудь мою волною голубой,
И принесли мнѣ миръ, и сладость вздоховъ нѣжныхъ,
И сонмы свѣтлыхъ думъ о жизни неземной.
И новый, чудный міръ открылся предо мною*
Затмивъ своей красой міръ суетныхъ тревогъ,.
Гдѣ ропщущая жизнь съ тревожною борьбою
Мятется безъ конца, какъ плещущій потокъ!
ГРОЗНЫЙ БОЙ.
Сошлись двѣ тучи грозовыя,
Молніеносный громъ тая;
У каждой латы боевыя
И щитъ — защита отъ копья.
На лица спущены забрала,
Но гнѣвомъ взоры зажжены,
И обѣ дерзки, и ни мало
Своей враждой не смущены!
Ихъ космы вьются въ безпорядкѣ,
Затмивъ лазоревую твердь.
Готовы тучи въ жаркой схваткѣ
Съ отвагой смѣлой встрѣтить смерть.
Онѣ воинственны и смѣлы,
Кипитъ ихъ гнѣвъ подъ сталью бронь.
Одинъ лишь шагъ — и молній стрѣлы
Откроютъ яростный огонь!
Веселаго такъ мало, а грустнаго такъ много,
Томятъ насъ тяжкимъ гнетомъ сомнѣнья и тревога,
Томятъ и давятъ душу, и горечью отравы
Туманятъ дни утѣхи, веселья и забавы.
Веселаго такъ мало, а грустнаго такъ много…
На все мы смотримъ въ жизни безпечно или строго,
И прочь бѣжимъ отъ правды, скрывая ложь искусно,
Зато и въ дни веселья намъ тягостно и грустно!
Говори, не страшись этой ночи слѣпой,
Эта хмурая ночь не подслушаетъ насъ…
Не дрожи передъ ней съ боязливой тоской,
Не клони передъ ней отуманенныхъ глазъ!
Говори, не страшись, не скрывай ничего!
Жду я правды одной, безъ обмана и лжи!
Все, что сердце томитъ, все, что мучитъ его,
Говори обо всемъ, обо всемъ разскажи!
Не скрывай отъ меня, что таишь отъ другихъ,
Изъ боязни суда, изъ-за страха клеветъ!
Осужденья изъ устъ ты не встрѣтишь моихъ
На признанье свое роковое въ отвѣтъ!
Эта хмурая ночь и глуха, и слѣпа,
Не страшись же ее, не дрожи передъ ней!
Говори обо всемъ, и ни ночь, ни толпа
Не узнаютъ, мой другъ, сердца тайны твоей!
Мнѣ снилося, что по ступенямъ склизкимъ
Спускаюся я внизъ,
Въ подземный мракъ, нависшій сводомъ низкимъ, —
Притонъ мокрицъ и крысъ,
Гдѣ сырости ползетъ сѣдая плѣсень
По камнямъ сѣрыхъ стѣнъ,
Гдѣ узниковъ безъ похоронныхъ пѣсенъ
Ждетъ смерти прахъ и тлѣнъ.
Спускаюсь внизъ спасти изъ заточенья
Рѣшетчатыхъ дверей
Тебя, мое дитя, какъ жертву озлобленья
Жестокихъ палачей.
Стучусь къ тебѣ и рву цѣпей затворы,
Какъ разъяренный звѣрь,
И — чудо — торжествуя, видятъ взоры,
Какъ поддается дверь.
Слѣпой судьбы иль случая капризомъ
Встрѣчаю, глядя въ мглу,
Какъ горленку подъ каменнымъ карнизомъ,
Тебя въ сыромъ углу.
Дрожащая, ты молишь о пощадѣ
Въ смятеньѣ и слезахъ,
И свѣтятся въ твоемъ уныломъ взглядѣ
Отчаянье и страхъ.
Твой стонъ, твой плачъ терзаютъ грудь мученьемъ
И давятъ, какъ укоръ;
И я, схвативъ, несу тебя съ волненьемъ
На волю, на просторъ.
Нѣтъ, не настичь насъ дерзкому злодѣю!
Не ввергнуть въ мракъ могилъ!
И я бѣгу, но чувствую — слабѣю,
И падаю безъ силъ…
Исчезъ кошмаръ, исчезло сновидѣнье,
Какъ память тяжкихъ лѣтъ!
О, какъ душѣ отрадно пробужденье!
Какъ утра милъ разсвѣтъ!
Какимъ полны нѣмымъ очарованьемъ
И этотъ лучъ дневной,
И эта тишь какъ горестнымъ страданьемъ
Оправданный покой!
НА СМЕРТЬ А. Н. МАЙКОВА.
Скончался онъ ранней весенней порой, —
Когда «выставляется первая рама»,
И въ окна врывается гулкой волной
«И говоръ народа, и благовѣстъ храма».
Убилъ его грубо безжалостный рокъ
Въ тѣ дни, когда въ полѣ, при звукахъ невнятныхъ,
«Голубенькій, чистый подснѣжникъ-цвѣтокъ»
Напоминалъ о близости дней благодатныхъ.
Въ могилу сошелъ онъ, — творецъ «Двухъ міровъ»,
Воспѣвшій красоты Эллады и Рима,
Рядившій намъ въ жемчугъ чарующихъ строфъ
Преданья и сны пролетѣвшихъ годовъ,
Какъ сказки о дальней странѣ пилигрима.
Онъ вызвалъ античный исчезнувшій міръ
Изъ мрака забвенья намъ силою слова;
И золото, мраморъ и пышный порфиръ
Открылъ изъ-подъ пепла развалинъ былого.
При звукахъ волшебныхъ кристальныхъ стиховъ
Витали мечтой мы средь образовъ грацій
Въ чертогахъ царей и во храмахъ боговъ, —
Подъ небомъ, гдѣ жили Гомеръ и Горацій…
И вотъ этихъ звуковъ угасъ властелинъ!
Изъ міра похищенъ онъ смертью лукавой,
Покрытый вѣнцомъ благородныхъ сѣдинъ
И въ царствѣ безсмертья увѣнчанный славой!
10 марта 1897 г.
ВЕСЕННІЕ ЦВѢТЫ.
Я васъ люблю, питомцы мая,
Благоуханные цвѣты!
Вы нѣжной прелестью сіяя,
Мнѣ навѣваете мечты.
Въ полночный часъ росой медвяной
Васъ напояла темнота,
Чтобъ знойный лучъ зари румяной
Не сжегъ вамъ свѣжія уста.
Васъ соловей баюкалъ пѣсней,
Вамъ нашептали звѣзды сны,
Чтобъ, пробудясь, еще прелестнѣй
Вы красовались въ дни весны!
Вы мнѣ милы, питомцы мая,
Какъ небу — алая заря_,
Какъ звѣздамъ — полночь голубая,
Какъ волнамъ — шумныя моря!
Люблю-ль за то, что вы прекрасны,
Какъ непорочныя мечты?
Что вы, какъ небо, не подвластны
Земнымъ волненьямъ суеты?
Или за то, что въ васъ, сіяя
Тепломъ живительныхъ лучей
Разлита свѣжесть молодая
Погибшей юности моей?
ЖЕНСКОЕ СЕРДЦЕ.
Женское сердце кипитъ и волнуется сладко,
Полное жажды и зноя любви безконечной;
Чувство въ немъ часто, смѣняясь волной быстротечной,
Мучаетъ тайно, какъ темная жизни загадка.
Страсть-ли родится — родится, какъ буря, тревожно.
Ненависть вспыхнетъ — все сердце, какъ пламя, охватитъ.
Если полюбитъ — всѣ силы и чувства растратитъ,
Если измѣнитъ — измѣнитъ хитро и безбожно!
Жгучія страсти врываются въ сердце случайно;
Всѣ въ немъ движенья, какъ силы стихій, непокорны.
Чувства въ немъ много, но часто тѣ чувства притворны…
Женское сердце для всѣхъ непонятная тайна.
ЖЕНСКАЯ ГОРДОСТЬ.
Есть въ женской гордости, умомъ непостижимой,
Незыблемая мощь и сила красоты.
Подъ ней хоронятся, таясь неуловимо,
Стыдливость робкая и пламень чистоты.
И если смѣлый взоръ улыбкой дерзновенной
Нежданно оскорбитъ весталки чистоту,
Какой грозой въ очахъ проснется гнѣвъ мгновенно,
Какія молніи зажгутъ ихъ темноту!
Какъ нервно задрожатъ шелковыя рѣсницы!
Какой метнется взглядъ на дерзкаго врага!
Такъ вспыхиваютъ въ тьмѣ зловѣщія зарницы,
Такъ брызги гордыхъ волнъ летятъ на берега…
ЗАБОТЫ.
Чу! Въ дверь мою стучится кто-то,
Гляжу — и вижу изъ окна:
Стоитъ — уныла и блѣдна —
Сѣдая странница — Забота.
«Впусти!» — лепечетъ мнѣ старуха.
«Озябла… сжалься… отопри…
Дай кровъ до утренней зари, —
Пугаетъ полночь, въ полѣ глухо!»
Гремитъ засовъ со стономъ гула,
Въ дверяхъ поспѣшно щелкнулъ ключъ,
И ночь въ плащѣ косматыхъ тучъ
Холодной сыростью пахнула.
Крехтя, при свѣтѣ тусклой свѣчки,
Вступила гостья на порогъ
И молча, робко, въ уголокъ
Пробралась грѣться возлѣ печки.
Сидимъ, взирая другъ на друга,
И коротаетъ вмѣстѣ ночь,
И гостья сонъ мой гонитъ прочь,
Какъ тишь нѣмую — крикъ испуга.
Но странно: чуть въ окно привѣтно
Сквозь тусклый мракъ забрезжилъ свѣтъ
Смотрю — уже старухи нѣтъ,
Она исчезла незамѣтно.
Такъ каждый день привыкъ давно я
Дарить Заботѣ свой досугъ
И, обращая жизнь въ недугъ,
Не знать забвенья и покоя.
Сегодня странницей убогой
Придетъ одна во тьмѣ ночной,
На завтра — жду уже другой,
Томясь мучительной тревогой.
И всѣ онѣ въ часы вздыханій
Слезой туманятъ свѣтъ очей,
И всѣ суровостью своей
Несутъ мнѣ пытки испытаній!
1900 г., 1 февраля.
И алыя розы и бѣлыя лиліи
Отъ жгучаго зноя склонились въ безсиліи…
И, дремой объята, раскинулась, млѣя,
Вся въ солнечныхъ пятнахъ сквозная аллея.
Одни мы съ тобою подъ сѣнью узорною.
Страсть, къ сердцу прихлынувъ волной непокорною,
Въ томленьи тяжеломъ, какъ въ зноѣ природа,
Безъ слезъ изнываетъ и проситъ исхода.
Хотимъ — и не можемъ мы рѣчью смятенною
Открыть торопливо любовь затаенную;
И жутко и страшно теперь намъ обоимъ,
И давитъ затишье недвижнымъ покоемъ.
Но близость насъ клонитъ другъ къ другу въ безсиліи,
Какъ алыя розы и бѣлыя лиліи,
И, кажется, страсть, всѣ преграды минуя,
Сольетъ безъ признанья уста въ поцѣлуѣ…
1900 г., май.
Уединенія покинутый пріютъ —
Заглохшій старый садъ, бесѣдка съ паутиной,
Подъ сѣнью блѣдныхъ изъ недвижный мертвый прудъ,
Затянутый кругомъ весь плѣсенью и тиной.
Аллея темная, листвы густой наметъ,
Не пропускающій веселыхъ пятенъ свѣта;
Проросшая травой дорожка, что ведетъ
Туда маня во глубь и тамъ теряясь гдѣ-то…
Все дорого душѣ, какъ память давнихъ лѣтъ!
Все, сердце радуя, такъ близко и знакомо,
Хотя неряшества и запустѣнья слѣдъ
Лежитъ на всемъ вокругъ пустѣющаго дома.
Бѣгутъ, бѣгутъ года, и съ каждымъ годомъ садъ
Все гуще, и сырѣй въ немъ сумракъ золотистый…
И алыхъ розъ кусты на цвѣтникахъ глушатъ
Крапива и лопухъ широколистый…
Войсковицы.
ОБЛАКА.
Безстрастныя, холодныя,
Нѣмыя облака,
Какъ лебеди крылатые,
Плывутъ издалека,
Плывутъ они свободныя,
Кочуя въ небесахъ,
Въ бояхъ грозой не смятыя,
На легкихъ парусахъ.
Не блещущими латами
Отъ натиска и ранъ
У нихъ у всѣхъ закованы
И грудь и мощный станъ,
Но бурками косматыми
Бѣлѣютъ, словно снѣгъ;
И звѣзды, очарованы,
Слѣдятъ ихъ рѣзвый бѣгъ.
Летятъ они дружинами,
Кочуютъ и въ разбродъ,
Безъ роду и безъ племени,
Безъ горя и заботъ.
То кроются сѣдинами,
То въ роскоши убранствъ,
Летятъ, не зная времени,
Надъ безднами пространствъ.
Съ тобой мы вмѣстѣ, неразлучно!
Что смерть намъ? взмахъ ея косы?
Въ блаженствѣ быстро и беззвучно
Летятъ минуты и часы!
Приливы радостныхъ волненій
Смѣняетъ рой лазурныхъ думъ.
Къ счастливымъ — жизненныхъ — смятеній
Не долетаетъ дерзкій шумъ.
Любовь святая осѣнила
Крыломъ счастливый нашъ очагъ;
И сердце горе позабыло
И позабыло жизни мракъ.
Намъ свѣтитъ солнце упованій
И въ свѣтлый путь влекутъ мечты,
Гдѣ нѣтъ ни горечи страданій,
Ни шума гнѣвной суеты.
Мы жаждемъ жизни, вѣря въ счастье,
И гонимъ прочь сомнѣній тьму.
А если ждутъ насъ дни ненастья,
То вспоминать о нихъ, — къ чему?
Какъ тяжко на землѣ влачить существованье,
Ни счастья не познавъ, ни радостей любви;
Какъ больно охлаждать кипучія желанья
И съ ними подавлять волненіе въ крови!
Какъ горько приходить къ печальному сознанью
Что молодость летитъ и старость впереди;
Что счастья не достичь безсильному желанью
И жизни не зажечь въ безтрепетной груди!
А жизнь кругомъ кипитъ, кипитъ, полна волненій,
Мятущихся тревогъ и тягостной борьбы,
И заглушаетъ вопль терзающихъ мученій
И рвущіяся съ устъ проклятья и мольбы!
Осенній день, рожденный изъ тумана,
Идетъ къ концу, беззвученъ и унылъ.
Вдали закатъ забагрянѣлъ, какъ рана,
И облака какъ кровью обагрилъ.
Они зажглись на мигъ огнемъ холоднымъ
И заревомъ блеснули въ небесахъ,
Въ желаніи безсильномъ и безплодномъ
Жизнь пробудить въ безжизненныхъ поляхъ.
Гдѣ вѣетъ стужъ дыханіемъ суровымъ,
Гдѣ травъ коверъ поблекъ и побурѣлъ,
И грудь земли бѣлѣющимъ покровомъ
Сѣдой туманъ, какъ саваномъ, одѣлъ.
Не такъ ли мы въ стремленіи напрасномъ
Пытаемся подчасъ въ душѣ своей,
Объятой тьмой и холодомъ безстрастнымъ,
Зажечь огонь угаснувшихъ страстей?
Я спросилъ сѣдую бурю,
Бурю ропщущую въ тьмѣ,
Съ тайнымъ ужасомъ и страхомъ
Въ робкомъ сердцѣ и умѣ:
«Для чего, людей пугая,
Ты ревешь подъ шумъ дождя?»
Й отвѣтила мнѣ буря,
Подъ окномъ моимъ гудя:
«Чтобъ напомнить, чтобъ повѣдать
Шумомъ вихря моего
Людямъ злымъ о Божьемъ гнѣвѣ
И могуществѣ Его!»
Видя молніи зубчатой
Огнеметную стрѣлу,
Я спросилъ, впиваясь взоромъ
Въ разступившуюся мглу:
«Для чего въ косматыхъ тучахъ
Ты сверкаешь надъ землей?»
И она мнѣ просвистѣла,
Извиваяся змѣей:
«Чтобъ грозить вамъ Божьей карой,
Родъ людской, объятый зломъ!
— Васъ огнемъ испепелю я
Какъ Гоморру и Содомъ!»
Но, когда промчалась буря,
Унося съ собою мракъ,
И огонь сверкавшихъ молній
Въ тучахъ тающихъ изсякъ, —
Видя радуги гирлянду
Въ засинѣвшихъ небесахъ,
Я спросилъ ее: «Зачѣмъ ты
Блещешь въ краскахъ и лучахъ?»
И отвѣтила она мнѣ,
Зыбля красками эфиръ:
«Я свожу съ небесъ на землю
Благодать, любовь и миръ!»
Сердце напрасно волнуется сладко
Бурей надеждъ средь тревогъ суеты.
Все на землѣ мимолетно и кратко:
Счастье, любовь, красота и мечты.
Наши надежды рождаютъ сомнѣнья!
Яркое пламя ихъ — призрачный свѣтъ!
Счастіе людямъ дано на мгновенье,
Прочнаго-жъ, долгаго счастія нѣтъ!
Грѣетъ любовь насъ лишь въ юные годы,
Хрупче стекла золотыя мечты,
И красоты торопливые всходы
Блекнутъ и вянутъ, какъ въ полѣ цвѣты.
Жизнь на землѣ въ проявленіяхъ тлѣнна!
Все, что рождается, гибнетъ тотчасъ!
Вѣчное только одно неизмѣнно,
Непостижимое въ жизни для насъ!
Изъ-за тускло-мерцающихъ стеколъ,
Заслоненныхъ рѣшеткой желѣзной,
Рвется узникъ на волку, какъ соколъ,
Глядя въ небо съ тоской безполезной.
Но ничтожны желаній усилья
Подъ замками глухого затвора,
Какъ безсильны у сокола крылья
Въ тѣсной клѣткѣ, лишенной простора.
Такъ у мысли свободолюбивой,
Какъ цѣпями, неволей запрета,
Часто отнятъ розмахъ горделивый
Въ смѣлыхъ поискахъ правды и свѣта!
ОСЕННІЙ САДЪ.
Вѣтромъ спутанныя вѣтки подъ окномъ моимъ шумятъ.
Съ каждымъ днемъ все больше, больше облетаетъ пышный садъ.
Ужь не слышно въ немъ жужжанья на куртинахъ звонкихъ пчелъ,
Гдѣ пестрѣли гіацинты и весной шиповникъ цвѣлъ.
Вѣтромъ спутанныя вѣтки подъ окномъ моимъ шумятъ,
Листья желтые каскадамъ, шелестя, съ деревъ летятъ…
Осень скучная уныло бродитъ призракомъ въ саду, —
Гдѣ я пѣсенъ не услышу, и отрады не найду.
Вѣтромъ спутанныя вѣтки подъ окномъ моимъ шумятъ,
И тревожно съ грустнымъ вздохомъ мнѣ о прошломъ говорятъ.
И подъ скучный шелестъ вѣтокъ и унылый вѣтра шумъ,
Безотрадной вереницей пролетаетъ много думъ!
Межъ бдѣніемъ и сномъ есть краткій промежутокъ,
Когда еще не спишь, и умъ тревожный чутокъ,
Но дрема крадется, скользя надъ головой,
И мысли путаетъ таинственною мглой.
Дѣйствительность ушла и гдѣ-то затерялась…
И все, что тѣшило, и все, что улыбалось,
Или томило умъ — исчезло, разлетясь,
Какъ въ небѣ облака, теряющія связь.
Открылась глубина предъ спящими очами…
Волшебныя мечты слились съ ночными снами…
Фантазіи полетъ кружитъ усталый умъ,
И рой обманчивыхъ и запоздалыхъ думъ,
Обрывками дрожа, какъ нити паутины,
Приводитъ къ ложу сна минувшаго картины.
Безъ чувствъ и безъ мыслей душа на землѣ прозябала бъ,
Какъ солнца и свѣта лишенный въ теплицѣ цвѣтокъ.
О, сколько бъ звучало повсюду томительныхъ жалобъ!
Какъ тягостна бъ жизнь намъ казалась средь бурь и тревогъ!
Но мысли и чувства въ насъ будятъ приливы желаній,
Волненіе въ сердцѣ, волненіе въ знойной крови,
И жажду стремленій, и свѣтлые сны упованій,
И пламя восторговъ, и сладостный трепетъ любви!
А жизнь безъ любви и стремленій — не степь ли,
Палимая зноемъ, гдѣ въ морѣ зыбучихъ песковъ
Лишь царствуетъ гибель, тая разрушенье, какъ въ пеплѣ,
Подъ грудой развалинъ на почвѣ безъ прочныхъ основъ?
Такъ даль ясна, такъ день еще блестящъ,
Такъ грѣетъ лучъ небеснаго свѣтила,
Что, углублясь въ густую зелень чащъ,
Не вѣрится, что осень наступила!
Но утренникъ дыханьемъ мертвыхъ устъ,
Хладя рѣки трепещущее лоно,
Уже обжогъ боярышника кустъ
И обагрилъ рѣзные листья клена.
Уже встаютъ въ поляхъ по вечерамъ,
Какъ бѣлый дымъ, болотные туманы
И стаи птицъ, поднявшись къ небесамъ,
Летятъ на югъ въ невѣдомыя страны.
Наскучило-ль на сѣверѣ глухомъ
Имъ, странникамъ, унылое кочевье,
Гдѣ будятъ грусть въ багрянцѣ золотомъ
Дремотою повитыя деревья?
Иль, чувствуя, что скоро лѣта пиръ,
Какъ юности броженіе, затихнетъ,
Онѣ летятъ въ иной цвѣтущій міръ,
Гдѣ нѣтъ ни зимъ, ни савановъ сѣдыхъ нѣтъ?
Гдѣ съ далью слитъ лазурный небосклонъ,
Гдѣ гребни горъ стремятся къ алымъ зорямъ
И въ блескѣ дня спитъ воздухъ, освѣженъ
У береговъ плескающимся моремъ,
Куда, забывъ про холодъ и туманъ,
Подъ небо странъ, природою богатыхъ,
Летятъ мечты печальныхъ сѣверянъ,
Спѣша вослѣдъ за стаями пернатыхъ.
И люди мечтаютъ, и звѣзды мечтаютъ,
И тѣ, и другія мятутся во мглѣ…
Но люди мечты къ небесамъ устремляютъ,
А звѣзды — къ печальной землѣ.
Влеченія жажда имъ сны окрылила,
И свѣтъ лучезарный затеплила въ нихъ.
— Зачѣмъ же однихъ ожидаетъ могила,
И вѣчность безсмертья — другихъ?..
Осенній дождь, какъ движущейся сѣткой,
Завѣсилъ даль;
Въ глухомъ саду, съ покинутой бесѣдкой,
Царитъ печаль.
По небесамъ клубятся тучи дымомъ,
Затмивъ лазурь;
Гудятъ весь день надъ нолемъ нелюдимымъ
Порывы бурь.
Свинцовой мглой, какъ саваномъ, одѣта —
Шумитъ рѣка;
Туманитъ взоръ, таясь глубоко гдѣ-то
Въ груди, тоска.
Мечты любви, мечты воспоминаній,
Плывутъ, какъ сны,
Неся тепло и вздохъ благоуханій
Былой весны.
И ловитъ взоръ забытыя видѣнья
Забытыхъ дней,
Какъ чары сновъ, въ минуту пробужденья,
Во тьмѣ ночей…
Чего стыдливое признанье
Не досказало мнѣ въ рѣчахъ,
Доскажетъ знойное сіянье
Въ твоихъ потупленныхъ очахъ.
Твоей души нѣмая тайна
Мнѣ въ нихъ откроется яснѣй
Чѣмъ, если-бъ вылилась случайно
Въ смятенномъ лепетѣ рѣчей.
Беззвѣздная полночь стоитъ. на дворѣ,
Какъ пухъ легковѣйный, снѣжинки мятутся…
Бѣлѣютъ уныло поля въ серебрѣ
И вѣтви деревьевъ отъ холода жмутся.
Суровая стужа, суровый морозъ!
Снѣгъ вьется во тьмѣ средь ночного беззвучья
И кутаютъ хлопья вершины березъ
И вихрями бурь обнаженные сучья.
Одѣтая въ саванъ, зима за окномъ
Покойницей блѣдной, какъ призракъ, бѣлѣетъ:
И страшно, и жутко; и въ сердцѣ моемъ,
Согрѣтомъ любовью, вновь холодомъ вѣетъ.
Кипучихъ желаній потухшій огонь
Подернулся пепломъ зловѣщихъ сомнѣній
И мчатъ меня думы, какъ всадника конь,
Въ хаосъ налетѣвшій тревогъ и волненій.
Разсыпался грезъ золотой караванъ!
Разсѣялся бредъ опьяняющей страсти!
И снова заботъ непроглядный туманъ
Меня охватилъ темнотой своей власти.
Какъ мутное небо безъ блещущихъ звѣздъ,
Грядущее смотритъ слѣпыми очами…
Изъ сердца надежды, какъ птицы изъ гнѣздъ
Поспѣшно умчались съ веселыми днями..
Одѣтая въ саванъ, зима за окномъ
Покойницей блѣдной, какъ призракъ, бѣлѣетъ,
И снѣгъ перелетный во мракѣ ночномъ
Пушинками вьется и звѣздами рѣетъ.
Почіетъ земля въ неподвижной тѣни
И долго, томясь, почивать еще будетъ.
Но землю разбудятъ весенніе дни,
А сердце… кто сердце разбудитъ?!.
Чѣмъ разнороднѣй кругъ волненій
Средь повседневной суеты,
Тѣмъ больше яркихъ вдохновеній,
Тѣмъ лучезарнѣе мечты!
И чѣмъ волненья жизни проще
Въ однообразномъ шумѣ дня,
Тѣмъ меньше силъ, тѣмъ меньше мощи,
И вдохновеній, и огня!
О, сны о минувшемъ, прекрасные сны,
Зачѣмъ вы воскресли съ разсвѣтомъ весны
И, тихою ночью склонясь къ изголовью,
Волнуете сердце забытой любовью?
Зачѣмъ вы вступили ко мнѣ на крыльцо
И дышете страстью и зноемъ въ лицо,
И будите чувства и къ счастью стремленья,
Погасшія въ сердцѣ подъ пепломъ забвенья?
Къ чему мнѣ поете о томъ, что прошло,
О томъ, что судьба безпощадно и зло
Жестокой руки преднамѣреннымъ взмахомъ
Разбила, глумясь, и развѣяла прахомъ?
Того, что погибло, того, что мертво,
Во мнѣ не разбудитъ весны торжество!
И жизни и пѣсенъ проснувшійся лепетъ
Не вызоветъ въ сердцѣ ликующій трепетъ.
О, сны о минувшемъ, прекрасные сны,
Къ чему-жъ вы воскресли съ разсвѣтомъ весны,
Какъ травъ и цвѣтовъ молодые побѣги
На кочкахъ могилъ, на послѣднемъ ночлегѣ,
Послѣднемъ пріютѣ почившихъ костей,
Вѣнчая ихъ прахъ подъ улыбкой лучей,
Подъ сводомъ небесъ какъ шатромъ бирюзовымъ,
Пестрѣющимъ, яркимъ, душистымъ покровомъ?
Спроси: зачѣмъ, томясь, душа поэта,
Несбыточнымъ желаніемъ полна,
Разсвѣта ждетъ, желаннаго разсвѣта,
Средь косности объемлющаго сна?
Спроси: зачѣмъ, медлительные годы
Въ стѣнахъ тюрьмы мучительно влача,
Ждутъ узники съ надеждою свободы
Какъ свѣтлаго весенняго луча?
Спроси: зачѣмъ, не внемля злымъ угрозамъ,
Наперекоръ желаніямъ зимы,
Шумитъ ручей, окованный морозомъ,
И вырваться пытается изъ тьмы?
И ты поймешь во всѣхъ одно стремленье,
Во всѣхъ одинъ мучительный порывъ
Къ свободы днямъ изъ мрака заточенья,
Чей давитъ гнетъ, весь міръ поработивъ!
Въ мракѣ полночи морозной
Дремлютъ бѣлые лѣса;
Въ ризѣ синей, въ ризѣ звѣздной,
Смотрятъ бездной небеса.
Изъ таинственной ихъ дали,
Изъ бездонной глубины,
Словно выкованъ изъ стали,
Блещетъ тонкій серпъ луны.
Поле кажется пустыней,
Снѣгъ — холоднымъ серебромъ,
Звѣздной пылью вьется иней,
Искрясь въ воздухѣ ночномъ.
И влечетъ отъ золъ мытарства
Этой ночи тишина
Въ заколдованное царство
Заколдованнаго сна!
ЛАНДЫШЪ.
О. В. Поль
Весной румяной въ рощѣ темной
Вдыхая влажное тепло,
Бокаломъ бѣлымъ въ грусти томной
Склонилъ ты блѣдное чело.
Завороживъ, ласкаютъ грезы
Твой на зарѣ безгрѣшный сонъ…
И дремлешь ты, роняя слезы,
Благоуханьемъ напоенъ.
Гляжу, боясь нарушить взоромъ
Твое блаженство, твой покой,
Какъ грѣшникъ, мучимый укоромъ,
Смущенъ святыни чистотой.
Но ты въ невѣдѣньи прекрасномъ
Слѣпыхъ страстей и золъ грѣха
Подъ листьевъ кровомъ безопаснымъ
Таишься, прячась въ зелень мха.
Ты — чистой скромности эмблема
И не причастенъ тьмѣ земной,
Какъ недоступна дверь эдема
Слѣпымъ соблазнамъ воли злой.
СОНЕТЪ.
Иду я чащею древесной,
Колеблетъ робость шагъ неровный,
И сосенъ строй дружиной тѣсной
Со мной идетъ во тьмѣ безмолвной.
Кусты, цѣпляясь за одежды,
Глушатъ и путаютъ дорогу;
И гаситъ страхъ въ душѣ надежды
И въ смутномъ сердцѣ бьетъ тревогу.
Найду ли выходъ я, однако,
Изъ запустѣнія и мрака,
Томимый тяжкой жаждой свѣта?
И онъ блеснетъ ли предо мною,
Какъ путь, намѣченный судьбою,
Влекущій къ истинѣ поэта?
СТРАХЪ.
Былъ вечеръ осенній и хмуръ, и унылъ,
Серпъ мѣсяца блѣдный за облакомъ плылъ….
Вершины деревьевъ въ тревожной печали
О чемъ-то таинственномъ глухо шептали.
Я шолъ торопливо по травамъ и мхамъ,
И страхъ шолъ за мною, какъ тѣнь, по стопамъ.
Онъ шагъ замедлялъ мой невѣрнымъ движеньемъ
И то выступалъ и скользилъ привидѣньемъ,
И очи пугалъ средь ночной темноты,
То прятался робко, какъ тать, за кусты,
То вновь выросталъ изъ-за нихъ великаномъ,
Колеблясь безформеннымъ бѣлымъ туманомъ,;
То внизъ пригибался, какъ сказочный гномъ,
И корчилъ гримасы безкровнымъ лицомъ.
То вдругъ, какъ стѣной, преграждалъ мнѣ дорогу
И въ сердцѣ будилъ роковую тревогу;
То филина стономъ по лѣсу стоналъ,
То смѣхомъ русалки какъ сычъ, хохоталъ;
И ужасъ, объявъ меня, билъ лихорадкой,
И шолъ, какъ больной, я походкою шаткой,
И грезилось мнѣ, что, не вѣдая самъ,
Бреду я въ глуши по заклятымъ мѣстамъ.
ЗАБОТА.
(Изъ Гейне).
Какъ въ солнечномъ блескѣ весенней норы,
Танцуя, носились толпой комары,
Такъ нѣкогда счастливъ и веселъ былъ я,
Меня окружали любовью друзья
И братски дѣлили, вступая въ бесѣды,
Со мною червонцы мои и обѣды.
Но лишь обѣднѣлъ расточительный крезъ,
Друзей легіонъ торопливо исчезъ.
Съ уходомъ веселыхъ и красныхъ деньковъ,
Какъ дымъ, разлетается рой комаровъ.
Друзья-комары съ ихъ поддѣльнымъ участьемъ
Отъ насъ исчезаютъ съ исчезнувшимъ счастьемъ.
Теперь неотлучно полночной порой
Забота сидѣлкой сидитъ надо мной,
Одѣтая въ кофту и черный колпакъ,
И нюхаетъ горькій и ѣдкій табакъ,
И скрипъ табакерки терзаетъ мнѣ ухо,
И часто такъ страшно киваетъ старуха.
Порою мнѣ грезится въ мракѣ ночей,
Что счастье вернулось съ толпою друзей,
И сердце такъ сладко забьется въ груди…
Вдругъ скрипъ табакерки — Господь пощади! —
И грезы, какъ мыльный пузырь, разлетятся, —
Старуха моя начинаетъ сморкаться…
ИЗЪ ШЕКСПИРА.
Родившись, плакалъ ты безпомощно вначалѣ.
Всѣ жь улыбалися при громкомъ дѣтскомъ плачѣ.
Дай Богъ, чтобъ въ смертный часъ случилось все иначе:
Твой улыбался бъ ликъ, всѣ-жь плакали бъ въ печали.
ИЗЪ АСНЫКА.
Сонетъ.
Зачѣмъ волнуютъ грудь безумныя желанья,
Когда ихъ жгучій зной нельзя залить ничѣмъ?
Зачѣмъ кипитъ борьбой душа, полна страданья,
Отвергнувъ тишины плѣнительный эдемъ?
Зачѣмъ съ предвѣчныхъ тайнъ хочу сорвать покровы
И безконечность въявь объять слѣпымъ умомъ,
Когда, едва открывъ родникъ познанья новый,
Я, жаждущій, безъ силъ склонюсь надъ родникомъ?
О, тщетныя мечты! Безумныя желанья!
Обманчивый миражъ! Кто съ горечью сознанья
Безсилья своего не слалъ проклятій вамъ?
И кто не гнался вночь все съ тѣмъ же ослѣпленьемъ
За призраковъ толпой влекущихъ обольщеньемъ,
О бѣдствіяхъ забывъ, въ стремленьи къ новымъ снамъ?
Ни новыхъ звуковъ, ни новыхъ пѣсенъ,
Ни зноя страсти, ни сновъ любви!
Путь трудный теменъ, міръ людный тѣсенъ
И холодъ жизни течетъ въ крови.
Вражды и дружбы отравой козней
Разбито сердце, истерзанъ умъ,
И не разбудитъ лучъ счастья поздній
Ни новыхъ пѣсенъ, ни новыхъ думъ.
Кубокъ счастья золотого
Выпитъ алчными устами,
И томлюсь, томлюсь я снова
Порываясь къ днямъ былого
Окрыленными мечтами.
Жажду вновь, горю желаньемъ
Испытать былую страсть я;
Жажду съ тайнымъ трепетаньемъ
Вновь припасть предъ угасаньемъ
Къ кубку сладостнаго счастья.
Съ каждымъ днемъ все солнце выше,
Небо глубже, даль яснѣй;
Таетъ снѣгъ и каплетъ съ крыши,
И звучитъ въ теплѣ лучей
Томный говоръ на карнизахъ
Голубей и горлицъ сизыхъ.
Оползаетъ на припекѣ
Снѣгъ со скатовъ и холмовъ;
Просыпаются потоки,
Расторгая плѣнъ оковъ,
И разбуженныя волны
Вешней музыкою полны.
На плетни и на заборы
Налетѣвъ, какъ пчелъ рои,
Нескончаемыя споры
Подымаютъ воробьи,
Перепархивая шумно
То на риги, то на гумна.
Вешній день, звеня и плача,
Блещетъ въ капляхъ и лучахъ,
Въ тайникахъ сердечныхъ пряча
Передъ личнымъ горемъ страхъ,
И заплаканныя вѣжды
Озаряетъ лучъ надежды.
Чѣмъ-то свѣтлымъ, обновленнымъ,
Чѣмъ-то нѣжнымъ, какъ весна,
Вѣетъ въ сердцѣ, пробужденномъ
Отъ томительнаго сна,
И опять любви желанья
Будятъ грезъ очарованье.
ЖЕЛАНІЕ.
Когда румянится заря,
Востокъ улыбкой озаря,
Встаетъ, какъ облачный покровъ,
Туманъ съ проснувшихся луговъ,
Стремясь въ лазурь, какъ океанъ,
Лучами солнца осіянъ,
И вьется, воздухомъ гонимъ,
И расплывается, какъ дымъ,
Подъ пѣнье птицъ, подъ шумъ дубравъ,
Подъ плескъ ручья и лепетъ травъ,
Покрытыхъ щедро въ часъ ночной
Благоуханною росой.
Такъ отъ тревогъ и жизни бурь,
Стремясь въ небесную лазурь,
Гдѣ яркимъ пламенемъ горя,
Въ теплѣ румянится заря,
Подъ пѣнье птицъ, подъ шумъ дубравъ,
Подъ звонъ ручья и лепетъ травъ
Въ душѣ съ мечтой о свѣтлыхъ дняхъ,
Не помышляя о врагахъ,
Какъ тихо тающій туманъ,
Лучами солнца осіянъ,
И я растаять-бы хотѣлъ,
Благословляя свой удѣлъ.
Не гаситъ ночь зари мерцанье
Въ лазурномъ небѣ, какъ шатрѣ;
Какъ сны, воздушны очертанья
И даль въ багряномъ янтарѣ.
Плывутъ, скользя неуловимо,
Какъ звуки, тѣни надъ землей
И, зыблясь, таютъ легче дыма
Въ лучахъ, затепленныхъ зарей.
И, снова внемля жизни бреду,
Воскресшій умъ объятъ мечтой:
Не свѣтъ-ли празднуетъ побѣду
Надъ обезсиленною тьмой?..
Запуганнымъ звѣрькомъ казалась ты всегда
Въ кругу родной семьи, веселой постоянно,
И радости живой лучистаго слѣда
На личикѣ твоемъ не видѣть было странно.
Но дѣтскіе года поспѣшно протекли
И птичкой изъ гнѣзда ты выпорхнула скоро…
Въ груди пылала страсть, волненья сердце жгли,
Но счастье не пришло, не прояснило взора.
И, чуждая для всѣхъ, ты скоро умерла,
Ища не на землѣ забвенья и пріюта…
Спокоенъ мраморъ былъ холоднаго чела,
Но блѣдный, кроткій ликъ улыбку слалъ кому-то…
ПРОЩАНІЕ СЪ МОЛОДОСТЬЮ.
О, молодость моя, куда умчалась ты?
Гдѣ птицей рѣзвою отъ взоровъ схоронилась?
Я вспомнилъ о тебѣ, и вспыхнули мечты
И сердце, пробудясь, такъ сладостно забилось.
Куда умчалась ты? Кто скажетъ мнѣ о томъ?
Кто свѣтлый образъ твой вернетъ мнѣ изъ былого?
Ужь старость хмурая съ дряхлѣющимъ челомъ
На путь вступаетъ мой печально и сурово.
Явись, и отгони ее, старуху, прочь!
Я слышу, какъ вдали костыль ея грохочетъ?
Она несетъ съ собой безрадостную ночь —
Сомнѣній и тоски — и въ грудь проникнуть хочетъ.
Явись же на пути, какъ лучезарный богъ,
И свѣтомъ отгони мракъ старости унылой.
Я жить еще хочу средь сладостныхъ тревогъ,
А старость, какъ недугъ, страшитъ меня могилой!
Какая ненависть кипитъ во мнѣ ко всѣмъ,
Кто ложью истину безстыдно прикрываетъ;
Кто въ лжи своей погрязъ, не совѣстясь ничѣмъ,
Чье сердце грубое ничто не уязвляетъ!
Что рѣзкій смѣхъ для нихъ и безпощадный судъ?
Они не вызовутъ въ нихъ краски и смущенья?
Въ чьемъ сердцѣ совѣсть спитъ — укоровъ не поймутъ.
Ихъ даже не смутитъ и голосъ обличенья!
1896 г., 27 сентября.
РАКЕТА.
Какъ мысль свободная поэта,
Взвилась воздушная ракета,
Звѣздой взлетѣвъ подъ небеса,
И, какъ алмазная роса,
Зажглась огнистыми цвѣтами,
И, споря яркостью съ звѣздами,
Въ нависшемъ сумракѣ ночномъ,
Сверкнувъ, разсыпалась дождемъ…
Она, минутно тѣша взгляды,
Пропала въ мракѣ… а лампады
Небесныхъ звѣздъ горѣли въ тьмѣ,
Какъ мысли свѣтлыя въ умѣ.
Онѣ не гаснутъ вѣкъ отъ вѣка,
Она-жь — созданье человѣка,
Его ума и слабыхъ рукъ, —
Едва блеснетъ и гаснетъ вдругъ.
НЕ НА РАДОСТЬ.
Обручили насъ майскія зори,
Повѣнчали сѣдые морозы,
Но — увы — не на радость, а горе
И однѣ безутѣшныя слезы.
Истомились съ тобою мы оба,
Истерзались, сердцами болѣя.
Сталъ я жолченъ и мраченъ, какъ злоба,
Ты — блѣдна и хрупка, какъ лилея.
Наши дни безотрадно-унылы,
Тяжелы и мучительны ночи, —
Оттого, что надорваны силы,
Оттого, что запуганы очи.
Не для счастья и воли свободной,
Не для дружбы съ безпечной толпою, —
А для пытокъ борьбы безъисходной,
И для жертвъ мы сошлися съ тобою!
Труденъ путь нашъ, терниста дорога,
Тучи бѣдъ пролетѣли ужь въ жизни,
Много вынести, выстрадать много
Намъ пришлось отъ людской укоризны…
Для чего-жь, на страданье и горе,
И однѣ безутѣшныя слезы.
Обручили насъ майскія зори
И вѣнцомъ придавили морозы?
Мнѣ жаль, что этотъ день мелькнетъ, какъ призракъ блѣдный,
Что чувства, вызванныя имъ,
Блеснувъ на мигъ огнемъ, какъ метеоръ безслѣдный,
Въ душѣ разсѣются, какъ дымъ!
Мнѣ жаль, что этотъ день на жизненномъ закатѣ
Пролившій въ сердце мнѣ любовь
И давшій столько ласкъ и столько благодати,
Не повторится больше вновь!
Мнѣ жаль, что этотъ день и кроткій, и лучистый,
Рожденный свѣтомъ и тепломъ,
Уже идетъ къ концу, — и скоро въ дымкѣ мглистой
Померкнетъ пламеннымъ огнемъ.
Мнѣ жаль его до слезъ, какъ любящаго друга^
Мнѣ прошептавшаго «прости», —
Кого изъ злыхъ когтей смертельнаго недуга
Нельзя ни вырвать, ни спасти!
Едва пахнетъ осенняя прохлада,
Уже дарятъ намъ щедрые сады
И золотые гроздья винограда,
И алые и сочные плоды.
Они стоятъ, полны благоуханьемъ,
Подъ ношею повиснувшихъ плодовъ,
И ждетъ тогда садовникъ съ упованьемъ
Обильный сборъ и отдыхъ отъ трудовъ.
Не отъ зерна-ль, таящагося въ мракѣ
И зрѣющаго въ бороздахъ гряды,
Произрастаютъ зелени и злаки,
И сочные душистые плоды?
Не отъ добра-ль, посѣяннаго нами
Въ сердцахъ людей съ любовью иногда,
Встрѣчаемъ мы, ужь ставши стариками,
Ихъ доблести чрезъ многіе года?
Такъ каждое посѣянное сѣмя,
Найдя уходъ отеческихъ заботъ,
Произрастетъ въ назначенное время
И всходы дастъ, а съ ними добрый плодъ!
НОВЫЙ ГОДЪ.
I.
Изъ міра горняго, гдѣ свѣтъ рождаетъ свѣтъ
Широко распахнувъ трепещущія крылья,
Несетъ небесный духъ, блюдя вѣковъ завѣтъ,
Младенца Новый-Годъ въ міръ гнѣва и насилья.
Роящихся свѣтилъ безсмертные огни,
Сверкая въ небесахъ ночными маяками,
Имъ освѣщаютъ путь въ таинственной сѣни,
Разлитой надъ землей туманными волнами…
Пришельца новаго ждетъ грѣшная земля,
Не спитъ тревожный людъ, охваченный волненьемъ,
И, съ прошлымъ счетъ сведя и счастія моля,
Надѣется опять и мучится сомнѣньемъ.
Даетъ обѣтъ любить, даетъ обѣтъ прощать,
Отъ горя и обидъ беречь «меньшого брата»
Услыша зовъ нужды на помощь прибѣгать,
И, къ истинѣ стремясь, блюсти завѣты свято.
Но, только небеса разсвѣтомъ озаривъ,
На землю Новый Годъ слетитъ, какъ свѣтлый геній,
Забудется людьми минутный ихъ порывъ,
Забудется ихъ пылъ возвышенныхъ стремленій.
Подъ звонъ заздравныхъ чашъ подъ тяжкій хмѣль вина
Разсѣются, какъ дымъ, пустыя обѣщанья,
И будетъ вновь толпа безуміемъ полна,
Кипѣть враждой и зломъ въ слѣпомъ негодованьѣ.
Такъ смывъ слѣды румянъ съ поблекшаго лица
И грустною слезой затмивъ сіянье взора,
Клянется грѣшница предъ образомъ Творца
Вступить на честный путь, сойдя съ пути позора.
Но только свѣтлый мигъ раскаянья пройдетъ
И слезы освѣжатъ измученное око,
О клятвахъ позабывъ, она опять пойдетъ
На тотъ-же темный путь разврата и порока.
II.
Минута страшная! И сладостно и жутко!
Ужь полночи приходъ намъ стрѣлкой возвѣщенъ;
И, въ мирной тишинѣ прислушиваясь чутко,
Внимаетъ робкій слухъ часовъ безстрастный звонъ.
Какая смѣсь въ душѣ надеждъ и упованій!
Какой хаосъ въ умѣ волнующихся думъ!
А полночи приходъ, средь бури ожиданій,
Величественъ и нѣмъ, безстрастенъ и угрюмъ.
Такъ просто, какъ и все, въ природѣ равнодушной
Свершился времени беззвучный переломъ!
— Къ чему — жь умы людей мятутся непослушно,
А сердце зыблетъ страхъ и радости подъемъ?..
1898 г.
Морозъ вздыхаетъ: «я погибъ, —
Близка весна съ дыханьемъ нѣгъ!»
— Ужъ на вѣтвяхъ березъ и липъ
Подъ солнцемъ таетъ бѣлый снѣгъ.
Синѣй и глубже небеса,
Прозрачнѣй воздухъ, даль яснѣй;
Киваютъ рощи и лѣса
Въ румяномъ блескѣ звучныхъ дней.
Наскучилъ тяжкій плѣнъ оковъ
Волнамъ потоковъ и озеръ;
Толпы бранчливыхъ воробьевъ
Ведутъ въ садахъ задорный споръ.
Все жаждетъ свѣта и тепла,
Взывая къ солнцу и веснѣ;
Для всѣхъ неволя тяжела
Въ цѣпяхъ оковъ и мертвомъ снѣ.
О, благодатная весна,
Неси намъ радостную вѣсть,
Что жизнь надеждами полна
И въ этой жизни счастье есть!
(Посв. отцу).
Въ мерцаньи ночи блѣднолунной.
Средь легковѣйной тишины,
Твой голосъ арфой многострунной
Поетъ мнѣ пѣсни старины.
Я, очарованный, имъ внемлю,
Я ихъ стремительно ловлю,
И снова жить хочу, и землю
Съ ея волненьями люблю.
Въ нихъ почерпаетъ сердце силы,
Въ нихъ окрыляются мечты,
Возставъ изъ тьмы, какъ изъ могилы,
Въ лучахъ нетлѣнной красоты.
Не все утраты и потери
Насъ ожидаютъ на землѣ!
Живутъ надежды въ чуткой вѣрѣ
И брежжитъ свѣтъ въ печальной мглѣ!
Летятъ года — ветшаетъ тѣло,
Духъ непокоренъ и живучъ,
И изъ далекаго предѣла
Опять блеснетъ завѣтный лучъ!
Когда въ нависшей тьмѣ мятутся вѣтры споря, —
Шумя, выбрасываетъ валъ
Изъ опѣненныхъ водъ разгнѣваннаго моря
Блестящій жемчугъ и кораллъ.
Такъ часто у пѣвца, въ минуты вспышки гнѣвной,
Кипя, какъ плещущій потокъ,
Выноситъ перлы чувствъ изъ глубины душевной
Порывъ мятущихся тревогъ!
Сквозь разорванный пологъ румянцемъ окрашенныхъ тучъ
Брызнулъ золотомъ яркимъ зари угасающій лучъ
И въ промерзнувшей хвоѣ опушенныхъ инеемъ иголъ
Безмятежно скользя, миріадами блестокъ запрыгалъ…
Но молчалъ неподвижный, угрюмо нахмуренный лѣсъ,
Устремившись главою въ безжизненный холодъ небесъ,
И, исполненный тайнъ вѣковой тяготѣющей дремы,
Былъ печаленъ въ парчѣ и въ алмазахъ своей діадемы.
Словно въ сердцѣ его, омраченномъ нависшею мглой,
Поселилась вся скорбь и вся горечь тоски міровой,
А въ пустынной глуши, чуждой возгласа звонкаго шума,
Призракъ ночи вставалъ, безтѣлесный, беззвучный, какъ дума.
Подъ куполомъ неба вечерней лампадой
Зажглась золотая звѣзда
И, теплясь въ лазури, облитой прохладой,
Трепещетъ на глади пруда.
И, видя звѣзды незнакомой явленье
Въ зеркально-спокойныхъ водахъ,
Томится желаньемъ и жаждой стремленья*
Забывъ о родныхъ небесахъ.
И смотритъ, вздыхая уныло и тяжко
И рвется съ тоскою къ пруду,
Свое отраженье ошибкой, бѣдняжка,
Принявъ за другую звѣзду.
ГРОЗА.
Недвижный мракъ нависъ покровомъ чернымъ,
Идетъ гроза въ доспѣхахъ боевыхъ..*
Угрюмый боръ, склонясь челомъ покорнымъ,
Притихъ.
Идетъ гроза, бросая молній стрѣлы,
Несется громъ, какъ грохотъ колесницъ;
Отряды тучъ — воинственны и смѣлы —
Быстрѣе птицъ.
Мятется пыль клубами по дорогѣ…
Сильнѣй звенитъ и плещется ручей,
Трепещетъ листъ испуганный въ тревогѣ,
Въ сѣтяхъ вѣтвей.
Идетъ гроза… Темнѣе хвойныхъ иголъ
Зловѣщій мракъ, одѣвшій небосклонъ;
Несется вихрь и бѣлый градъ запрыгалъ
Со всѣхъ сторонъ.
Колосья ржи лежатъ во прахъ попадавъ,
Листовой шумятъ разбитые дубы…
Устремлены съ тревогой робкихъ взглядовъ
Къ Творцу мольбы.
Уймись гроза, бушующая гнѣвомъ!
Блесни лазурь потоками лучей
И огласись не плачемъ, а напѣвомъ
Просторъ полей!
Въ янтарномъ золотѣ багрянаго заката
Плыветъ и гаснетъ зимній день;
Сгущаясь, крадется, беззвучіемъ объята,
Какъ смерть, безтрепетная тѣнь.
Заиндевѣлый лѣсъ въ молчаньи неподвиженъ,
Стоитъ, склонясь челомъ сѣдымъ…
Изъ почернѣлыхъ трубъ въ снѣгу зарытыхъ хижинъ,
Віясь, летитъ поспѣшный дымъ.
Сверкаетъ, какъ свѣча, на отдаленномъ храмѣ
Въ огнѣ заката яркій крестъ;
Плыветъ тягучій звонъ надъ снѣжными полями
И разливается окрестъ.
Ужь незамѣтно мракъ туманнымъ покрываломъ
Слетаетъ съ гаснущихъ небесъ
И застилаетъ даль, въ огнѣ и блескѣ аломъ,
И заволакиваетъ лѣсъ.
А мѣсяцъ молодой, подернутый туманомъ,
Встаетъ неясный, какъ мечта, —
И тѣшатъ взоръ межъ тучъ плѣнительнымъ обманомъ,
Мѣняясь, краски и цвѣта.
Такъ радужной игрой обмачивыя грезы
Насъ часто тѣшатъ въ дни любви,
Пока бездушный мракъ и ледъ житейской прозы
Не охладятъ огонь въ крови!
СРЕДИ ПРИРОДЫ.
И утромъ золотымъ, и вечеромъ румянымъ.
Когда лазурь небесъ прозрачна и тиха,
И тѣни зыблятся, ложась узоромъ страннымъ
На землю влажную и мягкій бархатъ мха.
И въ полдень пышущій, какъ страстью, жгучимъ зноемъ,
Когда слѣпитъ глаза мятущаяся пыль
И праздные шмели гудятъ докучнымъ роемъ,
И мысли мнѣ жужжатъ про жизненную быль, —
Люблю уйти я въ лѣсъ дремучій, желтостволый,
Гдѣ сосенъ темный рядъ вершина и шумитъ,
И гдѣ не вѣетъ зной, и солнца лучъ тяжелый
Сверкающимъ огнемъ не жжетъ и не палитъ.
Но ѣдкимъ тлѣньемъ травъ и сыростью грибною
И запахомъ цвѣтовъ весь воздухъ напоенъ,
И ландышъ у ручья съ фіалкой голубою
Въ прохладной тишинѣ вкушаютъ сладкій сонъ.
Люблю уйти туда, подъ сѣнь зеленой хвои,
Уйти, забывъ тоску и шумъ житейскихъ дрязгъ,
Въ безмолвіи искать забвенья и покоя
И дремлющихъ цвѣтовъ — дыханія и ласкъ;
И слышать, какъ въ стволы стучитъ немолчный дятелъ,
И иволга кричитъ, и шепчутся кусты,
И снова силъ запасъ вернуть, что я растратилъ
Въ томительныхъ степяхъ безплодной суеты!
Бьютъ кузнечики въ поляхъ
Многозвучную тревогу;
Опустила съ неба ночь
Тѣнь на пыльную дорогу.
Замелькали роемъ пчелъ
Караваны звѣздъ лучистыхъ.
Слаще нѣжный ароматъ
Въ глубинѣ садовъ тѣнистыхъ;
Бѣлыхъ призраковъ толпой
Надъ рѣкой туманы встали.
Убаюкиваетъ ночь
Въ сердцѣ горе и печали.
Мѣсяцъ огненнымъ щитомъ
Поднимается за рощей;
Въ полѣ вѣтеръ проносясь,
Шевелитъ кустарникъ тощій.
Ночь торжественно плыветъ
Въ небесахъ надъ міромъ соннымъ
И съ лазури сыплетъ сны
Всѣмъ, тревогой утомленнымъ!
ЛАСТОЧКА.
Какъ весело въ теплѣ при яркомъ блескѣ дня
Щебечетъ ласточка подъ крышей у меня!
Какъ жизнерадостенъ у каменныхъ карнизовъ
На шумный пиръ весны ея немолчный вызовъ
Туда, гдѣ зыблется лазури переливъ
Надъ бархатомъ полей и колосистыхъ нивъ;
Гдѣ блещутъ, какъ хрусталь, прозрачныя озера
Гдѣ мачтами вдали столпились сосны бора
И точатъ, какъ слезу, ихъ красные стволы
Изъ треснувшей коры янтарный клей смолы.
А въ синихъ небесахъ, гдѣ солнце искры мечетъ,
Паритъ, чертя круги, надъ степью хищный кречетъ…
Туда она зоветъ, туда на пиръ весны,
Стремяся въ океанъ лазурной вышины,
Гдѣ теплый вѣтерокъ баюкаетъ и нѣжитъ…
И вотъ она взвилась… крылами воздухъ рѣжетъ…
И рѣя, и кружась, и звонко щебеча
Привѣтствуетъ тепло весенняго луча!
1897 г.
КЪ ОТЛЕТУ!
Ужь лѣсъ одѣлся въ позолоту
И въ чужеземные края,
Спѣша, готовится къ отлету
Веселыхъ ласточекъ семья.
Уже ведутъ переговоры
О томъ, когда пускаться въ путь
И какъ летѣть: чрезъ степь и горы,
Иль къ морю синему свернуть.
Толпясь по каменнымъ карнизамъ,
Щебечутъ ласточки весь день,
Пока зарю туманомъ сизымъ
Не омрачитъ ночная тѣнь.
Съ тоской внимаю щебетанью
И жаль мнѣ, что наступятъ дни
И ихъ къ другихъ небесъ сіянью
Потянутъ южныхъ зорь огни.
Покинувъ старыхъ гнѣздъ солому —
Пріютъ родимой стороны, —
Къ чужимъ краямъ, къ чужому дому,
Они умчатся до весны.
И ихъ, весною, обновленной,
Я встрѣчу-ль снова въ блескѣ дней,
Судьбой отъ смерти пощаженный,
Подъ мирной кровлею своей?
Въ небесахъ зари румяной
Огнедышащее пламя
Надъ землей, одѣтой мглою,
Развѣвается, какъ знамя.
И въ его янтарномъ блескѣ,
Громоздясь въ холмы и горы,
Облеклись сѣдыя тучи
Въ златотканные уборы.
Такъ разбуженная память,
Разгорался мечтами,
Годы юности погибшей
Воскрешаетъ передъ нами.
ДВА МІРА.
Два міра есть: одинъ — туманный —
Безъ свѣта солнечныхъ лучей,
Томитъ темницей бездыханной
И намъ не радуетъ очей,
Другой, сверкающій красою
Неугасаемыхъ свѣтилъ,
Куда крылатою мечтою
Нашъ духъ безсмертный воспарилъ.
Въ одномъ встрѣчаютъ насъ страданья,
И въ вихрѣ шумной суеты
Звучатъ безсильныя рыданья
И слышны вопли нищеты.
Въ другомъ — безсмертномъ и прекрасномъ —
Небесныхъ силъ волшебный клиръ
Сливаетъ съ пѣньемъ сладкогласнымъ
Дрожащій лепетъ арфъ и лиръ.
Но, какъ ни полнъ очарованій
Міръ небожителей святыхъ,
Все-жь ближе сердцу міръ страданій,
Скорбей и горестей земныхъ!
Зори румяныя, ясныя зори,
Въ дни молодые воскресшей природы,
Въ небѣ лазурномъ, бездонномъ, какъ море,
Тучки лобзая, ведутъ хороводы.
Зори весеннія, ясныя зори,
Пламенемъ алымъ, какъ розы сверкаютъ…
Въ небѣ бродя въ злототканомъ уборѣ,
Огненный слѣдъ за собой оставляютъ.
Мгла-ли нависнетъ на землю сѣдая,
Тучи-ли ходятъ въ лазурномъ просторѣ, —
Бездны небесъ, какъ мечемъ, разверзая,
Сыплятъ лучи златоперстыя зори.
ПАДШІЯ.
Изъ низменной среды общественныхъ отребій,
Впитавъ въ себя развратъ и гибельный порокъ,
Онѣ обречены нести печальный жребій,
Озлобленно кляня преслѣдующій рокъ.
Обольщены посулъ ласкающимъ соблазномъ,
Принявъ по простотѣ за правду ложь и лесть,
Онѣ забыть позоръ къ утѣхамъ безобразнымъ
Спѣшатъ, бросая въ грязь поруганную честь.
Безъ проблеска надеждъ, безъ правя, на долю счастья,
Лишенныя любви, лишенныя семьи,
Отвыкшія отъ ласкъ и нѣжнаго участья
Влачатъ онѣ, томясь, бездѣльно дни свои.
Печаленъ ихъ удѣлъ! Но есть изъ нихъ у многихъ
И благородства пылъ, и чувство теплоты,
И — сами нищія, — ютясь въ углахъ убогихъ,
Онѣ несутъ свой грошъ на помощь нищеты.
И часто мы виной въ ихъ нравственномъ наденьи,
И мы виною въ томъ, что ихъ затрубленъ вѣкъ,
И все не потому-ль. что въ дикомъ изступленьи
Въ насъ звѣря побѣдить не въ силахъ человѣкъ?
НАКАНУНѢ ВЕСНЫ.
Сѣдыя сумерки спускаются… Маяча,
Блестящей искрой вспыхнулъ огонекъ въ туманѣ;
Занесена кругомъ пушистымъ снѣгомъ дача;
Скользя, полозьями визжатъ по снѣгу сани…
Уныло вѣтеръ злой стучитъ дрожащей ставней;
Въ пушистомъ инеѣ, какъ мертвецы бѣлѣя,
Глядятъ деревья въ окна; и, какъ сонъ недавній,
Мнѣ грезится весна… Пронизана аллея
Лучами алыми вечерняго заката;
Узоръ тѣней упалъ на землю яркой сѣткой…
Кадятъ цвѣты вокругъ дыханьемъ аромата;
Едва журчитъ ручей, и шепчетъ вѣтка съ вѣткой.
И мы идемъ съ тобой, мы — близкіе другъ другу,
Одними чувствами и мыслями объяты;
И бьются въ насъ сердца, какъ-будто отъ испугу, —
Въ предчувствіи невзгодъ, разлуки иль утраты.
Смѣняясь чередой, несутся мысли роемъ,
И въ сердцѣ — гимнъ любви и реквіемъ печальный;
А день, тревожный день, смѣняется покоемъ,
И мгла туманитъ даль и сводъ небесъ хрустальный.
Но взглядъ твой вспыхнулъ вновь и тихой лаской свѣтитъ.
И милая рука, мою сжимаетъ руку…
О, кто-же скажетъ мнѣ и кто теперь отвѣтитъ:
Готовитъ намъ судьба блаженство, или муку?!..
ТРОИЦЫНЪ ДЕНЬ.
Троицынъ день. Съ лучезарнымъ восходомъ
Яркой зари въ голубыхъ небесахъ,
Храмы полны многолюднымъ народомъ,
Стѣны въ гирляндахъ, иконы въ цвѣтахъ!
Полъ весь усыпанъ душистой травою,
Зелень березокъ, букеты цвѣтовъ!
Кажется, храмъ — просвѣтленной душою,
Кажется, міръ — обаяніемъ сновъ!
Взглянешь — и любо! всѣ въ свѣтлыхъ нарядахъ!
Женщины въ тканяхъ весеннихъ одеждъ!
Снова и въ юныхъ, и въ старческихъ взглядахъ
Столько желаній и столько надеждъ!
Такъ хорошо, такъ свѣтло и безбурно,
Въ окна раскрытыя, солнце глядитъ;
Воздухъ такъ ясенъ и небо лазурно, —
Все такъ тепло о веснѣ говоритъ.
Служба идетъ, многозвучное пѣнье
Въ храмахъ звучитъ неземнымъ торжествомъ;
Слезы въ очахъ и въ сердцахъ умиленье
Радостно вызваны праздничнымъ днемъ.
Всѣ образа позолотою блещутъ!
Стѣны украшены — любо взглянуть!
И отъ прилива восторга трепещутъ
Въ Божіемъ храмѣ и сердце, и грудь!
ВЪ ОТКРЫТОМЪ МОРѢ.
Ни берега, ни пристани… Кругомъ
Глухой просторъ бушующаго моря,
Гдѣ стаи волнъ, съ безумнымъ вѣтромъ споря,
Бѣснуются во мракѣ роковомъ.
Трещитъ корма подъ натискомъ валовъ,
Объ мачту бьютъ оборванныя снасти;
Разбитый челнъ грозой стихійной власти
Въ пучину водъ повергнуться готовъ.
Но я веду упорную борьбу
Въ безсвѣтной тьмѣ съ разгнѣванной пучиной,
И мрачный взоръ, исполненный кручиной,
Шлетъ небесамъ укоры и мольбу.
Бѣгутъ валы мятущейся толпой,
Поднявъ, какъ львы, серебряныя гривы;
Напрасны вопль и помощи призывы
Въ пустынѣ волнъ безлюдной и глухой!
Ни паруса, ни синяго дымка!..
Сверкаютъ брызгъ холодные каскады;
Устремлены во мракъ съ тревогой взгляды
И давитъ грудь мятежная тоска.
А тамъ, вдали, за яростной пучиной,
У пристаней нашли отъ бури кровъ
И корабли, и соймы рыбаковъ,
Любуясь волнъ измѣнчивой картиной.
Достигну-ль я до милыхъ береговъ?
Найду-ли кровъ у пристани желанной?
Иль сгибну въ тьмѣ разгнѣванныхъ валовъ,
Лишенный благъ страны обѣтованной?
НА РАСПУТЬИ.
Гаснущій бредъ отлетѣвшаго дня,
Звуковъ неясныхъ расплывчатый шумъ…
Странныя чувства волнуютъ меня,
Странныя мысли приходятъ на умъ!
То, какъ приливъ, набѣгаетъ тоска,
То, какъ отливъ, убѣгаетъ назадъ;
То одѣвается даль въ облака,
То пламенѣетъ въ ней алый закатъ;
То встрепенется, проснувшись, душа,
То загруститъ о забытомъ быломъ;
То устремлюсь я къ небу, спѣша,
То поникаю на землю челомъ.
Благословляю земной свой удѣлъ
И проклинаю, какъ горе, его;
Жажду огня увлекающихъ дѣлъ
И не хочу, не хочу ничего!..
Странныя чувства волнуютъ меня,
Странныя мысли текутъ имъ во слѣдъ —
Бредъ-ли онѣ отлетѣвшаго дня,
Иль моего одиночества бредъ?..
У ОГНЯ.
Струится мракъ изъ тусклыхъ оконъ,
Мерцаетъ блѣдная свѣча;
Съ трельяжа свѣсилась, какъ локонъ,
Листва ползучаго плюща.
Лежу, охваченъ сладкой дремой,
Витаютъ мысли въ царствѣ сновъ —
И жизнь мнѣ кажется поэмой
И сказкой дѣдовъ и отцовъ.
Чертятъ невѣдомые знаки
Нѣмыя тѣни на полу,
И сладко грезить въ полумракѣ,
Приблизясь къ свѣту и теплу.
Пылаетъ печь въ углу, сверкая
Горячей розсыпью огней;
Скользятъ огни, перебѣгая
Дрожащимъ золотомъ лучей.
Тепло, какъ волны, разливая,
Играютъ яркіе огни,
То мебель робко выдвигая,
То пряча въ сумрачной тѣни.
Но скоро угли тусклой дымкой
Подернетъ сѣрая зола —
И станетъ пламя невидимкой,
И разольется всюду мгла.
Угаснетъ свѣтъ, и міръ мечтанья
Померкнетъ въ сумракѣ тѣней,
Какъ чудный трепетъ и мерцанье-
Золой подернутыхъ углей!
ВЪ СОСНОВОЙ РОЩѢ.
Тамъ, въ этой рощѣ, полной мглы
И полной нѣжащей прохлады,
Слезяся золотомъ смолы,
Тѣснятся желтые стволы —
Угрюмыхъ сосенъ колоннады.
Тамъ мягкимъ бархатомъ ковра
Пестрѣютъ мхи у ихъ подножій,
И брезжитъ — мутна и сѣра —
Тѣней измѣнчивыхъ игра
И не тревожитъ тишь прохожій.
Тамъ вѣетъ сыростью грибной,
Болотной тиною и тлѣньемъ
И лѣшій съ длинной бородой,
Скользя во тьмѣ подъ сѣнью хвой,
Мелькаетъ страшнымъ привидѣньемъ…
Тамъ шопотъ дремотныхъ вершинъ
Плыветъ въ безмолвіи угрюмомъ
И, разгоняя сердца сплинъ,
Въ міръ чудный сказокъ и былинъ
Уноситъ умъ, подвластный думамъ.
Сумракъ серебряной ночи вливается въ окна открытыя,
Запахъ сирени миндальной грудь опьяняетъ, какъ нѣга;
Вѣтки черемухъ цвѣтущихъ, сладкой дремотой повитыя,
Словно осыпаны густо хлопьями яркаго снѣга.
Въ сумракѣ сонной аллеи поютъ соловьи сладкозвучные,
Шорохъ листвы свѣтлокудрой бродитъ волною по саду;
Сѣрыми змѣями жмутся, ползая, тѣни беззвучныя,
Вѣтеръ цвѣтамъ утомленнымъ съ озера тянетъ прохладу.
Тише все… тише и тише… И падаетъ ночь обезсиленной
Нѣжному утру въ объятья, смерти мгновенье почуя.
А вдалекѣ за холмами, за тонкой рѣчною извилиной,
Робко заря заалѣла, сонную землю цѣлуя.
Расцвѣтаетъ весна. Пышутъ въ небѣ румяныя зори,
Изъ-за дальнихъ морей учатся стаи кочующихъ птицъ;
Расторгаютъ свой плѣнъ волны рѣкъ на широкомъ просторѣ
Безъ конца и границъ.
Одѣвается лѣсъ, одѣваются рощи нагія
Въ легкотканный покровъ молодой изумрудной листвы,
И былинки въ поляхъ подымаютъ стебли молодые
Изъ сухой побурѣвшей травы.
Мохъ ползетъ по камнямъ, по корнямъ и по пнямъ безобразнымъ
И столѣтней сосны одѣваетъ чешуйчатый стволъ;
И жужжитъ на садамъ, подъ сіяніемъ солнца алмазнымъ,
Рой мелькающихъ пчелъ.
Скоро лѣсъ заблеститъ новизною весенней одежды,
Скоро грома раскатъ прогремитъ, какъ веселый порывъ,
И въ душѣ молодой расцвѣтутъ и мечты и надежды,
И къ веселью, и къ жизни призывъ!
ВЪ САДУ.
Ползутъ, надвигаясь, какъ сѣрыя змѣи,
Беззвучныя тѣни… ползутъ безъ конца…
Во мракѣ холодномъ пустынной аллеи
Рисуется профилемъ блѣдной камеи
Знакомый контуръ дорогого лица.
Гляжу на него, устремляюсь очами
Все ближе къ нему, къ его каждой чертѣ…
И мыслю тревожно, охваченъ мечтами:
О, вспыхнутъ-ли страстью, зажгутся-ль огнями
Безстрастные взоры въ ночной темнотѣ?
Я отходилъ ко сну, взывая о покоѣ,
Какъ на закатѣ дня свѣтило золотое,
И, встрѣтивъ робко тѣнь смежавшихся рѣсницъ,
Въ ихъ сумракѣ поплылъ въ міръ грезъ и небылицъ.
И новый свѣтъ, блеснувъ, открылъ мои глаза,
Другихъ небесъ вокругъ сіяла бирюза,
Другая жизнь цвѣла и, какъ въ волшебной сказкѣ,
Мѣнялись предо мной и образы и краски.
УРАВНОВѢШЕННЫЕ ЛЮДИ.
Есть черствыя сердца, практичные умы,
Въ нихъ не кипятъ огнемъ волненья и порывы;
Ихъ не уносятъ чувствъ изъ холода и тьмы
Къ восторженнымъ мечтамъ тревожные призывы.
Ихъ протекаетъ жизнь безъ радостей любви,
Безъ горечи тоски, безъ трепета желаній.
У нихъ не бьетъ ключемъ вулканъ страстей въ крови
Они не знаютъ грезъ, надеждъ и упованій!
Для нихъ смѣшонъ порывъ мятущихся тревогъ,
Они не знаютъ чувствъ и подвиговъ геройства,
И сонъ ихъ жизни всей, какъ медленный потокъ,
Течетъ, не омраченъ тревогой безпокойства!
КОСТРЫ.
Мертвящей стужей скованъ воздухъ,
Вокругъ нависла ночи тьма;
Сверкаетъ небо въ яркихъ звѣздахъ,
Бѣлѣютъ въ инеѣ дома.
На площадяхъ и перекресткахъ,
Въ глуши полуночной поры,
Колебля воздухъ въ снѣжныхъ блесткахъ,
Сверкая, вспыхнули костры.
Шумитъ мятущееся пламя,
Бросая искры въ темноту, *
Какъ подъ хранительное знамя
Сбирая голь и нищету.
Весь людъ бездомный и голодный,
Вся обездоленная рвань,
Спѣшитъ къ кострамъ вэ тьмѣ холодной,
Роняя смѣхъ и злую брань.
Но среди стужи улицъ темныхъ,
Въ глуши полуночной поры,
Пригрѣютъ многихъ-ли бездомныхъ
Вокругъ зажженные костры?
Гасятъ тревоги всѣ лучшія сердца стремленья.
Жизни заботы восторги и радость глушатъ;
Мучаютъ сердце приливы тоски и волненья,
Въ думахъ и чувствахъ кипитъ угнетающій адъ.
Робко трепещутъ надеждъ опаленныя крылья,
Счастіе жизни разбито измѣной любви,
Къ небу порывы сковало томленье безсилья.
Мертвенный холодъ струится въ кипучей крови.
Сумракъ сомнѣній безъ проблеска свѣтлыхъ желаній,
Ропотъ мятежный въ душѣ нераскаянныхъ думъ,
Гнѣвъ непокорный и буря немолчныхъ страданій, —
Все раздражаетъ и мучаетъ сердце и умъ!
Поспѣшно гаснущее лѣто
Къ концу, какъ молодость, идетъ;
Все рѣже солнце, меньше свѣта,
Все ближе осень — птицъ отлетъ.
Сложили въ копны золотыя
Колосьевъ тучные снопы;
Клубятся тучи дождевыя
Сдвигаясь въ сѣрыя толпы.
Трепещетъ бѣлой паутины
Въ поляхъ мелькающая нить;
Деревъ зеленыя вершины
Сталъ быстро августъ золотить.
Надъ помутнѣвшею рѣкою
Встаютъ туманы по ночамъ,
И листья, падая съ тоскою,
Уныло плачутъ по вѣтвямъ.
Прощай, сверкающее лѣто!
Прощай, пора любви и грезъ!
Прощай, до новаго расцвѣта,
До новой зелени березъ;
До новыхъ вспышекъ зорь румяныхъ,
Въ янтарной дымкѣ облаковъ,
И возрожденья на полянахъ
Благоухающихъ цвѣтовъ,
Когда — исполненное ласки —
Ты, торжествуя, вновь придешь,
И все въ созвучія и краски.
Призвавъ для жизни, облечешь!
Жизнь грустна и тьмой одѣта,
Міръ для сердца малъ и тѣсенъ.
Больше шири, больше свѣта,
Больше радости и пѣсенъ!
Силы скованы безсильемъ,
Воля попрана неволей.
Мощи падающимъ крыльямъ
Для борьбы съ тяжелой долей!
Жажда свѣтлаго стремленья
Гаснетъ въ холодѣ безстрастья.
Больше къ ближнему влеченья,
Больше братскаго участья!
Въ рабствѣ міръ у лжи ужасной
Палъ, униженный позоромъ.
Солнца истины прекрасной,
Обращеннымъ къ небу взорамъ!
Жизнь грустна и тьмой одѣта,
Братства кругъ такъ малъ и тѣсенъ,.
Больше шири, больше свѣта,
Больше радости и пѣсенъ!
Женскую хитрость и женскую ложь.
Скрытыя въ сердцѣ, какъ наши ошибки,
Часто въ чертахъ ты прекрасныхъ прочтешь,
Часто уловишь въ лукавой улыбкѣ.
Часто змѣятся онѣ на устахъ,
Часто сверкаютъ огнями зарницы,
Переливаясь, какъ блестки, въ очахъ
Изъ-подъ шелковой дрожащей рѣсницы.
Женская хитрость и женская ложь
Крадутся въ сердце къ намъ съ лаской змѣиной;
И не замѣтишь порой, не поймешь,
Какъ ты опутанъ ихъ злой паутиной.
Кто-жъ породилъ ихъ въ невинныхъ сердцахъ?
Демонъ лукавый? Съ неволею-ль теремъ?
Рабство-ль, позоръ, униженье иль страхъ —
Все, что влекло къ неизбѣжнымъ потерямъ?!
Кто-жъ это знаетъ? Кому это знать,
Что ихъ въ сердцахъ, какъ порокъ породило?!.*
Только дано намъ ихъ силу понять,
Въ нихъ — непомѣрная, страшная сила!..
Свѣтлое счастіе пташкой кочующей
Въ сердце порой залетитъ;
Радостный звонъ ея пѣсни ликующей
Сладость восторговъ даритъ.
Долго-ль, коротко-ль его ликованіе,
Легче сносить намъ потомъ
Тяжкое горе и бремя страданія
Въ нашемъ скитаньи земномъ.
Гремѣло торжество на праздникѣ природы,
Неслись дружины птицъ изъ дальняго кочевья…
Все жизни жаждало, все жаждало свободы,
И пышною листвой гордилися деревья.
И было хорошо, когда, тепло вливая,
Въ раскрытое окно струился воздухъ вешній,
И садъ благоухалъ, и, лепестки роняя,
Мой осыпали столъ цвѣтущія черешни.
Мечталъ-ли я тогда, стремился-ли къ былому
Въ грядущее-ль глядѣлъ — во мнѣ душа кипѣла!
Я жилъ, я чувствовалъ и къ счастью золотому
Взывалъ, какъ въ юности, восторженно и смѣло!
МАЙ.
Румяный май, веселый май,
Блеснулъ лучистымъ взоромъ
И гимнъ ему пернатыхъ стай
Гремитъ веселымъ хоромъ:
Румяный май, весны женихъ,
Привѣтъ тебѣ съ поклономъ!
Все жаждетъ ласкъ и нѣгъ твоихъ
Давно въ бору зеленомъ!
Безлиственъ сводъ угрюмыхъ рощъ
И грустенъ ликъ природы!
Роняетъ небо снѣгъ и дождь
И плачутъ непогоды!
Порывы бурь — куда ни глядь —
Шумятъ, бушуя гнѣвно;
Томясь тоской, устала ждать
Тебя весна-царевна!
Румяный май, спѣши скорѣй
Въ чертогъ къ своей невѣстѣ:
Неси любовь и ласки ей
И радостныя вѣсти!
Сгони съ чела печали тѣнь
Лучей тепломъ привѣтнымъ,
И все вокругъ укрась-одѣнь
Покровомъ пышноцвѣтнымъ!
ПЕРЕДЪ РАСКРЫВШЕЙСЯ МОГИЛОЙ.
Изъ области фантазіи своей,
Ея долинъ, ея потоковъ бѣлыхъ,
Сѣдой морозъ принесъ во тьмѣ ночей
На стекла рамъ плѣнять мой взоръ очей
Такъ много розъ и лилій помертвѣлыхъ!
А я свяжу хрустальные цвѣты
Въ живой букетъ и, полный тяжкой муки,
Тебѣ, мой другъ, мой ангелъ чистоты,
Разжавъ, какъ ледъ, холодные персты,
Его вложу въ безтрепетные руки.
Онъ такъ пойдетъ къ безкровному лицу
Своей красой, своимъ волшебнымъ видомъ,
Тебѣ, въ атласъ одѣтой, какъ къ вѣнцу.
И въ мертвомъ снѣ причастной лишь Творцу,
Но не земнымъ тревогамъ и обидамъ!
Ты унесешь съ собой подъ низкій сводъ
Могильной тьмы букетъ мой на прощанье.
И, тамъ, гдѣ свѣтъ тепла лучей не льетъ,
Въ твоихъ рукахъ пышнѣй онъ расцвѣтетъ
Отъ мертвыхъ устъ холоднаго дыханья!
1900 г., 6 февраля.
Порабощенный гнѣвнымъ зломъ,
Живетъ надеждой темный міръ,
Что свѣтъ блеснетъ живымъ лучомъ
И разольетъ любовь и миръ.
Падетъ корысти мерзкій богъ,
Померкнетъ капище его;
Соблазнъ безумства и тревогъ
Оставитъ злое торжество.
Затихнетъ распря и вражда,
Замолкнетъ звонъ и лязгъ мечей,
И больше горе никогда
Не омрачитъ слезой очей.
Наступитъ свѣтлая пора
Довольства съ братствомъ на землѣ,
И въ царствѣ правды и добра
Спасутся гибнущіе въ злѣ.
Живетъ надеждой темный міръ,
И та надежда не мечта.
— Да снизойдетъ на землю миръ
И да погибнетъ суета!
Волна голубая шептала волнѣ:
«По морю носится наскучило мнѣ.
Давно приглядѣлись, давно надоѣли
Прибрежныя скалы, песчаныя мели,
И синяго моря унылый просторъ,
И съ вѣтромъ немолчнымъ томительный споръ!»
«Устала носиться я взадъ и впередъ!
Тоска меня давитъ и тяжко гнететъ;
Я отдыха жажду, я жажду покоя, —
Несносны мнѣ схватки мятежнаго боя,
И волнъ бѣлогривыхъ воинственный видъ,
И темное море, что бурей грозитъ!»
«Разбитая грудь моя натискомъ волнъ
Съ трудомъ подымаетъ и двигаетъ челнъ;
Мнѣ трудно, какъ прежде, высоко подняться,
А, если случится, — нѣтъ силъ отдышаться
И падаю внизъ обезсиленной я,
И жду лишь покоя, и жду забытья!»
«Хочу умереть я, на берегъ упавъ,
На мягкомъ коврѣ зеленѣющихъ травъ
Подъ небомъ сіяющимъ, небомъ безбурнымъ,
Раскинутымъ куполомъ свѣтло-лазурнымъ,
Гдѣ каждый весною при блескѣ денницъ
Спѣваются хоры ликующихъ птицъ.»
ХРУСТАЛЬНЫЙ ДЕНЬ.
Хрустальный день, хрустальная лазурь
Еще сіяютъ солнца зыбкимъ свѣтомъ.
Природа спитъ, забывъ про близость бурь,
Дыша тепломъ и вѣя тихимъ лѣтомъ.
Хрустальный воздухъ блескомъ напоенъ,
Даль синяя чиста, какъ мысль дитяти;
И хоть давно лѣсъ стужей обожженъ,
Но день лучистъ и полонъ благодати.
Такъ смотритъ взоръ порою старика
И льетъ лучи спокойнаго сіянья;
Еще въ немъ жизнь, но смерть уже близка
Какъ близко стужъ мертвящее дыханье!
ПОБОРНИКАМЪ ПРАВДЫ.
Миръ вамъ, труженики честные,
Въ тишинѣ гробовъ почившіе,
Въ годы дѣтства, въ годы юные,
Сердце доброму учившіе!
Миръ вамъ, дѣятели скромные,
Зерна мудрости бросавшіе,
И подъемомъ духа слабаго
Насъ отъ гибели спасавшіе!
Миръ вамъ, добрые учители,
За идеи благородныя: —
Въ насъ взростили много честнаго
Ваши мысли чудотворныя!
Миръ вамъ, свѣточи прекрасные, —
Звѣзды свѣта благовѣстныя!
Миръ вамъ, истины глашатаи
Неизмѣнные и честные!
Миръ вамъ, міра просвѣтители,
Сердцемъ правду возлюбившіе!
Солнцемъ мудрости и знанія,
Въ небеса пути открывшіе!
Мы предъ вами преклоняемся,
Словно дѣти благодарныя,
Вы сквозь сумракъ лѣтъ сіяете
Намъ, какъ звѣзды лучезарныя!
Я самъ не свой. Боюсь, чего-то трушу,."
Гляжу въ окно съ тревогой, жду кого-то,
И тяжестью свинцовою на душу
Ложится скорбь, какъ тайная забота.
Я самъ не свой. Больная-ль сердца совѣсть
Не спитъ во мнѣ? Раскаянье-ль тревожитъ?
Томитъ-л и грустью дней минувшихъ повѣсть
И горечь думъ и муки сердца множитъ?
Кто знаетъ? Не пойму и самъ того я!
Но почему-жь весь день такъ тяжело мнѣ?
Зачѣмъ, какъ сонъ, мнѣ грезится былое
И шепчетъ мнѣ все кто-то: «вспомни, вспомни!»
И кажется порою, что слова тѣ
Сведутъ съума, — такъ часто я ихъ слышу.
Такъ страхъ въ грозу растетъ въ душѣ дитяти
Подъ шумъ дождя, звенящаго о крышу!
Все свѣтлое такъ рано гибнетъ въ мірѣ,
Вокругъ кипитъ и торжествуетъ зло;
Оборваны всѣ нити струнъ на лирѣ
И тѣнью грусть ложится на чело.
Размѣнены всѣ лучшія стремленья
На мелкія желанія страстей;
Ничтожество бросаетъ смѣхъ глумленья
Въ безсмертіе возвышенныхъ идей.
Растетъ развратъ, кичась своимъ позоромъ,
Огонь стыда залитъ хмѣльнымъ виномъ;
Толпы льстецовъ тѣснятся шумнымъ хоромъ,
Склоняясь ницъ предъ золотымъ тельцомъ.
Раскаянья ни искры нѣтъ въ поминѣ!
Разнузданность границы перешла
И затопила все, отдавъ любви Святыни
Въ слѣпую власть кощунственнаго зла.
И, если бы со словомъ обличенья
Въ толпу пророкъ къ намъ выступить дерзнулъ,
То на него-бъ посыпались каменья
И рѣчь, какъ громъ, покрылъ проклятій гулъ!
Чтобы мыслить свободно и духомъ парить
Въ небесахъ, какъ орелъ сизокрылый,
Надо цѣпи заботъ, какъ оковы, разбить
И бѣжать отъ тревоги постылой!
Чтобы счастья постичь на землѣ благодать
И извѣдать блаженство земное,
Надо вынести скорбь, надо горе познать,
Въ буряхъ жизни съ отвагой героя!
Чтобъ любви обрѣсти настоящую власть
И понять ея высшую цѣну,
Надо въ жертву отдать ей безумную страсть
И безропотно встрѣтить измѣну!
А, чтобъ душу спасти и чтобъ въ царство вступить
Вѣчной правды и вѣчнаго свѣта,
Надо душу свою, какъ зерно, погубить
Для грядущаго жизни расцвѣта!
ИСТИНА.
За чистоту и неподкупность
Изъ сердца ложью изгнана,
Блуждаетъ истина по свѣту,
Тоски и горечи полна.
Ее боясь и ненавидя,
Ее брезгливо сторонясь,
Встрѣчаютъ грубо и сурово,
Кидая вслѣдъ позоръ и грязь.
Не любитъ правды судъ неправый
И рѣчи умной — слухъ глупца,
И не выноситъ взоръ лукавый
Чертъ строгихъ честнаго лица.
Но близко время — чуетъ сердце —
Вѣковъ исполнился завѣтъ:
Погибнетъ ложь, и ей на смѣну
Восторжествуетъ правды свѣтъ!
МОНОЛОГЪ.
Ужели умирать взаправду тяжело?
Ужели легче жить, въ борьбѣ изнемогая,
Гдѣ ненависть кипитъ, томя и угнетая,
И давитъ зло?
Не легче ли порвать, какъ спутанную нить,
Томительную цѣпь дней блѣдныхъ и унылыхъ?
О, если есть покой въ безжизненныхъ могилахъ, —
Къ чему же жить?
Нѣмая смерть и жизнь, несущая борьбу,
Какое между нихъ связующее сходство?
Страданье и борьба — одно лишь донкихотство,
А миръ въ гробу!
Оставь, морозъ, свои угрозы!
Сбирайся въ путь! Берись за посохъ!
Ужь на холмахъ и на откосахъ
Сползаетъ снѣгъ и точитъ слезы…
Небесный куполъ блещетъ кубкомъ,
Обрызганъ яркими лучами.
Заводятъ волны споръ съ волнами
Подъ льдомъ рыхлѣющимъ и хрупкимъ
И, въ торжествующемъ покоѣ
Юны, свѣжи и жизненосны,
О чемъ-то нѣжномъ шепчутъ сосны,
Роняя снѣгъ съ зеленой хвои.
Идетъ весна, неся трофеи
Побѣды славной надъ зимою.
Уйди, морозъ! Веснѣ-герою
Смѣшны угрозъ твоихъ затѣи!
Она — горда и величава —
Идетъ царицей полновластной,
И вслѣдъ ей пѣсней сладкогласной
Гремитъ ликующая слава!
Обожженъ горячимъ зноемъ
Плащъ запыленной листвы;
На куртинахъ пчелы роемъ
Вьются въ зелени травы.
Воздухъ давитъ духотою,
Предъ грозой тяжелъ и жгучъ;
За мелѣющей рѣкою
Громоздятся горы тучъ.
Все въ безсиліи и лѣни,
Въ неподвижности и снѣ…
Псы въ прохладѣ зыбкой тѣни
Улеглися въ сторонѣ.
А въ поляхъ необозримыхъ
Дребезжитъ изъ травъ густыхъ
Звонъ кузнечиковъ незримыхъ
Рокотаньемъ струнъ стальныхъ,."
Зубчатой молніи зигзагъ,
Сверкнувъ изъ тучъ стрѣлой воздушной,
Какъ яркій мечъ, прорѣзалъ мракъ
Нѣмой, томительный и душный.
Такъ неожиданный порывъ
Души къ добру, къ любви стремленье,
Порою вспыхнетъ, разбудивъ
Нашъ умъ отъ празднаго томленья.
Какъ уста въ поцѣлуѣ, сливаются съ зорями зори,
Какъ въ уборѣ вѣнчальномъ, всѣ яблони въ бѣломъ цвѣту;
Соловьи по ночамъ заливаются трелями въ борѣ,
Славя въ пѣсняхъ любви возрожденной весны красоту.
Жизнь для жизни кипитъ и настойчиво въ сердце стучится,
Мысль не знаетъ границъ, упоенная бредомъ мечты,
Жажда счастья растетъ и въ истомѣ къ блаженству стремится
Для волненій любви съ обаяньемъ живой красоты.
МЕЛОДІЯ.
Грезы, какъ волны, плывутъ въ тишинѣ надо мною,
Грезы качаютъ мой умъ, утомленный борьбой;
Силы ослабли, какъ вѣтры надъ гладью морского,
Сердце притихло, какъ шумъ и какъ ропотъ дневной.
Въ грустномъ безмолвьи, какъ въ сонномъ затишьи, повисли
Смѣлыхъ стремленій и радостныхъ думъ паруса;
Крылья сложили дремотой повитыя мысли,
Образы скрылись, какъ въ бѣломъ туманѣ лѣса.
Кто-то безъ пѣсенъ, и сердце, и умъ убаюкавъ,
Молча склонился, какъ мать, въ тишинѣ надо мной
Слухъ погрузился, какъ въ море таинственныхъ звуковъ,
Въ сновъ лепетанье и трепетный шопотъ ночной.
Грезы, какъ волны, несутъ меня мѣрнымъ теченьемъ,
Какъ безъ руля и безъ веселъ по морю ладью,
Въ міръ безмятежный къ задумчивымъ снамъ и видѣньямъ,
Къ таинствамъ ночи и жизненныхъ бурь забытью…
КУКУШКА.
Дремлетъ мѣсяцъ за тучею темной,
Сыплетъ вечеръ на землю росу…
Плачъ унылый кукушки бездомной
Раздается въ безмолвномъ лѣсу.
Льются медленно мѣрные звуки
Замирающихъ стоновъ «ку-ку»,
Какъ безсильныя слезы разлуки,
Навѣвая на сердце тоску.
Есть щемящее что-то до боли
Въ кукованьи кукушки лѣсной;
Въ немъ кручина о тягостной долѣ
И стенанье печали земной.
Одиночества плачъ сиротливый
Въ тишинѣ золотыхъ вечеровъ
Будитъ въ сердцѣ, какъ вѣтеръ тоскливый,
Много думъ позабытыхъ и сновъ.
Слыша стонъ кукованія мѣрный
Замирающій въ сонныхъ поляхъ,
Мы кукушку съ тоской суевѣрной
Вопрошаемъ о жизни годахъ.
И съ тревогой и тайнымъ томленьемъ
Ожидаемъ отвѣта ея,
И объяты пугливымъ смятеньемъ
За тревожные дни бытія.
Но не долго кукушка пророчитъ,
Сыпля звуками правду и ложь,
Назрѣваетъ и гибель ей прочитъ
Золотая высокая рожь.
И, когда на широкомъ просторѣ
Въ полѣ рожь колосится начнетъ,
Въ ней потонетъ кукушка, какъ въ морѣ;
И отъ колоса гибель найдетъ.
ЗАКАТЪ.
Уходитъ зимній день. Багряною зарей
Лазурный сводъ небесъ, какъ пурпуромъ, окрашенъ…
Вдали раскинулись причудливой толпой
Громады облаковъ; встаютъ передо мной
На сѣрыхъ кручахъ скалъ руины старыхъ башенъ.
Тамъ высятся дворцы, мосты и терема…
Тамъ озеро блеститъ изъ живописныхъ рамокъ
Цвѣтущихъ береговъ… и надъ водою замокъ
Туманной дымкою одѣла полутьма…
А тамъ вершины горъ, сіяющія въ златѣ,
Мерцаютъ издали, какъ огненная цѣпь…
А здѣсь раскинулась безжизненная степь
Равниной снѣжною при гаснущемъ закатѣ.
Какими намъ
Брести путями?
Какимъ богамъ
Молиться въ храмѣ?
Кого любить
Въ родной отчизнѣ?
Чего просить
У скучной жизни?
Гдѣ встрѣтить всѣмъ
Живое дѣло?
И съ кѣмъ и съ чѣмъ
Бороться смѣло?
ОСЕНЬ.
Крутитъ вѣтеръ по дорогѣ
Облетѣвшіе листы;
Вянутъ, — холодомъ убиты, —
Въ полѣ травы и цвѣты.
Дымомъ стелются туманы,
Подымаясь изъ лощинъ;
Золотятся листья кленовъ
И трепещущихъ осинъ.
Холоднѣе въ небѣ солнца
Лучезарныя струи;
Съ грустнымъ шумомъ, въ даль несутся
Помутнѣвшіе ручьи;
Вытѣсняетъ грезы сердца
Набѣгающая грусть;
Память — дней забытыхъ повѣсть
Вспоминаетъ наизусть.
Крутитъ вѣтеръ по дорогѣ
Облетѣвшіе листы…
И на сердцѣ осыпаясь,
Вянутъ позднія мечты!
УЗНИКЪ.
Лазурное небо, широкое поле,
Кружитъ въ вышинѣ сизокрылый орелъ,
А я одиноко томлюся въ неволѣ
Въ холодной темницѣ по прихоти золъ.
Какъ панцырь тяжелый, тѣснятъ меня стѣны!
Какъ годы разлуки, томятъ меня дни!
А слезы текутъ, какъ отрава измѣны,
И гаснутъ надеждъ золотые огни!
Не вырваться мнѣ въ безграничное поле,
Гдѣ даль голубая, какъ юность свѣтла!
Сковали оковы холодной неволи
Могучія силы, какъ крылья орла!
О, хоть бы одно утѣшенія слово!..
Но нѣтъ его, нѣтъ! За высокимъ окномъ
Звучатъ лишь уныло шаги часового,
Какъ жалобы сердца, и ночью, и днемъ!
Ужь день лучистъ и жизненосенъ,
Хоть серебритъ еще морозъ
И хвои траурныя сосенъ,
И вѣтви голыя березъ.
Но, вешнихъ дней расцвѣтъ почуя,
Къ роднымъ лѣсамъ изъ дальнихъ странъ,
Степями синими кочуя*
Спѣшитъ пернатый караванъ.
Какъ волнъ падучихъ, равномѣрный
Звучитъ въ лазури крыльевъ шумъ,
И страхъ, и ужасъ суевѣрный
Смѣняетъ всходомъ свѣтлыхъ думъ#
Блѣднѣетъ память, въ сердцѣ тая,
Тоской оплаканныхъ утратъ,
Горитъ заря, лазурь лобзая,
И просвѣтляетъ грустный взглядъ.
Надежды, теплясь, сердце грѣютъ
И обѣщаютъ счастья свѣтъ;
А робкій умъ мечты лелѣютъ
И мучитъ думы жизни бредъ.
И не поймешь — что будитъ снова
Въ душѣ обманчивые сны;
Воспоминанія-ль былого,
Иль дни воскреснувшей весны?
Нѣтъ, не русалка она и не дріада лѣсная,
Но съ ними есть сходство какое-то странное въ ней:
И въ тонкой улыбкѣ, что свѣтитъ уста озаряя,
И въ блескѣ безстрастномъ, холодныхъ, какъ волны, очей;
И въ плавной походкѣ, и въ мягкихъ скользящихъ движеньяхъ,
Манящихъ соблазномъ какихъ-то невѣдомыхъ чаръ,
Что будятъ мечты о грѣховныхъ земныхъ наслажденьяхъ
И дразнятъ желаньемъ, и кровь распаляютъ, какъ жаръ.
Нѣтъ не русалка она и не лѣсная дріада,
Но музыка рѣчи и смѣха задорный раскатъ,
И бѣглыя вспышки, какъ бездна, глубокаго взгляда
Влекутъ къ ней, какъ тайна, и муки блаженства сулятъ.
Отдашься влеченью палящаго зноемъ соблазна —
Постигнешь обманъ и осмѣянный въ омутъ слетишь,
Бѣжишь отъ соблазна — прилѣпится скорбь неотвязно
И высушитъ сердце, какъ солнцемъ спаленный камышъ.
Потухъ румяный блескъ зари
На небѣ и землѣ;
Алмазной цѣпью фонари
Зажглись въ туманной мглѣ.
Но тѣ же шумъ и суета
И экипажей стукъ,
И многолюдства пестрота.
Царящіе вокругъ.
Помина нѣтъ о забытьѣ
Въ волшебномъ мірѣ грезъ;
Все въ непрерывной толчеѣ
Мѣшается въ хаосъ.
Напрасно ищетъ робкій слухъ
Укромной тишины,
Къ желаньямъ сердца городъ глухъ,
Тревожа ночи сны.
И до зари въ его тѣни
Не молкнетъ шумный гулъ,
И, засвѣтивъ кругомъ огни,
Кипитъ слѣпой разгулъ*
У ПЛАЩАНИЦЫ.
Послѣдній день страстной седьмицы,
Но время тягостно ползетъ
И у Пречистой Плащаницы
Простертъ молящійся народъ.
Вотъ Онъ, Христосъ, принявшій муки
Во имя правды и любви;
Въ тернѣ чело, пробиты руки,
И ноги въ ранахъ и въ крови.
Вотъ Онъ, Страдалецъ терпѣливый,
Съ печатью смерти на устахъ
Передъ толпою суетливой,
Упавшей съ трепетомъ во прахъ.
На всѣхъ пришельцевъ ликъ безкровный
Глядитъ безгрѣшнаго Христа,
Но взоръ закрытъ Его любовный
И смертью сомкнуты уста.
НОЧЬ НА ИВАНА КУПАЛА.
Только ляжетъ мгла туманная
Въ эту ночь на влажный лугъ,
Что-то чудное и странное
Совершается вокругъ.
Въ небѣ свѣтлою жемчужиной
Колыхается звѣзда…
Шепчетъ сказки лѣсъ разбуженный,
По камнямъ журчитъ вода;
Межъ деревьевъ, тьмой окутанныхъ,
Гдѣ покрыты мхомъ пеньки,
Въ влажныхъ травахъ, вѣтромъ спутанныхъ,
Замигаютъ огоньки…
Расплескаются русалками
Воды сонныя озеръ;
Выйдутъ дѣвушки гадалками
За цвѣтами въ темный боръ.
И тайкомъ искать сокровища
Смѣльчаки въ лѣса пойдутъ.
Гдѣ косматыя чудовища
Эти клады стерегутъ…
НОВЫЙ ПУТЬ.
На путь, на новый путь, вступаю я съ тревогой!
Сопутствуютъ, какъ встарь, и радость мнѣ, и грусть,
И въ этой комнаткѣ печальной и убогой
Я повѣсть прошлыхъ дней читаю наизусть.
Читаю наизусть и сердце замираетъ…
Здѣсь пережито все, чѣмъ жизнь моя полна,
И взоръ заплаканный въ послѣдній разъ встрѣчаетъ
Угасшія мечты, какъ грезы послѣ сна!
Что ждетъ меня теперь? Волненья ль жизни новой,
Потери ль новыя и новая борьба?
Вѣнецъ ли счастія, или вѣнецъ терновый —
Страданія и мукъ — готовитъ мнѣ судьба?
Грядущаго прозрѣть не властенъ я, не въ силахъ:
Его невѣдома таинственная даль!
О чемъ же я грущу? о прошлаго ль могилахъ?
О прошлыхъ ли мечтахъ? И ихъ ли мнѣ такъ жаль?
Нѣтъ, прошлаго мечты — мнѣ не дали отрады!
Онѣ солгали мнѣ. исчезнувъ, какъ миражъ.
Найду ли я теперь въ грядущемъ миръ услады?
Что, если ты судьба, мнѣ счастія не дашь!
Что, если и теперь все то, что я лелѣю,
И то, что я таю отъ пошлой суеты,
Ты дерзко осмѣешь, какъ дѣтскую затѣю,
И также разобьешь, какъ въ юности мечты!?.
Зачѣмъ любовь съ мученьемъ связана,
А розы — съ иглами шиповъ?..
Зачѣмъ въ признаньяхъ столько словъ
И все-же что-то недосказано?
Зачѣмъ въ приливы чувства знойнаго
Ворвалась холода струя,
И нѣтъ блаженства забытья
Въ блаженствѣ счастья безпокойнаго?
Зачѣмъ мечты и упованія
Не расцвѣтаютъ, какъ цвѣты,
И гибнутъ въ вихряхъ суеты
Огнемъ блеснувшія желанія?
Зачѣмъ любовь страшитъ измѣною
И мысль несетъ въ сѣдую мглу,
Какъ челнъ, разбитый о скалу,
Покрытый волнъ кипучей пѣною?..
ИЗЪ ДНЕВНИКА.
I.
Все, что люблю я, чѣмъ живу,
Все, что мнѣ снится на яву,
Не только словомъ, даже видомъ
Не выдавалъ я и не выдамъ!
Я все таю въ самомъ себѣ!
Душа — завѣтныхъ чувствъ кладбище.
И безъ меня, толпа, тебѣ
Для суесловья много пищи!
II.
Сомнѣній много, вѣры мало,
Молчитъ сурово мрачный умъ!
Все, что когда-то волновало,
Ужь не волнуетъ прежнихъ думъ
Смялъ грезы сердца дерзкій опытъ,
Развѣялъ жизни свѣтлый сонъ;
Напрасенъ злобы гнѣвный ропотъ,
Безсиленъ сердца грустный стонъ!
III.
Я ненавижу и люблю,
И какъ люблю, такъ ненавижу,
И сокрушаюсь и скорблю,
Что въ жизни радости не вижу!
Томлюсь духовной нищетой,
Жду отъ науки откровеній,
Теряюсь въ сумракѣ сомнѣній,
Но, умиляясь красотой,
Ищу я истины повсюду,
Стремлюся къ свѣту, какъ цвѣтокъ,
Молюсь Творцу и вѣрю чуду
И гибну въ сумракѣ тревогъ!
Съ лазури небесной заря улыбается кротко,
Румяныя тучки плывутъ золотымъ караваномъ…
У соннаго берега тихо колышется лодка,
А взморье и даль одѣваются сизымъ туманомъ…
Лѣниво бѣгутъ, шелестя, бѣлопѣнныя волны,
На легкихъ крылахъ надъ водою качается чайка…
А дальше — тамъ роща почила въ дремотѣ безмолвной
И въ пламени солнца зеленая блещетъ лужайка.
День гаснетъ и быстро сбѣгаются блѣдныя тѣни…
У берега мошки затѣяли въ воздухѣ танецъ…
И трепетно пышетъ, и меркнетъ въ лазоревой сѣни
Надъ сонной землею зари золотистый румянецъ.
Сгущается сумракъ и вѣетъ прохлады дыханье,
И взморье уснуло, и смолкло прилива волненье…
Лишь робко и тихо вливаются въ сердце желанья
И память выноситъ минувшіе сны изъ забвенья.
Завели соловьи перекличку
Въ бѣломъ сумракѣ майскихъ ночей;
Зазернились росою жемчужной
Низкорослыя травы полей.
Небеса въ золотистомъ румянцѣ
Незакатной зари, какъ въ огнѣ;
Пухомъ зелени юной повиты,
Робко шепчутъ лѣса въ полуснѣ.
И въ воскресшей природѣ, и въ сердцѣ
Снова трепетъ и къ жизни призывъ,
И измѣнчивыхъ грезъ и желаній
Непонятный приливъ и отливъ.
Но зачѣмъ это все быстротечно.
Мимолетно и кратко, какъ сонъ?
И мечтами, какъ призрачнымъ счастьемъ
Очарованный умъ опьяненъ?
Эти чувства — не бредъ
Безпокойной души;
Отъ тебя много лѣтъ
Я скрывалъ ихъ въ тиши.
И погасли-бъ они…
Но нежданный восторгъ
Въ лучезарные дни
Ихъ изъ сердца исторгъ.
И не я въ томъ виной,
Что, какъ пламя огня,
Страсть, нахлынувъ волной,
Взволновала меня.
Какъ не воленъ вулканъ
Въ томъ, что сыплетъ порой
Изъ открывшихся ранъ
Огнедышащій зной.
БЛИЗОСТЬ ОСЕНИ.
Вспыхнули первыя звѣзды лучистыя
Въ сумракѣ трепетномъ ночи беззвучной г
Падаютъ съ вѣтокъ листы золотистые, —
Первые вѣстники осени скучной.
Бродять туманы надъ полемъ и нивами,
Ползая жмутся, какъ сѣрыя змѣи…
Сѣтуя, ропщутъ ночами тоскливыми
Влажные вѣтры, блуждая въ аллеѣ .
Падаютъ капли дождя непогоднаго
Съ неба туманнаго сѣткой дрожащей;
Зори румяныя утра холоднаго
Всходятъ позднѣе надъ рощею спящей.-
Тучами кроется даль темно-синяя…
Тянутся птицы въ далекія страны…
Въ сердцѣ тревога, тоска и уныніе,
Горечь сомнѣній и думъ караваны!..
Слышатся всюду тоскливыя жалобы, —
Первыя близкія сердцу утраты!..
Если-бъ не осень, то сердце не знало бы
Есть-ли и счастью, и зорямъ закаты!
Все въ этомъ мірѣ подкупно и ложно,
Царствуетъ зло надъ преступи: й землей;
Въ мірѣ обмана любовь невозможна,
Съ свѣтлой надеждой и вѣрой святой!
Попраны дерзко любви идеалы,
Правды завѣты враждой сожжены;
Въ подвигахъ — всѣ мы такъ жалки и малы,
Въ пошлости-жъ гнусной — гигантски страшны!
Мерцаетъ тускло свѣтъ лампадки…
Лежу больной въ полночной тьмѣ,
Мятутся мысли въ безпорядкѣ
Толпой въ измученномъ умѣ.
Уста слипаются отъ жара…
Пылаетъ тѣло, какъ въ огнѣ,
И давятъ тяжестью кошмара
Всю ночь видѣнья въ тишинѣ.
Лежу въ безсильѣ, истомленнымъ…
Въ ушахъ то звонъ, то странный шумъ,
И боль въ мозгу разгоряченномъ
Рветъ нить сплетающихся думъ.
Смѣшалось все въ хаосѣ странномъ:
Видѣнья сны, земля и твердь!
То машетъ смерть крыломъ туманнымъ,
Иль жизнь оспариваетъ смерть?
ЗАРНИЦЫ.
Какъ крылья знойныя жаръ-птицы,
Трепещутъ яркія зарницы,
И блещетъ въ небѣ до утра
Ихъ переливная игра.
Дрожитъ огонь ихъ неуемный
Въ затишьи душномъ ночи темной,
И озаряетъ лѣсъ и степь,
И горъ незыблемую цѣпь.
Такъ часто въ часъ грозы душевной
Сверкаютъ очи вспышкой гнѣвной,
И, встрѣтясь съ дерзостнымъ врагомъ,
Грозятъ пылающимъ огнемъ!
ПРИЗЫВЪ.
Приди, пророкъ, пока не поздно,
Покуда время не ушло!
Растетъ порокъ — и давитъ грозно
Всепобѣждающее зло!
Приди, и истины глаголомъ
Вѣщай, какъ раньше намъ вѣщалъ;
Возстань надъ грознымъ произволомъ,
Яви намъ правды идеалъ!
Мы гибнемъ, гибнемъ, — ни откуда
Не видя свѣта и любви…
Приди, пророкъ, яви намъ чудо,
И сердце правдой обнови!
Какъ саваномъ бѣлымъ одѣты,
Почили подъ снѣгомъ поля;
Вздыхаютъ деревья-скелеты*
У стужи пощады моля.
Затерянный въ полѣ поселокъ
Охваченъ безмолвіемъ сна;
Сквозь тучъ разорвавшійся пологъ
Мерцаетъ, какъ факелъ, луна.
Рисуются бѣлыя крыши,
И струйкою вьется дымокъ;
Чѣмъ дальше — тѣмъ глуше и тише,
А путь безконечно-далекъ.
Впиваешься взорами жадно
Въ пустынную сѣрую даль,
И такъ на душѣ безотрадно
И въ сердцѣ такая печаль, —
Какъ будто и чувства, и мысли
Сливаются съ небомъ ночнымъ,
Гдѣ мрачныя тучи нависли
Надъ полемъ покровомъ сѣдымъ..
ЖУРАВЛИ.
Поднявшись съ дремлющаго луга,
Они летятъ, покинувъ мглу,
На поклоненье солнцу юга,
Къ дневному свѣту и теплу.
Здѣсь конченъ лѣта шумный праздникъ!
Мгла кроетъ неба синеву!
И золотитъ морозъ-проказникъ
Деревъ поблекшую листву.
Здѣсь плачутъ бури, какъ шакалы,
Скитаясь шумно по степямъ,
Да вихрь обвѣтриваетъ скалы
По обнаженнымъ берегамъ.
А тамъ латаніи и лавры
Трепещутъ въ блескѣ золото ь
И разсыпаютъ, какъ литавры,
Морскія волны звучный громъ.
Тамъ зорь восходы и закаты
Пурпурнымъ блескомъ манятъ взоръ
И синихъ горъ хребты и скаты
Ласкаетъ зелени уборъ.
Летите-жъ, странники сѣдые.
Съ глухого сѣвера на югъ
Подъ своды неба голубые
Къ теплу отъ холода и вьюгъ.
Тамъ ждутъ васъ громы ликованья
И жизни радостный подъемъ!
А здѣсь — лишь немощь увяданья
И тусклый мракъ и смерть кругомъ!
Послѣдній гулъ сѣдыхъ мятелей,
Послѣдній ропотъ зимнихъ бурь.
Изъ-за вершинъ зеленыхъ елей
Сіяетъ ласковѣй лазурь.
Морозъ отходитъ въ глушь пустыни^
Сердито палицей стуча;
Рыхлѣютъ снѣжныя простыни
Подъ лаской теплаго луча.
Лѣса стряхаютъ иней бѣлый,
Какъ бахрому, съ вѣтвей нагихъ…
Лишь спитъ потокъ оцѣпенѣлый
Еще въ оковахъ ледяныхъ.
Но дни летятъ, летятъ поспѣшнѣй,
Румянитъ солнце небосклонъ,
И скоро шумъ и рокотъ вешній
Кругомъ развѣютъ зимній сонъ,
Прогонятъ мракъ слѣпыхъ сомнѣній
И сплинъ съ недужною тоской,
И вновь для сладостныхъ волненій
Примчатъ надеждъ веселый рой!
ПАМЯТИ А. С. ПУШКИНА
Сегодня образъ твой предъ нами
Возсталъ изъ гроба, какъ живой,
Облитый майскими лучами
И неба яркой бирюзой.
Сегодня все живетъ и дышетъ
Однимъ тобой, почуя свѣтъ,
И, если духъ твой зритъ и слышитъ, —
Ликуй, великій нашъ поэтъ!
Сегодня все, что есть живого
Въ душѣ у каждаго изъ насъ,
Все перельется въ звукъ и слово,
Все чувствомъ выльется заразъ.
Всѣ воздадутъ тебѣ по праву,
Какъ лучшій даръ, хвалу и честь,
И чтобъ твою возвысить славу,
И имя славное вознесть!
Творецъ «Людмилы и Руслана»,
Родной баянъ родной страны,
Ты вывелъ къ свѣту изъ тумана
Сказанья милой старины.
Въ нихъ отраженъ твой образъ ясный
И, простотой своей великъ,
Лаская музыкой прекрасной,
Звучитъ твой образный языкъ.
Любя народъ простой и бѣдный
Съ его невѣжествомъ и тьмой,
Ты вѣрилъ въ свѣта лучъ побѣдный
Надъ угнетенною страной,
Когда «свободы просвѣщенной»
Надъ ней «по манію царя»
Толпѣ рабовъ многомильонной
«Блеснетъ прекрасная заря».
Любя въ народѣ все родное,
Ты пѣлъ, внимая мужику,
Его «разгулье удалое»,
Его «сердечную тоску».
Все чуткій откликъ находило
И взоръ влекло твой ко всему
Что было дорого и мило
Душѣ и сердцу твоему:
И ширь полей съ нѣмымъ просторомъ,
И видъ убогихъ деревень,
И садъ «съ обрушеннымъ заборомъ»,
И въ немъ березъ плакучихъ сѣнь;
И пыльный путь дороги скучной,
И грохотъ тряскаго возка,
И «колокольчикъ однозвучный»,
Въ глуши подъ «пѣсни ямщика».
«Духовной жаждою томимый»
Въ мірскихъ степяхъ, какъ твой пророкъ,
Ты пѣлъ и стихъ неотразимый
Огнемъ сердца людскія жегъ,
Но правды голосъ неподкупный —
Судъ безпристрастіемъ своимъ
Для лжи позорной и преступной
Былъ, какъ всегда, невыносимъ.
И ты, враждой ея гонимый,
Одинъ, покинутый въ глуши,
Томился муками язвимый,
Превозмогая скорбь души.
Но и въ изгнаньи, и въ разлукѣ
Съ друзьями юности твоей,
Кипѣлъ твой умъ, и пѣсенъ звуки
Лились свободно, какъ ручей.
Но буря шла… клубились тучи
И надвигалася гроза.
И призракъ смерти неминучей
Тебѣ представъ, взглянулъ въ глаза.
И палъ ты жертвой оскорбленья
Въ расцвѣтѣ силъ, въ расцвѣтѣ лѣтъ,
«Питомецъ музъ и вдохновенья»,
Нашъ свѣтлый геній и поэтъ!..
Сегодня образъ твой предъ нами
Возсталъ изъ гроба, какъ живой,
Облитый майскими лучами
И неба яркой бирюзой.
И все вокругъ живетъ и дышетъ
Однимъ тобой, почуя свѣтъ.
О, если духъ твой зритъ и слышитъ" —
Ликуй, великій нашъ поэтъ!
1899 г.
Еще въ томленіи безсильномъ
Лѣса разсыпавъ листья въ прахъ,
Какъ мертвецы въ дыму кадильномъ,
Стоятъ въ туманныхъ пеленахъ.
Еще закованная льдами
Спитъ неподвижная рѣка;
Еще въ садахъ надъ цвѣтниками
Нѣтъ ни пчелы, ни мотылька.
Но съ выси, солнцемъ озаренной
Едва забрезжившей весны,
Вновь вѣетъ жизнью пробужденной
И сладкой нѣгой тишины.
Зима ушла, напрасно спрятавъ
На днѣ лощинъ снѣга свои, —
Ужь къ нимъ бѣгутъ съ холмовъ и актовъ"
Какъ слезы, свѣтлые ручьи.
Ихъ звонко-струйчатаго бѣга
Въ глуши стремительный раскатъ,
Размывъ, растопитъ глыбы снѣга
И путь очистить отъ преградъ.
Спѣшитъ весна, спѣшитъ не даромъ
И жизнь и шумъ съ собой несетъ!
И стай пернатыхъ къ гнѣздамъ старымъ
Идетъ веселый перелетъ.
Ихъ звонкій свистъ и щебетаніе
Встрѣчаютъ съ трепетомъ лѣса,
И обѣщаютъ ликованье
Въ янтарномъ блескѣ небеса.
Очнись-же, сердце, отъ томленья!
Разстанься съ хмурою тоской!
И въ дни весны и возрожденья
Любви и жизни гимны пой!
ОСЕННІЕ ЛИСТЬЯ.
Стоятъ, какъ призраки нѣмые,
Сѣдыя тѣни за окномъ,
И вѣтеръ листья золотые
Мятетъ невидимымъ крыломъ.
Шумитъ и ропщетъ листьевъ ворохъ.
Несясь, какъ стая мотыльковъ;
Въ ихъ непонятныхъ разговорахъ
Звучитъ тоска и горечь словъ,
Они летятъ и вьются флагомъ,
Мелькая грустно по полямъ,
Дорогамъ пыльнымъ и оврагамъ,
Стремясь къ холоднымъ небесамъ.
Но небеса глядятъ уныло
И ихъ смятенья имъ не жаль,
И ждетъ ихъ темная могила,
Гдѣ спятъ тревоги и печаль!
ВОЛНЫ.
Я люблю васъ, о волны, — люблю — оттого-ль,
Что въ душѣ у меня вы смиряете боль,
И рапсодіей чудной и дивной своей
Мой врачуете духъ отъ тревогъ и скорбей?
Иль за то васъ люблю я, что катитесь вы,
Гордый ропотъ поднявъ, какъ тревогу молвы,
И уносите духъ мой вослѣдъ за собой
Отъ неволи земли и неправды людской?
ДУМА.
Тусклое небо темно и угрюмо.
День свечерѣло — и мятется безъ шума,
Роемъ несмѣтнымъ кружащихся мухъ,
Бѣлыхъ снѣжинокъ серебряный пухъ.
Мутная даль, какъ въ мелькающей сѣткѣ;
Легкіе хлопья, цѣпляясь за вѣтки
И за карнизы высокихъ домовъ,
Стелютъ по улицамъ бѣлый покровъ.
Въ зимнемъ уборѣ заборы и крыши,
Въ воздухѣ звуки смягченнѣй и тише,
Словно прервался надъ городомъ вдругъ
Дерзостный рокотъ, гремѣвшій вокругъ.
О, еслибъ въ сердцѣ, измученномъ страстью,
Льстивою дружбой и дерзкой напастью,
Также прервались, по волѣ судьбы,
Вопли и стоны тяжелой борьбы!
ВЪ СТАРОМЪ ДОМѢ.
Спать не даютъ мнѣ тяжелыя мысли,
Сердце тоской омрача;
Тѣни въ углахъ паутиной нависли.
Душно — постель горяча.
Кто-то, какъ призракъ, склонясь надо мною,
Дышетъ мнѣ зноемъ въ лицо;
Вѣтеръ гудитъ, осыпая листвою
Дремлющій садъ и крыльцо.
Въ окна стучатъ обнаженныя вѣтки,
Глухо по стекламъ звеня,
Въ рамахъ старинныхъ угрюмые предки
Смотрятъ со стѣнъ на меня.
Лица ихъ блѣдны и взоры угрюмы,
Краски мертвы на холстѣ,
Думы о прошломъ, тяжелыя думы,
Рѣютъ въ ночной темнотѣ.
Сердце, какъ маятникъ, жизнь отбиваетъ,
Время по каплямъ течетъ;
Старость грядущая въ сердце вливаетъ
Горечь тревогъ и заботъ.
Какъ облака, вереницею длинной
Годы плывутъ и плывутъ,
Тѣло ветшаетъ, какъ замокъ старинный, —
Предковъ забытый пріютъ.
Тянетъ безцвѣтную дней паутину
Медленно время-паукъ,
Жизнь пролетаетъ, мѣняя картину,
Больше и больше вокругъ.
Спать не даютъ мнѣ тяжелыя мысли,
Сердце тоской омрача;
Тѣни въ углахъ паутиной нависли,
Душно — постель горяча!
I.
Одинъ шагъ:
Отъ мечты очарованной къ будничной прозѣ,
Отъ улыбки безоблачной къ скорбному лику_,
Отъ невиннаго ландыша къ пламенной розѣ
И отъ нѣжнаго шопота къ дикому крику.
II.
Идя по острымъ игламъ терна,
Сноси страданія покорно
И на удѣлъ свой не ропщи:
Во мракѣ свѣтятся лучи.
Не всѣмъ по лиліямъ и розамъ
Брести, отдавшись свѣтлымъ грезамъ,
И въ темномъ мірѣ данъ не всѣмъ
Земнаго счастія эдемъ.
III.
Нѣтъ бурь безъ жертвъ, нѣтъ общихъ благъ
Безъ горя личностей отдѣльныхъ!
А тотъ, кто держитъ жизни стягъ,
Стоитъ на жертвахъ безпредѣльныхъ!..
День — для тревогъ и суетныхъ волненій
Средь утомительныхъ заботъ;
Ночь — для любви и сладкихъ сновидѣній,
Съ забвеньемъ тягостныхъ невзгодъ.
День — для борьбы и горестныхъ терзаній,
Безъ упованій и надеждъ;
Ночь — для молитвъ и чаръ воспоминаній
Вдали безумцевъ и невѣждъ.
День — для труда въ цѣпяхъ порабощенья
Свободы сердца и ума,
И только ночь — пора отдохновенья
Отъ непосильнаго ярма!
УТѢШЕНІЕ.
Не страшенъ мнѣ твой призракъ блѣдный,
Сѣдая странница-нужда,
Пока горитъ, какъ лучъ побѣдный,
Мысль для упорнаго труда.
Пока фантазіи кипучей
Бѣжитъ и пѣнится волна
И вьется цѣпь живыхъ созвучій,
Живой гармоніей полна.
Пока духовнаго союза
Въ мірской степи измѣнъ и зла
Со мной задумчивая муза,
Какъ нѣжный другъ, не порвала.
Она — ночей моихъ безсонныхъ
Товарищъ вѣрный, и при ней
Смолкаетъ ропотъ думъ смятенныхъ
Для вѣры въ счастье лучшихъ дней!
О, какъ весна скупа на ласки
И какъ печальны и блѣдны
Ея задумчивыя сказки,
Ея обманчивые сны!
Но и они въ восторгъ приводятъ
И очаровываютъ насъ;
И въ нихъ душа себѣ находитъ
Отраду свѣтлую подчасъ.
Увы! немного сердцу надо,
Чтобъ сладкій трепетъ ощутить
И въ мракѣ жизненнаго чада
На время муки усыпить.
И къ чахлой зелени деревьевъ
И къ тусклой неба синевѣ
Прикованъ взоръ среди кочевьевъ
По мхамъ и стоптанной травѣ.
И, если сномъ весна мелькаетъ,
То рады мы уже тому,
Что солнце съ неба намъ бросаетъ
Свой свѣтъ хоть изрѣдка во тьму"
ВЫБОРЪ.
Иль покорись своей страсти, какъ злу неизбѣжному,
Умъ обольстившему зноемъ безумной любви,
Или бѣги къ прозябанія сну безмятежному
И угаси пробужденное пламя въ крови.
Легче теперь отряхнуть съ себя чадъ увлеченія,
Страсти тяжелой развѣявъ томительный бредъ,
Чѣмъ, ослѣпленной, стремиться на путь отступленія,
Но ужь тогда, когда силъ къ отступленію нѣтъ!
Страсть, какъ потокъ, серебрящійся гребнями бѣлыми
И подавляющій ропотомъ плещущихъ водъ,
Насъ иль подхватитъ и вынесетъ на берегъ цѣлыми,
Или закрутитъ и мутной волной захлеснетъ…
ПЕРЕДЪ ГРОЗОЙ.
Изжелта-сѣрыя тучи несутся, клубясь надъ землею…
Вѣтеръ порывистый вѣтки деревьевъ сердито теребитъ;
Въ рощѣ и полѣ, одѣтомъ сгустившейся тусклою мглою,
Робко смолкаетъ гремѣвшій недавно ликующій щебетъ.
Чуется въ воздухѣ душномъ суровой грозы приближенье,
Слухъ обостренный ужь издали ловитъ глухіе раскаты,
Капли дождя застучали въ веселомъ и дружномъ паденьѣ,
И полились, полились отовсюду цвѣтовъ ароматы…
Все лучезарнѣй дни, все ярче въ небѣ зори!
Темнѣе бархатъ травъ и лиственный покровъ,
Кукушка по ночамъ кукуетъ въ темномъ борѣ,
И плачетъ соловей въ кустарникѣ садовъ.
Но зелень жаждетъ грозъ и теплыхъ лѣтнихъ ливней,
Какъ сердце ждетъ любви и страсти знойныхъ бурь;
И эта жажда ласкъ все ярче и призывнѣй,
Какъ пѣнье соловья, какъ свѣтлая лазурь.
«О, если-бы гроза!» — лепечутъ листья нѣжно,
«О, если-бъ теплый дождь!» — шумитъ зеленый боръ,
«О, если-бъ сердцу страсть!» — вздыхаетъ грудь мятежно,
И съ жаждою любви блуждаетъ робко взоръ.
Какъ вспыхнула-бъ лазурь надъ дремлющей землею,
Въ какіе яркіе и чудные цвѣта
Окрасилась-бы жизнь, расцвѣтшая съ грозою!
Какимъ огнемъ лучей блеснула-бъ красота!
ПАМЯТИ Я. П. ПОЛОНСКАГО.
«Пришли и стали тѣни ночи
На стражѣ у его дверей».
И онъ смежилъ спокойно очи
Предъ взглядомъ вѣчности своей.
Тоскуя, мы у гроба плачемъ.
Что умеръ онъ, что нѣтъ его
Но духъ его «очнулся зрячимъ»,
Чтобъ видѣть правды торжество,
Чтобъ красоту и чары славить,
Приблизясь къ вѣчной красотѣ,
Куда полета не направить
Не досягающей мечтѣ;
Куда — къ источнику начала
Предвѣчной правды и любви, —
Ища, какъ солнца, идеала
Принесъ онъ помыслы свои.
Въ обитель мира, въ царство свѣта,
Онъ отошелъ, покинувъ насъ,
Но образъ нашего поэта
Въ его созданьяхъ не угасъ.
Какъ «въ колыбель свой лучъ спокойный
Къ младенцу мѣсяцъ заронилъ»
Такъ онъ въ сердца намъ лиры стройной
Созвучья чудныя пролилъ.
По я вѣка сладостные звуки
Будили трепетомъ сердца,
Но пробилъ, пробилъ часъ разлуки
И смерть похитила пѣвца.
У гроба плачъ, у гроба слезы
Й вздохи горестной тоски,
Живые ландыши и розы
И похоронные вѣнки…
«Пришли и стали тѣни ночи»
И, завершивъ тяжелый путь,
Смежилъ онъ старческія очи
Отъ думъ и мыслей отдохнуть.
Да будетъ сладокъ миръ покоя
Тому, кто, не жалѣя силъ,
«Въ земномъ предѣлѣ все земное*
Какъ честный труженикъ „свершилъ“
Кому въ слезахъ, съ тоскою жгучей
Въ послѣдній разъ несемъ поклонъ,
Чей лиры смолкъ аккордъ пѣвучій
И замеръ струнъ „Вечерній звонъ!“
1898 г.
Съ веселой улыбкой, съ сіяющимъ взглядомъ,
Ты — диво земной красоты —
Подносишь мнѣ кубокъ, наполненный ядомъ,
И ландышей блѣдныхъ цвѣты.
„Пей! — шепчешь ты нѣжно — пей сладкій напитокъ!
Онъ дастъ обновленіе силъ!
Въ немъ юной отваги кипучій избытокъ
И страсти восторженный пылъ!“
Гляжу я пытливо въ прекрасныя очи
И вижу — смѣются они;
А тамъ, въ глубинѣ ихъ, какъ въ сумракѣ ночи,
Зловѣщіе блещутъ огни…
Зачѣмъ ты съ такою коварной улыбкой
Мнѣ ядъ выдаешь за вино?
И можно-ль повѣрить, что влитъ онъ ошибкой,
Коль нѣтъ въ тебя вѣры давно?
1890 г.
Истина — Богъ мой! — другого я бога не вѣдаю!
Сердце всечасно стремится къ ея лишь обители…
Путь къ ней тернистъ и свершается трудной побѣдою
Въ мірѣ вражды, гдѣ преслѣдуютъ люди-гонители.
Истина — Богъ мой, никѣмъ и ничѣмъ неподкупная,
Свѣтомъ любви къ человѣчеству міра объятая,
Имъ осужденная, какъ за злодѣйство преступное,
И на Голгоѳѣ по кесаря слову распятая.
Истина — Богъ мой! Къ ней смѣло влекусь я и падаю
Въ мірѣ вражды обезсиленный силой неравною;
Падаю я, и стремлюся къ ней снова съ отрадою,
Но увѣнчаю-ль преграды побѣдою славною?
Все ей къ лицу: и этотъ грустный видъ
Нѣмыхъ очей, потупленныхъ въ печали,
И блѣдный цвѣтъ заплаканныхъ ланитъ
Сквозь тонкій флеръ опущенной вуали.
Все ей къ лицу: и медленная рѣчь,
И шопотъ устъ въ молитвенномъ экстазѣ, —
Во всемъ, чѣмъ взоръ могла она привлечь,
Съ ея тоской такъ много близкой связи.
И мнилось мнѣ, что даже радость къ ней
Не шла бы такъ, какъ шли печаль и горе..*
Порой не блескъ сверкающихъ лучей,
А тусклый мракъ преображаетъ море!
ВЕЧЕРЪ.
П. Е. Накрохину
Зари неугасшей
Румяное пламя,
Мерцая, трепещетъ
На облакѣ бѣломъ
Каймой золотистой…
Косыми рядами
Легли, разстилаясь.
Холодныя тѣни
Стволовъ неподвижныхъ
На пыльную землю.
Свивается сумракъ
Въ туманную дымку
Надъ полемъ пустыннымъ,
Росой осыпая
Зеленыя травы…
Въ безмолвіи чуткомъ
Лишь перепелъ сонный
Уныло и робко
Свиститъ, пролетая
Мелькающей точкой.
И съ шелестомъ тихимъ
Проносится вздохомъ
Сырая прохлада,
Напитана крѣпкимъ
Лѣснымъ ароматомъ.
И, кажется, вечеръ,
Воздушный, какъ греза,
Волшебный, какъ сказка,
Уходитъ куда-то
Мгновеньемъ прекраснымъ!
ИЗЪ А. ШЕНЬЕ.
Vieus près d’elle au matin.
Приходи по утру къ ней, когда богъ покоя во мракѣ
На подушку ей сыплетъ, какъ пухъ, легковѣйные маки,
Поглядѣть, какъ на ложѣ, не залитомъ солнцемъ мятежнымъ,
Неподвижно рука отдыхаетъ въ покоѣ небрежномъ,
Какъ рѣсницы очей побѣждаютъ дремоты безсилье
И на розахъ ланитъ сонъ покоитъ усталыя крылья.
ИЗЪ ГЕЙНЕ.
Sie liebten sich Beide…
Другъ друга любили они безнадежно,
Но чувства скрывали свои;
Кипѣли враждой и глядѣли мятежно,
Погибнуть стремясь отъ любви.
Разстались, — но все-же порою видали
Другъ друга во снѣ; а потомъ,
Страдая, въ могилу сошли, но едва-л и.
И сами узнали о томъ.
Поздно; свѣтъ погашенъ;
Въ окна — лютъ и страшенъ —
Смотритъ ночи мракъ.
Но все спитъ глубоко,
Только издалека
Слышенъ лай собакъ.
Сердце бьетъ тревогу…
Боязно къ порогу
Подойти теперь.
Мнится — какъ ни странно —
Что вотъ-вотъ нежданно
Шелохнется дверь.
И войдетъ съ смущеньемъ
Бѣлымъ привидѣньемъ
Чья-то тѣнь сейчасъ,
И пятномъ неяснымъ
Въ сумракѣ безгласномъ
Скроется изъ глазъ.
Робкій слухъ на стражѣ…
И въ безмолвьи даже
Чудится ему
Шорохъ и движенье
И, какъ въ заточеньи,
Жутко одному.
Что-же — и не диво!
То порой шумливо
Въ дверь раздастся стукъ;
То со скрипомъ кто-то
Распахнетъ ворота
И захлопнетъ вдругъ.
Довольно и вспышки минутной для насъ
Короткаго счастья, чтобъ въ сердцѣ не гасъ.
Спустя еще много томительныхъ лѣтъ,
Его жизнерадостный, ласковый свѣтъ.
Довольно и искры мгновенной любви,
Чтобъ вспыхнуло пламя пожаромъ въ крови
И долго еще незамѣтно потомъ
Насъ грѣло его неугасшимъ тепломъ.
Такъ ночью порою ворвется во мракъ
Метнувшейся молніи яркій зигзагъ
И долго разсыпчатый трепетъ огней
Мерещется взгляду смущенныхъ очей…
ПИЛИГРИМЪ.
Войди ко мнѣ, не отряхая пыль
Съ твоихъ въ пути изношенныхъ сандалій,
И чуждыхъ странъ въ безбрежьи синихъ далей
Повѣдай мнѣ таинственную быль.
Дай мнѣ взглянуть на выцвѣтшій твой плащъ,
Въ пескахъ степей спаленный знойнымъ жаромъ,
На хмурый ликъ подъ бронзовымъ загаромъ
И темный взоръ, что, какъ агатъ, блестящъ.
Я радъ тебѣ, мнѣ дорогъ твой приходъ.
Садись скорѣй, я въ сердцѣ съ трепетаньемъ
Готовъ внимать твоимъ повѣствованьямъ
И далеко умчать мечты полетѣ.
Предъ взорами раскинулась въ лучахъ
Пустыни ширь равниною безплодной,
Гдѣ, шелестя, Нилъ катитъ многоводный
Волнъ серебро въ песчаныхъ берегахъ.
Гдѣ на ряды безмолвныхъ пирамидъ,
Гранитомъ стѣнъ склонившихся откосо,
Въ слѣпыхъ очахъ съ загадкою вопроса
Угрюмый сфинксъ таинственно глядитъ.
Гдѣ поросли травой и желтымъ мхомъ,
Стремясь въ лазурь, нѣмые обелиски,
И у рѣки, прекрасной одалиски,
Египетъ спитъ, покоясь сладкимъ сномъ.
Въ немъ бредитъ страсть, въ немъ дышетъ жгучій зной,
Его мечты, какъ сонъ, неодолимы…
Къ нему бредутъ толпами пилигримы,
Привлечены былого красотой.
Они въ плащахъ, въ сандаліяхъ, какъ ты,
Кому внимать я долго не устану,
Какъ сынъ Востока — древнему Корану,
Въ немъ видя свѣтъ духовной чистоты.
1900 г., 18 октября.
ВЕЧЕРНЯЯ ЗВѢЗДА.
О, свѣтлая вечерняя звѣзда,
Горящая на темномъ небосводѣ,
Я, чуждъ тебѣ, но ты мнѣ не чужда!
Когда покой и сонъ царятъ въ природѣ,
Я, позабывъ томленіе труда,
Къ тебѣ стремлюсь, мечтая о свободѣ.
Свершая путь пустынею небесъ,
Раскинутой въ пространствѣ необъятномъ,
Ты говоришь, снявъ съ тайнъ покровъ завѣсъ,
На языкѣ не каждому понятномъ
О чарахъ сновъ и прелести чудесъ
И торжествѣ ихъ въ блескѣ незакатномъ.
Надъ бездной тьмы таинственно скользя,
Ты, чистая, божественно-прекрасна!
Твоя, какъ сонъ, воздушная стезя
Вдаль за собой влечетъ меня всечастно.
Но до тебя подняться мнѣ нельзя —
Одно безъ силъ желаніе не властно!
О, свѣтлая вечерняя звѣзда,
Нѣмыхъ небесъ сверкающее око,
Сіяй во тьмѣ, и ласково всегда
Свой чистый лучъ бросай мнѣ издалека,
Ихъ тѣхъ міровъ невѣдомыхъ, куда
Я рвусь отъ зла и гибели порока.
Что я могу сказать въ отвѣтъ на твой вопросъ?
Не надо больше мукъ, не надо больше слезъ,
И къ прошлому — увы — не жажду я возврата.
Все то, что я любилъ, все попрано, все смято,
И въ сердцѣ новымъ снамъ ужь больше не расцвѣсть!
Но у меня, мой другъ, воспоминанья есть
И ими я богатъ, и въ нихъ моя отрада.
Такъ сумрачной скалы нависшая громада,
Когда-то бывшая вершиною горы
Полна волшебныхъ грезъ промчавшейся поры,
Но врядъ-ли къ небесамъ бываетъ въ ней стремленье!
— Довольно испытать и разъ позоръ паденья!
Зоветъ меня, но кто — не знаю
Туда, на небо отъ земли,
И — чую — крылья отросли
Летѣть къ невѣдомому краю.
О, кто зоветъ и для чего?
Кому я нуженъ, странникъ міра?
Цѣня побѣды торжество,
Я оцѣню-ль блаженство мира?
Влачася въ прахѣ и пыли
И свой кляня удѣлъ жестокій,
Могу-ль поднятся отъ земли
И долечу-ли въ край далекій?
Что крылья мощныя, что духъ,
Свободы жаждущій, какъ геній,
Когда огонь во мнѣ потухъ —
Источникъ вѣры и стремленій?
ПОСЛѢ ГРОЗЫ.
Просыпавъ дождь и громъ изъ тучъ молніеносныхъ,
Надъ лѣсомъ пронеслась весенняя гроза,
Но гулъ еще плыветъ въ качающихся соснахъ
И на листвѣ дрожитъ алмазная слеза.
Все ожило вокругъ, смятенное угрозой,
Очищена лазурь и воздухъ освѣженъ,
И пахнетъ тополемъ, сиренью и березой
И вѣтры, шелестя, скользятъ со всѣхъ сторонъ…
СОНЕТЪ.
Мечты! мечты! мечты!.. Зачѣмъ вы измѣнили?
Зачѣмъ на грустный зовъ страдающей души
Нѣтъ отклика отъ васъ? Въ безтрепетной тиши
Мнѣ тяжко одному и жутко, какъ въ могилѣ!
Еще недавно такъ, воздушныя, не вы-ли
О радостяхъ былыхъ шептали мнѣ въ глуши?
И къ сердцу я взывалъ тогда: „Спѣши, спѣши
Туда за ними вслѣдъ, гдѣ вѣютъ сказкой были!“
Какъ много свѣтлыхъ чувствъ будили вы во мнѣ!
Какъ много чудныхъ сновъ открыть мнѣ обѣщали!
И что-жь? — обманутъ я съ другими наравнѣ!
Такъ щедро иногда даритъ судьба вначалѣ,
На жизненномъ пути намъ радости однѣ,
А тамъ измѣнитъ вдругъ — и шлетъ однѣ печали.
Помнишь, какъ, сойдясь вначалѣ,
Въ годы юности счастливой,
Мы съ тобою коротали
Вечера зимы тоскливой?
Помнишь, какъ при тусклой свѣчкѣ
„Въ дурачки“ съ тобой играли?
Какъ, шипя какъ змѣи, въ печкѣ
На огнѣ дрова трещали?
Помнишь, съ хитростью котенка,
Съ дѣтской удалью, бывало,
Какъ меня, смѣяся звонко,
„Въ дуракахъ“ ты оставляла?
Часто мы встрѣчались оба;
Я любилъ и ты любила,
Но завистливая злоба
Насъ нещадно разлучила.
И теперь, обвѣянъ стужей,
Я одинъ въ тиши мечтаю,
И одинъ порой досужей
Грустно время коротаю.
И не ты меня, родная,
— Буря-ль стонетъ, вьюга-ль плачетъ —
А судьба-старуха злая
Съ дерзкимъ хохотомъ дурачитъ!
Грозовыхъ облаковъ караваны
Громоздятся въ тяжелыя горы,
Какъ стѣной, заслоняя просторы
Въ голубыя небесныя страны.
Такъ суровыя жизни невзгоды,
Нависая угрюмою мглою,
Заслонили навѣкъ предо мною
Нѣжной юности свѣтлые годы.
Синія волны, кудрявясь серебряной пѣной,
Въ сумракѣ ночи, гонимыя вѣтромъ шумѣли;
Синія волны дышали холодной измѣной,
Бисеромъ брызгъ осыпая прибрежныя мели.
Какъ облака въ небесахъ, непричастныя горю,
Мчатся толпой, уплывая за горы и за лѣсъ,
Синія волны неслись, колыхаясь, по морю,
То расходились, то тѣсною цѣпью смыкались.
Синія волны звучали въ тиши, какъ октавы,
Съ ропотомъ дерзкимъ кому-то уныло взывали…
Въ скалы плеснувъ, — шелестѣли, какъ сонныя травы,
На мель взбѣжавъ, — умирали со вздохомъ печали…
Новыя волны рождались разбитымъ на смѣну,
Новыя волны катились, шумя на просторѣ,
То разбиваясь о берегъ въ жемчужную пѣну,
То убѣгая толпой въ рокотавшее море.
Такъ и желанья: одни разобьются, какъ волны,
Смотришь, — ужь новыя мчатся на смѣну разбитымъ,
Тѣмъ же весельемъ и жизненнымъ трепетомъ полны,
Въ сердцѣ мятежномъ рѣзвяся, какъ въ морѣ открытомъ.
Еще румянитъ вечеръ алый
Въ пустынѣ неба тучъ стада
И лучъ трепещетъ запоздалый
Въ лазурномъ зеркалѣ пруда.
Еще мѣшаетъ блѣднымъ звѣздамъ
Блеснуть разлившійся закатъ,
Но ужь летятъ на отдыхъ къ гнѣздамъ
Толпы мелькающихъ галчатъ.
Мрача лазурь, какъ сѣткой черной,
Они мятутся безъ числа
И огласилъ ихъ крикъ задорный
Тишь задремавшаго села,
Гдѣ лучъ въ пыли, какъ въ сѣрыхъ волнахъ,
Хоронитъ грустно солнце дня
И, золотясь, глядитъ подсолнухъ
Изъ-за убогаго плетня.
Глядитъ, склонясь къ избы оконцу,
Гдѣ безмятежный миръ разлитъ,
Самъ уподобясь шапкой солнцу,
Закатомъ пламеннымъ облитъ.
„Близится осень“ — шептали кусты, осыпая
На землю листъ, багрянѣвшій сверкавшимъ червонцемъ;
„Близится осень“ — цвѣты повторяли, вздыхая,
„Осень и мгла, не согрѣтая ласковымъ солнцемъ“.
Близится осень, и неба лазурь все тускнѣе,
Въ рощахъ все рѣже звучитъ жизнерадостный щебетъ;
Садъ умираетъ, и грустно въ пустынной аллеѣ
Вѣтеръ гудитъ и вершины деревьевъ теребитъ.
Дымныя тучки грозятъ непогоднымъ ненастьемъ,
Смотритъ безжизненно дали туманная просинь;
Лѣту на смѣну, угасшему радостнымъ счастьемъ,
Близится осень, унылая, скучная осень!
ЗИМНІЙ ДЕНЬ.
Безжизненъ какъ мертвецъ, и какъ палачъ суровъ,
Ничѣмъ неуязвимъ подъ броней леденистой,
Сверкая серебромъ нетающихъ снѣговъ,
Взошелъ морозный день въ лучахъ зари огнистой.
Не жизнь, а смерть вокругъ онъ вызвалъ на землѣ,
Онъ не свободу далъ, а цѣпи и оковы,
И, яркій свѣтъ разливъ въ колеблющейся мглѣ,
Одѣлъ, какъ въ саваны, безмолвныя дубровы.
Онъ все поработилъ и все оцѣпенилъ,
И мощный, какъ титанъ, онъ все склонилъ къ безсилью,
И холодомъ дыша безжизненныхъ могилъ,
Блеснулъ по воздуху брильянтовою пылью.
Блеснулъ въ нѣмыхъ поляхъ по бѣлому ковру
И по чалмамъ деревъ раскидисто-вѣтвистыхъ
И разбудилъ на мигъ и трепетъ, и игру,
Сверкая и горя мильономъ искръ лучистыхъ.
И, яркимъ серебромъ снѣговъ отягощенъ,
Какъ бременемъ веригъ, какъ ношею безплодной,
Погасъ въ огнѣ зари, какъ кровью обагренъ,
Безжизненный, нѣмой, безстрастный и холодный…
Еще лѣсовъ и дремлющихъ полей
Не оглашалъ весенній соловей;
Еще сады безлиственны и голы
Но ужъ гремитъ серебряный ручей,
Уже звенятъ проснувшіяся пчелы
Въ дневномъ теплѣ сверкающихъ лучей.
Все жаждетъ нѣгъ — томится и молчитъ..
Увядшій листъ на вѣткѣ шелеститъ,
Лѣса полны неясною тревогой.
Все жаждетъ бурь и первыхъ шумныхъ грозъ.
Чтобъ хлынулъ дождь струями теплыхъ слезъ.
И пыль взвилась надъ сѣрою дорогой.
Изъ-за морей, изъ дальней стороны,
Уже летятъ на празднество весны
Веселыхъ птицъ крикливыя станицы…
И будятъ жизнь, и сыплютъ въ сердце сны
Воскресшихъ чувствъ блеснувшія зарницы
Тепломъ и трепетомъ полны.
НЕ ВѢРЬ ВЕСНѢ…
Не вѣрь веснѣ — она несетъ измѣну,
Ея лучей обманчива игра!
Шумитъ рѣка и роютъ волны пѣну,
Тускнѣетъ день, и въ тучахъ даль сѣра!
Не вѣрь веснѣ! она, какъ жизнь обманетъ,
И сѣрой мглой и холодомъ волны
Счастливый взоръ, какъ небо, отуманитъ
И омрачитъ плѣнительные сны.
Не вѣрь веснѣ — какъ зовъ ея, ни сладокъ,
Не торопись бѣжать къ ея лучамъ;
Она, свернувъ вѣнцомъ зарницъ и радугъ,
Какъ женщина, измѣнитъ небесамъ.
БѢЛАЯ НОЧЬ.
Въ безмолвныхъ небесахъ мерцая бѣлой мглой,
Загадочна, какъ сфинксъ безжизненной пустыни,
Плыветъ слѣпая ночь уныло надъ землей,
Уснувшей тяжкимъ сномъ измученной рабыни.
Порой продребезжитъ по звонкой мостовой
Гремящій стукъ колесъ, смягченный разстояньемъ,
И снова городъ спитъ, и снова надъ рѣкой
Объемлетъ городъ ночь томительнымъ молчаньемъ.
Покоятся дома, чертоги и дворцы,
Окутанные мглой, какъ бѣлымъ покрываломъ,
И только, золотясь, блестятъ церквей вѣнцы,
Едва освѣщены зари сіяньемъ алымъ.
Разсвѣтъ еще далекъ и смолкшій городъ нѣмъ,
Но чудится въ тиши еще яснѣй движенье
И ропотъ суеты, и слезы, и мученья,
Которыхъ, какъ стихій, нельзя смирить ничѣмъ!
Бродитъ въ полѣ вѣтерокъ
Средь колосьевъ ржи высокой,
Гдѣ дрожитъ, склоня цвѣтокъ,
Какъ болотный огонекъ,
Василекъ голубоокій.
Вѣетъ солнца жгучій зной
Сладкой нѣгою истомы;
Давитъ воздухъ духотой,
Собирая надъ землей
Въ небѣ молніи и громы…
Спитъ недвижная рѣка
Подъ зеленыхъ изъ навѣсомъ…
И, косматясь, облака,
Какъ холмы, издалека
Надвигаются надъ лѣсомъ…
СОНЕТЪ.
Какъ обѣщаетъ день, рождающійся ясно,
Проснувшейся землѣ и ласку и тепло,
Такъ, улыбаясь жизнь привѣтно и свѣтло,
Восходитъ на зарѣ волшебно и прекрасно.
Но часто ложенъ свѣтъ забрезжившаго дня!
Суля землѣ тепло и солнца блескъ румяной,
Онъ тучи соберетъ, окутавъ даль въ туманы
И ясную лазурь печально затемня.
Не такъ же ли и жизнь, надеждой обольстивъ,
Какъ восходящій день, блеснетъ мечтамъ ошибкой
И ложно подаритъ насъ нѣжною улыбкой,
Чтобъ скоро ясный взоръ слезою омрачивъ,
Смѣнить отравой мукъ въ душѣ приливъ желаній
И свѣтлыя мечты, и чары ожиданій?
Въ море людной толпы, веселящейся шумно,
Не кидайся, мой другъ, какъ дитя, неразумно,
Не прельщайся его показной красотой:
Въ немъ всѣ бури, всѣ грозы стихіи слѣпой!
Посмотри вкругъ себя взглядомъ разума трезвымъ,
Развѣ есть въ этомъ смѣхѣ и бѣшенствѣ рѣзвомъ,
Въ этой оргіи дикой съ утра до утра
Хоть какой-нибудь смыслъ? — это страсти игра!
Отшатнись отъ нея, отврати свои взоры,
И съ толпой не вступай въ безполезные споры,.
Что цѣль жизни для насъ не въ довольствѣ тупомъ,
А въ трудѣ и борьбѣ съ угнетающимъ зломъ!
Когда нибудь и эти дни тревогъ
Съ отрадой мы, какъ счастья дни, помянемъ
И, запершись въ нашъ мирный уголокъ,
О нихъ грустить съ тобою станемъ.
Вѣдь и они, какъ радостные дни,
Напомнятъ намъ о юности счастливой,
Когда надеждъ горѣли въ насъ огни
И въ сердцѣ духъ кипѣлъ строптивый.
Не говори, что эти дни темны,
Какъ облаковъ сѣдыя вереницы,
И въ облакахъ мгновеньями видны
Молніеносныя зарницы.
И, какъ въ мечтахъ о лѣтѣ золотомъ
Подчасъ душѣ бываютъ любы грозы,
Такъ эти дни когда нибудь потомъ
Съ отрадой вспомнимъ мы сквозь слезы!
Встрѣчая мракъ и тишину
Съ небесъ спускающейся ночи,.
Я закрывалъ спокойно очи
И отходилъ ко сну.
Лазурныхъ грезъ крылатый рой
Уже кружилъ надъ головою…
И въ блескѣ радугъ надо мною
Являлся міръ иной.
Меня таинственно влекла
Къ нему невѣдомая сила,
И такъ легко, отрадно была
Вдали отъ бурь и, зла.
Какъ будто, вихрясь, отошли
Куда-то въ сумрачныя дали
Волненья, страсти и печали, —
Весь тяжкій адъ земли.
И сердце ждалъ теперь покой
Того отраднаго забвенья,
Когда надъ нимъ уже давленья
Нѣтъ власти роковой!
ОТРЫВОКЪ.
И вотъ опять тревожный день прошелъ.
Въ вечерней мглѣ дрожитъ огонь лампадки,
Бросая свѣтъ на мой рабочій столъ,
На груды книгъ, газеты и тетрадки,
Лежащія въ небрежномъ безпорядкѣ.
Опять мечты, фантазіи и сны
И новыя, и новыя видѣнья…
Они плывутъ ко мнѣ средь тишины
И въ тишинѣ рождаютъ вдохновенье,
И въ сердцѣ грусть и слезы умиленья.
Рука дрожитъ и просится къ перу…
Душа полна ласкающихъ созвучій.
Такъ лѣтнимъ днемъ въ полдневную пору
Птицъ голоса гармоніей пѣвучей
Звенятъ въ тиши, объемля воздухъ жгучій.
Какихъ-то думъ невѣдомыхъ приливъ,
Какъ блѣдный сонъ, туманныхъ и неясныхъ,
Какой-то бредъ и къ творчеству призывъ
Съ томленьемъ грезъ мучительныхъ и страстныхъ,
Но, какъ любовь и молодость, прекрасныхъ.
И новыхъ чувствъ, и новыхъ силъ подъемъ!
Стремится мысль въ невѣдомыя дали!
Душа кипитъ, и взоръ горитъ огнемъ,
И образы, туманные вначалѣ,
Оформленнѣй, какъ радость въ дни печали!..
Пусть правда, терніемъ повита,
Бредетъ въ оковахъ и цѣпяхъ,
А ложь безстыдно и открыто
У всѣхъ красуется въ цвѣтахъ!
Пусть правды голосъ неподкупный
Звучитъ подавленно, какъ стонъ,
А голосъ дерзкій лжи преступной
Гремитъ торжественно, какъ звонъ!..
Все возвеличенное міромъ
И вознесенное хвалой
Падетъ безчувственнымъ кумиромъ
И будетъ попрано пятой!
А все подавленою тьмою
И все униженное зломъ
Передъ грядущею зарею
Востанетъ съ радостнымъ челомъ!
У ГРОБА.
Прилегъ и опочилъ на вѣки…
Душа съ земнымъ порвавши связь,
Въ загробный міръ перенеслась.
Легла на сомкнутыя вѣки
Страданій тяжкая печать,
Но пересталъ ужь онъ страдать!
Его душа перелетѣла
Въ безвѣстный міръ и тамъ нашла
Покой отъ мукъ и жизни зла.
Одно безтрепетное тѣло
Одинъ лишь прахъ остался здѣсь,
Чтобъ видѣть тлѣнья ужасъ весь.
Видъ каждой смерти безотраденъ,
Какъ разставанья грустный мигъ!
Нахмуренъ лобъ, печаленъ ликъ,
Глядитъ изъ глазъ глубокихъ впадинъ,
Скрывая скорбную печаль,
Слѣпая смерть въ нѣмую даль.
Одна душа надъ прахомъ пыльнымъ,
Забывъ тоску и страхъ земной,
Витаетъ тихо надъ толпой
И, трепеща въ дыму кадильномъ,
Съ безстрастьемъ мыслей неземныхъ
Внимаетъ горести живыхъ.
Ахъ, зачѣмъ я повѣрилъ твоимъ лицемѣрнымъ рѣчамъ?
Для чего такъ безумно прельстился ихъ чаръ красотой?
Ты лгала мнѣ, лгала! я открылъ, я узналъ это самъ,
Но ужь поздно, когда безъ борьбы покоренъ былъ тобой!
Охватилъ и обжегъ меня страсти угаръ золотой
И разсѣялся сномъ, какъ тяжелый, удушливый дымъ…
Ахъ, зачѣмъ, опьяненный восторгомъ любви молодой,
Я повѣрилъ рѣчамъ лицемѣрнымъ твоимъ?
Гуди, мятель! стучи въ окошко ставней
И стужею грози — мнѣ нипочемъ!
Еще согрѣтъ я юности недавней
Живительнымъ и пламеннымъ огнемъ!
Пугай другихъ! — твой призракъ мнѣ не страшенъ,
Мятущійся въ бѣлесоватой тьмѣ,
Пока въ очахъ свѣтъ счастья не погашенъ
И мысль кипитъ въ мечтательномъ умѣ!
Все, что юность намъ нашепчетъ,
Свяжетъ первая любовь,
Сладкимъ трепетомъ волнуя
Въ сердцѣ вспыхнувшую кровь.
Все, что молодость для жизни
Въ плоть и краски облечетъ,
Зрѣлость опытомъ суровымъ
Обезцвѣтитъ и сомнетъ.
А придетъ сѣдая старость
На скрипучихъ костыляхъ
И лучи надеждъ послѣднихъ
Въ насъ погаситъ робкій страхъ!
Сказка
править„Слава въ вышнихъ
Богу, и на землѣ миръ,
въ человѣкахъ благоволеніе“.
1.
Поздно вечеромъ, въ сочельникъ,
Мальчуганъ съ своей сестренкой
Идутъ въ боръ, гдѣ дремлетъ ельникъ,
Трепеща вершиной тонкой.
Все покоится глубоко,
И не слышно санокъ бѣга;
Лишь разносится далеко
Скрипъ шаговъ отъ хруста снѣга.
2.
Идутъ дѣти въ лѣсъ за елкой,
Съ каждымъ шагомъ въ полѣ глуше…
Злой морозъ, какъ иглы, колкій
Щиплетъ носъ и щиплетъ уши.
Стонетъ вихрь, шумитъ кустами
И въ припадкѣ дикой злобы,
Громоздитъ въ поляхъ холмами
Бѣлоснѣжные сугробы.
3.
Дремлетъ лѣсъ въ парчевой тогѣ,
Какъ въ чалмахъ, вершины елокъ;
Вѣтви мерзлыя въ тревогѣ
Осыпаютъ снѣгъ съ иголокъ.
Плачетъ вьюга, небо мутно,
Въ небѣ мутномъ мѣсяцъ блѣдный
Бродитъ робко, безпріютно,
Какъ въ пустынѣ странникъ бѣдный.
4.
Утомленные скитаньемъ
Въ бѣломъ сумракѣ мятели.
Дѣти, съ жуткимъ трепетаньемъ,
На бугоръ въ лѣсу присѣли.
Распахнулъ свою шубенку
Добрый мальчикъ съ быстротою
И озябшую сестренку
Скрылъ подъ теплою полою.
5.
И она ужь не въ испугѣ,
А съ улыбкою во взорѣ,
Подъ напѣвъ гульливой вьюги,
Задремавъ, уснула вскорѣ.
Въ свѣтлый міръ волшебныхъ сказокъ
Вихри сновъ ее умчали…
Не смыкаетъ братъ лишь глазокъ,
Глядя въ сумракъ мутной дали.
6.
Вьются хлопья бѣлой вьюги,
Гдѣ-то въ полѣ воютъ волки;
Шепчутъ въ страхѣ и въ испугѣ,
Перешептываясь, елки.
Смотритъ мальчикъ робкимъ взоромъ
Сердце бьетъ въ груди тревогу,
А луна, идя дозоромъ,
Свѣтъ бросаетъ на дорогу.
7.
Жутко, страшно! Замирая.
Сердце бьется чаще, чаще…
Вдругъ, огни зажглись, мелькая,
Въ темнотѣ древесной чащи.
Ахнулъ мальчикъ. — „Волки, волки!
Сила крестная надъ нами!“ —
А въ кустахъ сѣдыхъ сквозь елки
Ихъ глаза горятъ огнями.
8.
Смотритъ мальчикъ робкимъ взглядомъ,
И еще онъ видитъ что-то…
Тамъ стоитъ съ волками рядомъ,
Какъ медвѣдь, мохнатый кто-то.
Ужь не духъ-ли злой съ волками
Тамъ стоитъ, вѣтвями скрытый?
И пугливыми очами
Мальчикъ ищетъ въ тьмѣ защиты.
9.
Въ этотъ мигъ зѣвнула вьюга
Посреди лѣсныхъ гигантовъ,
И посыпался съ испуга
Рой снѣжинокъ, какъ брильянтовъ.
Зашептали шумно елки,
Загудѣли вихри глухо
И дошли, какъ злые толки,
До встревоженнаго слуха.
10.
Мальчикъ въ страхѣ жмуритъ глазки…
Быстрыхъ мыслей вереницы
Пролетаютъ, словно въ сказкѣ,
Какъ чудовищныя птицы.
Вдругъ, онъ видитъ — что такое?
Ужь не сонъ-ли чудный это?
Не видѣнье-ль голубое
Передъ нимъ, въ сіяньи свѣта?
11.
То Небесная Царица
Передъ нимъ стоитъ, сіяя,
Какъ весенняя денница,
Какъ душистый ландышъ мая.
А на ней покровъ трепещетъ
Голубой и звѣздотканный,
И улыбкой нѣжной блещетъ
Кроткій взоръ во тьмѣ туманной.
12.
И сказала Матерь Божья,
Обращаясь къ духу злому:
„Что во тьмѣ средь бездорожья
Бродишь по лѣсу глухому?
Что съ блуждающей тревогой
Ищешь, вѣтренный бездѣльникъ?
— Ты, смотри, дѣтей не трогай, —
Наступилъ святой сочельникъ!“
13.
„Этотъ вечеръ, освященный
На землѣ такимъ событьемъ
Запретилъ Творецъ вселенной
Осквернять кровопролитьемъ!“
И смутился духъ нечистый
Предъ Царицею Небесной
И, раздвинувъ лѣсъ вѣтвистый,
Скрылся въ темени древесной.
14.
А за нимъ съ тоскливымъ воемъ
Разбрелись по чащѣ волки.
Гдѣ, объятые покоемъ,
Неподвижно спали елки.
И, охваченные дрожью,
Видятъ въ тайномъ страхѣ дѣти
Предъ собою Матерь Божью
Въ серебристомъ лунномъ свѣтѣ*
15.
Слышатъ дѣти: „Страхъ смирите!
Милость Божія надъ вами!
Въ сумракъ лѣса не смотрите
Боязливыми очами!
Я несу вамъ свѣтъ спасенья,
Свѣтъ Того, къ Кому толпами
Грѣшный людъ на поклоненье
Собирается во храмѣ“.
16.
„Чье нежданное явленье
Въ тьмѣ мятущагося міра
Возвѣстило возрожденье
На землѣ любви и мира.
Въ этотъ вечеръ въ каждомъ домѣ
Елки искрятся, сверкая,
Въ бѣдныхъ ясляхъ на соломѣ
О Христѣ напоминая“.
17.
„И для васъ, для васъ сегодня
Здѣсь въ лѣсу, въ святой сочельникъ
Ради праздника Господня,
Я зажгла зеленый ельникъ.
Пусть и вамъ, забытымъ всѣми.
Будетъ праздникъ чистъ и свѣтелъ!
— Этотъ вечеръ въ Виѳлеемѣ
Рождество святое встрѣтилъ“!
18.
И взглянули, ахнувъ, дѣти:
Передъ ними, зыбля воздухъ,
Утопала елка въ свѣтѣ,
Колыхаясь въ яркихъ звѣздахъ.
А сквозь вьюги гулъ смятенья
И сквозь ярыхъ бурь тревогу
Раздавалось съ неба пѣнье:
„Слава, слава въ вышнихъ Богу!“
Рождество.
правитьI.
По волѣ Кесаря, въ тотъ годъ
Въ предѣлахъ тѣсныхъ Іудеи
Шла всюду перепись. Народъ,
Властямъ противиться не смѣя,
Стремился пестрою толпой
Съ мѣстъ жительствъ дальнимъ переходомъ
На запись въ городъ свой родной,
Откуда былъ съ отцами родомъ.
И — незамѣтные никѣмъ —
Въ толпѣ шумящей, какъ стихія,
За тѣмъ же въ городъ Виѳлеемъ
Пошли Іосифъ и Марія.
Повелѣвающій указъ
Взывалъ слѣпымъ повиновеньемъ
И даже былъ на этотъ разъ
Небесной воли исполненьемъ.
Хотя убогій Виѳлеемъ
Считался бѣднымъ, но оттуда
Евреи ждали, между тѣмъ,
Вождя Израиля, какъ чуда.
Уже изъ тьмы сѣдыхъ временъ
Оттуда-жъ былъ отцамъ съ сынами
Приходъ Христа предвозвѣщенъ
Пророковъ вѣщими устами.
Такъ незамѣтно пролита
Народной переписью ясность
Въ происхожденіи Христа,
На царскій родъ и рода властность,
А это было тѣмъ нужнѣй,
Что царскій родъ, терпя лишенья,
Вдали отъ родины своей
Встрѣчалъ позоръ и униженье.
Такъ часто умъ бываетъ слѣпъ
Въ своихъ поступкахъ, поневолѣ
Являясь дѣятелемъ воли
Творца — Вершителя судебъ.
II.
Ужь было поздно. Мглу набросивъ,
Спускался вечеръ, глухъ и нѣмъ,
Когда Марія и Іосифу
Пришли въ дремавшій Виѳлеемъ.
Какъ украшающій мезинецъ
Алмазъ кольца, зажглась звѣзда
Огнемъ сверкающимъ, когда
Средь переполненныхъ гостинницъ
Они, пріюта не сыскавъ,
Въ пещерѣ горъ остановились,
Гдѣ вѣялъ пряный запахъ травъ
И на ночлегъ стада сходились,
Откуда взорамъ былъ открытъ
Просторъ, какъ море, синей степи
И дальнихъ горъ туманный видъ,
И здѣсь, въ пастушескомъ вертепѣ,
Родился Тотъ, предъ Кѣмъ свой ликъ
Склоняетъ солнце на закатѣ
Кто необъемлемъ и великъ
И полнъ любви и благодати;
Кто и начало, и конецъ
Всего, что днесь живетъ и дышетъ,
Надъ Кѣмъ безсмертія вѣнецъ
Изъ яркихъ звѣздъ лазурь колышетъ;
Творецъ безчисленныхъ міровъ, —
Предъ Чьимъ таинственнымъ престоломъ
Толпы крылатые духовъ
Тѣснятся въ трепетѣ веселомъ;
Кто во владычествѣ Своемъ
Надъ грѣшнымъ міромъ и надъ твердью
Не знаетъ къ людямъ, съ вѣчнымъ зломъ,
Конца любви и милосердью;
Тому, чье сердце къ намъ влеклось,
Чей нынѣ образъ въ каждомъ домѣ,
Другого мѣста не нашлось,
Какъ въ бѣдныхъ ясляхъ на соломѣ.
Кто въ жалкой бѣдности рожденъ
Отъ міра — міру неизвѣстныхъ.
Лежалъ въ холстѣ простыхъ пеленъ,
Согрѣтъ дыханьемъ безсловесныхъ.
III.
Царила полночь. По холмамъ
Недалеко отъ Виѳлеема
Стада пасущимъ пастухамъ
Усталый взоръ смежала дрема.
Надъ ними сумрачнымъ шатромъ
Лазурь синѣла въ яркихъ звѣздахъ…
И искры тлѣющимъ костромъ
Бросались съ трескомъ въ темный воздухъ.
Плылъ сѣрый дымъ, клубясь волной,
Гонимый вѣтра трепетаньемъ,
И оглашалась тишь порой
Овецъ пронзительнымъ блеяньемъ.
Но тихъ былъ отдыхъ пастуховъ
Въ холодномъ мракѣ звѣздной ночи,
Для свѣтлыхъ чаръ волшебныхъ сновъ
Закрывъ измученныя очи.
И въ этотъ мигъ, когда толпой
Надъ ними рѣяли видѣнья,
Внезапно сладкій ихъ покой
Прервало ангела явленье.
И молвилъ ангелъ пастухамъ:
„Не бойтесь! — миръ уста вѣщаютъ!
Благовѣствую радость вамъ
И эту радость всѣ познаютъ!
Внемлите сердцемъ и душой
Желанной вѣсти, жданной всѣми:
Сегодня полночью глухой
Христосъ родился въ Виѳлеемѣ.
Въ тщеславномъ мірѣ суеты,
Какое рѣдкое явленье
Непостижимой простоты,
Непостижимаго смиренья!
о, да исчезнетъ съ суетой
Изъ сердца богъ слѣпой гордыни^
Затмленный чудной простотой
Всепоклоняемой святыни,
Чей чистый пламень не потухъ
И свѣтитъ всѣмъ и безъ различья,
Въ чьемъ хрупкомъ тѣлѣ — мощный духъ
И въ чьемъ смиреніи — величье!
И вотъ вамъ знаменье: Его
Найдете въ ясляхъ средь пещеры“
И въ простотѣ глубокой вѣры
Простого сердца своего,
Безъ колебаній и сомнѣнья,
Лишь смолкли ангела уста,
Пошли искать для поклоненья
Новорожденнаго Христа.
Но ни убожество вертепа,
Ни видъ позорной нишеты
Пещеры каменной, какъ склепа,
Подъ кровомъ мрачной темноты,
Ни образъ кроткій и смиренный
Младенца въ бѣлыхъ пеленахъ,
Въ Комъ воплотился Царь вселенной,
Не помѣшали имъ во прахъ
Предъ нимъ упасть и, какъ Мессіи,
Хвалу изъ сердца принести
И разсказать святой Маріи,
Что побудило ихъ придти
Издалека въ такую пору,
И какъ ихъ ангелъ разбудилъ,
Представъ испуганному взору,
И какъ нашли они дорогу_,
И какъ звучалъ небесный клиръ
Пѣлъ имъ: „Слава въ вышнихъ Богу“,
Осѣнялъ имъ сердце миръ…
IV.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Промчатся многіе вѣка,
Какъ въ небѣ въ бурю облака;
Но мы съ вѣками не забудемъ,
Что намъ въ юдоль тоски и слезъ
Своимъ рожденіемъ Христосъ
Принесъ спасенье грѣшнымъ людямъ
И солнце истины принесъ.
Легенда.
править1.
Въ даль устремивъ задумчивыя очи,
Безмолвствуя, пустыней шли они,
Но пѣла ночь, но пѣли звѣзды ночи
И сыпали алмазные огни…
И плылъ туманъ, и колыхались тѣни,
Какъ призраки, блуждающей толпой…
И гордыхъ пальмъ развѣсистыя сѣни
Манили въ тьмѣ на отдыхъ и покой.
2.
Но не для нихъ, преслѣдуемыхъ рокомъ,
Гонимыхъ зломъ въ далекіе края,
Подъ тѣнью пальмъ въ безмолвіи глубокомъ
Ночной покой и сладость забытья!
Кругомъ просторъ унылый и безплодный,
Кругомъ равнинъ нагіе пустыри,
Гдѣ будитъ тишь во тьмѣ шакалъ голодный
И рыщетъ барсъ до утренней зари.
3.
Лютъ дикій звѣрь въ безлюдіи пустыни! —
Въ немъ мощи власть, въ немъ силы торжество!
Но дивный свѣтъ небесной благостыни
Имъ былъ щитомъ отъ ярости его.
Вселяла страхъ одна людская злоба,
Искавшая Младенца, какъ Царя,
Надъ жизнью чьей они дрожали оба.
Огнемъ любви, какъ свѣточемъ, горя.
4.
Хотя — Самъ Богъ — Онъ властью мановенья
Могъ устранить злодѣевъ и враговъ,
Но въ грѣшный міръ пришелъ Онъ для спасенья,
А не для зла, для кары и оковъ.
Рожденіемъ отъ дѣвственной Маріи
Взявъ на Себя людское естество,
Онъ поселилъ въ немъ немощи людскія,
Не поселивъ грѣха лишь одного.
5.
Подверженный позору униженья,
Онъ отложилъ божественную власть,
Давъ скрыть себя отъ бури озлобленья,
Чтобъ средь враговъ ихъ жертвою не пасть.
Злымъ замысломъ для гибели искомый,
И гибели избѣгшій, какъ грѣха,
Затерянный въ пустынѣ незнакомой,
Какъ лучъ во тьмѣ, какъ ландышъ въ листьяхъ мха.
6.
Но, миновавъ пустыню, какъ преддверье
Въ одну изъ странъ, гдѣ болѣе всего
Въ тѣ времена царило суевѣрье
И идоловъ слѣпое торжество, —
Онъ положилъ основы новой вѣры,
Которая предвѣстіемъ была
Убѣжища отшельниковъ въ пещеры
Отъ суеты съ мірскимъ соблазномъ зла.
7.
Исчезла ночь волшебнымъ сновидѣньемъ,
Разсѣяннымъ забрезжившей зарей;
Блеснулъ разсвѣтъ, и жизни пробужденьемъ
Родился день въ пустынѣ голубой.
Сѣдой орелъ — могучій царь пернатыхъ —
Уже парилъ, крыломъ не шевеля,
Но въ пеленахъ тумановъ непомятыхъ
Еще спала и нѣжилась земля…
8.
Свѣтило дня, восходъ свой возвѣщая,
Багрило даль, какъ заревомъ огня;
Шла голубей кружащаяся стая,
Разсыпавъ стонъ и крыльями звеня.
Плылъ гулъ волной, таинственный и странный,
Какъ шумъ глухой невнятныхъ голосовъ,
И вдругъ дрожа, прорвался лучъ румяный
И солнца дискъ сверкнулъ изъ-за холмовъ.
9.
И хлынулъ свѣтъ широкой полосою
И, какъ живой, затрепеталъ вокругъ…
Бодрящій свѣтъ! съ измученныхъ борьбою
Стряхающій усталость, какъ недугъ.
И путникамъ, шагающимъ устало,
Отъ холода и сырости ночной
Закутаннымъ въ плащи, какъ покрывала,
Проникъ въ сердца живительной струей.
10.
И силы далъ, и окрылилъ надежды…
И снизошла къ нимъ мира благодать.
О, счастливъ тотъ, кто можетъ къ небу вѣжды
Съ несокрушимой вѣрою поднять!
Чей кроткій ликъ — хоть давитъ жизнь мученьемъ
И пыткою тяжелаго креста —
И въ дни борьбы сіяетъ умиленьемъ
Безоблачнымъ и яснымъ, какъ мечта.
11.
Торжественно сверкало съ выси синей
Свѣтило дня, струя горячій зной;
Надъ скованной безжизненной пустыней
Царили вновь томленье и покой;
Огнемъ лучей жегъ воздухъ раскаленный,
Мерцала пыль туманомъ золотымъ,
И, въ облака сплотившись, паръ сгущенный,
Окутавъ даль, висѣлъ, какъ сѣрый дымъ.
12.
Суровый путь теперь съ минутой каждой —
За шагомъ шагъ — все дѣлался труднѣй,
И странники, томясь палящей жаждой,
Едва брели подъ пламенемъ лучей.
Ихъ смуглыхъ лицъ черты казались строги,
Взоръ потускнѣлъ, чело увлажилъ потъ;
Сухимъ пескомъ израненныя ноги
Изъѣла пыль, разбилъ далекій ходъ.
13.
Но вотъ вдали какое-то селенье
Оазисомъ мелькнуло… Слабость ногъ
Преодолѣвъ, они спѣшатъ въ волненьи…
Ихъ цѣль близка, ихъ отдыхъ недалекъ…
Но душный зной, зной полднемъ раскаленный,
Сломилъ въ конецъ запасъ послѣднихъ силъ
И, подойдя къ смоковницѣ зеленой,
Поверглись ницъ — и сонъ ихъ охватилъ.
14.
И дерево, подъ вѣтками рѣзными,
Давъ странникамъ божественнымъ пріютъ,
Сквознымъ шатромъ раскинуло надъ ними
Густой листвы блестящій изумрудъ.
А у корней — древеснаго подножья —
Открылась глубь разсѣлиной въ землѣ,
Гдѣ, взоръ смеживъ, съ Младенцемъ Матерь Божья
Нашли покой въ прохладной полумглѣ.
15.
И новое невиданное диво
Свершилось вдругъ; размывъ песокъ сухой,
Изъ нѣдръ земли пробился ключъ шумливо
И полился звенящею струей.
И не изсякъ живой родникъ донынѣ,
Во всей странѣ лишь вѣдомый одинъ,
И въ честь Христа, въ разсѣлинѣ пустыни*
Свѣтясь, горятъ лампады Сарацынъ.
16.
Закатъ погасъ, и вечеръ, мглу набросивъ,
Прохладу несъ, свѣжа лицо и грудь,
Когда опять Марія и Іосифъ,
Младенца взявъ, пустились въ дальній путь.
По небесамъ шли сѣрыхъ тучъ станицы
И путались въ тяжелые узлы,
Гдѣ змѣями зловѣщія зарницы,
Пугая взоръ, свѣтилися изъ мглы.
17.
Таинственно и глухо въ отдаленьи
Какіе-то шептались голоса…
Спускалась ночь, и въ тягостномъ томленьи
Съ землей въ кольцо смыкались небеса.
Теперь кругомъ казалися дорогой
Пустыннѣй глушь, пустыннѣй сѣрый мракъ
И путникамъ, охваченнымъ тревогой,
Страхъ колебалъ замедлившійся шагъ.
18.
Вдругъ шумъ… огни… все ближе, все яснѣе,
Блестятъ ножи… ни скрыться, ни бѣжать…
И, подступивъ къ нимъ, дерзкіе злодѣи
Готовились разить и убивать, —
Но, красотой Младенца пораженный,
Ихъ атаманъ воскликнулъ: „Если-бъ Богъ
Сошелъ съ небесъ на землю воплощенный.
Едва-ль и Онъ прекраснѣе быть могъ!“
19.
И, кинувъ взглядъ, отъ шумнаго движенья
Онъ удержалъ сообщниковъ своихъ,
И слышитъ рѣчь Пречистой въ изумленьи
И голоса въ ней ангеловъ святыхъ:
„Благъ человѣкъ, являющій пощаду,
И беззащитныхъ милуюшій — благъ!
Тебѣ за жизнь великую награду
Младенецъ сей воздастъ на небесахъ“.
20.
„Простится зло, простятся гнѣвъ и мщенье
Тому, кто слѣпъ и гибнетъ оттого,
Но не дерзнулъ и въ тайномъ помышленьѣ
Поднять руки на Бога своего!“
Злодѣй былъ тотъ, кому съ креста мученья
Отъ бытія стремясь къ небытію —
Христосъ, какъ Богъ, изрекъ свое прощенье
И обѣщалъ спасеніе въ раю.
21.
Летѣли дни толпой однообразной
И то лучей сверкающимъ огнемъ,
То пылью звѣздъ, какъ розсыпью алмазной,
Сіяла высь въ пространствѣ голубомъ.
То зной пылалъ надъ выжженной пустыней,
То вихрь крутилъ зыбучіе пески,
То плылъ туманъ душистымъ дымомъ скиній,
И сонъ царилъ унынья и тоски.
22.
Но путь — къ концу. Уже въ дали туманной
Рисуются, приковывая взоръ,
Раскинутыя цѣпью многогранной,
Какъ кручи скалъ, зубцы Ливійскихъ горъ.
У ногъ ихъ спитъ Египетъ вдохновенный
Страна чудесъ, страна земныхъ красотъ,
Гдѣ бредитъ страсть, гдѣ катитъ Нилъ священный
Въ пескахъ потокъ величественныхъ водъ.
23.
Гдѣ сфинксы, взоръ слѣпой съ недоумѣньемъ
Вдаль устремивъ, загадочно глядятъ;
Гдѣ фараонамъ служитъ усыпленьемъ
Рядъ пирамидъ — незыблемыхъ громадъ.
Гдѣ солнце, всплывъ на небо яркимъ дискомъ,
Въ пескахъ пустынь рождаетъ знойный день,
Снопы лучей дробя по обелискамъ
И мрамору сверкающихъ ступень…
24.
И вотъ сюда, въ страну чудесъ великихъ,
Въ страну слѣпыхъ безчувственныхъ боговъ,
Съ господствомъ зла, съ господствомъ нравовъ дикихъ,
Жестокости, насилья и оковъ,
Вступалъ Христосъ безъ скиптра и порфиры,
Въ грѣховный мракъ несущій свѣтъ зари,
И падали къ ногамъ Его кумиры,
И, какъ рабы, склонялися цари!..
1899 г., 22 ноября.
Іуда.
правитьI.
Ложилася, какъ сѣрый пепелъ, мгла,
Ночь двигалась въ молчаніи суровомъ,
И надъ землей — туманна и кругла —
Луна щитомъ вздымалася багровымъ.
И, устремивъ ликъ грустный къ небесамъ,
Чѣмъ выше шла — блѣднѣе становилась.
Такъ узникъ, жизнь считая по часамъ,
Когда, какъ лучъ, надежда въ немъ затмилась,
Остановивъ безумный взглядъ очей,
Исполненныхъ томительной боязни,
Чѣмъ ближе мигъ ему грозящей казни,
Отъ ужаса становится блѣднѣй.
II.
И вотъ взошла сіяющей и чистой
И разлила свѣтъ бѣлый, освѣтивъ
Нѣмую глушь долины каменистой
И въ ней русла безводнаго извивъ;
И контуры неясныхъ очертаній
Сквозь полумракъ, разлившійся какъ дымъ,
Стѣнъ городскихъ и стѣнъ высокихъ зданій,.
Окутанныхъ туманомъ голубымъ;
И въ блесткахъ звѣздъ полупрозрачной дали
Голгоѳы холмъ — безлюдія мѣста,
Гдѣ призраками страшными возстали
Три силуэта — грозныхъ три креста.
III.
Дарила ночь, и все въ природѣ было
Охвачено безмолвіемъ и сномъ,
Лишь ползъ туманъ и время шло уныло
Съ безстрастія холоднымъ торжествомъ.
Всѣмъ на землѣ хотя-бы на мгновенье,
На краткій мигъ въ полночной тишинѣ,
Но есть покой, есть сладкое забвенье
Въ разлитомъ мглой бездѣйствующемъ снѣ*
Лишь совѣсти души богоотступной,
Терзающейся призраками бѣдъ,
Ни мира нѣтъ за зло и грѣхъ преступный,
Ни отдыха подъ кровомъ неба нѣтъ.
IV.
Въ ту ночь во тьмѣ, скользя какъ при видѣнье,
Въ глуши полей по кочкамъ и холмамъ
Бѣжалъ Іуда въ страхѣ и смятеньѣ,
Куда — увы — не вѣдая и самъ,
Въ поту, въ пыли и съ жуткой дрожью въ тѣлѣ,
Едва прикрытъ изодраннымъ плащемъ,
Бѣжалъ, гонимъ, какъ вѣтромъ листъ безъ цѣли,
Больной души проснувшимся стыдомъ.
Безумца взоръ блуждалъ въ нѣмой тревогѣ,
Всклокочились и слиплись волоса,
И ноги, въ кровь израненныя ноги,
Увлажила холодная роса.
V.
Въ скитаніяхъ и поискахъ безплодныхъ
Убѣжища, тревожно день протекъ
И хмурой ночью въ сумеркахъ холодныхъ
Застигнутъ онъ безъ крова, одинокъ.
Ужель затѣмъ, спѣша отъ двери къ двери,
Онъ, проклятый, съ отчаяньемъ въ груди,
Взывалъ ко всѣмъ: къ роднымъ, къ друзьямъ, къ гэтерѣ,
Чтобъ услыхать одинъ отвѣтъ „уйди“?
Молилъ затѣмъ, истерзанный мученьемъ
И ужасомъ позора и стыда,
Чтобъ всѣми быть отвергнутымъ съ презрѣньемъ
И ненависть ихъ чувствовать всегда?
VI.
Одинъ въ глуши, какъ въ мертвенной пустынѣ,
Измученный безцѣльностью пути.
О, могъ-ли онъ хоть гдѣ нибудь отнынѣ
Убѣжище и кровъ себѣ найти?
О, могъ-ли ждать покоя и забвенья,
Весь ужасъ зла принявъ за тяжкій бредъ?
И уповать на милость и прощенье,
Когда ему прощенья въ небѣ нѣтъ?
Грѣхъ такъ великъ, такою мрачной тучей
Надъ нимъ нависъ, пугая и грозя,
Что понялъ онъ, охваченъ скорбью жгучей,
Что искупить ничѣмъ его нельзя!
VII.
Ничѣмъ, ничѣмъ!.. И горькое сознанье
Безсилія предъ тяжестью вины
Давило мозгъ, и вздохи, и стенанья
Рвались съ мольбой изъ сердца глубины.
Теперь бѣжать онъ былъ уже не въ силахъ
И, прислонясь къ обрушенной стѣнѣ,
Едва стоялъ и чувствовалъ, какъ въ жилахъ
Стучала кровь, пылавшая въ огнѣ.
А передъ нимъ, какъ страшное видѣнье,
Высокій крестъ Голгоѳа вознесла,
Гдѣ, претерпѣвъ позорныя мученья,
Погибъ Христосъ невинной жертвой зла.
VIII.
Луна плыла и блѣдными струями
Бросала свѣтъ, то мѣсто озаря,
Съ котораго съ разсвѣтными лучами
Должна блеснуть спасенія заря.
Іуда — весь терзаніе и мука —
Не смѣя глазъ на небо устремить,
Ждалъ голоса чьего нибудь иль звука,
Чтобъ совѣсти укоры заглушить.
Ждалъ встрѣчи онъ въ тоскѣ непоборимой,
Чтобъ заслонить хоть кѣмъ нибудь на мигъ,
Какъ призракъ въ тьмѣ ничѣмъ неотгонимый
Передъ собой Христа печальный ликъ.
ІХ.
Но было тихо, тихо, какъ въ могилѣ,
Царила ночь, и бѣлой пеленой
Со дна лощинъ, клубясь, туманы плыли,
Озарены серебряной луной.
На нихъ смотря, Іуда ждалъ порою,
Чтобъ поднялись толпой они съ земли
И, словно дымъ, таинственною мглою
Голгоѳы холмъ и крестъ заволокли…
И вдругъ предъ нимъ, свиваясь изъ тумана,
Поднялся ликъ измученный Христа.
И самъ, онъ самъ, Іуда, для обмана
Къ его устамъ приблизившій уста…
X.
Все кончено. Въ одно, въ одно мгновенье
Измѣрилъ онъ проснувшимся умомъ
Всю бездну зла и весь позоръ паденья,
И ужасъ весь въ предательствѣ своемъ.
И стало вдругъ теперь ему понятно,
На что, слѣпецъ, онъ дерзко посягнулъ,
На что поднялъ онъ руку святотатно,
Чего достигъ! — и въ ужасѣ вздрогнулъ
Хотѣлъ бѣжать, хотѣлъ искать спасенья,
Уйти отъ думъ, забыть о тяжкомъ злѣ,
Но за спиной отъ рѣзкаго движенья
Звонъ серебра раздался въ кошелѣ.
XI.
И не было отчаянью предѣла
Въ его душѣ, измученной борьбой…
А мракъ рѣдѣлъ и неба даль яснѣла,
И брезжилъ свѣтъ надъ дремлющей землей.
Рождался день, день мира и прощенья,
Поправшій смерть и гибельное зло,
И все вокругъ, въ предвидѣньи спасенья,
И жизни смыслъ, и радость обрѣло.
Лишь одному предателю Іудѣ
Великій день спасенья не принесъ,
И онъ погибъ, не вѣдая о чудѣ,
Въ терзаньяхъ мукъ невыплаканныхъ слезъ!
Передъ судомъ Пилата.
правитьI.
…И Онъ предсталъ, предсталъ передъ Пилатомъ.
Пилатъ вздрогнулъ. Предъ нимъ стоялъ Христосъ.
Не яркая пурпуровая тога,
Не пышная блестящая парча
Спускалась внизъ съ покатаго плеча.
Одеждой рваной бѣдно и убого
Стоялъ одѣтый Богочеловѣкъ.
Виднѣлась скорбь на поблѣднѣвшемъ ликѣ.
Изъ-за рѣсницъ полузакрытыхъ вѣкъ
Лучился взоръ… Народа смолкли крики.
Народъ притихъ, какъ море предъ грозой.
Христосъ стоялъ недвижно предъ толпой,
Стѣснившейся въ тревожномъ ожиданьи.
Христосъ молчалъ. Не робость и не страхъ,
А только грусть виднѣлася въ очахъ,
И признаки живые поруганья
Легли печатью тяжкаго страданья.
Пилатъ глядѣлъ въ безмолвье погруженъ,
На ликъ Христа задумчиво склоненный,
И вновь вздрогнулъ, и на синедріонъ
Свой бѣглый взоръ, мгновенно омраченный,
Метнулъ стрѣлой, какъ гнѣвомъ пораженъ.
Народъ молчалъ, жестокостью суровой
И злобою притихнувшей объятъ.
И грозно молвилъ сумрачный Пилатъ,
Судить и миловать готовый.
II.
„Чѣмъ ненависть и кару заслужилъ
Сей человѣкъ, на судъ мнѣ приведенный“?
Еще молчалъ синедріонъ смущенный,
Онъ самъ не зналъ, за что Его судилъ,
И, завистью и злобой ослѣпленный,
Не находилъ, чѣмъ больше и сильнѣй
Его вину передъ судьей умножить,
Чѣмъ гнѣвъ навлечь. Коль не былъ Онъ злодѣй,
Къ чему-жъ тебя мы стали-бы тревожить?
Раздался крикъ, раздался и замолкъ.
Такъ въ душный зной, когда несносно паритъ
Вдругъ надъ землей внезапно громъ ударитъ,
И снова тишь. Но вотъ неясный толкъ
Неясный шумъ, какъ вѣтра дуновенье,
Проносится надъ стихнувшей толпой…
Пилатъ молчитъ, исполненъ раздраженья,
Отъ дерзости неслыханной такой.
Такъ говорить возможно лишь съ рабами!
А онъ не рабъ! Онъ Рима знатный сынъ!
И онъ взглянувъ, какъ гордый властелинъ,
Отвѣтилъ имъ: Судите-жъ Его сами,
Какъ вамъ велитъ предписанный законъ!
И снова крикъ и шумъ со всѣхъ сторонъ
Проносятся раскатами глухими…
Такъ сонный лѣсъ, разбуженный грозой,
Подчасъ шумитъ осеннею порой,
Бичуемый струями дождевыми,
И ропщетъ въ тьмѣ вершинами сѣдыми.
III.
Вдругъ новый взрывъ неистоваго крика.
Толпа шумитъ, толпа реветъ кругомъ,
Реветъ, какъ звѣрь многоголосый дико:
„Онъ называлъ при всѣхъ себя царемъ“!
Пилатъ взглянулъ: народъ, враждой объятый,
Тѣснясь, толпой, кишилъ вокругъ дворца
Средь ней — любви и истины глашатай —
Стоялъ Христосъ, и съ блѣднаго лица
Струилося лучистое сіянье…
Пилатъ взглянулъ и встрѣтилъ грустный взоръ,
И въ немъ прочелъ безмолвное страданье,
И скорбь души, и ласку, и укоръ.
Тотъ чудный взоръ привлекъ его вниманье,
И онъ, къ толпѣ, охваченной враждой,
Тая злой пылъ и гнѣвъ негодованья,
Сказалъ Христу: „Иди во слѣдъ за мной!“
IV.
Вотъ Онъ любви и истины глашатай
Еврейскій царь, отверженный толпой,
Слѣпой толпой, безуміемъ объятой,
Передъ судьей съ опущенной главой!
Вотъ Онъ толпой завистливой и гнусной
Осмѣянный учитель и пророкъ,
Въ простомъ плащѣ, измученный, и грустный,
Поправшій грѣхъ и радужный порокъ!
Вотъ Онъ, съ тоской и мукою во взглядѣ,
Толпой рабовъ поруганный Христосъ,
Съ Его чела разсыпалися пряди,
На блѣдный лобъ сбѣгающихъ волосъ!
Вотъ Онъ стоитъ, склонясь передъ Пилатомъ,
Средь роскоши невиданной дворца,
Гдѣ вѣетъ розъ и лилій ароматомъ
Изъ пышныхъ вазъ на мраморѣ крыльца!
Вотъ Онъ въ пыли, въ сандаліяхъ убогихъ;
Измученный томительнымъ путемъ!
Съ Него Пилатъ очей не сводитъ строгихъ,
Сверкающихъ пытующймъ огнемъ.
„Тебя винитъ, что Ты народъ смущаешь,
Что ты при всѣхъ царемъ себя зовешь,
Селишь раздоръ и дерзко развращаешь
Ученьемъ Злымъ! — То правда, или ложь?“
Христосъ молчитъ, склонивъ чело покорно,
И молвитъ вновь разгнѣванный Пилатъ:
„Они твердятъ — твое ученье вздорно
И мнѣ судить за ложь тебя велятъ!
Что-жъ ты молчишь? не ищешь оправданья?
Зачѣмъ челомъ склонился и поникъ,
Коль избѣжать возможно наказанья?
— Знай! въ милости, какъ въ гнѣвѣ, я великъ!“
V.
Христосъ молчалъ, молчалъ на всѣ вопросы,
Тогда Пилатъ, окончивши допросъ,
Сошелъ съ крыльца и вмѣстѣ съ нимъ Христосъ.
Толпа гудитъ, толпа жужжитъ, какъ осы,
Стѣснившися въ шумливую семью.
И вотъ передъ ней съ гордыней полновластной
Предсталъ судья и молвилъ громогласно:
„Я въ Немъ вины ни въ чемъ не признаю!“
И новый взрывъ неистоваго крика.
Народъ реветъ все громче, все сильнѣй.
Глаза горятъ, глаза сверкаютъ дико,
Какъ у гіенъ, иль звѣрскихъ палачей,
Всѣ руки въ злобѣ яростной подъяты,
Невинной жертвы ищетъ хищный взглядъ*
Дрожатъ уста, безумнымъ гнѣвомъ сжаты,
И злыя лица местію горятъ*
Пилатъ глядитъ, сурово сдвинувъ брови,
На скопище бушующихъ людей
И жаждущихъ, какъ звѣри, алчно крови,
Пьянящей гнѣвъ и торжество страстей
И говоритъ съ порывистымъ дыханьемъ
И злобою пылающей горя,
Коль недовольны всѣ вы оправданьемъ,
Ищите судъ у вашего царя!
И, кинувъ взглядъ, исполненный презрѣнья,
Въ толпу людей, исчезъ въ дверяхъ дворца.
И сонмище народа безъ конца
Тянулось прочь въ безумномъ озлобленьи,
Съ проклятьями и криками угрозъ,
Отъ стѣнъ дворца надменнаго Пилата,
А вечеръ гасъ, и теплый сумракъ несъ
Покой и миръ, и волны аромата
Отъ распускающихся розъ.
VI.
Пилатъ одинъ. Больной, тяжелый сонъ
Смыкаетъ взоръ. Дремотный слухъ рисуетъ
То шумъ толпы, то чей-то вопль и стонъ,
Тяжелый бредъ тревожитъ и волнуетъ.
Предъ нимъ народъ, онъ слышитъ дикій крикъ?
Предъ нимъ людей озлобленныя лица.
А вотъ и Онъ, Его усталый ликъ.
Христосъ глядитъ… и снова вереница
Людей предъ нимъ. И снова, и опять
Предъ нимъ Христосъ. Онъ силится поднятъ
Усталыхъ вѣкъ сомкнутыя рѣсницы,
Но нѣту силъ дремоты отогнать,
Смыкаетъ взоръ тяжелая дремота.
Но вотъ сквозь сонъ онъ чувствуетъ, что кто-то
Стоитъ предъ нимъ, и будитъ и зоветъ,
И робко ждетъ минуты пробужденья.
Пилатъ очнулся въ гнѣвномъ озлобленьѣ.
Встревоженъ сонъ. Онъ медленно встаетъ,
Идетъ къ окну, глядитъ, чело нахмуря,
А ужь во дворъ озлобленный народъ
Густой Толпой надвинулся, какъ буря.
И снова крикъ и шумъ со всѣхъ сторонъ,
Пилатъ глядитъ со смутною тревогой.
Глядитъ въ толпу, глядитъ и изумленъ.
Въ толпѣ Христосъ, одѣтый бѣлой тогой,
Его ведутъ опять къ нему на судъ.
О, какъ хорошъ Онъ въ бѣломъ облаченьѣ!
Въ Его глазахъ любовь и всепрощенье!
Но, какъ Онъ слабъ! какъ блѣденъ Онъ, какъ худъ!
Пилатъ глядитъ. Какое озлобленье
Въ толпѣ людей! Какой несносный крикъ!
Христосъ Стоитъ, склонивши блѣдный ликъ,
Въ немъ нѣтъ вины! Проносятся мгновенья,
Пилатъ молчитъ; глухое раздраженье
Къ толпѣ людей все ширится, растетъ…
Но вотъ онъ видитъ, полный удивленья,
Къ нему поспѣшно рабъ его идетъ
И робко молвитъ голосомъ испуга:
„Мнѣ передать велитъ твоя супруга,
Что, какъ кристаллъ, чиста душа того
Кто приведёнъ на судъ въ одеждѣ бѣлой,
Не обвиняй и зла ему не дѣлай!
Она всю ночь страдала за Него.
Онъ праведникъ! ей сонъ приснился вѣщій….“
Пилатъ глядитъ тревожно изученъ.
Сонъ! вѣщій сонъ!.. А шумъ толпы зловѣщій
Вокругъ ростетъ, какъ рокотъ громовой…
И, отогнавъ нахлынувшія думы,
Пилатъ поднялся мрачный и угрюмый,
Властительно представъ передъ толпой.
VII.
Шумъ разомъ смолкъ. Пилатъ глядитъ сурово.
Народъ? притихъ. Измученный Христосъ
Едва стоитъ, И громко произнесъ
Судья въ толпѣ: „я кончилъ свой допросъ!
Въ Немъ нѣтъ вины!“… И шумъ и крики снова…
И вновь речетъ взволнованный судья
Слѣпой толпѣ: желаете ли, я
Вамъ отпущу Исуса Назорея…»
Толпа кричитъ: Распни Его, злодѣя!
Варраву намъ, Варраву отпусти!
Пилатъ стоялъ* какъ громомъ пораженный,
И, мнилось, голосъ чей-то отдаленный
Ему твердилъ: "Прости Его* пройти!..
«Распни Его!» гремѣло перекатомъ.
Толпа шумитъ предъ сумрачнымъ Пилатомъ,
Толпа гудитъ, какъ пчелъ звенящій рой,
И слышенъ снова голосъ громовой.
«Царя-ль вамъ іудейскаго расину я?»
Толпа кричитъ, безумно негодуя,
Еще сильнѣй: «распни Его! распни»!..
Тогда Пилатъ, укрывшійся въ тѣни
Крыльца, сошелъ по мрамору ступеней
Къ толпѣ людей* исполненной волненій.
Бѣжитъ вода серебряной струей,
Звенятъ струи лепечущіе звуки,
И вотъ Пилатъ предъ стихнувшей толпой,
Склонясь стоитъ, и умываетъ руки.
«Въ отвѣтѣ вы! Я снялъ съ себя вину!»
Гремятъ слова, нарушивъ тишину.
Христосъ стоитъ опутанный какъ въ сѣтяхъ
Въ толпѣ людей… И въ ярости слѣпа,
Опять кричитъ безумняя толпа:
«Пусть кровь Его на насъ и нашихъ дѣтяхъ!..»
Тогда Пилатъ, войдя на мраморъ плитъ,
Подъ шумъ толпы, угрозы и проклятья,
Сказалъ Христу, принявъ надменный видъ:
«Ты осужденъ и преданъ на распятье!
Иди на казнь»! И буря голосовъ,
Какъ дикій вой мятущихся вѣтровъ,
Какъ гнѣвный шумъ громоваго раската,
Покрылъ слова умолкшаго Пилата!