Стихотворенія С. Надсона. Спб., 1885 г. Въ публикѣ, да отчасти и въ печати, сложилось мнѣніе, будто поэзія въ видѣ стихотворства отжила у насъ свое время. Съ нѣкоторыхъ поръ, кажется, со смерти Некрасова, этотъ родъ творчества не въ авантажѣ обрѣтается, и не безъ основанія. Одинъ за другимъ сошли въ могилу или смолкли первоклассные и крупные таланты и «полѣзли изъ щелей мошки да букашки». Между тѣмъ, запросъ на стихи, — не на поэзію, — съ каждымъ годомъ все возрасталъ. Благодаря еженедѣльнымъ изданіямъ, юмористическимъ, сатирическимъ, иллюстрированнымъ и даже моднымъ, стихотворство сдѣлалось источникомъ заработка, превратилось въ ремесло, а потомъ превратило въ настоящихъ ремесленниковъ нѣкоторыхъ изъ людей, одаренныхъ дѣйствительнымъ поэтическимъ даромъ, но недостаточно устойчивыхъ, чтобы не размѣнять своего таланта на построчную плату. Въ погонѣ за количествомъ стиховъ, представляющихъ собою пятіалтынные и четвертаки, погибло немало симпатичныхъ и живыхъ силъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, мало-по-малу спутывалось представленіе объ истинной поэзіи, водворялось легкое отношеніе къ ней, которое, найдя поддержку въ извѣстныхъ стремленіяхъ шестидесятыхъ годовъ, переходило въ презрѣніе, иногда заслуженное, впрочемъ, съ одной стороны, стихотворцами, вообразившими, будто настоящая поэзія заключается «въ звукахъ для звуковъ», а съ другой — людьми, тянувшими Музу на утилитарный путь обличеній и всякихъ служеній чисто прозаическимъ интересамъ я цѣлямъ житейскимъ. Тѣмъ отраднѣе теперь видѣть и сознавать, что все это были знаменія переходной эпохи, признаки общественнаго роста, совершающагося всегда въ сопровожденіи болѣзненныхъ процессовъ и уродливыхъ явленій. Видимъ же мы это и сознаемъ изъ факта нарожденія новыхъ поэтовъ, достаточно сильныхъ для того, чтобы вызвать къ бытію новыя пѣсни, отличныя отъ былыхъ, но возбуждающія, подобно имъ, подъемъ духа въ людяхъ, чуткихъ къ прекрасному и правдивому. Въ ряду молодыхъ силъ одно изъ первыхъ мѣстъ уже занялъ г. Надсонъ, первое собраніе стихотвореній котораго только что вышло въ свѣтъ. Какъ смотритъ поэтъ на свое призваніе — выражено имъ въ двухъ первыхъ помѣщенныхъ въ книжкѣ стихотвореніяхъ. Первое озаглавлено Поэзія, второе — Поэтъ. Мы позволимъ себѣ привести ихъ здѣсь оба.
Поэзія.
За много лѣтъ назадъ, изъ тихой сѣни рая,
Въ вѣнкѣ душистыхъ розъ, съ улыбкой молодой,
Она сошла въ нашъ міръ, прелестная, нагая
И гордая своей невинной красотой.
Она несла съ собой невѣдомыя чувства,
Гармонію небесъ и преданность мечтѣ, —
И былъ законъ ея — искусство для искусства,
И былъ завѣтъ ея — служенье красотѣ.
Но съ первыхъ же шаговъ съ чела ея сорвали
И растрепали въ прахъ роскошные цвѣты,
И темнымъ облакомъ сомнѣній и печали
Покрылись дѣвственно-прекрасныя черты;
И прежнихъ гимновъ нѣтъ!… Ликующіе звуки
Дыханіемъ грозы безслѣдно унесло,
И дышетъ пѣснь ея огнемъ душевной муки,
И терніи язвятъ небесное чело!…
Такова Поэзія, и это дѣйствительная поэзія. Но изъ этого отнюдь не слѣдуетъ, чтобы измѣнился ея «законъ» и утратилъ значеніе ея «завѣтъ»… Изъ-подъ терноваго вѣнца, какъ изъ-подъ вѣнка душистыхъ розъ, въ міръ льются тѣ же пѣсни — призыва къ правдѣ и къ любви. И точно такъ же, какъ въ былые годы, ея жрецы не осквернятъ своей руки метлой, чтобъ съ нашихъ улицъ пыльныхъ соръ сметать, и такъ же, какъ тогда, они не отрекутся отъ «вдохновеній», отъ «звуковъ сладкихъ и молитвъ», а къ нимъ прибавятъ лишь новыхъ пѣсенъ рядъ и новыхъ, скорбныхъ иль бодрящихъ звуковъ сочетанья. Вотъ что читаемъмы въ стихотвореніи:
Пусть пѣснь твоя кипитъ огнемъ негодованья
И душу жжетъ своей правдивою слезой,
Пусть отзывъ въ ней найдутъ и честныя желанья,
И честная любовь въ отчизнѣ дорогой;
Пусть каждый звукъ ея впередъ насъ призываетъ,
Подавленнымъ борьбой надеждою звучитъ,
Упавшихъ на пути безсмертіемъ вѣнчаетъ
И робкихъ бѣглецовъ насмѣшкою клеймитъ;
Пусть онъ ведетъ насъ въ бой съ неправдою и тьмою,
Въ суровый" грозный бой за истину и свѣтъ, —
И упадемъ тогда мы ницъ передъ тобою,
И скажемъ мы тебѣ съ восторгомъ: «Ты — поэтъ!»…
Пусть пѣснь твоя звучитъ, какъ тихое журчанье
Ручья, звенящаго серебряной струей;
Пусть въ ней ключомъ кипятъ надежда и желанья,
И сила слышится, и смѣхъ звучитъ живой;
Пусть мы забудемся подъ молодые звуки
И въ міръ фантазіи умчимся за тобой, —
Въ тотъ чудный міръ, гдѣ нѣтъ ни жгучихъ слезъ, ни муки,
Гдѣ красота, любовь, забвенье и покой;
Пусть насладимся мы безъ думъ и размышленья,
И снова поживемъ мечтами юныхъ лѣтъ, —
И мы благословимъ тогда твои творенья,
И скажемъ мы тебѣ съ восторгомъ: «Ты — поэтъ!»…
И мы привѣтствуемъ г. Надсона его же словами: «ты — поэтъ!»… Но лира его настроена не на сладкіе, мягкіе звуки; не смѣхъ живой и не журчанье ручейка слышится намъ въ его пѣсняхъ. Онѣ часто становятся мрачны и безнадежны, порой въ нихъ звучитъ что-то; напоминающее Байрона. Въ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ мы видимъ нѣкоторую опасность для русскаго поэта. Время «байронизма», давно миновало и возвращаться къ нему совсѣмъ нежелательно.
Мы ждемъ новыхъ словъ, такихъ именно, о которыхъ говорится въ первой строфѣ приведеннаго выше стихотворенія, и не ко времени такія, напримѣръ:
И тайный голосъ мнѣ твердитъ, не умолкая:
«Безумецъ! Не страдай и не люби людей:
Ты жалокъ и смѣшонъ, наивно отдавая
Любовь и скорбь — мечтѣ, фантазіи твоей…
Окаменѣй, замри… Не трать напрасно силы!
Пусть льется кровь волной и царствуетъ порокъ:
Добро ли, зло-ль вокругъ, забвенье и могилы —
Вотъ цѣль конечная и міровой итогъ!»…
Если бы этотъ крикъ отчаянья былъ одиночнымъ, мы не придали бы ему особеннаго значенія, но онъ то въ той, то въ иной формѣ не разъ повторяется въ произведеніяхъ г. Надсона и, между прочимъ, въ стихотвореніи Грядущее:
Для чего и жертвы, и страданья?…
Для чего такъ поздно понялъ я,
Что въ борьбѣ и смутѣ мірозданья
Цѣль одна — покой небытія?
или въ концѣ стихотворенія: Какъ бѣлымъ саваномъ покрытая снѣгами…
Если бы мы повѣрили, что эти и имъ подобные стихи выражаютъ собой не минутное настроеніе ихъ автора, а задушевную сущность его убѣжденій, мы бы пришли за него въ отчаяніе, мы бы скорбно воскликнули: «ты — не поэтъ!»… Къ счастью, вслѣдъ за только что приведенной строфой передъ нами лежатъ другіе стихи, тоже скорбные, но совсѣмъ иного значенія, — это:
Червякъ, раздавленный судьбой,
Я въ смертныхъ мукахъ извиваюсь,
Но все борюсь, полуживой,
И передъ жизнью не смиряюсь.
Глумясь, она вокругъ меня
Кипитъ въ рѣчахъ толпы шумящей,
Въ цвѣтахъ весны животворящей,
И въ пѣньи птицъ, и въ блескѣ дня… и т. д.
До высшаго, неподражаемо-поэтическаго выраженія идея гуманизма доходятъ стихотвореніе:
Я не тому молюсь, кого едва дерзаетъ
Назвать душа моя, смущаясь и дивясь… и т. д.
…Меня влечетъ къ себѣ иное обаянье, —
Не власти дарственной, — но пытки и креста.
Мой Богъ — Богъ страждущихъ,
Богъ, обагренный кровью,
Богъ-человѣкъ и братъ съ небесною душой, —
И предъ страданіемъ и чистою любовью
Склоняюсь я съ моей горячею мольбой!…
«Богъ-человѣкъ и братъ!» — вотъ то новое, вдохновенное слово, которое отмѣчаетъ среди толпы поэта; «червякъ, раздавленный судьбой», съ такимъ еловомъ на измученныхъ устахъ становится равнымъ пророку. И Тотъ, увѣнчанный терновымъ вѣнцомъ, раздавленный безсмысленной толпой, вашъ Богъ и братъ показалъ людямъ — «для чего и жертвы, и страданья»…
Я въ братство вѣровалъ… — читаемъ мы у г. Надсона въ другомъ мѣстѣ, —
.. Но въ черный день невзгоды
Не могъ я отличить собратьевъ отъ враговъ,
Я жаждалъ для людей познанья и свободы,
А міръ — все тотъ же міръ безсмысленныхъ рабовъ…
И такимъ онъ останется до тѣхъ поръ, пока «надъ этой темною толпой непробужденнаго народа» не встанутъ люди «сильные духомъ и словомъ» и не убѣдятъ народовъ въ томъ, что на землѣ нѣтъ мѣста злобѣ, рабству и неправдѣ, когда ихъ Богъ есть, вмѣстѣ съ тѣмъ, ихъ братъ… Съ такимъ свѣтомъ истины въ душѣ не можетъ быть ни сомнѣнія, ни отчаянія. И мы думаемъ, что выраженіе ихъ въ поэзіи г. Надсона является отчасти отголоскомъ стараго и навѣяннаго посторонними вліяніями, отчасти же результатомъ минутнаго упадка еще недостаточно окрѣпшаго духа. Г. Надсонъ, какъ сказочный витязь, стоитъ теперь на перепутья: направо поѣдешь — коня потеряешь, налѣво — самъ пропадешь… Отъ всей души желали бы, чтобъ витязь, не задумываясь, пожертвовалъ изъѣзженнымъ байроновскимъ конемъ и бодро шелъ впередъ на собственныхъ ногахъ туда, гдѣ истина и свѣтъ, гдѣ братство и любовь.