Татевскій сборникъ С. А. Рачинскаго. СПб, 1899
СТИХОТВОРЕНІЯ КАРОЛИНЫ КАРЛОВНЫ ПАВЛОВОЙ И ВОСПОМИНАНІЯ О НЕЙ.
правитьМежду второстепенными поэтами Пушкинскаго поколѣнія, нынѣ полузабытыми, не послѣднее мѣсто занимала недавно умершая Каролина Карловна Павлова. Современники высоко цѣнили мастерскую технику ея стиха, точность и силу ея многочисленныхъ стихотворныхъ переводовъ, дѣйствительно превосходныхъ.
Познакомился я съ нею въ 1850 году, еще очень юнымъ студентомъ, и ей обязанъ первыми моими соприкосновеніями съ литературнымъ міромъ. Въ этомъ мірѣ, въ то время, интересы художественные, въ Пушкинскомъ поколѣніи столь напряженные, уже значительно заслонялись интересами политическими и соціальными. Въ умахъ бродили смутныя чаянія, возбужденныя бурею 1848 года. Но къ этимъ чаяніямъ старая писательница относилась скептически. Любила она повторять слѣдующіе стихи, увѣряя, что не помнитъ, сама ли она ихъ сочинила, или кто-либо другой:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ глубинѣ полярной ночи
Позабытъ и одинокъ
Тщетно ты вперяешь очи
На бѣлѣющій востокъ.
Тщетно пышнаго разсвѣта
Сердце трепетное ждетъ:
Пропадетъ денница эта,
Это солнце не взойдетъ!
Первое четверостишіе, замѣненное точками, я забылъ.
Живя интересами своей юности, Каролина Карловна любила по вечерамъ отводить со мною душу въ безконечныхъ разсказахъ о Пушкинѣ, Мицкевичѣ, Боратынскомъ, въ разборѣ ихъ стиховъ, въ сличеніи ихъ твореній со всѣми сокровищами европейскихъ литературъ: память ея была неистощима; на языкахъ нѣмецкомъ и французскомъ она сама писала прекрасные стихи.
Во время одного изъ такихъ разговоровъ я случайно раскрылъ томикъ стихотвореній Шенье, лежавшій на столѣ. Попалась мнѣ на глаза прелестная идиллія «L’aveugle», и я невольно прочелъ первый стихъ — по русски:
Серебролукій богъ, богъ Клароса, внемли! *).
- ) Dieu dont l’arc est d’argent, dieu de Claros, écoutez!
Иначе по русски и перевести не возможно; но Каролина Карловна пришла въ восторгъ, Нѣсколько разъ въ теченіе вечера она прерывала разговоръ, перешедшій на иныя темы, чтобы повторять на распѣвъ этотъ полюбившійся ей стихъ.
Въ ту же ночь у нея вылился переводъ всей, довольно длинной, идилліи — одинъ изъ лучшихъ ея переводовъ, и на другое утро она прислала мнѣ первую его страницу, до сихъ поръ хранящуюся у меня, съ приложеніемъ слѣдующихъ стиховъ:
Молчала дума роковая,
И полужизнію жила я,
Не помня тайныхъ силъ своихъ, —
И пробудили два-три слова
Въ груди порывъ бывалый снова
И на устахъ бывалый стихъ.
На вызовъ встрепенулось чутко
Все, что смирила власть разсудка,
И борется душа опять
Съ своими думами пустыми,
И долго мнѣ не сладить съ ними,
И долго по ночамъ не спать!
Дѣйствительно, въ слѣдующія затѣмъ недѣли было написано еще нѣсколько стихотвореній.
Особенно восхищался стихами Каролины Карловны Иванъ Васильевичъ Кирѣевскій. Это даже подало поводъ предположить въ немъ нѣжное чувство къ молодой еще писательницѣ, а ей приписать нѣкоторое вліяніе на взгляды и мысли блестящаго юноши. Толки эти внушили совершенно безвѣстному стихоплету Померанцеву слѣдующія вирши, которыя за краткость очень хвалила сама Каролина Карловна:
Каролина,
Ты причина,
Что дѣтина
Сталъ скотина!
Грубая шутка въ цѣль не попала. Иванъ Васильевичъ Кирѣевскій, высоко цѣня стихотворенія Каролины Карловны, къ ихъ автору относился съ легкою ироніей. Свидѣтельствуетъ о томъ прелестная его пародія на хоръ невольницъ изъ «Бахчисарайскаго фонтана», требующая впрочемъ краткаго комментарія.
Въ 1829 году Александръ Гумбольдтъ предпринялъ, по иниціативѣ императора Николая Павловича, путешествіе на Уралъ, гдѣ между прочимъ нашелъ, согласно высказанному напередъ предположенію, алмазы, правда — весьма мелкіе. Находка эта подала поводъ къ слѣдующимъ стихамъ;
Даруетъ небо человѣку
Замѣну слезъ и частыхъ бѣдъ:
Блаженъ, кто могъ библіотеку
Себѣ завесть подъ старость лѣтъ!
Блаженъ, кто дикаго Урала
Проникъ таинственный хребетъ:
Огнемъ топаза и опала
Его сіяетъ кабинетъ.
Но тотъ блаженнѣй, Каролина,
Кто, брилліанты возлюбя,
За ними ѣздилъ изъ Берлина
И здѣсь въ Москвѣ нашелъ тебя!
Дѣйствительно, проѣздомъ въ Москвѣ Гумбольдтъ познакомился съ Каролиною Карловною, тогда еще дѣвицею Яшинъ. Онъ былъ пораженъ мастерствомъ ея нѣмецкихъ и французскихъ стиховъ и настойчиво приглашалъ молодую писательницу посѣтить его въ Берлинѣ. Посѣщеніе это состоялось лишь въ 1858 году, за нѣсколько мѣсяцевъ до поздней смерти великаго ученаго. Встрѣтилъ онъ Каролину Карловну слѣдующими словами: «Согласитесь, сударыня, что я любезенъ: я ждалъ васъ тридцать лѣтъ; другой, на моемъ мѣстѣ, давно бы умеръ…»
Въ области стихотворства у Каролины Карловны Павловой была блестящая соперница — графиня Евдокія Ѳедоровна Ростопчина. Между этими дамами не было личныхъ сношеній: вмѣсто визитовъ онѣ обмѣнивались эпиграммами. Вотъ одна изъ нихъ, написанная Каролиною Карловною:
Мы современницы, графиня,
Мы обѣ дочери Москвы —
Тѣхъ юныхъ дней, суетъ рабыня,
Вѣдь не забыли же и вы!
Насъ Байрона живила слава
И Пушкина изустный стихъ;
Да, лѣтъ однихъ мы съ вами, право —
За то призваній не однихъ.
Привыкли вы къ широкой долѣ:
Вамъ нѣтъ стѣсненій, нѣтъ преградъ,
Вы переноситесь по волѣ
Изъ края въ край, изъ града въ градъ.
Красавица и жоржзандистка,
Вамъ пѣть не для Москвы-рѣки,
И вамъ, свободная артистка,
Никто не вычеркнетъ строки.
Не тотъ мой жребій. Не для свѣта,
Не для молвы я рождена,
И вдохновенія поэта
Таитъ покорная жена.
Люблю Москвы я миръ и стужу,
Въ тиши свершаю скромный трудъ
И отдаю я просто мужу
Мои стихи на грозный судъ.
Tempi passati! Счастливыя для литературы времена, когда писатели находили не лишнимъ поработать надъ своимъ стихомъ и надъ своею прозою, и поэтому стихи выливались свободно и стройно по всякому поводу, ничтожному или важному, а проза отзывалась благозвучіемъ стиха, когда читали и писали много, а печатали мало, обдуманно и неспѣшно, не для уличной толпы, а для людей, умѣющихъ читать и писать!