Стерпится-Слюбится (Андреевская)/ДО

Стерпится-Слюбится
авторъ Варвара Павловна Андреевская

Опубл.: 1900. Источникъ: az.lib.ru

Стерпится-Слюбится

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВѢСТЬ ДЛЯ ЮНОШЕСТВА.

В. П. Андреевской.

С-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Спб. акц- общ. печ. дѣла. Е. Евдокимовъ. Троицкая, 18,

1900.

I.
Нежданный гость.

На дворѣ стояло пасмурное, осеннее утро; небо было покрыто густыми облаками, которыя, то выдѣляясь изъ общей массы, неслись впередъ, въ видѣ замысловатыхъ, неопредѣленныхъ формъ, то снова громоздились вмѣстѣ, представляя длинную вереницу гигантскихъ, серебристыхъ, горъ.

Въ воздухѣ чувствовалась прохлада, на деревьяхъ висѣли пожелтѣлые листья, которые при малѣйшемъ дуновеніи вѣтра съ шелестомъ падали на землю, точно будто чья-то невидимая рука съ досадою схватывала и размельчала ихъ… Все кругомъ глохло, пустѣло, теряло яркіе цвѣта, и облекалось въ будничную одежду осени… Только хорошенькое личико боярышни Ириши Мухановой, по прежнему, выглядѣло веселымъ; пухленькія щечки ея были покрыты яркимъ румянцемъ, глаза горѣли, словно раскаленные уголья… Вся она дышала счастьемъ, здоровьемъ. Проворно спустившись съ тесоваго крылечка боярскихъ хоромъ отцовскаго дома, Ириша вышла на широкій дворъ, обнесенный такимъ же тесовымъ заборомъ, вдоль котораго возвышался рядъ старинныхъ, развѣсистыхъ дубовъ, сбросила фату, составлявшую въ ту отдаленную эпоху, одну изъ главныхъ принадлежностей женскаго туалета, и принялась, въ сопровожденіи мамушки Аграфены, палкою разрывать сухіе листья, отыскивая между ними свалившіеся за ночь желуди.

— Смотрива-ка, Игнатьевна, обратилась она къ старушкѣ, — сколько набрали желудей почитай, безъ малаго сотня будетъ! — И, опустившись на скамейку, дѣвушка стала осторожно вытряхать ихъ.

Няня подошла ближе, съ любовью взглянула на свою питомицу и, молча, покачала сѣдой головой. Дѣвушка хотѣла еще что-то сказать, но въ эту самую минуту за заборомъ по дорогѣ раздался конскій топотъ и затѣмъ на дворъ въѣхали два всадника; одинъ изъ нихъ, очевидно, былъ бояринъ, судя по его роскошному кафтану, а другой, по всей вѣроятности, принадлежалъ къ разряду холоповъ.

Появленіе ихъ было до того неожиданно, что Ириша, не успѣвъ покрыться фатою, невольно вскрикнула и прижалась къ нянѣ.

— Прости, боярышня, коли напугалъ тебя, извинился незнакомецъ, ловко соскочивъ съ лошади и передавая поводья тоже успѣвшему уже спѣшиться товарищу, — но мнѣ сказали, что здѣсь живетъ бояринъ Антонъ Никаноровичъ Мухановъ, къ которому я пріѣхалъ по дѣлу.

Говоря это, молодой человѣкъ не сводилъ глазъ съ боярышни, а она — въ первую минуту хотѣла было накрыться фатой, поданной Игнатьевной, но потомъ, машинально опустивъ руки, въ свою очередь, засмотрѣлась на неожиданнаго посѣтителя. Столько жизни, энергіи, выражалось въ красивомъ лицѣ юноши, столько чего-то теплаго, задушевнаго сказывалось въ прекрасныхъ глазахъ его, что дѣвушка съ первой встрѣчи почувствовала къ нему особенное влеченіе.

Чѣмъ дольше вглядывалась она въ черты незнакомца, тѣмъ явственнѣе начинала припоминать, что гдѣ то, когда-то видѣла его, но когда это именно было, при какихъ обстоятельствахъ, никакъ не могла дать себѣ отчета.

Изъ-за угла, между тѣмъ, показался конюхъ; онъ знакомъ пригласилъ слугу всадника слѣдовать за нимъ, а Игнатьевна, со своей стороны, поспѣшила проводить молодого боярина въ хоромы.

Иришѣ сильно хотѣлось заговорить съ нечаяннымъ гостемъ, но строгій взглядъ няни остановилъ ее: «непристойно, молъ, боярышнѣ вести рѣчь съ незнакомымъ мужчиной» — выражалъ этотъ взглядъ.

Слова замерли на губахъ красавицы; она ограничилась безмолвнымъ поклономъ, долго провожала глазами статную фигуру гостя, и когда онъ, наконецъ, скрылся изъ виду, снова мысленно задала себѣ вопросъ: «во снѣ или на яву видала его раньше?»

Онъ же этимъ временемъ, пройдя черезъ переднюю, гдѣ толпилось нѣсколько человѣкъ холопей всевозможнаго возраста, вошелъ въ довольно большую комнату и, набожно перекрестившись передъ висѣвшимъ въ углу образомъ, низко поклонился хозяину.

— Добро пожаловать, отозвался послѣдній, со вниманіемъ разглядывая юношу, — черты лица твоего мнѣ удивительно знакомы, но только никакъ не могу сообразить, гдѣ мы съ тобой встрѣчались.

— Меня, бояринъ, ты едва-ли можешь помнить, потому что видѣлъ еще маленькимъ, но съ отцомъ моимъ былъ хорошій пріятель.

— А какъ его имя?

— Иванъ Петровичъ Матвѣевъ.

— Ивана-то Петровича… Ванюшу Матвѣева, какъ не помнить, помню отлично. Господи, да неужели ты тотъ курчавый мальчуганъ-повѣса, который лѣтъ двѣнадцать тому назадъ пріѣзжалъ въ Москву съ отцомъ, на побывку, и игрывалъ здѣсь, въ этихъ самыхъ комнатахъ, съ моею Аришей?

— Да, бояринъ, совершенно вѣрно.

Антонъ Никаноровичъ крѣпко обнялъ молодого человѣка, посадилъ рядомъ съ собою на лавку и началъ разспрашивать о разныхъ разностяхъ.

Юрій Ивановичъ, такъ звали юношу, подробно разсказалъ ему, какимъ образомъ, оставшись круглымъ сиротою, все время жилъ съ бабушкою въ Новгородѣ, а теперь, нѣсколько недѣль тому назадъ, похоронивъ и ее, рѣшился пробраться въ Москву, чтобы попытать счастья попасть въ ряды царскаго войска.

— Вспомнилъ я про тебя, бояринъ, сказалъ Юрій въ заключеніе, — и по старой памяти рѣшился обратиться съ просьбой помочь мнѣ совѣтомъ, какъ легче приняться за дѣло.

— Отъ души радъ быть полезнымъ, отозвался старикъ, вторично цѣлуя Юрія, — посовѣтовать могу; на содѣйствіе же не разсчитывай, самъ я птица не важная и залетать въ царскіе хоромы не часто приходится, но тѣмъ не менѣе, при первомъ удобномъ случаѣ, словечко все-таки замолвлю: ты, вѣдь, у насъ погостишь надѣюсь?

— До вечера, коли позволишь, останусь.

— А затѣмъ куда? Опять въ Новгородъ?

— Нѣтъ; я пробираюсь въ село Покровское, которое отсюда находится, говорятъ, верстахъ въ девяти;' тамъ у меня отецъ крестный; узнавъ, что я теперь одинъ одиношенекъ на бѣломъ свѣтѣ, онъ приглашаетъ меня перебраться къ нему и пожить до тѣхъ поръ, пока попаду на службу, такъ какъ Москва отсюда не далеко.

— Вѣрно; ну, такъ, значитъ, и отлично; видаться будемъ часто; а теперь я все-таки не отпущу тебя раньше, какъ денька черезъ два. Эй! Кто тамъ?! крикнулъ онъ прислугѣ, и когда на зовъ его явился одинъ изъ холоповъ, приказалъ немедленно накрывать столъ и попросить придти боярыню.

По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, въ свѣтлицу вошла супруга Антона Никаноровича Анна Григорьевна, одѣтая въ парчовый сарафанъ и ватную душегрѣйку.

— Смотри-ка, Аннушка, какого нежданнаго гостя

Богъ прислалъ, обратился бояринъ къ своей дражайшей половинѣ, какъ только она показалась на порогѣ.

Боярыня, съ подобострастною улыбкою, переводила взоръ на мужа и на гостя, а затѣмъ обратно; это была замѣчательно добрая женщина, но, находясь въ полной зависимости отъ супруга, она не имѣла ни малѣйшаго права голоса и безпрекословно подчинялась волѣ своего владыки, словомъ, скорѣе походила на автомата, чѣмъ на здравомыслящее существо.

— Чего глаза-то выпучила? Не узнала, что-ли? спросилъ Антонъ Никаноровичъ.

— Да и впрямь, Антонъ Никаноровичъ, сразу признать не могу, а лицо, кажись, знакомое… Ахъ, батюшки, отцы родные! добавила она черезъ нѣсколько минутъ, — вѣдь это Юша Матвѣевъ! — и, широко раскрывъ объятія, принялась цѣловать молодого человѣка.

Снова пошли разговоры, спроси, разспросы; наконецъ, когда перебрали всѣхъ дядюшекъ, тетушекъ, близкихъ и далекихъ родственниковъ, Мухановъ напомнилъ, что «соловья баснями не кормятъ», и всѣ отправились въ сосѣднюю горницу обѣдать.

— Пускай Ириша выйдетъ къ столу, обратился онъ къ женѣ, — это вѣдь старый знакомый, они вмѣстѣ игрывали, когда были дѣтьми, — стѣсняться нечего.

Боярыня отправилась немедленно исполнить приказаніе мужа и черезъ нѣсколько времени снова вернулась въ сопровожденіи дочери, которая застѣнчиво поклонилась гостю.

— Ириша, сказалъ тогда Антонъ Никаноровичъ, — это Юша Матвѣевъ, съ которымъ ты нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ лошадки бѣгала, да на качеляхъ качалась Помнишь?

Только тутъ разрѣшилась для Ириши трудная задача, когда и гдѣ видѣла она юношу… Сразу припомнились ей нѣкоторыя подробности ихъ дѣтскихъ игръ и то, что ея мать, въ разговорахъ съ матерью Юрія, часто говаривала, что когда дѣтки выростутъ, то они ихъ женятъ и черезъ э то сдѣлаются близкими родственниками.

Затѣмъ Юшу увезли въ Новгородъ, а Ириша осталась въ Москвѣ; имъ долго не приходилось видѣться, но это все-таки не мѣшало маленькой боярышнѣ, отъ времени до времени, вспоминать друга дѣтства и видѣть въ немъ будущаго жениха.

Начнетъ, бывало, Игнатьевна разсказывать сказку про спящую красавицу или про что другое въ этомъ родѣ, и Ириша представляетъ себя героинею, а Юрія — героемъ разсказа. То представляется онъ ей въ видѣ съ ногъ до головы осыпаннаго драгоцѣнными камнями человѣка, то храбрымъ рыцаремъ, то простымъ маленькимъ мальчикомъ, какимъ она его знала и видѣла… Вотъ онъ является на коврѣ-самолетѣ, они садятся рядомъ, и несутся быстро-быстро, среди какого-то необыкновеннаго міра, гдѣ на каждомъ шагу попадаются на встрѣчу то волшебницы, то колдуны, то дворцы хрустальные, то медвѣжьи берлоги; несутся они на коврѣ мимо всего этого и конца-края длинному путешествію не видятъ… Съ такими мыслями Ириша крѣпко засыпала и на слѣдующее утро, проснувшись, жалѣла, что все это былъ сонъ, но вотъ теперь наконецъ, она видитъ Юшу на яву, онъ нежданно-негаданно является въ домъ ея родителей, хотя не сказочнымъ царевичемъ, но тѣмъ не менѣе такимъ красивымъ, статнымъ, что отъ него просто глазъ оторвать не хочется. Ириша чувствуетъ, что готова полюбить его всей душой, и мысленно даетъ себѣ слово никогда ни за кого не выходить замужъ, кромѣ какъ за Юрія.

II.
Замыслы боярина Морозова.

Послѣ неожиданнаго появленія Юрія въ домѣ боярина Муханова прошло почти полгода; поселившись въ селѣ Покровскомъ у крестнаго отца, юноша-сиротка пріѣзжалъ къ Антону Никаноровичу чуть не ежедневно, подъ предлогомъ установившейся дружбы между нимъ и сыномъ Муханова Андреемъ, на самомъ же дѣлѣ его тянуло туда желаніе видѣться съ Иришей, которую онъ успѣлъ полюбить всей душой. Мысль избрать дѣвушку подругою жизни засѣла ему въ голову, но онъ никому, кромѣ Андрея, не смѣлъ сообщить объ этомъ, въ виду того, что старикъ Мухановъ, какъ человѣкъ гордый и честолюбивый, едва-ли бы согласился на бракъ дочери съ бѣднякомъ, не имѣвшимъ ни имени, ни положенія, на котораго смотрѣли просто какъ на родственника, какъ на сына стараго пріятеля, но отнюдь не какъ на выгоднаго жениха.

Все это Юрій зналъ отлично, знала также Ириша, но какъ тотъ, такъ и другая, втайнѣ лелѣяли завѣтную мысль, что какъ нибудь, съ Божьей помощью, рано или поздно, мечта ихъ все-таки осуществится; Юрій началъ подумывать о томъ, не рискнуть-ли послать сватовъ къ Антону Никаноровичу; Андрей по настоятельнымъ просьбамъ сестры, подбодрялъ его, молодые люди, сами не зная почему, стали надѣятся и повеселѣли, но тутъ-то вдругъ случилось слѣдующее, совершенно неожиданное, обстоятельство.

Антону Никаноровичу по какому-то дѣлу понадобилось ѣхать въ Москву. Такъ какъ имѣніе его находилось отъ Бѣлокаменной недалеко, то сборовъ особенныхъ не было, но Юрій все-таки пришелъ проводить старика, съ цѣлью попросить замолвить о немъ словечко кому нибудь изъ именитыхъ бояръ.

— Ладно, ладно, не забуду, отозвался Мухановъ и, набожно перекрестившись, тронулся въ путь.

День уже клонился къ вечеру, когда неуклюжая колымага его очутилась на одной изъ узкихъ улицъ прежней старинной столицы русскаго государства. Проѣхавъ по Варваровкѣ и обогнувъ стѣну Китай-города, колымага заворотила въ переулокъ и направилась къ небольшому деревянному дому, принадлежащему еще далеко не знатному въ то время боярину Ильѣ Даниловичу Милославскому. Мухановъ былъ съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ и почти всегда, пріѣзжая въ Москву, останавливался у него.

Милославскій встрѣтилъ стараго пріятеля, по обыкновенію, съ распростертыми объятіями и казался такимъ счастливымъ, довольнымъ, сіяющимъ, что Антонъ Никаноровичъ даже изумился.

— Тебя просто не узнать, сказалъ онъ, улыбнувшись, — помолодѣлъ какъ-то, даже словно сталъ красивѣе…

Милоелавскій, вмѣсто отвѣта, еще разъ обнялъ дорогого гостя и, наклонившись къ самому уху послѣдняго, проговорилъ шопотомъ, чтобы не слыхали холопы.

— Такое счастье Богъ послалъ, что и во снѣ-то никогда не снилось… Затѣмъ взялъ Муханова подъ руку, — свелъ его въ сосѣднюю свѣтелку, усадилъ на дубовую скамью и приказалъ сейчасъ же принести вина и закусокъ.

— Да что такое съ тобою приключилось? Скажи же, наконецъ! допытывался Антонъ Никаноровичъ.

— Ты вотъ закуси съ дороги прежде, духъ переведи, а потомъ мы двери запремъ на задвижку и все тебѣ разскажу, какъ лучшему другу, пріятелю; только, смотри, не проговорись никому о томъ, что услышишь.

— Насчетъ этого можешь быть совершенно покоенъ, развѣ не знаешь меня?

— Знаю, потому-то и рѣшаюсь довѣриться.

Пока пріятели разсуждали подобнымъ образомъ, столъ былъ накрытъ, вино и закуски принесены.

— Ступай, ты намъ больше не нуженъ, обратился тогда Илья Даниловичъ въ холопу и, собственноручно закрывъ за нимъ дверь, приступилъ къ разсказу;

— Представь себѣ, что вчера вечеромъ, нежданно-негаданно, является ко мнѣ бояринъ Морозовъ, началъ онъ какимъ то таинственнымъ голосомъ.

— Борисъ Ивановичъ! Развѣ онъ у тебя бываетъ? прервалъ пріятеля Мухановъ.

— До сихъ поръ никогда не удостоивалъ подобной чести, а вчера пожаловалъ,

— Ну, ну, и что-же?

— Ну, вотъ и повелъ такую рѣчь; «Государь нашъ батюшка, Алексѣй Михайловичъ, жениться задумываетъ; черезъ нѣсколько времени по всему русскому государству будутъ разсылаемы указы — самыхъ что ни на есть красивыхъ дѣвушекъ въ списки вносить, и твои дочки, Марья да Анна Ильинишны, попадутъ туда тоже». Я всталъ и низко поклонился. — Наѣдетъ въ Москву бѣлокаменную многое множество красавицъ-боярышенъ, продолжалъ Морозовъ, — и сегодня за столомъ государь изволилъ отдать приказаніе мнѣ и еще нѣкоторымъ приближеннымъ боярамъ отмѣтить изъ нихъ двѣнадцать-пятнадцать самыхъ красивыхъ, чтобы затѣмъ уже лично приступить къ выбору. По мнѣ, дѣло это выйдетъ не ладно, — каждый уполномоченный бояринъ станетъ стараться своихъ выдвинуть, пойдутъ ссоры, распри, неурядицы и, въ концѣ-концовъ, могутъ такой роденькой наградить, что всѣ мы волкомъ завоемъ; вотъ, во избѣжаніе чего-либо подобнаго, я рѣшился заранѣе употребить свое вліяніе на юнаго царя и уговорить его, что краше да милѣе старшей дочери твоей Маріи Ильинишны нѣтъ никого изъ боярышней, и что ежели ему будутъ какую указывать, то чтобы онъ неслушадся. Согласенъ-ли ты со мною, бояринъ? — добавилъ Морозовъ въ заключеніе. Я конечно, пришелъ въ неописанный восторгъ и просто не помнилъ себя отъ радости.

— Еще бы! согласился Антонъ Никаноровичъ, завидуя въ душѣ выпавшему на долю пріятеля великому счастію.

— Да этимъ дѣло еще не кончилось, продолжалъ Морозовъ, когда я нѣсколько успокоился; въ награду за такую протекцію, ты обязательно долженъ разрѣшить мнѣ заслать сватовъ — лично для себя, за твоей младшей дочерью. Не побрезгуй! Авось полюблюсь Аннѣ Ильинишнѣ и не сгублю ея молодость! — При этомъ извѣстіи, я уже не въ силахъ былъ ничего отвѣтить, а только залился радостными слезами и, бросившись на шею будущаго зятя, принялся безъ конца цѣловать его; живо смекнулъ я, что послѣ- подобнаго предложенія сомнѣваться въ успѣхѣ нечего и что при содѣйствіи могучаго Морозова — проиграть дѣло ни въ какомъ случаѣ немыслимо!..

— Да, да, отозвался Мухановъ, когда Илья Даниловичъ кончилъ свой длинный монологъ, — дѣйствительно, счастье великое выпало на твою долю. Поздравляю!

Пріятели расцѣловались; разговоръ между ними на эту тему продолжался еще довольно долго, но Муханову стоило не малаго труда скрывать передъ Милославскимъ все болѣе и болѣе разгоравшееся въ немъ чувство зависти; онъ казался разсѣянъ и задумчивъ, порою отвѣчалъ невпопадъ; Илья Даниловичъ приписалъ это утомленію и предложилъ ему отправиться на покой.

Ночь Антонъ Никаноровичъ провелъ тревожно, ворочаясь съ боку на бокъ почти до разсвѣта. Зато легко было на душѣ у боярина Морозова, который, задумавъ устроить бракъ юнаго царя съ Маріей Милославской, а затѣмъ жениться на ея родной сестрѣ, явно упрочивалъ свое личное положеніе. Правда, и до сихъ поръ грѣхъ ему было жаловаться на судьбу: онъ состоялъ самымъ близкимъ человѣкомъ къ царю, передъ нимъ склонялись всѣ, онъ управлялъ дѣлами государства… Но все это рано или поздно могло измѣниться. Царь-отрокъ съ каждымъ годомъ становился старше, у него проявлялись свои взгляды, своя воля. Возникалъ вопросъ, какимъ образомъ найти средство, чтобы навсегда поддержать съ нимъ связь, подчинить его своему вліянію… И вотъ вспомнилъ онъ про Илью Даниловича, который, въ знакъ благодарности за то, что онъ, Морозовъ, еще при покойномъ царѣ Михаилѣ Ѳеодоровичѣ неоднократно ему покровительствовалъ, теперь тайкомъ, втихомолку, наблюдалъ, гдѣ что говорится, дѣлается, и затѣмъ, все безъ исключенія, передавалъ своему благодѣтелю, который, имѣя массу завистниковъ, могъ такимъ способомъ всегда во-время предупредить ихъ козни.

III.
Лучъ надежды.

Дождавшись, наконецъ, утра, Антонъ Никаноровичъ поднялся раньше всѣхъ и, наскоро перекусивъ, отправился обдѣлывать различныя дѣла. Мысль о великомъ счастіи, выпавшемъ на долю Милославскаго, не покидала его; онъ чувствовалъ, что въ немъ закипаетъ не то зависть, не то злоба какая-то… Встать выше другихъ, выдвинуться впередъ — вотъ чего добивалась гордая, честолюбивая натура боярина, а это, между тѣмъ, никакъ не удавалось. Правда, раза два-три въ годъ ему случалось бывать въ палатахъ государевыхъ, встрѣчаться тамъ съ именитыми боярами, но при этомъ приходилось оставаться, какъ говорится, послѣдней спицей въ колесницѣ, не имѣя ни малѣйшаго права голоса, А выдвинуться такъ хотѣлось! Чего, чего бы, кажется, ни сдѣлалъ Мухановъ, на что бы не рѣшился, лишь бы только хотя немного удовлетворить свое безграничное честолюбіе! Разсуждая самъ съ собою подобнымъ образомъ, онъ задумчиво шагалъ по Варваровкѣ, какъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то дружески потрепалъ его по плечу.

Антонъ Никаноровичъ обернулся и увидалъ стоявшаго за спиною знакомаго боярина, по фамиліи Нащокинъ.

— Здорово, бояринъ, давно-ли изволилъ пожаловать въ бѣлокаменную? густымъ басомъ обратился послѣдній къ Муханову и, не дожидаясь отвѣта, повелъ рѣчь о разныхъ разностяхъ.

Мухановъ, замѣтивъ, что Нащокинъ былъ порядочно навеселѣ, хотѣлъ поскорѣе отъ него отдѣлаться, но словоохотливый бояринъ, повидимому, не раздѣлялъ этого мнѣнія и продолжалъ говорить безъ умолку, идя рядомъ по улицѣ. Затѣмъ вдругъ некрасивое, одутловатое лицо его приняло какое-то странное выраженіе, глаза словно посоловѣли еще больше, онъ нагнулся къ самому уху Антона Никаноровича и проговорилъ нерѣшительно:

— Радъ я, очень радъ случаю повстрѣчаться съ тобою, давно мнѣ этого хотѣлось…

Мухановъ взглянулъ вопросительными, изумленными глазами.

— Да, да, давно… Но все не приходилось… Дѣло, видишь-ли ты, заключается въ слѣдующемъ: слыхалъ я… что у тебя… дочка красавица…

Антонъ Никаноровичъ ничего на это не отвѣтилъ, недоумѣвая въ душѣ, къ чему вздумалось боярину начинать подобный разговоръ.

«Ужъ не мечтаетъ-ли онъ завладѣть Иришей», подумалъ старикъ, знавшій, что у Нащокина существуетъ цѣлый гаремъ и что слава о его разгульной жизни далеко несется не только по Москвѣ, но даже по всему околотку, и злоба уязвленнаго самолюбія ключомъ закипѣла въ груди стараго боярина.

«Нѣтъ, братъ, шалишь!» продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собою, — "я хотя и не могу похвастать знатностью происхожденія, хотя не имѣю, какъ ты, родственника при дворѣ царскомъ, но тѣмъ не менѣе за честь дочери постою упорно… Заикнись только что-нибудь такое неладное, покажу, гдѣ раки зимуютъ.

А Нащокинъ, между тѣмъ, не замѣчая грознаго выраженія лица собесѣдника, смотрѣлъ на него по прежнему умильно, и заговорилъ еще тише.

— Задумалъ я, значитъ, покончить со своимъ одинокимъ, распутнымъ житьемъ-бытьемъ; хочу въ законный бракъ вступить, молодою хозяюшкой обзавестись.

«Такъ вотъ оно что!» мысленно проговорилъ Антонъ Никаноровичъ, и лицо его моментально прояснилось.

— Конечно, здѣсь не мѣсто и не время подобныя рѣчи заводить, но мнѣ хотѣлось только знать твое мнѣніе, бояринъ, такъ какъ закатишься ты къ себѣ въ усадьбу и опять Богъ вѣсть когда придется свидѣться… Скажи же откровенно, не побрезгуетъ мною, вдовымъ да старымъ, твоя красавица Арина Антоновна?

Признаніе это случилось до того неожиданно, что Антонъ Никоноровичъ въ первую минуту просто ушамъ не повѣрилъ, но затѣмъ, нѣсколько поуспокоившись, сразу сообразилъ, что бракъ Ириши съ Нащокинымъ сулитъ въ будущемъ много хорошаго, и потому поспѣшилъ дружески полить руку собесѣдника, причемъ любезно добавилъ, что напрасно онъ называетъ себя «старымъ».

Тогда Нащокинъ просіялъ въ свою очередь; нѣсколько минутъ оба боярина шли молча, потомъ заговорили о какомъ то постороннемъ предметѣ и, наконецъ, разстались, вторично обмѣнявшись дружескимъ рукопожатіемъ.

"Да, благодаря этому браку я непремѣнно выберусь на дорогу. Нащокинъ богатъ, дядя его считается важнымъ человѣкомъ, онъ можетъ многое сдѣлать для Андрея, многое предоставить мнѣ… А что скажетъ Ириша? Любо ли ей покажется сдѣлаться женою человѣка, который втрое старше ее? — шепнулъ Антону Никаноровичу какой-то тайный голосъ, и живо вообразилъ онъ себѣ тучную фигуру Нащокина рядомъ со стройной, граціозной Иришей, живо представились ему ея розовыя щечки, свѣтлая улыбка, прекрасные черные глаза, которые съ самаго дѣтства смотрѣли на него такъ любовно, такъ довѣрчиво! Что-то похожее на упрекъ закопошилось въ сердцѣ старика, но это что-то почти сейчасъ же было подавлено прежнимъ чувствомъ жажды извѣстности, славы, почестей…

Покончивъ всѣ дѣла, Мухановъ на слѣдующее же утро простился съ гостепріимнымъ хозяиномъ и отправился въ обратный путь.

Во все время переѣзда, старика осаждали самыя разнообразныя мысли, которыя проносились въ его сѣдой головѣ цѣлыми вереницами; онъ даже не замѣтилъ, какъ совершилъ почти пятичасовое путешествіе отъ Москвы до Антоновки, такъ называлась его усадьба, живописно раскинувшаяся вдоль глубокаго обрыва, на противоположной сторонѣ котораго виднѣлось село Покровское, гдѣ, какъ уже сказано выше, жилъ крестный отецъ Юрія, пріютившій теперь у себя бездомнаго юношу.

Грузно катилась колымага Муханова по торной дорогѣ; до Антоновки оставалось не болѣе версты. Антонъ Никаноровичъ машинально повернулъ голову направо и, замѣтивъ показавшагося изъ за оврага всадника, сталъ пристально въ него вглядываться.

— Вѣдь это, кажется, Андрей? обратился онъ къ кучеру.

— Такъ точно, отозвался послѣдній, — должно изъ Покровскаго возвращается.

— Остановись, подождемъ, онъ сейчасъ догонитъ насъ.

Всадникъ, дѣйствительно, не заставилъ долго ожидать себя.

— Привяжи лошадь сзади къ колымагѣ и садись рядомъ со мною, предложилъ Мухановъ сыну.

Андрей повиновался.

— Откуда Богъ несетъ? спросилъ старикъ, когда колымага снова загрохотала по дорогѣ.

— Былъ у Юрія да не засталъ дома, оказывается, онъ къ намъ поѣхалъ.

— По правдѣ сказать, ваша дружба мнѣ крѣпко не по сердцу.

— Почему, батюшка?

— Неровня онъ тебѣ.

— Чѣмъ неровня? Онъ такой же дворянскій сынъ, какъ я, и точно также, вѣроятно, скоро будетъ записанъ въ ряды царскаго войска.

Старикъ ничего не отвѣчалъ. Андрей зналъ по опыту, что если отецъ на чье либо возраженіе отмалчивается, то это означаетъ въ немъ хорошее расположеніе духа, и потому вспомнилъ данное сестрѣ обѣщаніе намекнуть о намѣреніи Юрія, рѣшился не упускать благопріятнаго -случая и сейчасъ же приступить къ дѣлу.

— Я давно, родимый, собирался сказать тебѣ кое-что о немъ, заговорилъ онъ нерѣшительно.

— Говори, послушаемъ; вѣрно относительно будущей службы, подожди, подожди, обоихъ васъ выведу въ люди, отвѣчалъ старикъ, самодовольно улыбнувшись.

— Нѣтъ, батюшка, не по службѣ, а видишь-ли, крѣпко онъ полюбилъ нашу Иришу, да и ей больно по сердцу пришелся…

— Что такое?

Андрей повторилъ свои слова нѣсколько упавшимъ голосомъ.

— Молчать! грозно крикнулъ старикъ, — къ чему вздумалъ глупыя рѣчи вести.

Андрей хотѣлъ возразить, но Антонъ Никаноровичъ не далъ ему рта разинуть и сказалъ, что ежели Ириша не выкинетъ вздора изъ головы, то онъ съ ней расправится по своему.

Въ голосѣ старика звучала та недобрая нотка, которая обыкновенно наводила паническій страхъ на всѣхъ членовъ семейства, а потому Андрей не счелъ возможнымъ продолжать начатый разговоръ, да и колымага какъ разъ въ эту минуту остановилась у подъѣзда.

— Смотри же, добавилъ старый бояринъ, поднимаясь на крыльцо, — чтобъ больше не было рѣчи ни о чемъ подобномъ, иначе я не позволю Юрію къ намъ носу показывать; это не блажь съ моей стороны, а совершенно основательное требованіе, потому что…

Тутъ старикъ внезапно прервалъ начатую рѣчь; вѣроятно, онъ боялся, что холопы могутъ услышать его, или просто не желалъ распространяться даже передъ сыномъ…

Войдя въ комнаты, онъ засталъ жену и дочь въ столовой, гдѣ, очевидно, только его и ожидали, чтобы сѣсть за ужинъ; Юрій находился тутъ же. Старикъ взглянулъ на него изъ-подлобья, нахмуривъ сѣдыя брови, причемъ, однако, невольно обратилъ вниманіе на то, что за короткій промежутокъ времени, что онъ не видалъ его, онъ словно какъ бы похудѣлъ и осунулся; то же самое замѣтила и Ириша. Она не спускала глазъ съ друга дѣтства, ужасаясь рѣзкой перемѣны, произшедшей въ немъ за послѣдніе два-три дня, въ продолженіе которыхъ онъ не пріѣзжалъ къ нимъ. Черные, огневые глаза ея молодого друга горѣли какимъ-то лихорадочнымъ блескомъ, яркій румянецъ исчезъ, щеки ввалились молодая дѣвушка ожидала съ нетерпѣніемъ конца ужина надѣясь какъ нибудь, съ помощью брата, улучить минуту переговорить со своимъ ненагляднымъ, но ужинъ, точно на зло, длился необыкновенно долго, и только послѣ безчисленнаго количества блюдъ, наконецъ, къ общему удовольствію, прекратился. Первымъ всталъ Антонъ Никаноровичъ; примѣру его послѣдовали остальные.

Перекрестившись передъ висѣвшею въ углу иконою, старикъ ушелъ на свою половину; за нимъ, немного погодя, скрылась Анна Григорьевна, вызванная прислугою для домашнихъ распоряженій, а затѣмъ и Андрей, смекнувшій, что данный моментъ представляется какъ нельзя болѣе удобнымъ для того, чтобы молодые люди могли перекинуться между собою теплымъ еловомъ.

— Юша, голубчикъ, что съ тобою приключилось? поспѣшно спросила наконецъ боярышня, какъ только затихли шаги удалявшагося Андрея.

Говоря это, она улыбнулась своей всегдашней, ласковой улыбкой, взглянула долгимъ испытующимъ, нѣжнымъ взоромъ, но лицо юноши, по прежнему, оставалось грустно и задумчиво, хотя при этомъ онъ глядѣлъ на нее, не отрываясь, словно видѣлъ въ первый разъ.

— Юша, милый, дорогой, продолжала дѣвушка еще нѣжнѣе, — скажи же, наконецъ, не скрывайся!

Въ голосѣ ея слышались слезы.

— Голубка ты моя ненаглядная, отозвался тогда Юрій, — какъ мнѣ не печалиться, какъ не горевать, когда не сегодня — завтра отнимутъ тебя отъ меня.

— Какъ отнимутъ? Кто отниметъ? съ удивленіемъ переспросила Ирина. — Право, я въ толкъ не возьму, къ чему рѣчи такія вести; о томъ, что ты для меня дороже жизни, и что ни за кого другого я замужъ не пойду, ты знаешь… Сомнѣваться въ согласіи родителей, моихъ нечего: они тебя любятъ, почитай, не меньше Андрея.

— Богъ знаетъ, Ириша!

— Ну, вотъ еще что выдумалъ! мама даже сегодня вспоминала, какъ, бывало, говаривала вмѣстѣ съ твоей покойной матерью о томъ, что когда мы выростомъ большіе, онѣ непремѣнно повѣнчаютъ насъ.

— Анна-то Григорьевна на нашей сторонѣ, я знаю, но объ Антонѣ Никаноровичѣ этого сказать нельзя.

— Почему?

— Развѣ не замѣтила, какъ онъ сегодня на меня косо посматривалъ? Какая тому причина, право; не понимаю, только ясно, что дѣло неладное.

— Нѣтъ, Юша, право, все это тебѣ только кажется.

Юрій печально покачалъ головою. Нѣсколько минутъ длилось молчаніе, которое юноша, однако, нарушилъ первый.

— Да главная-то причина моей тоски, собственно говоря, не въ томъ заключается, промолвилъ онъ тихо.

— А въ чемъ же?

— Вѣдомо-ли тебѣ, моя голубка, или нѣтъ, что теперь бояре московскіе разъѣзжаютъ по всей Россіи, да самыхъ красивыхъ дѣвушекъ въ списки царскихъ невѣстъ вносятъ? Недавно въ Галичѣ я ихъ своими глазами видѣлъ и разузналъ, что въ самомъ скоромъ времени они сюда явятся.

— Ну, такъ что-же, пускай явятся, намъ то съ тобою какое до нихъ дѣло?

— Такое, Иришенька, что не миновать тебѣ этого списка, чуетъ мое сердце… Повезутъ тебя въ Москву, покажутъ царю молодому и тогда — прощай моя радость, прощай мое счастье!..

— Все ты, Юнга, неладныя рѣчи говоришь, ничего подобнаго но будетъ: мы завтра же скажемъ о нашей любви батюшкѣ… онъ, навѣрное, благословитъ насъ….

Съ этими словами Ириша встала съ мѣста, быстрымъ движеніемъ нагнувъ къ себѣ голову Юрія, она поцѣловала его крѣпко, крѣпко, а затѣмъ поспѣшно выбѣжала изъ горницы.

Что-то мучительное и вмѣстѣ съ тѣмъ отрадное закопошилось въ наболѣвшей душѣ Матвѣева; онъ безсознательно закрылъ лицо руками и почувствовалъ, что вотъ-вотъ готовъ разрыдаться.

IV.
Роковая вѣсть.

Бояринъ Антонъ Никаноровичъ, заложивъ руки за спину, крупными шагами разгуливалъ взадъ и впередъ по своей горенкѣ; его взволнованное лицо и порою какія-то нервныя, лихорадочныя движенія служили явнымъ доказательствомъ, что онъ чѣмъ-то сильно озабоченъ или встревоженъ.

— Неужели въ самомъ дѣлѣ, счастливцу Милославскому, этому противному подлизѣ, удастся выдать дочку за царя! проговорилъ вдругъ старикъ громко. — Вотъ-то онъ возгордится, вотъ-то завеличается… А подумаешь, чѣмъ лучше его Марья Ильинишна моей Ириши… Да… конечно, продолжалъ размышлять бояринъ, поглаживая сѣдую бороду, — но такъ какъ всѣмъ нельзя сразу достигнуть подобной чести, то слѣдуетъ во всякомъ случаѣ позаботиться о томъ, чтобы не стать ниже другихъ, дать видное положеніе собственной дочери и черезъ это самому выйти въ люди… Да, да, непремѣнно; зѣвать и хлопать глазами нечего, особливо теперь, когда счастье нежданно-негаданно само дается въ руки, «ежели только можно назвать счастьемъ бракъ семнадцатилѣтней дѣвушки почти со старикомъ», — опять шепнулъ Муханову тотъ же самый невидимый голосъ, — и бояринъ, словно желая заглушить его, сначала принялся ходить по комнатѣ еще скорѣе, а затѣмъ почти бѣгомъ направился въ свѣтлицу Анны Григорьевны, которую засталъ уже въ постели.

— Жена, проговорилъ онъ, безцеремонно толкнувъ боярыню въ плечо, — проснись, новость скажу…

Анна Григорьевна только что вздремнула; открывъ глаза, она, по выраженію лица мужа, тотчасъ догадалась, что, вѣроятно, случилось нѣчто особенное.

— Новость? переспросила она съ любопытствомъ.

Антонъ Никаноровичъ, молча, кивнулъ головою, разстегнулъ кафтанъ и, усѣвшись на лавку подъ образами, принялся усердно утирать платкомъ катившіяся по лбу крупныя капли пота.

— Ужъ не татары ли къ Москвѣ подступили? начала Анна Григорьевна, горя нетерпѣніемъ скорѣе услыхать новость.

Бояринъ громко расхохотался.

— Съ такими новостями въ бабьи хоромы я бы не поспѣшилъ придти; нѣтъ, старуха, не татары, а дѣло-то заключается въ томъ, что ты позаботься, чтобы было во что дочку нарядить, потому не сегодня-завтра къ намъ, можетъ быть, сваты пріѣдутъ.

Заспанное лицо Анны Григорьевны озарилось радостною улыбкою, «Ай да молодецъ Андрюша, подумала она; ловко все устроилъ!»

— Что же, давай Богъ, отозвалась она затѣмъ вслухъ, — въ добрый часъ; у меня всегда душа лежала къ Юрію.

— Къ Юрію! И ты туда же! Дался вамъ всѣмъ сегодня Юрій; нѣтъ, матушка Григорьевна, не такая доля приготовлена Иришѣ; нѣтъ, далеко нѣтъ. Къ Иришѣ сватается бояринъ Нащокинъ…

— Это вдовецъ-то, старый развратникъ? невольно сорвалось съ языка Анны Григорьевны. — Господь съ тобою, Антонъ Никаноровичъ, что ты такое замышляешь неладное! Неужели мы росшій да холили Иришу, чтобы за него выдать! Неужели же на ея долю лучшаго жениха не найдется!…

— Глупая! Ты то подумай, — Нащокинъ изъ-важнаго рода, богатъ, но дворцѣ царскомъ бываетъ, именитымъ бояриномъ считается… Такіе женихи дорого цѣнятся; не толико Иришѣ, а и намъ, старикамъ, почетъ будетъ…

Анна Григорьевна, вмѣсто отвѣта, тихонько отерла рукавомъ- навернувшуюся слезу; она знала, что воля Антона Никаноровича непреклонна… Ей стало жаль Иришу, жаль всѣмъ сердцемъ, всей душою.

— Ну, чего осовѣла? грозно крикнулъ Мухановъ. — Господь Богъ счастье посылаетъ, а она воетъ… Недаромъ добрые люди сказываютъ, что у женщины волосъ дологъ, да умъ коротокъ.

Анна Григорьевна залилась горючими слезами.

— Изволь приготовить все какъ слѣдуетъ, чтобы сватовъ принять прилично, продолжалъ бояринъ, не обращая вниманіе на слезы жены, и, вставъ съ мѣста, поспѣшно удалился.

Всю ночь провела боярыня въ слезахъ и заснула только на разсвѣтѣ; не спалось также Иришѣ, конечно, по другой причинѣ. Бѣдняжка не предполагала, какого рода разговоръ касательно ея велся между родителями; она вся была поглощена радужными мыслями о томъ что завтра Юрій, этотъ самый Юрій, бывшій привычный товарищъ, другъ дѣтства, сдѣлается ея женихомъ, а затѣмъ черезъ нѣсколько времени ея мужемъ, властелиномъ…

— Какъ же я люблю его, какъ особенно дорогъ и милъ сталъ онъ мнѣ съ сегодняго вечера! тихо шептала красавица, безпрестанно ворочаясь на мягкомъ пуховикѣ, и, не смотря на безсонную почти ночь, утромъ проснулась съ ощущеніемъ необыкновенной свѣжести, силы и такого добраго, широкаго чувства, что вся окружающая обстановка казалась ей чѣмъ-то особеннымъ. Вотъ слышитъ она, какъ, тихо скрипнувъ дубовою дверью въ свѣтлицу, входитъ старушка няня Игнатьевна… Ея покрытое морщинами лицо словно помолодѣло на нѣсколько лѣтъ.

— Вставай краля; говоритъ няня, раздвигая костлявою рукою кисейныя занавѣски, — смотри-ка, солнышко какъ весело на дворѣ свѣтитъ, просто, чудо!

И въ самомъ дѣлѣ весело льются яркіе лучи зимняго солнца, назойливо пробираясь сквозь замерзшія стекла.

— Няня, шепчетъ Ириша, приподнявшись на кровати, — подойди ближе, я тебѣ скажу что-то хорошее, очень хорошее…

Затѣмъ, охвативъ шею Игнатьевны, дѣвушка ей первой сообщаетъ свое намѣреніе, радость, счастіе. Игнатьевна крестится, цѣлуетъ боярышню, и затѣмъ, по окончаніи туалета послѣдней, обѣ онѣ идутъ къ Аннѣ Григорьевнѣ, которая, къ крайнему изумленію дочери, встрѣчаетъ ее горючими слезами.

— Матушка, дорогая, родимая, что случилось? тревожно спросила Ириша и, словно предчувствуя какую бѣду, задрожала всѣмъ тѣломъ.

Анна Григерьевна, не будучи въ силахъ долѣе скрывать поразившаго ее наканунѣ извѣстія, въ короткихъ словахъ передала новость относительно предполагаемаго сватовства Нащокина.

Ириша всплеснула руками, поблѣднѣла, зашаталась.

Анна Григорьевна охватила руками станъ дѣвушки, прижала къ груди и громко разрыдалась.

— Не пойду я за Нащокина, ни за что не пойду! съ отчаяніемъ воскликнула Ириша: — лучше весь вѣкъ останусь въ дѣвкахъ, въ монастырь запрячусь, а женою этого отвратительнаго человѣка никогда не буду…

Прильнувъ головою къ плечу дочери, боярыня Муханова, стараясь нѣсколько сдержать рыданія, смотрѣла на нее тоскливо… Тяжело ей было возражать Иришѣ, а между тѣмъ она ясно сознавала, что разъ Антонъ Никаноровичъ желаетъ брака ея съ Нащокинымъ, то никакія силы не въ состояніи поколебать это желаніе.

Ириша, желанная… дорогая… стерпится — слюбится, попробовала она проговорить въ утѣшеніе и начала припоминать то далекое, давно прошедшее время, когда и ее, еще совсѣмъ молодую, неопытную дѣвушку, тоже почти силою выдали за Муханова, который былъ почти на цѣлыя пятнадцать лѣтъ старше: «да вотъ прожила же вѣкъ, слава Богу, продолжала боярыня, совсѣмъ привыкла…»

Ириша слушала рѣчь матери разсѣянно.

— А какъ же Юрій? сказала она, наконецъ, потупившись.

— Что Юрій — о немъ не надо больше думать; выкинь вонъ изъ головы — и кончено.

— Изъ головы-то я выкинуть готова, родимая, да съ сердцемъ совладать не въ силахъ.

И опять слеза за слезой покатились по блѣднымъ щекамъ Ириши.

V.
Посолъ.

Вѣсть о предполагаемомъ сватовствѣ Нащокина съ быстротою молніи облетѣла всѣ уголки усадьбы Антоновки, производя на каждаго извѣстное впечатлѣніе. Анна Григорьевна отъ души жалѣла Иришу, хотя въ то же самое время не переставала повторять: «стерпится — слюбится», примѣняя положеніе дочери въ данный моментъ къ своему собственному.

Андрей искренно скорбѣлъ объ Юріѣ, который теперь окончательно упалъ духомъ и въ тотъ же день уѣхалъ домой.

Антонъ Никаноровичъ ходилъ сумрачный, въ какомъ-то возбужденномъ состояніи, говорилъ отрывисто и все больше удалялся въ свою горницу.

— Андрюша, голубчикъ, привези какъ-нибудь Юрія къ намъ, обратилась однажды Ириша къ брату, когда они остались вдвоемъ послѣ завтрака.

— Зачѣмъ! отозвался Андрей.

— Я хочу посовѣтоваться съ нимъ; можетъ быть, общими силами намъ удастся придумать способъ уговорить батюшку согласиться на нашу свадьбу.

— Нѣтъ, Ириша, этого никогда не будетъ; развѣ ты не знаешь, что слова батюшки — законъ? онъ отъ него никогда не отступится.

Ириша хотѣла что-то возразить, но въ эту самую минуту въ сѣняхъ послышались шаги, затѣмъ ведущая туда одностворчатая дверь отворилась, и на порогѣ показался приходскій священникъ, о. Семенъ, въ сопровожденія какого-то незнакомца, который, судя по своему изящному, дорогому костюму, очевидно, принадлежалъ къ разряду знатныхъ бояръ.

Ириша, увидавъ его, хотѣла убѣжать, но о. Семенъ загородилъ ей собою дорогу, взялъ за руку и, обратившись къ неожиданному посѣтителю, сказалъ:

— А вотъ какъ разъ и она — Антона Никаноровича дочка.

Незнакомецъ окинулъ дѣвушку быстрымъ взглядомъ, поклонился, но Ириша не замѣтила ни взгляда, ни поклона, потому что, вырвавшись отъ отца Семена, бросилась бѣжать со всѣхъ ногъ въ свою свѣтлицу.

— Ну, что бояринъ, какова моя хваленая-то боярышня? спросилъ тѣмъ временемъ священникъ.

— Какъ есть писаная красавица, не мало дѣвушекъ за послѣдніе дни переглядѣлъ я, а, признаюсь, такой еще не видывалъ, да поди, чай, и на Москвѣ немного подобныхъ отыщется; спасибо, отче, спасибо, что указахъ.

— Чѣмъ богаты, тѣмъ и рады, самодовольно продолжалъ батюшка и потомъ, набожно перекрестившись, обратился къ вошедшей въ эту минуту и ничего не понимавшей Аннѣ Григорьевнѣ:

— Пути Господни неисповѣдимы, сказалъ онъ, — поздравляю, боярыня; можетъ быть, на долю твоей доченьки выпадатъ счастье великое… Да гдѣ же самъ-то хозяинъ? намъ надо повидать его непремѣнно.

— Батюшка у себя въ горницѣ, отозвался Андрей, все время глядя молча и въ недоумѣніи, на окружающихъ.

— Проводи-ка насъ къ нему, продолжалъ священникъ.

— Пойдемте, милости просимъ.

Съ этими словами юноша направился къ горницѣ Антона Никаноровича и, остановившись около запертой Изнутри двери, тихонько постучался.

— Кто тамъ? откликнулся Мухановъ.

— Отвори, бояринъ, впусти дорогихъ гостей, нежданныхъ, негаданныхъ? громко воскликнулъ о. Семенъ, взявшись за скобку.

Задвижка щелкнула; Мухановъ, изумленный всей происходившей сценой, молча впустилъ къ себѣ посѣтителей, и опять заперлись они втроемъ, и опять долго, долго разговаривали.

Анна Григорьевна рѣшительно ничего не могла сообразить; она только вопросительно глядѣла на Андрея, который, прислонившись къ стѣнѣ, стоялъ какъ вкопанный.

Но вотъ, наконецъ, послѣ продолжительнаго совѣщанія, дверь комнаты Антона Никаноровича отворилась, и невѣдомый гость, отвѣсивъ низкій поклонъ, Снова прошелъ черезъ всѣ горницы съ о. Семеномъ и самимъ Мухановымъ, вышедшимъ проводить ихъ въ сѣни.

Анна Григорьевна такъ и впилась глазами въ мужа, въ особенности, когда замѣтила, что выраженіе лица его, изъ сумрачнаго и задумчиваго, вдругъ сдѣлалось сіяющимъ.

— Григорьевна, заговорилъ онъ какимъ-то торжественнымъ голосомъ, когда черезъ нѣсколько минутъ, проводивъ гостей, снова вернулся въ комнату, — Ириша, гдѣ ты? спустись изъ своего терема, Андрей! — слушайте всѣ, какую радостную вѣсть сообщу вамъ.

Анна Григорьевна, Ириша и Андрей окружили боярина.

— Знаете-ли вы, кто такой сейчасъ былъ у насъ вмѣстѣ съ о.- Семеномъ? началъ Мухановъ почти шопотомъ и оглядываясь по сторонамъ, словно изъ страха, чтобы его кто не подслушалъ.

— Нѣтъ, въ одинъ голосъ отозвались слушатели.

— Бояринъ Пушкинъ… Онъ, по царскому приказу, ѣздитъ по землѣ русской, да невѣстъ для батюшки-государя сзываетъ… Вотъ и на Иришу добрые люди указали ему… И крѣпко приглянулась она боярину… потому, значитъ, на Москву всѣмъ намъ велѣно ѣхать немедленно… ко двору являться!

Послѣднія слова Мухановъ произнесъ особенно торжественно. Анна Григорьевна машинально перекрестилась, Андрей встрепенулся, а Ириша оглянулась кругомъ какъ-то безсознательно; она чувствовала, что голова ея начинаетъ кружиться, мысли путаются, ноги подкашиваются… Юрій… Нащокинъ… царскія палаты — все это несвязно, неявственно, смутно представляется въ растроенномъ воображеніи молодой дѣвушки, она даже не можетъ отдать себѣ отчета — сонъ это или дѣйствительность… Знаетъ только одно, что Юрій, ея ненаглядный, желанный Юрій, въ настоящую минуту для нея дороже жизни, что она ни за что, ни за какія блага не согласна промѣнять его.

— Батюшка! шепчетъ бѣдняжка, съ отчаніемъ простирая руки къ Антону Григорьевичу, — но, вѣдь, я давно люблю Юрія и онъ меня тоже… любитъ съ самаго ранняго дѣтства…

— Юрія! грозно повторилъ старикъ, насупивъ брови, — о немъ больше не можетъ быть рѣчи… Если не судьба тебѣ быть царицею, то во всякомъ случаѣ Ты сдѣлаешься женою знатнаго боярина.

Ириша поблѣднѣла, зашаталась и, какъ снопъ, рухнулась на полъ. Анна Григорьевна, съ громкимъ воемъ, бросилась поднимать ее, Андрей побѣжалъ, за Игнатьевной, а Антонъ Никаноровичъ, сердито хлопнувъ дверью, снова удалился къ себѣ.

VI.
Послѣднее свиданіе.

Необычайное явленіе происходитъ въ матушкѣ Москвѣ-бѣлокаменной; городъ оживился такъ, какъ давно не запомнятъ. Невѣстъ-боярышень понаѣхало въ него видимо-невидимо, со всѣхъ четырехъ сторонъ русскаго государства… Расходились страсти между боярами, интриги закипѣли ключемъ; прежде всего возникалъ вопросъ — кого изъ своихъ приближенныхъ царь назначитъ орудіемъ такого важнаго дѣда, т. е., говоря иначе, довѣритъ изъ общей массы красивыхъ дѣвушекъ отобрать наикрасивѣйшихъ.

Но вотъ, наконецъ, этотъ вопросъ разрѣшился, имена судей извѣстны: назначены Борисъ Ивановичъ Морозовъ, родной братъ его Глѣбъ Ивановичъ, затѣмъ бояринъ Романовъ, Пушкинъ, князь Прозоровскій.

Какъ только имена вышеозначенныхъ стали извѣстны, такъ дома ихъ съ утра до поздней ночи осаждались посѣтителями. Отцы, братья, дядюшки и прочіе родственники являлись засвидѣтельствовать почтеніе, низко кланялись, пересчитывали прежнія заслуги и при этомъ безцеремонно просили не обидѣть дочку, сестру, племянницу, суля со своей стороны золотыя горы. Къ Морозову, впрочемъ, почти никто не смѣлъ соваться съ подобною просьбою, зная, что съ этою грозою не сторгуешься, хотя, собственно говоря, каждый чуялъ, что именно отъ него одного, главнымъ образомъ, все и зависитъ.

Антонъ Никаноровичъ, пріѣхавъ въ Москву, по обыкновенію, явился на поклонъ Милославскому, причемъ въ разговорѣ очень ловко намекнулъ на то, что никогда не разсчитывалъ и не разсчитываетъ, чтобы дочь его при выборѣ невѣстъ получила пальму первенства, такъ какъ пальма эта, по всей вѣроятности, будетъ принадлежать Маріи: Ильинишнѣ, но что онъ искренно желаетъ, чтобы Ириша попала хотя въ число отборныхъ боярышень, желаетъ просто ради самолюбія и надѣется въ этомъ случаѣ на протекцію милѣйшаго Ильи Даниловича.

— О, да, да, конечно, сегодня-же сообщу, Борису Ивановичу, гордо закинувъ голову назадъ, отозвался Милославскій, причемъ лицо его приняло такое самодовольное выраженіе, что Антона Никаноровича отъ зависти даже передернуло.

«Сообщи, сообщи, подумалъ Мухановъ, а что будетъ потомъ — одному Господу извѣстно, можетъ, вмѣсто Маріи Ильинишны-то, царицей станетъ Ирина Антоновна?..

Но вотъ, наконецъ, наступилъ назначенный для смотринъ день; общее волненіе затихло, каждый зналъ и видѣлъ, что теперь уже хлопотать нечего, забѣгать и кланяться поздно, — остается только ждать, да надѣяться.

Колымаги за колымагами безпрестанно подъѣзжали къ царскимъ палатамъ и многое множество молодыхъ боярышень, одна за другою, поспѣшно поднимались по лѣстницѣ, откуда спеціально назначенныя для встрѣчи ихъ боярыни, отводили красавицъ въ общую палату, гдѣ уже онѣ должны были становиться другъ за другомъ, въ нѣсколько рядовъ, длинною вереницею. Всѣ онѣ были молоды, красивы, нарядны въ своихъ изящныхъ, дорогихъ костюмахъ. Всѣмъ имъ наказано строго на строго держать себя какъ можно серьезнѣе, а потому на смущенныхъ, испуганныхъ личикахъ ихъ не видно не только улыбки, но даже малѣйшаго оживленія: всѣ онѣ какія-то мертвенныя, деревянныя, точно не живыя…

Одѣтая въ роскошный парчовой сарафинъ, съ длинными, широкими рукавами, Ириша была чрезвычайно красива. Высокая, стройная, съ выразительными черными глазами, темными волосами и нѣсколько смуглымъ лицомъ, она невольно обращала на себя вниманіе многихъ, причемъ сама лично оставалась совершенно безучастною ко всѣмъ и всему ее окружающему, чувствуя только одно, что мысли ея путаются, что она даже сообразить не можетъ, зачѣмъ привезли ее сюда и зачѣмъ здѣсь собраны всѣ остальныя дѣвушки. Ей смутно мерещится Юрій, слышится его задушевный, ласковый голосъ, и страшно-страшно замираетъ сердце…

— Бояре идутъ! вдругъ пронесся вокругъ робкій шепотъ.

Дѣвушки едва стояли на ногахъ и почти всѣ заразъ машинально обернулись къ двери, на порогѣ которой сначала показалась статная фигура Бориса Ивановича Морозова, а затѣмъ и остальные избранные судьи. Медленно стали они пробираться между рядами невѣстъ и, не обращая вниманія на ихъ смущеніе, внимательно разглядывали каждую. Когда очередь дошла до Милославскихъ, Морозовъ остановился и заговорилъ съ ними.

Красавицы, предупрежденныя заранѣе, что перевѣсъ останется на ихъ сторонѣ, волновались менѣе другихъ и на вопросы его отвѣчали довольно развязно.

— Вотъ такъ настоящія красавицы, обратился тогда хитрый бояринъ къ своимъ товарищамъ, которые догадавшись въ чемъ дѣло, молча переглянулись, но возразить ничего не могли, такъ какъ Милославскія, въ самомъ дѣлѣ, были очаровательны. Обойдя, такимъ образомъ, всѣ ряды, отъ перваго до послѣдняго, бояре, наконецъ, отобрали десять дѣвицъ; во главѣ, конечно, стояли Милославскія, но- въ общее число попала и Ириша.

Блѣдная, какъ полотно, вернулась она изъ дворца и, обливаясь слезами, ни съ кѣмъ но говорила ни слова, но вѣсть о ея зачисленіи въ списокъ, тѣмъ не менѣе, сейчасъ же разнеслась по всему дому и, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, переходила изъ устъ въ уста съ различными прибавленіями, благодаря чему въ концѣ концовъ, прислуга уже громогласно говорила, что боярышня ихъ назначена въ невѣсты царю-батюшкѣ и что на этой недѣли ее повезутъ во дворецъ для обрученья.

Пріѣхавшему тоже въ Москву Юрію было строго запрещено Антономъ Никаноровичемъ посѣщать ихъ домъ, точно также какъ и Андрею видѣться съ нимъ гдѣ бы то ни было.

Ириша нѣсколько разъ просила Андрея найти какое нибудь средство хотя однимъ словцомъ перекинуться съ ихъ молодымъ другомъ, но Андрей, доказывая сестрѣ совершенно логично невозможность ея требованія, наотрѣзъ отказался исполнить его.

Ириша плакала и тосковала; чѣмъ больше уговаривали ее окружающіе, тѣмъ выходило хуже… Анна Григорьевна, глядя на ея страданія, рѣшительно не знала что дѣлать, чѣмъ облегчить, чѣмъ успокоить свое дорогое, ненаглядное дѣтище, а Антонъ Никаноровичъ серьезно задумывался надъ тѣмъ, что, вслѣдствіе постоянныхъ слезъ, дочка можетъ подурнѣть, поблекнуть, и тогда дѣло не выгоритъ, не только уже относительно возможности сдѣлаться царскою невѣстою, а даже и относительно сватовства Нащокина. Эта неотвязная мысль преслѣдовала его всюду, онъ сталъ еще угрюмѣе, еще раздражительнѣе, относился къ домашнимъ сурово и при каждомъ удобномъ случаѣ явно выказывалъ Иришѣ свое неудовольствіе.

Однажды, когда на душѣ бѣдной дѣвушки было какъ то особенно тяжело и тоскливо, и когда она печально склонивъ хорошенькую головку, разсѣянно слушала сказки Игнатьевны, старавшейся этимъ хотя немного развлечь свою ненаглядную боярышню, дубовая дверь комнаты тихо скрипнула и на порогѣ показалась крошечная фигурка остриженной подъ гребенку и одѣтой въ шутовской костюмъ дѣвочки. Это была, такъ называемая, дурка-Танька, десятилѣтняя сиротка — дурочка, которую боярыня Муханова у себя пріютила и которая играла въ домѣ роль шутихи, забавляя всѣхъ кривляньями, гримасами, да несвязными рѣчами.

, — Тетенька-боярыня! заговорила она, прискакивая на одной ножкѣ передъ Анной Григорьевной, — вели дѣдушку пустить, онъ сказку скажетъ, боярышнѣ пѣсенку споетъ, она плакать перестанетъ… ей будетъ весело, вотъ такъ! вотъ такъ!..

И, громко прищелкивая языкомъ, дурочка, съ хохотомъ, начала кувыркаться по полу. Сначала никто не обратилъ вниманія на ея безсвязныя рѣчи, но потомъ Игнатьевна, замѣтивъ, что она серьезно, съ настойчивостью чего-то добивается, подозвала ее къ себѣ и начала допытывать. Дѣвочка повторяла то же самое, затѣмъ, какъ бы разсердившись, что ея не понимаютъ, съ силою схватила старуху за руку, потащила къ двери и увела вонъ изъ горницы.

Прошло около десяти минутъ, старуха не возвращалась; наконецъ, дверь снова скрипнула и Игнатьевна показалась, въ сопровожденіи сгорбленнаго старика-странника, который, опираясь на толстый посохъ, тихо подошелъ къ Аннѣ Григорьевнѣ.

— Дозволь, матушка-боярыня, слово молвить, сказалъ онъ, низко поклонившись.

Боярыня вопросительно взглянула на Игнатьевну и затѣмъ успокоенная сдѣланнымъ ей знакомъ, молча кивнула головою.

— Слыхалъ я, что грусть-тоска закралась въ сердце твоей боярышни, продолжалъ, между тѣмъ, незнакомецъ почти шепотомъ, — и есть у меня на то лекарство; скажу, коли хочешь, только пусть, окромя тебя, самой боярышни да старухи няни — всѣ выйдутъ изъ горницы.

Слова странника, очевидно, тронули Анну Григорьевну и задѣли за живое, потому что она, не смотря на свою обычную трусость и нерѣшительность, сейчасъ же выслала вонъ присутствующихъ въ горницѣ нѣсколькихъ сѣнныхъ дѣвушекъ, холоповъ и даже Андрея, а затѣмъ немедленно приказала Игнатьевнѣ запереть дверь на задвижку.

Не успѣла послѣдняя исполнить это приказаніе, какъ странникъ выпрямился, сбросилъ съ себя черный, засаленный зипунъ, сорвалъ сѣдую бороду — и изъ сгорбленнаго, слабаго старика преобразился въ статнаго, красиваго юношу, въ которомъ Ириша, Анна Григорьевна и Игнатьевна сейчасъ же узнали Юрія…

— Съ нами сила крестная! Это что такое? — заговорили всѣ три женщины въ одинъ голосъ.

— Прости, матушка Анна Григорьевна, мою смѣлость, отозвался Юрій почтительно, — но я не въ силахъ былъ терпѣть и страдать долѣе… Крѣпко захотѣлось мнѣ одинъ только, послѣдній разъ въ жизни взглянуть на мое красное солнышко, на мою радость-отрадушку; не сегодня-завтра, вѣдь, дорогая, ненаглядная Иришенька сдѣлается или русскою царицею, или знатною боярынею, и тогда уже не видать мнѣ больше ея очи ясныя, не слыхать ея задушевнаго голоса… Вотъ и пришелъ я, значитъ, пожелать ой всякаго благополучія въ будущемъ супружествѣ… Богатство, почести, громкое имя — все это оно принесетъ. ей съ собою, но любить ее такъ, какъ я ее люблю, никто никогда не съумѣетъ! Прощай же, радость дней моихъ, прощай, мое счастіе… прощай, прощай навсегда… больше мы не увидимся…

Съ этими словами юноша протянулъ обѣ руки къ Иришѣ и, крупныя слезы градомъ покатились по его прекрасному, мужественному лицу.

Ириша была блѣднѣе полотна. Глаза ея, устремленные на Юрія, выражали и страсть и горе, глубокое, безграничное горе, и въ то же время какую-то необычайную рѣшимость.

— Нѣтъ, Юрій, возразила она полушепотомъ, — я не хочу, не могу прощаться съ тобою навсегда, — мы непремѣнно должны еще разъ въ жизни увидѣться… Знай, что женою Нащокина я никогда и ни за что не буду и что если, дастъ Богъ, выборъ царскій минуетъ меня, то во всякомъ случаѣ упрошу батюшку согласиться на нашъ бракъ.

Съ этими словами дѣвушка поспѣшно сняла съ бѣлоснѣжной шейки золотой крестикъ и подала его юношѣ, который, въ свою очередь, сдернувъ съ мизинца небольшое бирюзовое колечко, надѣлъ его на пальчикъ красавицы-боярышни, послѣ чего, притянувъ ее къ себѣ, поцѣловалъ нѣжно, горячо, страстно.

— Безумный, что ты дѣлаешь! раздался вдругъ неожиданно голосъ все время стоявшаго за дверью Андрея, который, внимательно слѣдя сквозь скважину за всѣмъ происходившимъ, рванулъ скобку съ такою силою, что желѣзная задвижка моментально отскочила, — вѣдь тебя могутъ услышать… вѣдь ты рискуешь наткнуться на батюшку, и тогда всѣмъ намъ не сдобровать… Уходи скорѣе… Бога ради, уходи! продолжалъ молодой человѣкъ, стараясь отвести товарища по направленію къ выходу.

— Да, да, Юшенька, уходи скорѣе, уходи родимый, Иришѣ, знать, на роду написано принадлежать не тебѣ, а другому! вмѣшалась Игнатьевна, помогая Андрею оттащить Юрія отъ Ириши, — не плачь, не горюй, ты еще молодъ, авось развѣешь тоску кручинушку, убиваться не слѣдуетъ, почемъ знать, можетъ еще по сердцу найдешь другую невѣсту, продолжала она шопотомъ, — а тутъ что уже…,

На этомъ мѣстѣ рѣчь старухи оборвалась… Юрій взглянулъ на нее какъ-то дико, — и эта женщина, которую онъ- зналъ почти съ колыбели, любилъ какъ родную, показалась ему отвратительна; но онъ ничего не сказалъ ей, а только, махнувъ рукою, пошатываясь, словно пьяный, вышелъ изъ горницы.

VII.
Медвѣжья травля.

Вотъ, наконецъ, наступилъ день кануна смотринъ царскихъ; узкія, немощенныя улицы Москвы бѣлокаменной словно еще больше закишѣли народомъ, стрѣмившимся отчасти куда-то по собственнымъ дѣламъ, отчасти по направленію къ подгороднему селу „Покровскому“, гдѣ былъ назначенъ большой праздникъ, въ программу увеселенія котораго входила медвѣжья травля.

Любопытная толпа валила массами, стараясь, во что бы то ни стало, перегнать другъ друга, каждый торопился забраться пораньше, чтобы занять лучшее мѣсто, каждому хотѣлось ближе взглянуть на молодого царя и вдоволь налюбоваться интереснымъ зрѣлищемъ, расположившись по удобнѣе около царскихъ палатъ, гдѣ для этого случая была отгорожена довольно большая площадка, окруженная деревянными скамейками.

День стоялъ ясный, морозный, порою задувалъ сильный, порывистый вѣтеръ, но, не смотря на все это, публики собралось такъ много, какъ давно не запомнятъ и, кромѣ того, безчисленное множество саней все еще тащилось и тащилось туда цѣлыми вереницами.

На крыльцѣ дворцовомъ было приготовлено для государя кресло, -покрытое алымъ сукномъ; тутъ же предназначались скамьи для приближенныхъ особъ, а нѣсколько поодаль помѣщались остальные болѣе или менѣе именитые бояре, въ числѣ которыхъ въ данный моментъ находились Антонъ Никаноровичъ, Андрей и Нащокинъ; послѣдній, зная изъ достовѣрныхъ источниковъ, что выборъ молодого царя навѣрное падетъ на боярышню Милославскую, оставался въ полномъ убѣжденіи, что Ириша сдѣлается его женою, и вслѣдствіе этого, при каждомъ удобномъ случаѣ подсаживался къ будущему родственнику, заводя бесѣду о томъ, что, какъ только рѣшится судьба государя, такъ сейчасъ же онъ (т. е. Нащокинъ) зашлетъ сватовъ къ Антону Никаноровичу.

— А вотъ и батюшка нашъ царь-государь изволилъ пожаловать, раздалось въ народѣ, и головы всѣхъ присутствующихъ моментально обернулись по направленію, гдѣ, дѣйствительно, показался Алексѣй Михайловичъ, сопревождаемый Морозовымъ и толпою царедворцевъ.

Ласково поклонившись публикѣ, „Тишайшій“ занялъ приготовленное для него мѣсто и приказалъ начинать потѣху.

Тогда нѣсколько человѣкъ охотниковъ, неоднократно уже подвизавшихся на этомъ поприщѣ и славившихся своею отвагою, выступили впередъ и низко поклонились.

Всѣ они были одѣты одинаково: въ короткіе кафтаны, высокіе сапоги, мѣховыя шапки, а на мѣсто вооруженія имѣли простыя рогатины да остроконечные ножи.

Одинъ изъ нихъ подошелъ совсѣмъ близко къ скамьѣ государя, отвѣсилъ низкій-пренизкій поклонъ и заговорилъ что-то почтительно.

— Въ чемъ дѣло, что онъ такое спрашиваетъ? съ любопытствомъ замѣтилъ Антонъ Никаноровичъ, до котораго, за дальностью разстоянія, слова охотника не могли достигнуть.

— Должно быть, докладываетъ о томъ, что въ число борцовъ съ медвѣдями вчера поступилъ новый молодецъ, который проситъ дозволить ему потѣшить своею отвагою батюшку-царя, — я объ этомъ еще вчера слышалъ, отозвался Нащокинъ, приподнявшись съ мѣста, чтобы лучше видѣть.

— А, вотъ оно что, кто же этотъ молодецъ, откуда взялся?

— Не знаю.

Охотникъ, между тѣмъ, очевидно получивъ удовлетворительный отвѣтъ, отошелъ въ сторону, и вслѣдъ затѣмъ на аренѣ показался рослый, красивый юноша, который былъ никто иной, какъ Юрій.

Андрей не могъ удержать невольно вырвавшагося крика и многозначительно переглянулся съ отцомъ.

— Что ты, спросилъ Нащокинъ, — нешто знаешь его?

— Какъ не знать — это мой лучшій другъ и пріятель,

Антонъ Никаноровичъ измѣнился въ лицѣ; онъ чувствовалъ, что какое-то тяжелое, недоброе предчувствіе словно кольнуло его въ сердце, — ему стало жаль Юрія, стало страшно за его неумѣстную отвагу.

Юрій, между тѣмъ, смѣло оглянулся кругомъ и, вставъ, въ оборонительную позу, съ напряженнымъ вниманіемъ ожидалъ нападенія.

Прошло нѣсколько томительныхъ мгновеній; зрители притаили дыханіе; среди многолюдной толпы царствовала полнѣйшая тишина до тѣхъ поръ, пока гдѣ-то, по близости, вдругъ раздался протяжный, глухой ревъ, и затѣмъ, сквозь распахнувшуюся низкую дверь, показалась неуклюжая, косматая фигура огромнаго медвѣдя.

Медленно покачивая головою и грузно ступая толстыми ногами, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ какъ бы безсознательно; потомъ остановился, посмотрѣлъ направо, налѣво и, увидавъ въ близкомъ отъ себя разстояніи человѣка, задрожалъ всѣмъ тѣломъ, глаза его сверкнули недобрымъ огонькомъ, онъ вторично заревѣлъ громче, пронзительнѣе прежняго, поднялся на заднія лапы и твердымъ, рѣшительнымъ шагомъ направился къ цѣли.

Юрій перекрестился, отставилъ ногу, приготовилъ рогатину… Медвѣдю оставалось сдѣлать не болѣе шагу… малѣйшее неловкое движеніе, неправильный поворотъ руки, недостатокъ силы, — и игра могла быть проиграна… Но Юрій казался совершенно покойнымъ, только глаза его горѣли какъ-то странно, лихорадочно… Онъ подпустилъ къ себѣ медвѣдя еще ближе и затѣмъ, разсчитавъ моментъ, всадилъ ему рогатину прямо въ грудь… Медвѣдь съ ревомъ отступилъ назадъ, оставляя на снѣгу нѣсколько капель крови… Юрію оставалось только всадить оружіе нѣсколько дальше — и побѣда надъ звѣремъ была бы за нимъ, но тутъ, вдругъ, совершенно неожиданно для всѣхъ, произошло слѣдующее: Юрій, осѣнивъ себя вторымъ-крестнымъ знаменіемъ, отскочилъ въ сторону, бросилъ рогатину и, отчаянно махнувъ рукою, добровольно отдалъ себя во власть косматаго соперника, который, конечно, не замедлилъ наброситься на свою жертву съ яростью, свойственною дикому звѣрю. Не малаго труда стоило остальнымъ охотникамъ вырвать окровавленный трупъ Юрія изъ пасти медвѣдя, и оттащить въ сторону, гдѣ, съ помощью случившагося, по счастью, въ толпѣ знахаря, было приложено все стараніе, чтобы какъ нибудь привести юношу въ чувство, но, къ сожалѣнію, трудъ плохо увѣнчивался успѣхомъ, и Юрій, повидимому, казался окончательно лишеннымъ малѣйшихъ признаковъ жизни.

Это неожиданное обстоятельство произвело на юнаго царя самое удручающее впечатлѣніе; безгранично доброе сердце его обливалось кровью, онъ настолько встревожился, что хотѣлъ было сейчасъ же уѣхать изъ Покровскаго, прекративъ гульбище, но Морозовъ зная его впечатлительную натуру и желая хотя нѣсколько успокоить, сказалъ, что молодецъ-охотникъ по всей вѣроятности, не умеръ, что онъ просто находится въ обморокѣ, послѣ котораго непремѣнно скоро очнется и оправится.

— Въ такомъ случаѣ пускай его немедленно отвезутъ въ Москву и подадутъ помощь, распорядился „Тишайшій“.

И по настоятельной просьбѣ Бориса Ивановича, рѣшилъ остаться на гульбищѣ, причемъ, однако, вплоть до самаго конца казался крайне задумчивымъ и печальнымъ.

Общее веселое настроеніе тоже замѣтно подорвалось, и хотя въ ту отдаленную эпоху, къ которой относится разсказъ мой, нравы русскаго народа отличались еще порядочною грубостью, и подобныя катастрофы были не въ диковину, тѣмъ не менѣе всѣмъ присутствующимъ стало какъ-то жутко.

Антонъ Никаноровичъ сидѣлъ блѣдный, съ блуждающими глазами… Выходка Юрія была ему вполнѣ понятна; онъ разсѣянно, порою не впопадъ, отвѣчалъ на разспросы Нащокина относительно несчастнаго юноши, а Андрей, закрывъ лицо руками, плакалъ навзрыдъ, какъ маленькій ребенокъ. Поздно вечеромъ вернулся онъ домой, вошелъ въ горницу Анны Григорьевны и, не замѣтивъ присутствія сестры, прямо бухнулъ роковую новость.

— Какъ! съ отчаяніемъ вскричала Ириша, — его ужъ нѣтъ, онъ умеръ?..

И, потерявъ сознаніе, бѣдняжка тяжело рухнулась на полъ. Отецъ, мать, Игнатьевна, самъ Андрей, прислуга — всѣ бросились къ боярышнѣ. Кто разстегивалъ сарафанъ, кто водой прыскалъ, кто растиралъ виски… Такимъ образомъ, прошло около получаса; наконецъ: кое-какъ удаюсь привести ее въ чувство, но послѣ этого она все-таки слегла въ постель и къ утру получила сильнѣйшую нервную горячку; пришлось сообщать во дворецъ.

Антонъ Никаноровичъ ходилъ словно потерянный и совершенно упалъ духомъ; онъ боялся за жизнь своей любимицы, боялся царскаго гнѣва и въ то же самое время не могъ примириться съ мыслью, что счастье, которое такъ или иначе давалось въ руки, теперь, конечно, можетъ выскользнуть. Жаль ему было Юрія, даже какъ-то совѣстно передъ нимъ… хотя, впрочемъ, строго разбирая, онъ винитъ себя во всемъ случившемся считалъ совершенно лишнимъ. Развѣ могъ онъ въ данномъ случаѣ поступить иначе, когда въ указѣ государевомъ прямо сказано: кто будетъ дѣвку утаивать, да откажетъ на Москву вести, того бить батоги нещадно…» — Вотъ развѣ про Нащокина говорить не слѣдовало… но и тутъ опять-таки никто его повинить не можетъ; какой отецъ не желаетъ лучшаго для своей дочери, и какой человѣкъ не стремится самъ лично выдвинуться впередъ изъ общей среды, когда къ тому представляется возможность?

Что касается Анны Григорьевны, то она была, какъ говорится, внѣ себя, — ничего не сознавала, ничего не дѣлала, а только, какъ тѣнь, бродила имъ угла въ уголъ, да съ каждымъ днемъ становилась все печальнѣе. Андрей оставался мраченъ и задумчивъ, а Игнатьевна денно и нощно охала да стонала о своей боярышнъ-царевнѣ, какъ она теперь постоянно называла Иришу.

VIII.
Игнашка Косой.

Тѣло несчастнаго Юрія, между тѣмъ, по приказанію Морозова, было немедленно доставлено въ Москву и, впредь до дальнѣйшаго распоряженія, брошено просто подъ навѣсъ одного изъ постоялыхъ дворовъ, гдѣ обыкновенно останавливались пріѣзжіе. Изъ подъ растерзаннаго платья юноши мѣстами сочилась кровь, воротъ кафтана и рубахи были открыты… На посинѣлой отъ холода груди блестѣлъ золотой крестикъ… Бѣдняга лежалъ навзничь съ закрытыми глазами… Глядя на него, въ первую минуту, дѣйствительно, можно было вывести заключеніе, что онъ мертвъ, но затѣмъ, всмотрѣвшись ближе, становилось несомнѣнно, что жизнь еще не совсѣмъ угасла въ этомъ мощномъ, здоровомъ, полномъ силъ и энергіи организмѣ. Сказавъ царю Алексѣю Михайловичу, что Юрій живъ, Морозовъ, противъ всякаго ожиданія, оказался правымъ.

Юрій дѣйствительно былъ живъ и въ данный моментъ находился только въ забытьи, или, выражаясь болѣе правильно, въ безсознательномъ состояніи, вызванномъ испугомъ, нравственнымъ волненіемъ и нестерпимою физическою болью во всемъ тѣлѣ.

Лежа, распростертый, на грязной, холодной соломѣ, онъ, словно сквозь сонъ, слышалъ все происходившее и хотя не ясно, но все-таки различалъ окружающіе предметы, причемъ въ то же самое время грезилъ, путая сонъ съ "дѣйствительностью, возможное съ невозможнымъ.

То ему мерещился страшный, косматый медвѣдь, то красавица Ириша, то ласковое, безгранично-красивое лицо батюшки-царя, то отвратительная, заплывшая жиромъ фигура Нащокина, сидящаго на скамейкѣ, рядомъ съ Антономъ Никаноровичемъ… И все это перемѣшивалось въ общую, несвязную, безтолковую массу, затѣмъ слышался непонятный, отдаленный гулъ, чувствовалась общая слабость… Бѣдняга открылъ глаза и тихо простоналъ.

— Ага, такъ ты, пріятель, значитъ, живъ еще, раздался вдругъ по близости грубый мужской голосъ, принадлежащій какому-то весьма подозрительному субъекту, примостившемуся на завалинѣ и держащему на колѣняхъ деревянную чашку съ гороховою похлебкою, которую онъ, съ помощью оловянной ложки, уничтожалъ весьма усердно.

— Дай-ка посмотрѣть на тебя, изъ какихъ ты будешь? продолжалъ субъектъ и съ этими словами, поднявшись съ мѣста, подошелъ къ Юрію, чтобы лучше разглядѣть его.

— Кажись, роду не простого, а боярскаго, продолжалъ онъ, взявъ въ руки висѣвшій на шелковомъ снуркѣ золотой крестикъ, — можетъ еще и въ карманѣ найдется что хорошенькое, поживиться можно… да и парень самъ изъ себя видный: ишь ручищи-то какія, какъ разъ намъ подъ пару; коли довезу живого, дѣдушка похвалитъ, уму-разуму поучимъ скоро, а коли не захочетъ нашему мастерству обучаться, такъ и пристукнуть можно, все равно, вѣдь еслибъ мнѣ на глаза не попался, такъ замерзъ бы, сердечный…

И, очевидно, рѣшивъ привести задуманный планъ въ исполненіе, субъектъ осторожно приподнялъ больного съ земли, еще того осторожнѣе уложилъ въ стоявшіе тутъ же на дворѣ пошевни, прикрылъ овчиннымъ тулупомъ и поспѣшно выѣхалъ за ворота, стараясь пробираться по самымъ отдаленнымъ улицамъ столицы.

Долго-ли продолжалось это путешествіе, и по какой именно дорогѣ — Юрій, конечно, не могъ дать себѣ отчета… Во все время переѣзда онъ ни разу не перекинулся словомъ со своимъ сотоварищемъ, такъ, какъ чувствовалъ себя для этого еще слишкомъ слабымъ; но вотъ, наконецъ, сани остановились, Юрій открылъ глаза и постарался слегка приподнять голову; взорамъ его представилась слѣдующая картина: на склонѣ крутого, поросшаго густымъ лѣсомъ оврага, въ самой глубинѣ, куда незнакомому съ мѣстностью человѣку трудно было бы даже проникнуть, стояла сильно покачнувшаяся отъ времени и совершенно врытая въ землю избушка; около нея виднѣлось два-три хлѣва и небольшой стогъ сѣна; все это было обнесено низкою, простою изгородью.

Холодомъ какимъ-то, непривѣтливостью вѣяло отъ этого уединеннаго жилища; Юрій слышалъ неоднократно, что подобныя убѣжища зачастую устраивали себѣ люди, занимающіеся грабежомъ, воровствомъ и разбоемъ… Онъ чувствовалъ, что ему становится жутко, и что въ то же самое время онъ находится въ безвыходномъ положеніи.

Спутникъ его, между тѣмъ, бросилъ возжи, соскочилъ съ облучка пошевней и, подойдя къ двери избушки, тихонько постучался.

— Кто тамъ? послышался голосъ изнутри.

— Свой.

— Да кто свой, назовись по имени?

— Игнашка Косой; отвори скорѣе, неужели не можешь узнать по голосу?

Юрій машинально взглянулъ на говорившаго и при этомъ замѣтилъ, что произвище «Косой» было дано ему совершено основательно, такъ какъ маленькіе, черные глазки его, сверкавшіе, словно два раскаленныхъ угли, дѣйствительно, смотрѣли въ разныя стороны.

Дверь избушки, между тѣмъ, скрипнула на заржавленныхъ петляхъ, и изъ нея показался мужчина средняго роста, съ длинною, сѣдою бородою; онъ былъ одѣтъ въ широкій овчинный тулупъ и опирался на палку, снизу околоченную желѣзомъ.

— Ну, что, какъ, всѣ дѣла обдѣлалъ? спросилъ онъ Игнашку.

— Всѣ, какъ есть.

— А наживы какой дорогой не повстрѣчалось?

— Нѣтъ, я больно торопился домой скорѣе доѣхать.

— Что такъ приспичило?

— Да вотъ, дѣдушка, живой товаръ приволокъ.

— Какъ живой товаръ?

— Такъ живой, — изволь посмотрѣть, коли не вѣришь.

— Что ты такое мелешь, въ толкъ не возьму? возразилъ старикъ, подойдя ближе.

Игнашка улыбнулся и, вмѣсто отвѣта, приподнявъ тулупъ, указалъ на Юрія.

— Что это за человѣкъ?

— Я и самъ не знаю.

— Да гдѣ ты взялъ его? Онъ выглядитъ совсѣмъ больнымъ — еле дышетъ.

— Послѣ все подробно разскажу; теперь же открывай скорѣе избу, надо первымъ дѣломъ отогрѣть его.

— Ладно, пусть вылѣзаетъ.

— Помочь, что-ли? обратился Игнашка къ Юрію.

Но Юрій отказался и хотя съ трудомъ, а все же безъ посторонней помощи, кое-какъ, самъ приподнялся съ соломы, замѣнявшей ему тюфякъ, и, опираясь на руку своего спутника, послѣдовалъ за нимъ во внутрь избушки, которая, по своему убранству, ничѣмъ не отличалась отъ обыкновенныхъ жилыхъ крестьянскихъ помѣщеній. Вся меблировка ея состояла изъ расположенныхъ вокругъ стѣнъ простыхъ деревянныхъ скамеекъ, такого же стола, да грязныхъ палатей, на которыхъ валялись раскиданные въ безпорядкѣ еще того болѣе грязные тулуны, подушки, отоптанные веленки и прочія тому подобныя вещи; тамъ же, среди всего этого скарба, навзничь лежали два молодыхъ парня и о чемъ то оживленно разговаривали; но какъ только наружная дверь отворилась и на порогѣ показался неожиданный гость, въ сопровожденіи сгарика и Игнашки, такъ голоса ихъ мгновенно затихли; они нѣсколько приподнялись съ палатой и начали оглядывать новоприбывшихъ съ большимъ вниманіемъ.

Лица обоихъ этихъ молодыхъ парней произвели на Юрія непріятное, отталкивающее впечатленіе.

— Вставайте чего нѣжитесь, Игнашка живую птицу привезъ… новаго товарища, обратился къ нимъ старикъ, полушутя, полусерьезно.

Парни стали разглядывать Юрія долгимъ, испытующимъ взоромъ.

— Откуда такого прихватилъ? заговорилъ одинъ изъ нихъ, слѣзая съ палатей.

— Изъ Москвы, отвѣчалъ Игнашка и при этомъ подробно сообщилъ, какъ, гдѣ и какимъ образомъ удалось ему подобрать полузамерзшаго юношу.

— Что же, дѣдушка, коли взаправду парень окажется на наше дѣло пригоднымъ, такъ лишняго человѣка никогда не мѣшаетъ имѣть…

— Что и говорить! отвѣчалъ старикъ, искоса поглядывая на Юрія, — вотъ хоть бы вчера ночью, будь насъ побольше счетомъ, не сдобровать бы тому жирному купчинѣ, который въ лѣсу повстрѣчался…

Услыхавъ эти слова, Юрій смекнулъ, что судьба закинула его въ одинъ изъ разбойничьихъ притоновъ, которые въ то время встрѣчались въ лѣсахъ довольно часто, и выхода оттуда ожидать было трудно; притоны эти иногда наполнялись цѣлыми десятками всевозможныхъ бродягъ, иногда же просто состояли изъ одной семьи, жившей въ глубинѣ непроходимой лѣсной чащи въ качествѣ обыкновенныхъ обывателей, поселившихся тамъ подъ видомъ какой-нибудь исключительной цѣли, а въ сущности занимавшихся грабелгомъ и разбоемъ.

Въ душѣ юноши поднялась цѣлая буря негодованія; въ первую минуту онъ готовъ былъ съ яростью дикаго звѣря броситься на отвратительнаго старика и на двухъ его молодыхъ товарищей и сказать, что онъ никогда не будетъ раздѣлять ихъ взглядовъ, никогда не унизится до того, чтобы сдѣлаться разбойникомъ, но тутъ бѣдняга почувствовалъ такую страшную слабость во всемъ организмѣ, что даже пошатнулся и навѣрное упалъ бы на полъ, еслибъ стоявшій около Игнашка не поддержалъ его.

— Ишь, сердечный, какъ позамаялся, надо, уложить его, пусть соснетъ, авось обогрѣется, крѣпче станетъ, сказалъ старикъ и сдѣлалъ знакъ рукою молодымъ парнямъ, чтобы они втащили Юрія на палати, гдѣ бѣдняга, вытянувшись во весь ростъ, дѣйствительно, сейчасъ же началъ забываться.

Когда по прошествіи довольно продолжительнаго времени онъ снопа открылъ глаза, то въ избѣ, кромѣ Игнашки Косого, никого не было; осторожно приподнявшись съ подушки, юноша сталъ осматриваться и въ первую минуту не могъ даже сообразить, гдѣ онъ находится.

— Выспался? окликнулъ его Игнашка, услыхавшій шорохъ.

— Да, отдохнулъ немножко, какъ будто стало легче головѣ, но остальное тѣло все болитъ по прежнему, отозвался Юрій.

— Да что съ тобою было такое, кто тебя искалѣчилъ?

Этотъ вопросъ окончательно отрезвилъ Юрія; онъ разомъ припомнилъ, все и снова почувствовалъ тѣ страшныя нравственныя муки, которыя заставили его добровольно отдаться во власть косматаго противника и претерпѣть послѣдующія затѣмъ физическія страданія.

— Не все-ли тебѣ равно, кто меня искалѣчилъ, возразилъ онъ съ волненіемъ, — лучше скажи, зачѣмъ ты привезъ меня сюда и что вы намѣрены со мной дѣлать?

— Особеннаго ничего.

— Значитъ, когда и поправлюсь, то могу уйти.

Игнашка усмѣхнулся.

— Не уйдешь! отозвался онъ послѣ минутнаго молчанія какъ-то многозначительно.

— Почему?

— Потому что самъ не захочешь.

— Этого быть не можетъ; мнѣ здѣсь дѣлать нечего.

— Вотъ какъ!

— Вѣрно.

— Подожди, подожди, ужотка дѣдушка Ермолай почнетъ тебя учить уму-разуму, самому любо станетъ другую пѣсню запоешь.

Юрій отрицательно покачалъ головою.

— Ну, а коли добромъ не послушаешь, такъ мы и пригрозить можемъ.

— Ни то, ни другое не принесетъ пользы.

— Посмотримъ.

Юрій, молча, присѣлъ на грязныхъ палатахъ, закрылъ лицо руками и сталъ раздумывать обо всемъ случившемся.

Его нисколько не пугало настоящее положеніе, не пугало даже въ томъ случаѣ, еслибъ ему грозила смерть, — напротивъ, какъ уже сказано выше, онъ самъ искалъ ее; но мысль быть вынужденнымъ такъ или иначе сдѣлаться разбойникомъ казалась ужасною… почти на столько же ужасною, какъ сознаніе, что Ириша, милая, дорогая, ненаглядная Ириша больше для него не существуетъ…

Онъ хотѣлъ бѣжать сейчасъ же изъ этого вертепа, но, во первыхъ, не будучи знакомъ съ окружающею мѣстностью, положительно не зналъ, какъ приступить къ дѣлу, а во вторыхъ, и это главное, чувствовалъ себя еще далеко недостаточно сильнымъ для подобнаго предпріятія.

VII.
Царская невѣста.

Печальное происшествіе съ Юріемъ, какъ уже сказано выше, произвело тяжелое впечатлѣніе на государя, но, благодаря находчивости боярина Морозова, юный питомецъ послѣдняго, вскорѣ успокоился, волненіе его, мало по малу, улеглось, и онъ на слѣдующее утро въ назначенный часъ отправился на смотрины, послѣ чего уже всѣ его мысли были исключительно заняты предстоящею свадьбою. Но зато съ этого достопамятнаго дня и часа еще большее волненіе закралось въ сердце гордаго, самолюбиваго и самонадѣяннаго Бориса Ивановича; закралась потому, что, сверхъ всякаго ожиданія, Алексѣй Михайловичъ, этотъ добрый кроткій, всегда покорный юноша, — вдругъ, нежданно-негаданно, на мѣсто почти указанной ему Морозовымъ невѣсты — Маріи Милославской, избралъ боярышню Всеволожскую.

Узнавъ роковую вѣсть, Илья Даниловичъ, вполнѣ разсчитывавшій на успѣхъ своей дочери, грустно повѣсилъ голову; вся мизерная фигурка его еще болѣе съежилась; онъ сталъ раздражителенъ, угрюмъ; даже постарѣлъ какъ будто въ самый короткій промежутокъ времени и, замкнувшись въ своемъ отдаленномъ домикѣ, не хотѣлъ никого видѣть.

— Перемелется, мука будетъ неоднократно повторялъ-ему Морозовъ, который втайнѣ словно на что-то надѣялся.

Но Милославскій на подобное замѣчаніе только отмалчивался, да сомнительно покачивалъ головою.

А невѣста царская, между тѣмъ, перебралася въ дворцовыя палаты, величалась царевною; сестры царя полюбили ее, ласкали, миловали, въ глаза глядѣли, чтобы угодить, предупреждали малѣйшее желаніе, самъ Алексѣй Михайловичъ не могъ налюбоваться на свою «лебедушку», одинъ только бояринъ Морозовъ ходилъ словно черная туча, да съ каждымъ днемъ становился все задумчивѣе.

По наружному виду, впрочемъ, онъ оставался прежнимъ, близкимъ къ царю человѣкомъ; передъ нимъ точно также склонялся каждый, онъ управлялъ дѣлами государства… безъ него никто не смѣлъ рѣшить никакого важнаго вопроса!.. Но въ то же самое время онъ начиналъ инстинктивно чувствовать и понимать, что между нимъ и его питомцемъ порвалась та нравственная связь, которая нѣкогда ихъ такъ крѣпко связывала, и что царь-ребенокъ, къ которому онъ былъ приставленъ дядькою, теперь вдругъ сразу какъ-то выросъ, оперился, сталъ проявлять собственную волю, собственныя желанія…

— Опустилъ крылышки ясный соколъ, сказалъ однажды Милославскій Антону Никаноровичу, пришедшему откланяться по случаю обратнаго отъѣзда въ деревню.

Антонъ Никаноровичъ на это замѣчаніе ничего не отвѣтилъ.

— Ну, а твоя дочка что? продолжалъ Илья Даниловичъ, послѣ минутнаго молчанія.

— Ничего, поправляется.

— Да что съ ней такое было?

— Самъ не знаю… хворь вдругъ такая прикинулась… простудилась, должно быть…

— Простудилась, иронически повторилъ Милославскій, — полно, такъ-ли?

Антону Никаноровичу но понравился тонъ, которымъ были сказаны эти послѣднія слова. Какъ бы сознавая ничтожество своего собесѣдника въ данное время и свою собственную силу, вызванную предстоящимъ бракомъ Ириши съ Нащокинымъ, онъ теперь болѣе чѣмъ когда либо рѣшилъ, что бракъ этотъ состоится во что бы то ни стало, и взглянулъ на Милославскаго такъ строго, что послѣдній невольно потупился.

— Держи языкъ на привязи, дружище, сказалъ онъ, — не сегодня-завтра узнаешь, за кого моя Ириша будетъ просватана.

— Да я ничего, я такъ… Право, и въ головѣ у меня не было тебя обидѣть, оправдывался Илья Даниловичъ.

— То-то ничего, возразилъ Мухановъ и, не желая дальше продолжать непріятный разговоръ, поспѣшилъ удалиться.

На слѣдующій день послѣ всего вышеописаннаго, онъ со всею семьею уѣхалъ въ свое подмосковное помѣстье, гдѣ, ровно недѣлю спустя, было назначено обрученіе Ириши съ Нащокинымъ, Гостей по этому случаю понаѣхало многое множество. Антонъ Никаноровичъ, какъ говорится, поставилъ послѣднюю копѣйку ребромъ, чтобы задать пиръ на весь міръ, торжествуя въ душѣ, что дочь его дѣлаетъ такую блестящую партію и, конечно, черезъ это пріобрѣтаетъ себѣ массу завистницъ среди окружныхъ и даже московскихъ боярышень, Анна Григорьевна, всегда покорная волѣ своего повелителя и властелина, безпрекословно исполняла все, что онъ ей приказывалъ, а Ириша, разодѣтая въ дорогой парчовой сарафанъ, унизанный разноцвѣтными каменьями, была до того блѣдна, что скорѣе походила на покойницу, чѣмъ на живое существо.

— Господи! перешептывались между собою боярыни, — что это съ нею? Вѣдь краше въ гробъ кладутъ…

Толкамъ не было конца; самъ женихъ очень хорошо видѣлъ и понималъ, что невѣсту выдаютъ за него силою, но тоже мало обращалъ на это вниманія, такъ какъ въ то время подобные факты случались весьма часто.

— «Молодо-зелено», мысленно повторялъ онъ, искоса бросая на Иришу страстные взгляды, — окружу ее роскошью, блескомъ, богатствомъ, буду возить во дворецъ… все пойдетъ, какъ по маслу.

«Не видать тебѣ меня женою, какъ своихъ ушей, думала, въ отвѣтъ ему Ириша, — рясу черную надѣну, или жизни лишу себя, а все-таки боярынею Нащокиною никогда и никогда не буду».

Обрядъ обрученія шелъ своимъ порядкомъ; царь Алексѣй Михайловичъ прислалъ одного изъ придворныхъ бояръ поздравить отъ своего имени жениха и невѣсту, пожелать имъ успѣха, сказать нѣсколько привѣтныхъ словъ старикамъ Мухановымъ…

Выполнивъ все это въ точности, бояринъ выпилъ предложенный ему кубокъ дорогого заморскаго вина и затѣмъ поспѣшилъ удалиться.

— Ну, братъ, шепнулъ онъ Нащокину, вышедшему вмѣстѣ съ остальными членами семьи проводить его, — женка будетъ у тебя красавица, только что-то ужъ больно печальна да задумчива.

Не смотря на то, что слова эти были сказаны почти шепотомъ, Ириша, стоявшая недалеко отъ входныхъ дверей, услыхала ихъ; глаза ея наполнились-слезами, она готова была пасть на колѣни передъ знатнымъ бояриномъ, товарищемъ ея будущаго мужа, громогласно просить защиты, но пока собиралась привести задуманный планъ въ исполненіе, бояринъ уже скрылся изъ виду. Шумная ватага гостей снова присѣла къ столу, кубки наливались за кубками, разговоръ сдѣлался оживленнѣе, но Ириша, спустя нѣкоторое время, подъ предлогомъ нездоровья, просила разрѣшить ей удалиться; за нею, конечно, послѣдовала Анна Григорьевна; большая половина гостей и всѣ почти боярыни тоже немедленно разъѣхались, но женихъ, расположившись около заставленнаго виномъ стола, просидѣть тамъ съ будущимъ тестемъ вплоть до полночи… Наконецъ, всталъ съ мѣста, обнялъ, тоже изрядно подгулявшаго Антона Никаноровича и, пошатываясь изъ стороны въ сторону, въ сопровожденіи двухъ холоповъ, вышелъ изъ комнаты.

Затѣмъ потянулся рядъ длинныхъ, мучительныхъ для Ириши дней, — начались приготовленія къ предстоящей свадьбѣ: цѣлыя дюжины сѣнныхъ дѣвушекъ были заняты шитьемъ приданаго, всюду валялись груды полотна и прочихъ различныхъ шелковыхъ и шерстяныхъ тканей; съ утра до ночи во всемъ домѣ замѣтно было какое-то особенное оживленіе, которое, впрочемъ, вовсе не носило веселаго характера, какъ бы оно по настоящему подобало- въ данномъ случаѣ: Анна Григорьевна, Андрей, Ириша, даже Игнатьевна, — всѣ ходили съ печальными лицами, словно готовясь не къ свадебному пиру, а къ чему то грустному, ужасному…

Время, между тѣмъ, шло обычной чередою; женихъ раза два-три въ недѣлю пріѣзжалъ извѣщать невѣсту и, не смотря на то, что со стороны ея видѣлъ только холодность да явное нерасположеніе къ себѣ, торопилъ свадьбой какъ можно больше.

По его настоятельнымъ требованіямъ, Антонъ Никаноровичъ, наконецъ, назначилъ день вѣнчанія; когда онъ объявилъ объ этомъ домашнимъ, то Ириша горько расплакалась.

— Пора бы, кажется, выкинуть дурь изъ головы! крикнулъ старикъ грозно и, не желая слушать никакихъ возраженій, хлопнувъ дверью, вышелъ изъ комнаты.

Въ продолженіе цѣлаго дня онъ старался не встрѣчаться съ дочерью, избѣгалъ ее, даже не явился къ обѣду, выглядѣлъ крайне задумчивымъ, недовольнымъ всѣмъ и всѣми, и раньше обыкновеннаго ушелъ на свою половину. Ириша, все время подкарауливавшая его въ корридорѣ, тихою стопою послѣдовала сзади, незамѣтно проскользнула въ небольшую свѣтлицу, называемую образною, и остановилась въ углу около двери, зная, что отецъ имѣетъ привычку ежедневно передъ отходомъ ко сну тамъ молиться.

Антонъ Никаноровичъ, не подозрѣвая присутствія дочери, свободно прошелъ въ глубь комнаты, всталъ на маленькій коврикъ, осѣнилъ себя крестнымъ знаменіемъ и принялся класть земные поклоны, но тутъ вдругъ ему показалось, что онъ слышитъ за спиною шорохъ.

— Ириша! вскричалъ онъ съ удивленіемъ, обернувшись назадъ, — какими судьбами ты здѣсь, что тебѣ надобно?

— Батюшка, прости, не гнѣвайся, заговорила дѣвушка дрожащимъ отъ страха и волненія голосомъ, — я пришла просить тебя не выдавать меня замужъ за Нащокина, — не люблю я его, онъ мнѣ противенъ… Противенъ на столько, на сколько былъ милъ и дорогъ Юрій…

Лицо стараго боярина покрылось блѣдностью, губы исказились насмѣшливою улыбкою. Ириша все разсмотрѣла отлично, хотя слабый свѣтъ лампады едва освѣщалъ бревенчатыя стѣны горницы; она не испугалась этого выраженія, но отступила назадъ, а напротивъ, съ какою-то неестественною, лихорадочною рѣшимостью подошла еще ближе, опустилась на колѣни и, крѣпко охвативъ ноги отца, повторила еще разъ свою просьбу, причемъ добавила, что въ крайности готова идти въ монастырь.

— Старая пѣсня! сердито отозвался Антонъ Никаноровичъ, стараясь высвободиться изъ ея объятій, — подумай, неразумная, что ты говоришь, о чемъ просишь… Во-первыхъ, Юрія давно уже нѣтъ въ живыхъ, а во-вторыхъ, говорить о любви къ нему, во всякомъ случаѣ, безполезно… Онъ тебѣ неровня… Нѣтъ, Ириша, этой свадьбы никогда не могло быть… Тебѣ суждена иная доля… Ты выйдешь за Нащокина.

Ириша чувствовала, что слезы подступаютъ ей къ горлу, душатъ ее…

— Я не пойду за него! вскрикнула она, съ отчаяніемъ Домая руки, и затѣмъ, черезъ нѣсколько минутъ, добавила уже болѣе покойнымъ голосомъ: — батюшка, милый, дорогой батюшка, благослови меня въ монастырь…

Голосъ молодой дѣвушки звучалъ какъ-то особенно рѣзко, отчетливо… Кругомъ, какъ въ комнатѣ, такъ и на дворѣ царствовала полнѣйшая, ничѣмъ ненарушимая тишина; густыя облака окончательно заволокли небо, безъ того уже совершенно мрачное. Ириша машинально взглянула въ окно и ей почему то вдругъ сдѣлалось непроходимо страшно… Но вотъ изъ за облака нежданно-негаданно показался мѣсяцъ… Въ одно мгновеніе облилъ онъ своимъ матовымъ блескомъ все окружающее пространство и, назойливо пробиваясь сквозь опущенныя кисейныя занавѣски оконъ, бросилъ лучъ прямо на старика-боярина, который поблѣднѣлъ еще болѣе; губы его задрожали, на глазахъ выступили слезы…

Жаль ему стало любимое дѣтище; кажется, еще секунда — и онъ готовъ былъ уступить, готовъ согласиться отказать Нащокину, но тутъ снова цѣлая вереница различныхъ мыслей о возможности достигнуть и славы, и почестей, и богатства до того осадили и отуманили его сѣдую голову, что онъ, словно повинуясь какой-то невидимой, посторонней волѣ, поспѣшно поднялся съ мѣста и со словами:

— Твоя свадьба съ Нащокинымъ будетъ въ слѣдующее воскресенье! почти силою вытолкнулъ Иришу за дверь, которую сейчасъ же заперъ на ключъ съ внутренней стороны, а самъ, опустившись на скамью, въ какомъ-то изнеможеніи закрылъ лицо руками и задумался.

X.
Ворожея.

Время, говорятъ, лучшее лекарство, иногда не только противъ нравственнаго недуга, но даже и противъ физическаго, въ особенности если организмъ больного при этомъ еще отличается крѣпостью да выносливостью — два достоинства, которыми вполнѣ обладалъ Юрій, и, благодаря которымъ, онъ, дѣйствительно, по прошествіи нѣсколькихъ дней послѣ доставленія его Игнатіемъ Косымъ въ укромную хижину, совершенно поправился.

Укромная же хижина эта, показавшаяся Юрію съ перваго взгляда, крайне подозрительною, въ дѣйствительности оказалось ничѣмъ инымъ, какъ разбойничьимъ притономъ; положимъ, собственно говоря, называть ее оффиціально такъ, можетъ быть, было бы не совсѣмъ правильно, такъ какъ по наружному виду она носила характеръ обыкновеннаго жилья, занимаемаго старымъ бондыремъ дѣдушкой Ермолаемъ, его племяникомъ Игнашкой Косымъ, жившимъ у него въ качествѣ бездомнаго сироты, да двоихъ работниковъ.

Дѣдушка Ермолай занимался своимъ искусствомъ довольно усердно, ловко мастерилъ лоханки, кадочки, боченки, ловко сбывалъ ихъ по сосѣднимъ деревнямъ и селамъ, но еще того ловче занимался при этомъ бродяжничествомъ, грабежомъ и даже разбоемъ. Какъ только наступала ночь, такъ онъ постоянно уходилъ на промыселъ, иногда въ сопровожденіи работниковъ, иногда одинъ; Игнашка, большею частью, оставался дома, въ качествѣ караульнаго, и такъ зорко присматривалъ за Юріемъ, что послѣднему весьма трудно было бы убѣжать изъ этого вертепа, еслибъ только онъ вздумалъ задаться подобной мыслью, но Юрій очевидно, не помышлялъ о побѣгѣ; онъ находился въ какомъ-то странномъ, апатичномъ состояній, и когда старикъ Ермолай или кто изъ остальныхъ сожителей начинали намекать о томъ, что не мѣшало бы ему хоть изрѣдка сопровождать ихъ на ночные промыслы, Юрій упорно отмалчивался.

Старикъ однажды попробовалъ пригрозить, но юноша, вмѣсто того, чтобы испугаться угрозы, отвѣчалъ совершенно спокойно, что не дорожитъ жизнью и даже будетъ доволенъ, если добрые люди сжалятся и такъ или иначе покончатъ съ его существованіемъ.

— Вотъ ты какой гусь! сказалъ тогда старикъ, взглянувъ изъ-подлобья на Юрія, и больше не приставалъ къ нему, но зато окончательно превратилъ его въ чернорабочаго, заставляя носить воду, пилить дрова и убирать всякій мусоръ, какъ въ избѣ, такъ и въ хлевушкахъ.

Такимъ образомъ прошло около мѣсяца; Юрій съ каждымъ днемъ все больше и больше тяготился своимъ положеніемъ; жизнь не сулила ему ни въ настоящемъ, ни въ будущемъ никакой отрады; ждать и надѣяться было не на что, и вотъ онъ, въ концѣ концовъ, задумалъ вторично покончить съ нею, что, по всей вѣроятности, нашелъ бы возможнымъ устроить, еслибы тутъ вдругъ нежданно-негаданно не случилось одно совершенно непредвидѣнное обстоятельство.

Послѣ послѣдней попытки склонить отца не выдавать ее за Нащокина, Ириша окончательно упала духомъ: единственный, слабый лучъ надежды, что онъ сжалится надъ ея убѣдительною просьбою, угасъ совершенно; бѣдная дѣвушка, не видя иного исхода, конечно рѣшилась покориться волѣ родителя и, затаивъ въ душѣ глубокое горе, по наружному виду казалась какъ бы покойною.

— Стерпится — слюбится! неоднократно повторялъ Антонъ Никаноровичъ во время бесѣдъ съ Анной Григорьевной, а Анна Григорьевна, въ свою очередь, принимала мнимое спокойствіе дочери за чистую монету, тоже перестала тосковать и невольно рисовала самыми радужными красками блестящую картину будущаго счастья, которое, по ея мнѣнію, сулилъ всѣмъ имъ предстоящій бракъ со знатнымъ, богатымъ бояриномъ. Чѣмъ ближе подходилъ назначенный день свадьбы, тѣмъ усиленнѣе шли приготовленія и тѣмъ тоскливѣе и тоскливѣе становилось на душѣ красавицы-невѣсты; бѣдняжка сознавала свое безпомощное положеніе, она видѣла, что отецъ ни за что и ни въ какомъ случаѣ не отступитъ отъ разъ задуманнаго, а потому, конечно, не пыталась больше заводить рѣчи о своемъ отвращеніи къ Нащокину, и если иногда какъ нибудь урывками отводила душу, то исключительно только въ бесѣдѣ съ Андреемъ, да со старушкой няней Игнатьевной, которая, глядя на свою желанную лобедушку-боярышню, до того изстрадалась, что за нѣсколько дней до предстоящей свадьбы однажды даже рѣшилась обратиться къ ворожеѣ, съ цѣлью попросить какого-нибудь снадобья, имѣющаго свойство или приворожить Иришу къ нелюбимому жениху, или же заставить Антона Никанорова на отказать ему.

Анисья, такъ звали ворожею, жила по близости, въ сосѣднемъ селеньи и пользовалась громадною славою въ цѣломъ околодкѣ; обокрадутъ ли кого, лихоимка ли приключится или порча какая, — сейчасъ бѣгутъ къ Анисьѣ, которая не замедлитъ найти средство остановить бѣду и предотвратить дальнѣйшее несчастіе; при этомъ встрѣтитъ теплымъ задушевнымъ словомъ, обласкаетъ, разспроситъ подробно и, въ заключеніе, непремѣнно дастъ такой корешокъ или порошечекъ, что; стоитъ къ нему прикоснуться, и все какъ рукой сниметъ.

— Пойду, непремѣнно пойду къ ней, рѣшила Игнатьевна и въ ту же ночь, никому не говоря ли слова какъ только всѣ въ домѣ заснули, тихонько отправилась сначала къ кумѣ Настасьѣ, обѣщавшей свое содѣйствіе въ этомъ благомъ дѣлѣ, а затѣмъ и въ дальнѣйшій путь, въ сопровожденіе сына Настасьи, который, заложивъ сивую бурку въ пошевни, взялся благополучно доставить «крестную» въ сосѣднюю деревню Заполье, гдѣ на окраинѣ находилась лачужка старой ворожеи.

Анисья жила тамъ очень давно; большинство обывателей деревни даже не помнило, съ какой именно поры она поселилась; только старики знали ее еще молодою, красивою женщиною, съ черными, огневыми, полными жизни глазами, и поразительно привлекательною наружностью; они же утверждали, будто въ старину въ этой самой лачужкѣ прозябала злая, отвратительная волшебница, отъ которой никому, какъ говорится, житья не было; затѣмъ, по ихъ словамъ, волшебница вдругъ куда-то исчезла, а на ея мѣсто появилась Анисья.

Когда Игнатьевна, поравнявшись съ ея избушкою, вышла изъ саней и дрожащею рукою взялась за скобку двери, то Анисья сейчасъ же откликнулась.

— Милости просимъ, войдите, дверь не заперта, отозвалась она и поспѣшно принялась выдувать огонь.

— Здраствуй, Анисьюшка, послышался въ отвѣтъ голосъ Игнатьевны, показавшейся на порогѣ.

— Здравствуй, здравствуй, милая, зачѣмъ изволила пожаловать въ такую позднюю пору? Скажи откровенно все, безъ утайки, рада быть полезною.

Игнатьевна, между тѣмъ, окинула бѣглымъ взглядомъ избушку, которая, при слабомъ, мерцающемъ свѣтѣ еще не успѣвшей хорошенько разгорѣться лучины показалась ей крайне непривлекательною, такъ какъ все убранство ея состояло изъ двухъ деревянныхъ скамеекъ такого же стола, да нѣсколькихъ пучковъ засушенной травы, развѣшенной на стѣнѣ по всѣмъ направленіямъ.

— Зачѣмъ изволили пожаловать? вторично спросила ворожея, нѣсколько удивленная продолжительнымъ молчаніемъ своей посѣтительницы.

Тогда Игнатьевна, въ короткихъ словахъ, пояснила цѣль своего пріѣзда, и при этомъ, конечно, не замедлила попросить помощи иди, по крайней мѣрѣ, совѣта.

Анисья одобрительно кивнула годовою и сейчасъ же приступила къ какимъ-то приготовленіямъ.

Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе; наконецъ ворожея первая нарушила его.

— Готово, сказала она, подойдя съ оловяннымъ ковшемъ, наполненнымъ водою, къ горѣвшей лучинѣ, которая отбрасывая косую тѣнь на закоптѣлый потолокъ, слабо освѣщала окружающее пространство.

Игнатьевна не спускала глазъ со своей собесѣдницы и рѣшилась подойти ближе,

— Постой, бабушка, постой, дай разглядѣть, сразу то не разберешь всего, заговорила ворожея, нагнувшись ниже къ ковшу, и затѣмъ, черезъ нѣсколько секундъ, добавила:

— Ишь ты, статья какая мудреная… пожалуй, что и помочь будетъ трудно.

— Почему? тревожно спросила Игнатьевна.

— Потому, милая, что для отвращенія бѣды нужна вещичка одна, которой у меня не имѣется…

— А достать ее нигдѣ нельзя развѣ?

— Положимъ, достать-то можно, только…

— Ну, что только?.. Говори скорѣе, не томи.

— Только надобно, видишь ли ты, для этого въ какой нибудь разбойничій притонъ пробраться.

— Въ разбойничій притонъ!

— Да.

— Зачѣмъ же?

— Да коли есть тамъ кто знакомый, попросить хорошенько, чтобы раздобылъ лоскутокъ или тряпочку отъ одежды мертваго человѣка, но такого, который бы умеръ не своею, а насильственною смертью.

— Ну, ну, дальше…

— Что дальше, говорить не стану, понапрасну нашему брату кидать словъ не приходится.

— Да почему же понапрасну, Анисьюшка? взмолилась Игнатьевна. — Вовсе не понапрасну, я могу все уладить, только ты, значитъ, скажи мнѣ прежде, что надо будетъ дѣлать съ раздобытымъ лоскуткомъ.

— Нѣтъ, бабушка, этого сказать я тебѣ не могу до тѣхъ поръ, пока ты не сообщишь мнѣ, какимъ способомъ надѣешься раздобыть его?

— Очень простымъ: у моего крестника Куземки есть знакомый парень сирота, который живетъ на хлѣбахъ у одного стараго бондаря, а бондарь этотъ различными такими темными дѣлами занимается., у него, можетъ, гдѣ и найдется необходимая для насъ тряпочка.

— Да согласится ли твой крестникъ попросить ее?

— А вотъ я сейчасъ спрошу, онъ, вѣдь, тутъ около твоей двери, въ сѣняхъ, меня дожидается.

И Игнатьевна съ этими словами, поспѣшно направившись къ выходу, мгновенно вышла изъ хижины, куда, по прошествіи самаго непродолжительнаго времени, вернулась снова, съ сіяющимъ выраженіемъ своего морщинистаго лица.

— Согласенъ? спросила ее ворожея.

— Еще бы, конечно, мы всѣ, вѣдь, безъ ума любимъ нашу лебедушку-боярышню и для нея готовы идти на край свѣта.

— Въ такомъ случаѣ я научу тебя, что надобно дѣлать.

Игнатьевна пересѣла на скамейку, спустила съ головы платокъ, чтобы лучше слышать, и впилась глазами въ свою собесѣдницу, предварительно оглядѣвшись кругомъ, словно изъ боязни, чтобы ее, грѣхомъ, кто не подслушалъ, начала говорить шепотомъ:

— Какъ только крестникъ твой раздобудетъ лоскутъ, такъ ты сейчасъ зашей его въ ладонку и постарайся незамѣтнымъ образомъ всунуть въ карманъ старому боярину, и не будь я Анисья-ворожея, коли въ ту самую минуту бояринъ не вознегодуетъ на нелюбимаго дочерью жениха, и сейчасъ же откажетъ ему, откажетъ даже въ такомъ случаѣ, если ладонка очутится у него въ самый день свадьбы,

Игнатьевна принялась въ восторгомъ благодарить ворожею, достала приготовленные заранѣе деньги, но Анисья ни за что не согласилась взять ихъ; напутствуя свою посѣтительницу наилучшими пожеланіями, она проводила ее до дверей, затѣмъ взболтнула въ ковшѣ воду и выплеснула ее въ ведро.

XI.
Побѣгъ.

Жизнь Юрія, между тѣмъ, текла прежнимъ порядкомъ; онъ продолжалъ безропотно выполнять возложенныя на него работы, никогда ни въ чемъ не противорѣчилъ не только старику Ермолаю, но даже и остальнымъ товарищамъ, причемъ, однако, по временамъ серьезно задумывался о томъ, какимъ бы способомъ лишить себя жизни, въ которой не видѣлъ просвѣта и которая по его мнѣнію, не сулила въ будущемъ ни малѣйшей отрады.

Поговорить откровенно, излить все, что накопилось на сердцѣ, ему было не съ кѣмъ, такъ какъ ко всѣмъ окружающимъ онъ, конечно, относился съ полнымъ недовѣріемъ, да и они, въ свою очередь, сторонились его.

— Пора, пора покончить съ жизнью, ни къ чему она мнѣ, только въ тягость, мысленно проговорилъ однажды Юрій, когда на душѣ его было какъ-то особенно тяжело и тоскливо.

И, печально склонивъ голову, онъ сталъ припоминать малѣйшія подробности своего знакомства съ Иришей. Припомнилось ему счастливое дѣтство, когда они вмѣстѣ рѣзвились, игрывали; припомнилась пора юности, когда онъ впервые почувствовалъ, что дѣвушка эта для него вдругъ сдѣлалась милѣе всѣхъ и всего на свѣтѣ; припомнилась тѣ муки ада, которыя переживалъ онъ въ Москвѣ, когда ее привезли туда по царскому повелѣнію, и, наконецъ, припомнились страшныя, зловѣщія слова Антона Никаноровича, что если ей не удастся сдѣлаться царицею, то она, во всякомъ случаѣ, будетъ женою знатнаго боярина, т. е., разсуждая иначе, никогда не можетъ принадлежать ему. Болѣзненно заныло сердце юноши, какъ живая, передъ нимъ представилась Ириша, во всей своей чарующей красотѣ, и рядомъ съ нею отвратительная, заплывшая жиромъ фигура Нащокина.

— Нѣтъ, это ужасно! Я не въ силахъ терпѣть долѣе! вскричалъ онъ громко и, словно повинуясь какой-то посторонней волѣ, схватилъ лежащій на столѣ большой ножъ и уже намѣревался выбѣжать изъ избы, съ цѣлью пробраться въ какое либо укромное мѣстечко, чтобы привести въ исполненіе давно задуманный планъ, какъ вдругъ случайно наткнулся на показавшагося въ дверяхъ Игнашку.

— Куда бѣжишь, какъ угорѣлый, чуть съ ногъ не сбилъ! отозвался послѣдній, заслоняя ему путь и наклонившись всѣмъ корпусомъ къ самому полу, очевидно съ намѣреніемъ поднять съ него что-то.

Юрій поспѣшно спряталъ ножъ въ голенище и посмотрѣлъ на Нгнашку такими странными глазами, что тотъ даже изумился.

— Да что съ тобою въ самомъ дѣлѣ, нездоровъ, что-ли, ишь какой блѣдный? спросилъ Игнашка, продолжая жарить по полу.

— Голова болитъ… хотѣлъ выйти на улицу… освѣжиться…

— Чтобъ тебѣ пусто было съ твоимъ освѣженіемъ… толкнулъ подъ локоть такъ, что лоскутъ изъ руки выскочилъ. Гдѣ я теперь найду его, а отдать надо непремѣнно сейчасъ, человѣкъ давно дожидается, нарочно пріѣхалъ изъ сосѣдняго села Покровскаго, чтобы получить его, да успѣть воротиться домой во-время, хотя за день до свадьбы, потому что этимъ самымъ лоскутомъ невѣста хочетъ отворожить отъ себя жениха нелюбимаго, за котораго ее выдаютъ силою.

Рѣчь Игнашки, словно ножомъ, кольнула въ сердце Юрія; онъ инстинктивно догадался, что дѣло касается бояришни Мухановой, и въ ту же минуту, мысленно раскаявшись въ задуманномъ предпріятіи, почувствовалъ въ себѣ столько силъ, столько энергіи, столько могучей іюли и непреоборимаго желанія жить, что едва смогъ удержаться отъ того, чтобы не выразить громко своихъ мыслей; онъ не задавалъ даже себѣ вопроса, о какомъ такомъ лоскутѣ идетъ рѣчь, а только чувствовалъ, что съ нимъ творится нѣчто необычайное.

— Коли ты выронилъ лоскутъ по моей винѣ, такъ а помогу искать его, сказалъ онъ нѣсколько дрожащимъ голосомъ.

— Не надо, поспѣшно возразилъ Игнашка, — кромѣ меня, никто не долженъ прикасаться къ нему, иначе онъ утратитъ свою силу — это лоскутъ не простой, а отъ мертвеца.

Юрій отступилъ назадъ; онъ смекнулъ, что здѣсь кроется колдовство, и, слѣпо вѣря въ послѣднее, боялся пошевелиться, чтобы какъ нибудь не наступить на завѣтный лоскуточекъ, отъ котораго въ данную минуту всецѣло зависѣло счастье его ненаглядной голубки Ириши.

— Нашелъ, слава Богу! радостно воскликнулъ, между тѣмъ, Игнашка, приподнимаясь съ полу; или теперь освѣжайся, а я надѣну тулупъ, да отправлюсь за ворота къ посланному, онъ, сердечный, поди чай намерзся, меня ожидая…

Юрій, молча, вышелъ на обширную, круглую площадку, замѣнявшую дворъ, и, обогнувъ ее, завернулъ за уголъ въ огородъ, чтобы тамъ, на досугѣ, хорошенько подумать, какимъ способомъ убѣжать и пробраться сначала въ Покровское, а затѣмъ въ расположенную по близости усадьбу Мухановыхъ.

Первою мыслью его было перелѣзть черезъ заборъ.

— А затѣмъ что! подумалъ онъ, остановившись; — не зная мѣстности, ни ближайшаго пути, я, конечно, сейчасъ же буду настигнутъ и тогда бѣда; нѣтъ, дѣло это надо обставить иначе…

Разсуждая подобнымъ образомъ, юноша приступилъ къ рекогносцировкѣ, рѣшившись обшарить всѣ углы и попытаться, во что бы то ни стало, найти какое нибудь безопасное средство къ побѣгу.

Въ результатѣ, однако, получилось очень мало; высокія деревья, окружающія со всѣхъ сторонъ жилище Ермолая, не позволяли видѣть вдаль, а влѣзть на нихъ было опасно въ томъ отношеніи что его могли замѣтить, да и кромѣ того, какъ уже сказано выше, таинственная хижина находилась въ самой глубинѣ оврага,

— А придумать что нибудь надобно, въ сотый разъ повторялъ себѣ юноша.

Всю ночь провелъ онъ безъ сна, ворочаясь съ боку на бокъ, и какъ только на дворѣ начало свѣтать, сейчасъ же поднялся на ноги, а затѣмъ тихою, неслышною стопою прокрался на дворъ и, выбравшись кое-какъ изъ глубины оврага, началъ внимательно осматриваться на всѣ стороны, послѣ чего, къ великой своей радости, увидѣлъ, что неподалеку за лѣсомъ вьется та самая проселочная дорога, по которой, какъ теперь ему припомнилось, Игнашка Косой везъ его изъ Москвы.

Юрій вздохнулъ свободнѣе: мысленно начертивъ дальнѣшій планъ дѣйствій, онъ, безъ долгихъ отлагательствъ, рѣшился сейчасъ, сію минуту, бѣжать изъ ненавистнаго ему притона, и даже не вернувшись взять тулупъ и шапку, просто какъ былъ, въ одномъ кафтанѣ, съ непокрытою головою, блѣдный, взволнованный, поспѣшно зашагалъ по занесенной снѣгомъ тропинкѣ и, очутившись, наконецъ, на свободѣ, стремглавъ побѣжалъ впередъ и впередъ безъ оглядки.

XII.
На свадебномъ пиру.

Пока все вышеописанное происходило съ героями нашей повѣсти, въ Москвѣ совершилось неожиданное событіе: царская невѣста, боярышня Евфимія Всеволожская, въ назначенный день обрученія, облачаясь въ царскія одежды, вдругъ упала въ обморокъ.

Обстоятельство это, само по себѣ, можетъ быть, ничтожное, послужило, однако, поводомъ къ тому, что обморокъ объяснили припадкомъ падучей болѣзни и, бѣдную дѣвушку, стоявшую уже, какъ говорится, на краю счастья, вслѣдствіе предполагаемой умышленной утайки страшнаго недуга, немедленно сослали на жительство въ Тюмень.

Царь, успѣвшій привязаться въ своей невѣстѣ всей душой, сильно тосковалъ по ней, но неотлучно находившійся при немъ Морозовъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы развлечь его и успокоить, и однажды, послѣ ужина, за чаркою сладкаго меда, незамѣтномъ образомъ упомянулъ нѣсколько словъ о красотѣ старшей дочери боярина Милославскаго, но упомянулъ такъ ловко, такъ хитро, такъ обдуманно, что въ этихъ нѣсколькихъ, какъ бы мимоходомъ сказанныхъ, словахъ оказалось много чего-то особенно интереснаго, поэтичнаго, заманчиваго…

Юный царь, уставивъ на боярина свои прекрасные, выразительные глаза, слушалъ его съ удовольствіемъ; Борисъ Ивановичъ, конечно, не могъ этого не замѣтить, но, какъ ловкій дипломатъ, счелъ за нужное на самомъ интересномъ мѣстѣ перевести рѣчь на другой предметъ.

Минутное оживленіе лица Алексѣя Михайловича снова исчезло; онъ всталъ, поклонился присутствующимъ и, молча, отправился въ молельню, гдѣ очередной священникъ давно уже ожидалъ его.

Тишайшій, съ самаго ранняго дѣтства, любилъ по вечерамъ удаляться въ этотъ священный уголокъ; тамъ, позабывъ о всѣхъ заботахъ и дѣлахъ житейскихъ, ему какъ-то особенно пріятно было молиться за всѣхъ дорогихъ и близкихъ сердцу, за излюбленную Россію, за самого себя. На этотъ разъ особенно тепла и горяча была его молитва; преклонивъ колѣни на низкую, обшитую ковромъ скамеечку (наклонной колодочки), юный царь казался всецѣло погруженнымъ въ серьезныя размышленія; наконецъ, чтеніе молитвъ окончилось, священникъ закрылъ книгу, тихо щелкнувъ серебряными скобками, благословилъ молящагося и вышелъ изъ молельни.

Съ этого достопамятнаго вечера Морозовъ ясно видѣлъ въ своемъ питомцѣ какую-то перемѣну, которая крайне ободряла его и радовала. Хитрый бояринъ сразу понялъ и догадался, что чуть было не выскользнувшее изъ рукъ счастье, дается снова и, конечно, уже на этотъ разъ рѣшилъ, во что бы то ни стало, уцѣпиться за него всѣми силами, и по прошествіи самаго непродолжительнаго времени нашелъ возможнымъ показать Алексѣю Михайловичу въ Успенскомъ соборѣ обѣихъ дочерей Милославскаго. Вспомнилъ Тишайшій про тотъ вечеръ, когда Борисъ Ивановичъ говорилъ о красотѣ боярышни Маріи Ильинишны, посмотрѣлъ на нее и… завѣтная мечта Морозова осуществилась.

Марія Ильинишна была объявлена царскою невѣстою…

И вотъ недавно еще занятый Всеволожскою теремъ снова оживился, закипѣлъ да зажужжалъ, словно улей пчелиный; опять всѣ стали поклоняться верховной красавицѣ и съ тайной завистью и льстивыми рѣчами угождать ей.

Бояре затѣвали новыя интриги и старались утѣшить себя мыслью, что Милославскій врагъ не страшный, что его подкупить ничего не стоитъ и что при немъ пожалуй, и «Бориску» стереть съ лица земли не трудно будетъ.

Но тутъ, вдругъ, словно въ отвѣтъ на ихъ утѣшительныя рѣчи, разнеслось извѣстіе о томъ, что бояринъ Борисъ Ивановичъ Морозовъ женится на младшей сестрѣ будущей царицы, на боярышнѣ Аннѣ Ильинишнѣ, и что свадьба его назначена ровно черезъ десять дней послѣ свадьбы государя. Расходившіеся бояре, волей-неволей, пріутихли и пришли къ убѣжденію, что хитраго Бориса никому не перехитрить… Москва, между тѣмъ, радовалась и ликовала по случаю бракосочетанія молодого царя; праздничный колокольный звонъ неумолкаемо раздавался но всѣмъ улицамъ и даже въ самыхъ отдаленныхъ кварталахъ виднѣлось оживленіе.

Каждый, казалось, принималъ участіе въ радостномъ событіи и старался на перебой другъ передъ другомъ выразить свою радость.

Въ подмосковномъ селѣ Антоновкѣ, принадлежащемъ знакомому намъ боярину Муханову, тоже въ это же самое время замѣтно происходила суматоха и оживленіе по случаю предстоящей свадьбы Ириши съ Нащокинымъ, назначенной недѣлю спустя послѣ женитьбы Алексѣя Михаиловича.

Не видя никакого исхода избавиться отъ нелюбимаго жениха. Ириша, какъ уже сказано выше, рѣшилась терпѣть, молчать и покориться, втайнѣ, впрочемъ, надѣясь на то, что колдовство Игнатьевны непремѣнно должно оказать помощь; сама Игнатьевна, открывшая эту тайну своей питомицѣ наканунѣ свадьбы, тоже оставалась вполнѣ убѣжденною, что все устроится наилучшимъ порядкомъ, и, присутствуя при торжественномъ одѣваніи боярышни, посматривала на послѣднюю такими лукавыми, смѣющимися глазами, что невольно придавала ей какую-то непонятную, смутную надежду и энергію.

Наконецъ, одѣванье кончилось. Антонъ Никаноровичъ и Анна Григорьевна благословили ненаглядное дѣтище, отправили въ церковь; свадебный поѣздъ тронулся впередъ. Ириша начала сомнѣваться въ могучей силѣ восковаго шарика и чувствовала, что голова ея кружится, ноги подкашиваются, что ей дѣлается страшно, непроходимо страшно, что она ненавидитъ Нащокина и ни за какія блага въ мірѣ не въ состояніи согласится быть его женою… А поѣздъ, между тѣмъ, все подвигается впередъ; вотъ онъ обогнулъ лужайку, вотъ завернулъ влѣво, остановился около церкви; свахи подошли къ колымагѣ, повели ее на паперть, а затѣмъ въ церковь… Началось вѣнчанье. Ириша стоитъ блѣдная, ничего не сознаетъ, не понимаетъ, словно истуканъ какой… Безсознательно переводитъ она блуждающій взоръ съ стоящей рядомъ неуклюжей фигуры Нащокина на остальныхъ гостей, останавливаетъ умоляющіе глаза на Андреѣ, который въ данный моментъ кажется ей скорѣе походящимъ на мертвеца, чѣмъ на живого человѣка вслѣдствіе страшной блѣдности и волненія… Она готова, какъ безумная, броситься къ двери, чтобы бѣжать, готова закричать во всю церковь, что ненавидитъ жениха, не хочетъ выходить за него, но ни ноги, ни языкъ не повинуются… Вѣнчаніе идетъ своимъ порядкомъ… минуты кажутся цѣлою вѣчностью… Наконецъ, обрядъ оконченъ; начались поздравленія, засимъ ее посадили рядомъ съ Нащокинымъ, повезли обратно въ родительскій домъ и торжественно ввели въ обширную комнату, гдѣ накрытъ длинный свадебный столъ, около котораго стоитъ священникъ. Вся эта картина какъ-то смутно, неявственно проносится передъ Иришею; она не узнаетъ даже благословляющихъ ее родителей и, помѣстившися рядомъ съ молодымъ супругомъ на креслѣ, обитомъ красною парчею, тревожно отыскиваетъ глазами Игнатьевну. Но вотъ среди всеобщаго веселья и говора ей слышится давно знакомый, милый голосъ Юрія.

— Господи, да что же это? Вѣдь его нѣтъ… онъ умеръ… Или я съ ума схожу окончательно! прошептала тогда Ириша, хватаясь за голову.

— Пустите, говорятъ вамъ, пустите! раздается, между тѣмъ, въ сѣняхъ чей-то дрожащій отъ волненія голосъ, вслѣдъ затѣмъ наружная дверь съ трескомъ соскакиваетъ съ петель, и на порогѣ дѣйствительно показывается Юрій.

Лицо его покрыто блѣдностью, волоса всклокочены, онъ едва стоитъ на ногахъ…

— Юрій! радостно вскрикиваетъ Ириша, простирая обѣ руки и стараясь выйти изъ-за стола.

— Ириша! Милая, ненаглядная! отвѣчаетъ юноша и хочетъ подойти ближе, но тутъ въ него, по приказанію Антона Никаноровича, летятъ столы, скамейки и вообще все, что ни попало подъ руку.

— Это дьявольское навожденіе! Юрія нѣтъ, онъ давно умеръ! неистово кричитъ Антонъ Никаноровичъ; крику его вторятъ остальные присутствующіе. Юрій старается объяснить все, проситъ разрѣшить ему сказать нѣсколько словъ, но его не слушаютъ.

Суматоха происходитъ страшная; мужчины съ яростью бросаются на несчастнаго юношу, стараясь, какъ можно скорѣе, придушить его, а женщины, съ громкимъ визгомъ и ревомъ, шмыгаютъ по горницѣ.

Видя, что бороться одному противъ разсвирѣпѣвшей ватаги невосможно, Юрій рѣшается на послѣднее средство: вспомнивъ; о засунутомъ за голенище сапога ножѣ, онъ поспѣшно вытаскиваетъ его и начинаетъ отчаянно размахивать въ разныя стороны, но маневръ плохо удается, такъ какъ силы далеко неравныя; бѣдняга^ въ концѣ концовъ, падаетъ замертво.

Тогда Ириша вскакиваетъ съ мѣста и воспользовавшись всеобщею кутерьмою, поспѣшно бѣжитъ вонъ изъ горницы.

— Ириша, милая, родная, Господь съ тобою, куда ты? кричитъ Андрей, бросившись, за нею слѣдомъ.

Но Ириша не слушаетъ его, продолжая бѣжать впередъ по направленію къ рѣкѣ,

— Остановись, ради Бога, умоляетъ юноша, У стараясь догнать сестру, которая, между тѣмъ, поравнявшись съ прорубью, моментально падаетъ въ воду.

— Господи Боже мой, только этого не доставало! простоналъ Андрей и съ громкимъ крикомъ: — людей сюда, багры! скорѣе, скорѣе, помогите! какъ безумный, пустился бѣжать обратно.

Вся дворня немедленно явилась на зовъ молодого боярина, но помочь бѣдѣ оказалось невозможно, и хотя Иришу удалось вытащить изъ подъ льда довольно скоро, тѣмъ не менѣе она все-таки оказалась безъ признаковъ жизни.

Анна Григорьевна, съ отчаяніемъ ломая руки, металась взадъ и впередъ по берегу, въ сопровожденіи Игнатьевны, а Антонъ Никаноровичъ сначала долго неподвижно стоялъ около проруби, затѣмъ оглянулся назадъ, подозвалъ къ себѣ Андрея и спросилъ его, повидимому, совершенно покойнымъ голосомъ, искоса поглядывая на бродившаго тутъ же съ растеряннымъ видомъ Нащокина.

— Что такое случилось?

Андрей взглянулъ на него съ удивленіемъ и, словно предугадывая нѣчто зловѣщее, невольно отступалъ назадъ.

— Ахъ, да, ты, кажется, говорилъ, будто Ириша утонула, продолжалъ старикъ прежнимъ невозмутимымъ тономъ, — но это неправда, она уѣхала съ мужемъ въ Москву, мы также туда скоро отправимся, ко двору царскому будемъ ѣздить, величаться станемъ… не хуже Ильи Даниловича заживемъ… А-что Нащокинъ Иришѣ не особенно по сердцу пришелся, небольшая бѣда… привыкнетъ… Стерпится — слюбится!

Слушая несвязную рѣчь отца, Андрей громко заплакалъ; онъ понялъ и догадался, что несчастный старикъ потерялъ разсудокъ.

Сколько ни старалась лечить его Анна Григорьевна, сколько ни возила сначала по разнымъ знахаркамъ, а затѣмъ по монастырямъ, — пользы не получалось ни малѣйшей: бѣдняга по прежнему продолжалъ бредить почестями, блескомъ, славою и въ заключеніе каждаго монолога нѣсколько разъ подъ-рядъ повторялъ.

— Ничего, привыкнетъ… Стерпится — слюбится!…