Стѣна.
правитьЭта массивная, глухая стѣна принадлежала двумъ стариннымъ домамъ въ старой части Неаполя, гдѣ ютилось по угламъ множество всякаго люда, и въ пятомъ этажѣ раздѣляла двѣ смежныя каморки, такія близкія и въ то же время далекія другъ отъ друга. Разные были ихъ обитатели; чужды ихъ интересы; и даже пауки, вылѣзавшіе изъ глубокихъ, какъ морщины, щелей и густо заплетавшіе паутиной пыльныя стѣны, были различной породы. Но въ нѣмой тишинѣ глубокой зимней ночи сквозь эту стѣну проникалъ безпрестанный монотонный, назойливый и поспѣшный стукъ швейной машины. Онъ настойчиво сверлилъ дряхлые камни, свидѣтелей прошлаго, и устанавливалъ невидимое общеніе между двумя комнатами.
Послѣ долгихъ усилій сосредоточиться на работѣ, молодой писатель всталъ и рѣшительно постучалъ въ стѣну. Потомъ еще и еще, такъ какъ оттуда не отвѣчали. Наконецъ, машина перестала работать, и онъ, облегченно вздохнувъ, точно освободившись отъ тяжелаго кошмара, приложилъ ухо въ стѣнѣ, прислушиваясь, не говорятъ ли съ нимъ оттуда. Дѣйствительно, слабый женскій голосъ донесся до него:
— Кто это стучитъ въ стѣну?
— Послушайте меня, добрая женщина!
— Но кто вы такой?
— Не бойтесь. Я вашъ сосѣдъ.
— А что вамъ отъ меня нужно?
— Добрая женщина, прошу васъ подождать шить на машинкѣ до утра.
— Не могу!
— Не можете? Мнѣ до этого нѣтъ дѣла; я имѣю право спать ночью.
— Это правда! Но умоляю васъ, позвольте мнѣ работать!
— Развѣ у васъ нѣтъ другой комнаты, милая моя?
— Нѣтъ.
— Такъ ступайте работать на лѣстницу, что ли!
— Сегодня такъ холодно! И кромѣ того, дверь заперта, и у меня нѣтъ ключа.
— Какъ? У васъ нѣтъ ключа отъ вашей собственной комнаты?!
— Нѣтъ!
— Но почему же?
— Потому что я его не имѣю.
— Однако…
— Потерпите немного, и вы заснете.
Они оба говорили, поочереди прикладывая къ стѣнѣ то ухо, то губы, и оба жестикулировали, какъ будто могли видѣть другъ друга. Онъ продолжалъ:
— Терпѣніе тутъ ничему не поможетъ, голубушка! Дѣло вотъ въ чемъ: я не спать хочу, а мнѣ надо работать. Я тоже работаю.
— Да кто же вамъ мѣшаетъ?
— Стукъ вашей машины! У меня мысли путаются, и голова кружится! Я готовъ писать подъ какой угодно шумъ, хоть въ аду, но ваша машина среди этой тишины прямо сводитъ меня съ ума!
— Подождите до утра, синьоръ. Я тогда кончу работу.
— Нѣтъ, это вы подождите!
— Но вѣдь я вамъ уже сказала, что не могу!
— Но я тоже не могу ждать!
— Ну, такъ уйдите въ другую комнату, синьоръ!
— Но у меня нѣтъ ее, такъ же какъ и у васъ. Хотя тутъ и есть балкончикъ, но если я буду сидѣть на улицѣ, я умру! У меня чахотка!
— Бѣдняга! Мнѣ очень жаль.
— Э! вамъ жаль, но вы. ничѣмъ не хотите помочь мнѣ.
— Простите, синьоръ, вы не знаете…
— Ну, что такое?
— Черезъ часъ эти вещи должны быть готовы, или…
— Ну, что же?
— Нѣтъ, не спрашивайте и пожалѣйте меня!
— Вы опять идете шить?!
— Да. Прошу прощенья.
— Нѣтъ… Нѣтъ… Нѣтъ! Если опять начнется этотъ стукъ, я никогда не кончу. И я тоже черезъ часъ долженъ, какъ и вы… понимаете, черезъ часъ?
— Если бы вы только знали, вы бы пожалѣли!
— Да почему я долженъ жалѣть васъ, а не вы меня!
— Потому что я женщина!
— А я боленъ!
— Бѣдный мой синьоръ! Если вы такъ настаиваете, я перестану, но знайте, что совѣсть васъ будетъ мучить потомъ.
— Какъ, совѣсть?
— Да, да, укоры совѣсти!
— Развѣ вамъ надо скорѣе продать эти вещи, чтобы купитъ лекарство?
— Не спрашивайте меня!
— Вашъ больной — старикъ или ребенокъ?
— Я не могу вамъ отвѣтить!
— Это вашъ сынъ? Вашъ отецъ или мать?
— Умоляю васъ, не разспрашивайте!
Онъ замолчалъ. Съ сердцемъ, полнымъ тяжелаго смущенья, онъ яздилъ.
Черезъ нѣсколько минутъ снова раздался быстрый стукъ машинки. Молодой человѣкъ опять почувствовалъ, что онъ настойчиво, однообразно и безостановочно проникаетъ ему въ мозгъ и сверлитъ, сверлитъ…
— Господи Боже мой! — пробормоталъ онъ и, шатаясь, добрелъ до своего потрепаннаго письменнаго стола, заваленнаго газетами и клочками бумаги, среди которыхъ мигала подслѣповатая лампа. Сдѣлавъ надъ собой большое усиліе, юноша подвинулъ къ себѣ чистый листъ бумаги и взялъ въ руки перо. Но перо задрожало, и ему показалось, что эта дрожь исходитъ отъ стучащей машины и черезъ перо передается ему въ руку, а оттуда въ голову. Тикъ-тикъ-тикъ — раздавалось въ воздухѣ, въ нервахъ, въ груди, въ мозгу; строчки и слова танцевали въ тактъ этой музыки, и его воспаленные глаза слѣдили за ихъ причудливыми скачками. О въ забылъ, о чемъ ему надо думать, о чемъ писать. Дрожало все кругомъ, дрожало снаружи и внутри, весь міръ былъ наполненъ этимъ промятымъ шумомъ. Господи, что ему дѣлать! Листы бумаги оставались пустыми, а перо, часто и безъ толку погружаемое въ чернильницу, чертило какіе-то непонятные знаки и разбрызгивало кляксы. А часы текли и текли…
У двери раздался громкій и сильный звонокъ, заставившій писателя вздрогнуть съ головы до ногъ. Тутъ только онъ замѣтилъ, что сквозь закрытыя ставни проникаетъ полоска утренняго свѣта, передъ которой поблѣднѣлъ тусклый свѣтъ лампы.
— Это онъ! — подумалъ юноша и со страхомъ отворилъ дверь.
Въ комнату вошелъ и внесъ съ собою струю холоднаго воздуха маленькій человѣкъ въ плотно надвинутой на уши отвратительно-грязной и засаленной шапкѣ и закутанный въ большой плащъ.
— Готово? — надтреснутымъ голосомъ спросилъ маленькій человѣчекъ, едва высовывая изъ складокъ плаща свой запачканный табакомъ носъ.
— Нѣтъ, не готово! — съ отчаяніемъ развелъ руками юноша.
— Да вы шутите?!
— Нѣтъ, это правда. Говорю вамъ, что не готово.
Человѣкъ упалъ на стулъ, судорожно высвободилъ изъ-подъ плаща грязныя руки и вытаращилъ свои зеленые глаза съ красными, гноящимися вѣками.
— Это невозможно! — прорыдалъ онъ. — Давно уже пора было выпустить газету… А если она выйдетъ безъ статьи противъ Рафаэля Пагани, то я разоренъ! Несчастный я! Отчего я не умѣю писать! Я погибъ! Сегодня послѣдніе выборы, я надѣялся получить деньги… Вмѣсто этого, меня исколотятъ, называя измѣнникомъ и обманщикомъ! Но это вы обманщикъ, да, вы обманщикъ и лгунъ!
— Донъ Дженнарино, успокойтесь! Я не обманывалъ васъ. Я просто не сумѣлъ написать эту статью. Я всегда слышалъ только хорошее о Рафаэлѣ Пагани, и, по-моему, онъ достойный человѣкъ; но я, все-таки, старался исполнить свой долгъ и пытался унизить его, разгромить, растоптать. Но не нашелъ ни словъ, ни выраженій для этой клеветы, даже не…
— Передъ кѣмъ вы щеголяете вашей щепетильностью? — прервалъ редакторъ. — Разсказывайте другимъ ваши сказки, а я отлично знаю, что вы отъ природы сплетникъ и клеветникъ!
— Я клеветникъ отъ природы? Да, вы правы. Мнѣ нечего возразить вамъ. Вы правы.
Сказавъ эти слова тономъ грустной покорности, юноша закашлялся. Между тѣмъ тотъ продолжалъ свои жалобы.
— О, моя газета, моя газета! О, я несчастный! Какое безчестье! Какой позоръ! А! Такъ-то вы поступаете съ тѣмъ, кто вамъ даетъ работу и хлѣбъ? Такова-то ваша благодарность, мошенникъ, убійца! Но клянусь всѣми святыми, пусть мнѣ плюнутъ въ лицо, если я еще когда-нибудь дамъ вамъ заработать копейку! Умирайте отнынѣ съ голода, просите милостыню на улицѣ! Такъ вамъ и нужно! О, бѣдный я человѣкъ! Я далъ честное слово! Да, просите милостыню, ступайте на улицу!
И онъ невѣрной походкой двинулся къ двери, плотно завернувшись въ плащъ, и съ порога крикнулъ еще разъ, какъ дурное предсказаніе:
— На улицу! На улицу!
Стоя передъ письменнымъ столомъ, неподвижный и погруженный въ свои невеселыя мысли, юноша машинально повторялъ:
— Умирайте же отнынѣ съ голоду…
Но почему же это случилось? Онъ не давалъ себѣ яснаго отчета. Онъ оглянулся кругомъ. Ставни были все еще закрыты, и въ комнатѣ было темно; но, съ улицы и изъ сосѣднихъ домовъ несся веселый шумъ пробудившейся жизни. Стукъ швейной машины прекратился. Старая, толстая стѣна, снова стала непроницаемой. Сквозь нее не могли проникнуть тѣ нѣсколько словъ, которыя заплетающимся языкомъ пробурчалъ пьяница, ввалившійся на зарѣ въ комнату ночной труженицы. Отворивъ дверь своимъ ключомъ, какъ тюремщикъ, онъ сказалъ:
— Если къ полдню ты мнѣ не принесешь поѣсть, я зарѣжу тебя, какъ курицу!
И свалился ничкомъ на постель, наполняя воздухъ своимъ зараженнымъ дыханіемъ. Пока онъ былъ погруженъ въ нездоровый, свинцовый сонъ, женщина свернула въ узелъ нашитое ею ночью бѣлье и собралась уходить, счастливая тѣмъ, что имѣетъ возможность послушно исполнить его желаніе. Но прежде, чѣмъ уйти, она вспомнила о своемъ сосѣдѣ и о томъ, что это доброму сердцу обязана она своимъ жалкимъ счастьемъ, а можетъ быть, даже и спасеніемъ своей жизни.
Она слегка постучала въ стѣну. Юноша сильно вздрогнулъ и громко сказалъ, обращаясь, какъ безумецъ, къ бѣлымъ, неисписаннымъ листамъ бумаги:
— На улицу? Но вѣдь эта машина помѣшала мнѣ оклеветать и очернить уважаемаго человѣка…
Тутъ онъ понялъ, что эта женщина зоветъ его, и отвѣтилъ ей, въ свою очередь постучавъ въ стѣну.
Тогда они оба въ одно время приложили губы къ стѣнѣ и въ одинъ голосъ сказали:
— Спасибо!
Ни тотъ, ни другая не слышали этого ласковаго слова. И оба отошли отъ стѣны, подумавъ про себя:
— Нѣтъ, это была не она!
— Нѣтъ, это не онъ!