Молодые люди не умѣютъ употреблять въ пользу ни ума своего, ни денегъ: то и другое они расточаютъ безразсудно, желая только забавляться, блистать, нравиться. Розница между человѣкомъ съ истиннымъ достоинствомъ и между человѣкомъ остроумнымъ, есть та, что первой дары Природы старается: употребить въ свою пользу, другой совсѣмъ о томъ не думаетъ. Вообще мы имѣемъ чрезвычайное отвращеніе отъ прилѣжанія; нѣтъ сомнѣнія, что совсѣмъ не забавно заниматься такими вещами у которыя требуютъ большаго вниманія отъ того, кто хочетъ имѣть о нихъ достаточное понятіе. Утомленіе душевное гораздо несноснѣе утомленія тѣлеснаго. Лѣность ума, заставляющая насъ обманываться въ нашихъ склонностяхъ, дѣлаетъ то, что она часто избираетъ для себя должности и занятія, не соотвѣтствующія нашимъ дарованіямъ. Сколько видимъ посредственныхъ стихотворцевъ и сочинителей разсказовъ, которые, можетъ статься, были бы славными Учеными, если бы попали на упражненія по своимъ склонностямъ!… Старинное воспитаніе, при которомъ требовалось отъ дѣтей извѣстнаго напряженія ума, имѣло передъ нынѣшнимъ то преимущество, что тогда заблаговременно пріучали заниматься отвлеченными предметами. Не могу утверждать рѣшительно, въ самомъ ли дѣлѣ необходимо нужно знать языки Греческой и Латинской, чтобы умѣть хорошо писать на своемъ природномъ; но знаю на вѣрное, что нѣтъ ничего полезнѣе, какъ съ младенчества снискать навыкъ къ прилѣжному упражненію. Стараясь избавить дѣтей отъ трудовъ, дѣлаемъ ихъ лѣнивыми, a часто легкомысленными — и навсегда; вмѣсто того, чтобы мучить дѣтей, погружая ихъ въ холодныя ванны, гораздо было бы лучше обуздывать пылкость ихъ характера, и умъ пріучать къ занятіямъ. Я знала одного отца, которой говорилъ осмилѣтнему своему сыну: рѣжь себѣ руку — и дитя повиновалось; этотъ самой отецъ не хотѣлъ маленькаго страдальца учить грамотѣ, боясь изнурить его, и ожидалъ, пока сыну будетъ двенадцать лѣтъ, чтобы посадишь его за азбуку.
Если не принуждать дѣтей къ полезному чтенію, чѣмъ они будутъ заниматься? легкими стишками, романами, соблазнительными повѣстями. Послѣ такого воспитанія спросите ихъ, къ чему имѣютъ склонность? и получите въ отвѣтъ: «къ Лиmmepamypѣ!» Но къ какой Литтературѣ? къ той ли, которая возвышаетъ душу, украшаетъ разумъ? Совсѣмъ нѣтъ; къ той, которая дѣлаетъ стыдъ Авторству. Положимъ, что молодой человѣкъ читаетъ лучшіе стишки, лучшіе романы, лучшія повѣсти; однакожъ все желать должно, чтобы онъ снискалъ еще другія познанія, a особливо счастливой навыкъ защищаться вещами скучными.
Настоящее мое положеніе подало мнѣ поводъ къ симъ разсужденіямъ. Я имѣю тяжбу, весьма важную для меня; соперникъ мой защищаетъ дѣло неправое и гнусное — вотъ все, что я знаю; но подробности тяжбы, способы защищенія и проч. и проч. мнѣ совсѣмъ не извѣстны. Уже цѣлой годъ проходитъ, какъ я терплю муку, слушая разговоры о судебныхъ предметахъ, которые кажутся мнѣ несносными, по причинѣ моего невѣжества. Въ молодыхъ лѣтахъ я выучилась играть на восьми инструментахъ: теперь очень хотѣла бы, чтобы время, употребленное для искуства играть на семиструнной віоли, на волынкѣ, на цимбалахъ и на мандолинѣ, опредѣлено было для науки Судовѣдѣнія. Не спорю, музыка есть вещь очень пріятная; но опасаюсь, чтобы противникъ мой не сказалъ мнѣ съ колкою насмѣшкою того, что Лафонтеневъ муравей отвѣчалъ кузнечику:
Ты лѣтомъ пѣлъ? я очень радъ;
Теперь изволь себѣ плясать.
Непріятно, крайне непріятно по недостатку нужныхъ свѣдѣній не знать того, что тѣсно сопряжено съ собственными нашими выгодами. Моя тяжба несносна для меня, и я каждую минуту забываю, что она — моя; досадую, когда заставляютъ меня писать чужія слова, a особливо, когда принуждена бываю посѣщать питомцевъ Ѳемиды. Мнѣ казалось, что мой стряпчей долженъ бы съ покорностію благодарить меня за снизхожденіе, которое оказываю ему, соглашаясь поступать по его совѣтамъ; и что жъ? со всѣмъ напротивъ! Сіи люди, по моему мнѣнію, до крайности неблагодарны. Ничего нѣтъ для меня несноснѣе свиданій съ Судьями и Секретарями. Недостатокъ въ знаніи судебнаго порядка я стараюсь замѣнить точностію, и обыкновенно являюсь прежде всѣхъ у Г. Ф., человѣка умнаго и просвѣщеннаго, которой взялся имѣть попеченіе о моемъ дѣлѣ. Я застаю его на единѣ; ожидая, пока пріѣдутъ другіе, мы, совсѣмъ не думая о тяжбѣ, проводимъ время въ пріятныхъ разговорахъ. Тогда, забывъ о своей пользѣ, я внутренно желаю, чтобы никто не помѣшалъ намъ, и весьма досадую, когда начнутъ являться приказные для того, чтобы заниматься собственнымъ моимъ дѣломъ; люди сіи мнѣ кажутся несносными, и я рада бы бранить Г. Ф…., для чего онъ впускаетъ ихъ. Признаюсь, что роль моя бываетъ не очень забавна при сихъ свиданіяхъ. Начиная разсуждать о моемъ дѣлѣ, я испытываю внезапное превращеніе и чувствую себя совершенно тупою; не могу ни доказывать, ни противорѣчить; тщетно стараюсь выговорить опроверженіе, и если осмѣлюсь сдѣлать какой нибудь вопросъ, то это для того, чтобы показать, что я не хорошо вслушалась, или не поняла, о чемъ идетъ дѣло. Вообще я прибѣгаю къ благоразумному средству — къ молчанію; между тѣмъ обо мнѣ совсѣмъ забываютъ, a я равнымъ образомъ забываю о нихъ, и думаю совсѣмъ о постороннемъ. По окончаніи всего, то есть, спустя часа три, меня будятъ, и я ѣду домой, будучи крайне довольна, что умѣю такъ хорошо отправлять дѣла свои. Я утѣшала себя въ невѣжествѣ, воображая, что всѣ извѣстныя мнѣ женщины, имѣющія свѣдѣніе въ дѣлахъ судебныхъ, походятъ на теятральныхъ челобитчицъ, и что всѣ онѣ крикливы, упрямы, смѣшны и надуты. Но скоро я лишилась сей утѣшительной увѣренности: на другой день, пріѣхавши: къ Г. Ф…, я застала y него людей мнѣ незнакомыхъ, разговаривающихъ о дѣлѣ, которое также мнѣ было неизвѣстно. Видя, что присутствіе мое не мѣшало мнѣ, я сѣла подлѣ камина, съ намѣреніемъ дослушать ихъ матерію. На другой сторонѣ подлѣ камина сидѣла женщина, имѣвшая наружность благородную и привлекательную я также въ молчаніи слушала разговаривающихъ. Я сердечно пожалѣла, что она имѣетъ тяжбу, судя по ея виду, ни мало не похожему на челобитчину, и думала, что она столькоже, какъ и я, разумѣетъ дѣла судебныя, слѣдственно ни чего не понимаетъ изъ разговора. Спустя четверть часа, она начала говорить; я позавидовала ея кроткому тому и пріятному голосу; она отвѣчала на всѣ вопросы ясно, умно и основательно; я увидѣла свою ошибку, и слушала ее съ крайнимъ удивленіемъ; мои дарованія трепетали передъ ея свдѣніями. Для меня было непонятно, какимъ образомъ женщина столь любезная, съ такою пріятною наружностію, съ такими обширными знаніями, съ такимъ даромъ изъясняться краснорѣчиво, могла говорить о тяжбахъ? Я готова была отдать ей почтеніе, должное уму ея и достоинству, и сказать: «Вижу, что вы одарены всѣми способностями украшать собою общество; ваши тѣлодвиженія, голосъ, тонъ, увѣряютъ меня въ сей истинѣ; не смотря на то, вы отличаетесь основательностію и знаніями, которыя сдѣлали бы честь всякому мущинѣ. Благодарю васъ, что вы примѣромъ своимъ доказали мнѣ возможность соединеній: столь рѣдкихъ, почти противныхъ, качествъ въ одной особѣ. Прискорбно мнѣ, что не могу съ вами сравниться; но радуюсь, имѣя честь быть съ вами одного пола.»
Мнѣ извѣстно имя сей рѣдкой и любезной женщины. Я видѣла ее только одинъ разъ, но никогда не забуду сего свиданія.