XXIX
Вячеслав Иванов. Нежная тайна. Λεπτά. СПб., изд. Оры. Ц. 1 р. 25 к. — Вадим Гарднер. От жизни к жизни. М., изд. Альциона. Ц. 1 р. 50 к. — А. Скалдин. Стихотворения. СПб., изд. Оры. Ц. 1 р. — А. Рославлев. Цевница. СПб., изд. Союза. Ц. 1 р. — Я. Любяр. Противоречия, (три тома). СПб., Цена каждого тома 60 к. — Всеволод Курдюмов. Пудренное сердце. СПб., Ц. 75 к. — Вадим Шершеневич. Carmina. М. Ц. 1 р. 25 к.
Много поэтов побывало в рядах символистов, многие были горды, нося это звание, но в настоящее время только двое остались при знамени, лишь двоим вручены ключи русского символизма. Эти двое — Вячеслав Иванов и Фёдор Сологуб.
Вячеслав Иванов — поэт молодой, то есть далеко ещё не прошедший всех путей своего развития, но пути эти перестали быть показательными для русской поэзии, они нужны и радостны только для самого поэта. Для других у него всё те же лозунги, несомненно истинные, но, увы, общеизвестные:
…Отвергший Голубя ступень
В ползучих наречётся Змиях…
…Как двойственна душа магнита,
Так Плоти Страсть с Могилой слита,
С Рожденьем — Скорбь.
И, наконец, как высшее постижение:
…Тайна — нежна.
Совершенно очевидно, что дело не в лозунгах, а в пафосе и во всём сопутствующем ему складе души. Действительно, надо признать, что ни в одной книге своей Вячеслав Иванов не поднимался ещё на такие высоты.
Стих его приобрёл силу уверенности и стремительности, образы — чёткость и красочность, композиция — ясность и прекрасную простоту. На каждой странице чувствуется, что имеешь дело с большим поэтом, достигшим полного расцвета своих сил. Но как далёк этот индивидуальный, одинокий расцвет от того равновесия всех способностей духа, которое теперь грезится многим… Между Вячеславом Ивановым и акмеизмом пропасть, которую не заполнить никакому таланту…
Вадим Гарднер, при всей неопытности, отличающей молодых поэтов, написал прелестную книгу лёгких стихов. Конечно, ещё вопрос, может ли подлинная поэзия быть лёгкой и не есть ли это лёгкость только кажущаяся, но Вадим Гарднер этого вопроса себе не ставит. Он вполне поверил словам музы:
«Ты оттого мне любезен, что с нежного ясного детства
Предан цветам и мечте, ты с ручейками дружил».
Но стыдливая мечтательность для поэта таит многие опасности. Гарднер не избежал ни одной из них. Порой он водянист, порой слащав, порой высокопарен и чаще всего развязен. И страшно за талантливого поэта, что он может навсегда остаться дилетантом.
А. Скалдин в своих стихах — двойник Вячеслава Иванова, бедный, захудалый двойник. Старательно и безрадостно подбирает он ритмы, образы и темы метра и складывает их, как какие-нибудь кубики. Это не ученичество, иногда столь полезное. Настоящий ученик всегда приходит к учителю со своим содержанием, в его видимой покорности всегда виден задор будущего освобождения. Безволие и дряблость стихов А. Скалдина — дурной признак. В книге нет ничего (не считать же подражательную способность?), что заставляло бы поверить в него, как в поэта. Но он недурной версификатор и подсмотрел кое-что в лаборатории Вячеслава Иванова.
У стихов Сергея Соловьёва есть два крупные недостатка: они преднамеренны, а потому не разнообразны и эта преднамеренность родилась из очень бедной фантазии. Схемы завладели Сергеем Соловьёвым: то он разбирает историю своего рода и мечтает создать синтез из путаницы культур и сословий, то совершенно схоластически сводит новую русскую культуру к трём началам и тоже думает вывести из этого будущий русский Ренессанс. Такое стремление во что бы то ни стало подвести всему итоги путём математически-точного сложения не есть ли доказательство, что поэт отвергает значительность нашего времени и совсем не доверяет будущему? Ведь это тот же пресловутый мистический анархизм, вера в близкий конец света. Отсюда для поэзии результаты крайне плачевные: то упражнения на исторические и мифологические темы, то неловкое наивничанье «под» старых поэтов. Талантливый поэт, автор многих прекрасных строф и стихотворений, своей новой книгой Сергей Соловьёв разочаровывает верящих в него.
Александр Рославлев давно перестал считаться в рядах поэтов. Лет шесть-семь тому назад на него возлагались кое-какие надежды, думали, что, пройдя период ученичества, он найдёт себя. Но вскоре выяснилось, что, это ученичество было только грубое и бестолковое захватывание чужих приёмов, тем, мыслей, переживаний. Так же обстоит дело и теперь. Новые книги Александра Рославлева, не имея свежести начала, пугают своей «поэзиеподобностью». «Цевница» отличается только тем, что в ней больше плохих стихотворений.
Я. Любяр, дебютирующий сразу тремя книжками, многословен больше, чем это приличествует поэту. Ведь радость поэзии именно в том, чтобы сказать одной-двумя строками то, на что прозаику понадобилась бы целая страница. Этого Я. Любяр не знает, как не знает и большинства самых элементарных законов стихосложения. В иногда певучих, чаще топорных стихах, он, не стесняясь ничем, рассказывает всё, что думает и чувствует. К счастью для него и для читателя, мысли эти остры и часто хорошо серьёзны, чувства глубоки и своеобразны. Отсутствие подражательности делает книгу ещё интереснее. Хотелось бы, чтобы Я. Любяр поскорее усвоил технику поэзии и стал настоящим поэтом, а не только заманчивым обещанием.
«Пудренное сердце» Всеволода Курдюмова — одна из самых неприятных книг сезона, уже потому, что она крайне характерна для того бесшабашного эстетического снобизма, который за последнее время находит всё больше и больше последователей и почитателей. В ней бесцеремонное обращение с русским языком даже не пытается прикрыться флагом какой-нибудь из новых школ, производящих опыты в этом направлении, иногда очень рискованные. В ней, как и в первой книге, актёрские трюки «под занавес». В тех местах, где поэт думает подражать Кузмину, его неловкость доходит до крайних пределов. И страннее всего то, что они современны, эти стихи, они по плечу и должны нравиться посетителям кинематографов, запоздалым гимназистам и… всем около одиннадцати часов вечера гуляющим по Невскому. Но разве для «них» существует литература?
Прекрасное впечатление производит книга Вадима Шершеневича. Выработанный стих (редкие шероховатости едва дают себя чувствовать), непритязательный, но выверенный стиль, интересные построения заставляют радоваться его стихам. Он умеет повернуть строфу, не подпадая под её власть. Изысканные рифмы у него не перевешивают строки. В эйдолологии (системе образов) он ученик Александра Блока, иногда более покорный, чем это хотелось бы видеть. Но уже проглядывает в его стихах стремление к чёткости и договорённости, как бунт против настроения раннего немецкого романтизма в русской поэзии. Мне кажется, идя по этому пути, он может воплотить многое из того ценного, что уже брезжит в «Carmina». И, может быть, тогда только он освободится от устаревшей литературности, которая иногда холодит его лучшие стихи.